Текст книги "Промежуточный человек"

Автор книги: Евгений Будинас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Глава вторая
«МЫ ОТ ПЕТИ»

Поздно вечером в пятницу Сватов мне позвонил. Только что, возвращаясь с какой-то «ответственной» рыбалки, он на своей «Ниве» налетел на камень. Заглядывать под днище не стал, и так ясно было, что булыжник разворотил там все, как снаряд. Притащили машину на буксире.

Я забеспокоился. Дубровин уже уехал, к обеду будет ждать. Надо бы позаботиться о другой машине: в субботу на автобусе в Уть не уедешь.

– Вот еще, – перебил меня Сватов. – Завтра машину сделаем. Судя по грохоту, там полетела раздатка…

– Раздатка – дефицит? – тоном профессионала спросил я.

– В наше время все дефицит. Товар – деньги – товар – это вчерашний день политэкономии. Дефицит – дефицит – дефицит – вот формула наших дней… Но ты не волнуйся. Я уже куда надо позвонил. В тринадцать ноль-ноль машина будет как часики.

Тон Сватова не оставлял сомнений, что именно так и будет. Мешало только то, что я слишком давно его знал. И все время забывал, что он стал другим человеком.

– Ваша беспомощность меня раздражает, – сказал Виктор Аркадьевич. – Если хочешь, можешь поехать со мной. Я покажу тебе, как мы починим машину без всяких обходных путей.

Разумеется, я поехал. Хотелось посмотреть, как работает система «по Сватову». Для начала было интересно, куда это он звонил. Кому можно позвонить в пятницу в полночь, чтобы быть уверенным за субботу?

– Кому ты звонил? – спросил я, не сомневаясь, что он скажет правду.

С друзьями Сватов никогда не темнил. Но на сей раз ответил уклончиво:

– Да так, одному знакомому… Его зовут Петя.

В восемь пятнадцать мы на такси подкатили к спецавтоцентру. «Нива» Сватова стояла у ворот мойки. Вечером он ее прямо сюда притащил.

Начальник производства ждал нас у вертушки проходной.

– Я от Пети, – сказал Сватов.

Тот встрепенулся, как если бы встретил родного брата.

– Эта? – спросил он, кивнув в сторону «Нивы».

И тут же двое рабочих в фирменных спецовках (прямо как в учебном фильме) вкатили машину на мойку.

– Так во сколько вам надо выехать? – спросил начальник производства, из чего я заключил, что подробности он знает.

Виктор Аркадьевич объяснил, что выехать он должен в час, но лучше бы минут на двадцать раньше: надо еще кое-куда заскочить. «Хочу взять с собой Петю». Начальник производства понимающе кивнул.

Машина была уже на подъемнике. Вокруг нее собрался целый консилиум. Вообще-то консилиум собрался под нею, но все не вместились. Вид искореженных внутренностей вызвал всеобщее оживление. Оказалось, что раздатка действительно разбита вдребезги. Кроме нее погнулись тяги, полетел амортизатор, еще какие-то дефицитные узлы…

– Такой объем работы выполнить до обеда никак нельзя, – сказал начальник цеха начальнику производства. – Тем более по таким сложным позициям. На складе пусто.

Я посмотрел на Сватова. Похоже, что дело прогорело.

– Он от Пети, – тихо сказал начальник производства начальнику цеха. Тот глянул на Сватова внимательно. И, как мне показалось, даже вспыхнул. – Будем считать, что машину разбил я. Взял покататься и налетел на камень…

Это меняло дело.

Отсутствующие детали и узлы обнаружились сразу. Всего-то и было их, как объяснили Виктору Аркадьевичу, – по одной штуке: гарантийный, неприкосновенный лимит.

Приемщик советовал заменить заодно и крестовины. Пока они держатся, но надо бы заменить. Для надежности. Отцу родному он бы не посоветовал! Крестовины на черном рынке идут по четвертному за штуку… Диспетчер уже сбегала на склад. Сегодня центральный склад выходной, но кладовщица с утра забежала на несколько минут. Вот диспетчер к ней и понеслась, чтобы сразу все выписать…

Мастер уже проинструктировал двух рабочих. Он их пока снял с другой машины. Там все равно не хватало деталей…

Один из них уже что-то откручивал, а другой катил на тележке раздатку…

Все в сложнейшем производственном механизме вертелось, как хорошо подогнанные шестерни. Каждая была на своем месте и четко, безотказно выполняла свою функцию. Все катилось как по маслу, масло было чистым и прозрачным, как слеза.

Диспетчер даже посоветовала нам выписать счет и оплатить все заранее – в бухгалтерии обед начинается на полчаса раньше, из-за чего может выйти задержка. А ведь надо обязательно успеть… Вернулся из кассы Виктор Аркадьевич довольный, каким бывает только человек, дела которого идут хорошо. Все продвигалось как бы само. Даже предвиделось и предусматривалось, что свидетельствовало о высшем классе.

До двенадцати мы были совершенно свободны. Но уходить с автоцентра не имело смысла – он находился за городом. Мы поднялись на второй этаж управления и устроились в мягких креслах уютного холла.

Мне нужны были разъяснения. Для начала я хотел знать, кто такой Петя.

Я напомнил Сватову про наш с Дубровиным визит на тарно-ремонтное предприятие. Когда там все буксовало. А ведь и туда мы пришли хоть и по объявлению, но не с улицы. Не кто-нибудь звонил начальнику, а заместитель министра. Отчего же в результатах такая разница? Кто может быть выше заместителя министра? Может быть, Петя – министр? Но почему тогда для всех он Петя…

– При чем тут это? – остановил меня Сватов. Он уже готов был объяснять. – С этим я давно завязал. Но начнем по порядку…

Настроен он был философски. Сегодня для него – особенный день: как бы подведение итогов. Перед началом нового этапа, как он представлял себе приобретение недвижимости.

– Убедился ли ты, – начал он, – в том, что система работает? Да, в ней много промежуточных звеньев, тут с Дубровиным нельзя не согласиться. Даже, пожалуй, слишком много… Но обойти их – нельзя. Здесь наш доцент глубоко ошибается. Глубоко и безнадежно.

Система отношений, по мнению Дубровина, должна была работать приблизительно так.

Во главе угла стоит потребитель. Он платит и заказывает музыку. Платит не за абстрактную деятельность, а за результат, за то, что он получит в обмен на плату. Платит работнику, который ремонтирует ему автомобиль, чистит костюм или чинит ботинки. Этот работник является и производителем и потребителем одновременно. По отношению к Дубровину он производитель. По отношению к приемщице или диспетчеру – потребитель. Как потребитель он рассчитывается с ними за услуги, которые они ему оказывают. Например, за то, что связывают его с Дубровиным. Связывают, а не разделяют. Получая от исполнителя, он платит, в свою очередь, снабженцу, который поставляет запчасти или материал, а тот, в свою очередь, поставщику. И так далее…

Выстраивается цепочка заинтересованности и зависимости от Дубровина как потребителя, который, по сути, платит всем.

На личный интерес, на эту зависимость все нанизывается, как на шампур.

«Разумеется, все расчеты не обязательно проводить непосредственно, – говорил Дубровин. – Главное, чтобы сохранилась суть. Вместо промежуточных звеньев – посреднические. И зависимые».

Любому Федьке в этой схеме места не находилось. Промежуточность исключалась.

Но такая простая (по мнению Дубровина) цепочка упрямо не приживалась. Федька в ней сам находил себе место. И активно мешал всякому возникновению прямых связей. Не случайно Федька (в данном случае конкретный Федор Архипович) так обеспокоен был знакомством Анны Васильевны с новым директором совхоза. Как только между ними возникали прямые взаимоотношения, сразу обнаруживалась его, Федькина, в Ути ненужность.

Дубровин придумал, как ему казалось, простой способ избавиться от зависимости Федьки. В первую же встречу с новым директором Птицыным он предложил тому создать в Ути общественную конюшню. Где крестьяне бы держали в складчину несколько лошадей. По очереди бы за ними смотрели, по очереди и пользовались, вместо того чтобы идти на поклон к Федьке.

Сватов утопический идеализм Дубровина высмеивал. На его взгляд, это было дремучим непониманием сути происходящего. «Это все уже было, – говорил он, – в самом начале. Еще в период коллективизации. Когда создавалась общественная конюшня, предполагалось, что хозяином будет деревня, крестьянин, а не какой-нибудь Федька. Но между нею и тем же Константином Павловичем возникал Федор Архипович. С его невообразимой способностью всюду возникать, нарушая прямые и естественные связи».

– Нельзя, чтобы самовольно брать, – разглагольствовал Федька, как всегда выступая радетелем за порядок. – Даровое развращает. И за деньги – тоже нельзя.

Если можно просто заплатить и взять, зачем тогда он, Федька?

Он же в распределителях!

Создать на селе комбинат хозяйственных услуг, как предлагал Дубровин, совершенствуя и развивая свою утопическую идею с конюшней, тоже, конечно, можно. Там и мини-тракторы можно выдавать напрокат, и прочую технику, и продавать семена, удобрения…

Но это все теоретически.

А практически сразу возникнет Федька. Приемщиком, администратором, начальником – не важно. Ничего производить Федька не будет, потому что производить он не умеет и не хочет. Ему это и не надо. Но, ничего не производя, он должен был бы остаться при своем жаловании, при том, что ему пожаловали. А ему этого мало. Жить Федька предпочитает хорошо. К тому же он боится утратить свою значительность и незаменимость. Чтобы этого не произошло, он организует контору, на все наложит лапу, установит очередь. Точно так же, как он ее устанавливает везде. В химчистке он, например, установил срок выполнения заказов в десять дней – даже на то, что можно сделать за две минуты. На что нужно десять дней? На прохождение штанами штатов. Федька сразу создаст целый штатный аппарат – из себе подобных, который все будет волочить. И жить при этом. Создавать очередь и пользоваться признательностью тех, кому он позволит эту очередь миновать.

– Таким образом, – продолжал за Дубровина его рассуждения Сватов, – цепочка нахлебников всегда стремится к разрастанию. Этому способствует интерес «Федьки сверху», которому нужен аппарат, чтобы было кем руководить, и не меньший интерес «Федьки снизу», которому нужно место под солнцем.

Интересы, таким образом, сходятся. А дело? Дело здесь ни при чем. Дело от этого только проигрывает. Потому что на каждом участке промежуточности Федькой создаются тормоза.

Это походило на правду. Занимаясь проблемами управления сельским хозяйством, я подобное не однажды наблюдал. И даже писал о том, что за двадцать лет с начала шестидесятых годов управленческий аппарат в сельском хозяйстве, например, Эстонии, вырос более чем в десять раз, при росте продукции далеко не столь значительном. «Раньше, – рассказывал мне бывший заместитель министра сельского хозяйства этой маленькой северной республики, – если ко мне приходил председатель колхоза и просил выделить ему сотню тысяч штук кирпича для непланового, но чрезвычайно важного для успеха производства объекта, я накладывал резолюцию на его письмо, и он отправлялся за кирпичом. Теперь я могу только помочь ему связаться с одним из ведомств, возникших за эти годы, – без всякой гарантии, что это принесет успех. Еще, будучи человеком честным, я могу ему посоветовать больше ко мне не ходить, а обращаться в новое ведомство самому…»

Идеальная схема «по Дубровину» упорно не выстраивалась. И нашему доценту от кибернетики ничего не оставалось, как избрать средством преодоления обходной маневр. Всегда, когда это представлялось возможным, он стремился расплачиваться непосредственно, минуя промежуточные звенья. Платить тому же сапожнику, минуя приемщицу.

Не без некоторого самодовольства он называл это «прямым выходом на исполнителя».

Здесь Сватов – не кто-нибудь, а именно Виктор Аркадьевич Сватов – Дубровина обличал.

– Это же безнравственно. И неэтично, – говорил он, как бы возвращая Дубровину его же упреки. – Получать то, что другим недоступно. Ты можешь проникнуть на спецавтоцентр, исхитрившись и обойдя диспетчера, но каждый – не может. И к сапожнику напрямую далеко не каждый может пройти. Не говоря уже о том, что каждому не хватит кожи на набойки и деталей для ремонта генератора. Личной заначки не может хватить для всех.

Кроме всего, утверждал Сватов, на пути такого обходного маневра нас обязательно и неизбежно подстерегает Федька. Он давно поставил исполнителя от себя в зависимость, всячески мешая появлению прямых связей, минующих его участие. Такова природа промежуточности.

И первый рычаг здесь, прекрасно понятый Федькой, – это очередь, это создание дефицита.

– Дефицит, – утверждал Сватов, – Федьке нужен как воздух.

Рабочий может отремонтировать генератор Дубровину и набить ему набойки. Но запчастей и сырья у него нет, кроме сэкономленной мелочи. Но это – на два-три таких настырных клиента, как Дубровин. Если бы рабочий мог купить необходимое ему на складе, Федька опять-таки был бы не нужен…

К одиннадцати часам мы спустились в цех, посмотреть, как продвигаются наши дела. Раздатка уже стояла на своем месте.

– Одна-единственная. Из гарантийного фонда, – сказал я, невольно любуясь, как ладно новенький узел был прилажен.

Потрепанное днище машины от его присутствия ожило, как бюст пожилой дамы, украшенный сверкающей брошью.

– Кто это вам наплел? – грубовато усмехнулся слесарь. – Сколько меняем – всегда единственная, всегда последняя и всегда только вам. Сколько раздаток, столько и начальников. У каждого свой лимит и свой неприкосновенный фонд. Вот и дурят головы…

Сватов смотрел на меня торжествующе. А я, мол, тебе что говорил? Его-то никто не дурачил. Раздатку ему поставили, а из какого фонда – ему это все равно.

– Вот так, – сказал он. – Генератор починить Дубровин может. А вот раздатку поменять ему слабо. Хочешь не хочешь, но надо идти на поклон. Ботинки он подбить может, а вот дом перестроить?..

В чем суть? Таким вопросом задался Дубровин, видя реальность и пытаясь ее осмыслить.

Суть оказалась в том, что идеальная цепочка заинтересованности на практике прерывалась и разваливалась. Жизнь диспетчера спецавтоцентра никак не зависит от того, получит ли Дубровин свою машину отремонтированной или вытолкнутой за ворота. Ибо получает он за работу, а не за ее результат. «Работа, как известно, – говорил Дубровин, – совершается и при торможении. Но пользы производству такая работа не приносит».

Этим выводом Дубровин и ограничился.

А Сватов от него оттолкнулся, чтобы пойти дальше.

Его всегда больше занимала практическая жизнь, то есть сфера распределения. Здесь-то всякое умное торможение как раз приносит любому Федьке вполне ощутимую пользу.

И сразу увидел Сватов, что в промежуточной сфере Федька очень даже зависим. Он становится зависимым сразу, как только ему удается свою промежуточность осуществить, все к себе повернуть, на все наложить лапу. Будучи распределителем, создать дефицит. Создать очередь – в магазине, в ресторане, в гостинице, в химчистке, на производстве…

И дать возможность Виктору Сватову ее обойти.

Почему именно Виктору Сватову, а не мне и не Дубровину?

Мы вернулись к началу разговора.

Почему звонок заместителя министра на тарно-ремонтное предприятие ничего нам с Дубровиным не дал? И никакого воздействия на его начальника не оказал, кроме подчеркнутой вежливости с нами при встрече.

– Да потому, что ничего для начальника этот звонок не значил. И заместитель министра от вас просто отмахнулся. Если бы он и действительно хотел вам помочь, если бы ему это было нужно лично, он не стал бы звонить начальнику. Он нашел бы… Петю.

Тут я вспомнил свой поход в один из высоких кабинетов. Знакомый председатель колхоза просил протолкнуть одно исключительно важное для колхоза дело.

Выслушав просьбу и поняв, что выполнить ее нужно, хозяин кабинета вызвал своего заместителя и спросил:

– Слушай, у нас на мебельной фабрике… – речь шла о срочном заказе на мебель для только что отстроенной по индивидуальному проекту образцово-показательной колхозной конторы, – кто-нибудь есть?

Вопрос этот меня ошарашил. Фабрика была в их системе, подчинялась им, можно сказать, непосредственно. Простого распоряжения, резолюции на письме, как мне казалось, было достаточно. За резолюцией, собственно, я и шел, уверенный, что стоит только чуть подтолкнуть дело…

Искать «своего человека», находясь на таком уровне?! Я был в недоумении.

Сейчас Сватов мое недоумение разъяснил:

– Руководитель твой просто был реалистом. Из двух путей он выбрал единственно перспективный. И самый простой. Он мог наложить визу, мог приказать и потребовать исполнения. Спустить распоряжение по инстанциям.

Но послать резолюцию по инстанциям – значит пустить дело на самотек. Довериться целой цепочке промежуточных звеньев, где ничего, кроме раздражения, всякое распоряжение о внеочередности вызвать не может. Очередь ведь всех здесь как раз и кормит. С какой же стати кто-то должен ее обойти?

Конечно, руководитель может потребовать исполнения. Он может устроить разнос, вызвать на ковер, выступить на совещании. Все это будет придавать делу какой-то импульс. Но очень скоро он будет затухать, в волоките вязнуть. Не говоря уже об ответных импульсах. Любой Федька сколько хочешь встречных аргументов выдвинет, доказывая невозможность дело сделать. И он будет при этом неуязвим, потому что всякое внеочередное распоряжение обязательно противоречит множеству очередных задач и его прямых по службе обязанностей, которые Федька и без того не выполняет, ссылаясь на множество объективных обстоятельств. Поручить ему новое дело – значит попасть от него в зависимость, потому что спросить с него потом за план, например, будет трудно. У Федьки ведь еще и память есть. Впадать от него в зависимость никто не рвется…

– Но все это, – увлеченно говорил Сватов, – только если твоего руководителя не интересует результат… Когда, собираясь в театр, ты обнаруживаешь, что супруга куда-то задевала твой галстук, ты можешь устроить скандал, она тебе ответит. Ей всегда есть что тебе возразить, хотя бы потому, что свой галстук ты и сам мог бы положить на место… Скандал разгорается, но галстук вы при этом не ищете.

Если бы он вам был нужен, вы бы молча и быстро его нашли… Когда нам что-нибудь действительно нужно, мы не качаем права и не ищем повода выпустить пар. Мы не создаем себе трудности, а подчиняемся реальности.

– Ив чем же эта реальность? – спросил я, затаив дыхание, от предчувствия, что сейчас что-то самое важное будет произнесено.

– В том, что галстук чаще всего лежит на своем месте, – сказал Сватов. – Надо только хорошо посмотреть… И если начальнику нужно (хотя бы для того, чтобы от тебя отвязаться) выполнить заказ на мебель, он не станет теребить своих подчиненных, играть в руководителя и всем отравлять жизнь. Он просто найдет своего человека, который заставит все промежуточные звенья механизма работать.

– Как он заставит? Кто этот свой человек? – Я просто сгорал от нетерпения. Я чувствовал, что Сватов подвел меня к главному, к основному выводу, определившему его стратегию на всю оставшуюся жизнь.

Но уже пора было ехать. Я умоляюще смотрел на Сватова.

Рядом со мной сидел хорошо знакомый мне Витька Сватов, Виктор, потом Виктор Аркадьевич. Все тот же, каким мы знали его без малого двадцать пять лет, с которым, можно сказать, вместе росли и выросли, мужали и возмужали. С которым так долго вместе шли и вдруг так неожиданно разошлись, хотя почему-то и остались друзьями.

Что я теперь рядом с ним?

Что теперь рядом с ним Генка Дубровин? Хоть бы и Геннадий Евгеньевич.

Что – все мы?

За рулем «Нивы» сидел спокойный и решительный муж, знающий что он и зачем, понимающий жизнь и умеющий жить на всю катушку. Но и не только. Наставник, Учитель, Пророк, готовый дать нам предметный урок, отчего-то не бросивший нас на крутых жизненных подъемах, не оставивший за перевалом, а потянувший за собой. Внимательный к нашим слабостям и непониманиям, великодушный в готовности поделиться всем, что у него накопилось, всем, что он понял и уяснил.

– Если промежуточного человека нельзя обойти, – сказал Сватов, усаживаясь на обтянутое бараньей шкурой сиденье своей «Нивы», отремонтированной в срок, – надо заставить его на нас работать.

И решительно повернул ключ зажигания, как бы подводя тем самым какой-то весьма значительный для него итог.

Глава третья
СМОТРИНЫ

Ехали мы покупать дом, но по дороге заскочили за Петей.

Я уже догадался, какая это большая и всесильная личность. Настолько всесильная, что без него Виктор Аркадьевич с некоторых пор и представить себе не мог ни одно из своих свершений. Тем более такое значительное, как приобретение недвижимости. Чувствовалось, что, не будь у него «в тамбуре» Пети, Сватов на покупку бы не отважился.

– Кто же он, – допытывался я у приятеля, – кем он работает? Или, может быть, он всемогущий маг?

– Гораздо больше, – торжественно ответствовал Сватов, не без снисходительности в голосе. – Он – ЗАВмаг.

Петя действительно работал заведующим продовольственным магазином. Причем работал творчески и красиво.

Был он невысокого роста, был вполне круглым, гладким и пронзительно рыжим. В белоснежном, всегда накрахмаленном халате, всегда при строгом галстуке, с микрокалькулятором в нагрудном карманчике, придававшим его облику подчеркнутую деловитость, был Петя удивительно подвижен, даже стремителен, как подрумянившийся колобок. Был он безукоризненно вежлив, добр и внимателен. Выслушивать всегда умел до конца и не перебивая, но так организовывал всех своим вниманием, что говорили с ним кратко и только по существу. По существу он и отвечал, быстро схватывая суть, словно у него заранее было подготовлено решение.

Само его появление в торговом зале, когда случался какой-то конфликт, действовало успокаивающе, как если к встревоженному больному подходит внимательный и чуткий врач, умеющий не только успокоить, но и лечить. Из двухсот с лишним работников его универсама абсолютное большинство были  б а б о н ь к и, но меньше всего магазин походил на базар. Петя чувствовал себя среди женщин как хороший садовник на цветочной клумбе. Ладить со всеми он умел, заботу проявлял, сразу начал с оборудования в магазине душевых, столовой, комнаты отдыха и даже небольшой парикмахерской, где приглашенный Петей дамский мастер умело наводил работницам прилавка красоту. Относился к своим подчиненным Петя ровно, никого никогда не выделял, никого не обходил вниманием. Во всяком случае, с днем рождения всех поздравлял. И добрых двести раз в году появлялся на работе с цветами, которыми снабжали его прямо в оранжерее. Разумеется, не за деньги, хотя и денег Петя бы не пожалел.

Ко всяким нарушителям он был безоговорочно строг, обсчетов и обвесов не допускал, с мелкими хищениями сумел покончить за неделю своего директорства. План магазин выполнил в первый же месяц его работы, отчего зарабатывать люди сразу стали больше, что тоже не могло не отразиться на отношении коллектива к новому директору. По имени-отчеству его в магазине почему-то не называли. Петей, разумеется, тоже, а даже за глаза говорили о нем: директор. Так и обращались: «Директор, там вас спрашивают…», «Директор, куда разгружать макароны?», «Директор…»

Универсам, в котором Петя незадолго до знакомства со Сватовым стал директором, находился в рабочем пригороде, километрах в двадцати пяти от города. Жил Петя в центре и каждый день гонял туда-обратно свои «Жигули», не скупясь на бензин, да и вообще ничего в жизни не разделяя на личное и общественное.

Пригород, точнее даже город-спутник, был достаточно крупным промышленным центром, и новый универсам отстроили с огромным, в два этажа, торговым залом, с прекрасными подсобными помещениями, с современным импортным оборудованием. Условия для работы здесь были, но всякие условия еще нужно умело использовать. Это как раз Петя умел. В считанные дни магазин изменился неузнаваемо. Загудел кофеварками кафетерий, засветились стеклянные дверцы электрожаровен, из которых прямо на глазах покупателей извлекались поджаристые, с хрустящей янтарной корочкой цыплята «гриль», закурились аппетитным, дразнящим дымком шашлычницы у входа. Расположен магазин был прямо у магистрали. Петя сразу понял и это преимущество. К обочине тут же вынесли два киоска, в которых (только для водителей междугородных рейсов!) организовали продажу дорожных наборов и всяких мелочей… Здесь были условия, здесь был оперативный простор, здесь можно было проявить себя, и Петя все это сразу же оценил. А двадцать пять километров для делового и достаточно молодого человека, каким был Петя, сущий пустяк. Во всяком случае, в любой день, не исключая и выходных, при любой погоде он появлялся в магазине за тридцать минут до открытия (успевая еще и по делу заскочить – в ту же оранжерею за цветами) и отбывал домой не раньше, чем двери магазина «сдавались на сигнализацию».

Не смутила отдаленность универсама и его «бригаду» – все основное ядро материально ответственных работников он перетянул за собой.

Не помешала отдаленность и постоянным клиентам Пети – тому костяку покупателей («Моему покупательскому активу», – говорил Петя), который он вокруг себя сформировал, директорствуя в маленьком магазинчике в центре города. Все они были людьми деловыми, а значит, и небесколесными. У многих имелись и персональные водители, которые чаще всего и наезжали в универсам за покупками. Работал с ними Петя особенно внимательно, впрочем, он и вообще работал от души.

Кабинет директора универсама располагался на третьем этаже. Сочтя его огромные размеры не вполне приличными, новый директор перестроил помещение, выгородив кроме приемной еще комнату для художника-оформителя, без которого он работы себе не представлял.

Но и в переоборудованный, со вкусом отделанный и строго обставленный кабинет Петя заглядывал редко. Даже раздевался в общем гардеробе внизу. Его рабочее место – среди людей, здесь, у заднего входа в магазин, где за стеклянной стенкой было оборудовано что-то вроде диспетчерской. Сюда же снесены все телефоны, включая директорский. Сам Петя никуда с работы не звонил, занимать телефоны личными разговорами не рекомендовал, что, впрочем, было и невозможно, ибо все три аппарата трезвонили в магазине одновременно и беспрерывно. Звонили из торга, звонили из управления, звонили с холодильника, с рыбокомбината, из автотреста и с железной дороги. Звонили с информацией, с предложениями, с советами. Сообщали новости – кому, что и когда завезли, кто, чего и почему не выбрал, что и когда должно поступить.

Ворон Петя не считал, всегда устремлялся делу навстречу, всегда и все принять был готов. Информация у него была поставлена, ориентация отработана, а реакция мгновенная.

Бывали дни, когда на своих «Жигулях» Петя совершал до пяти ездок. Наматывая по три сотни километров, он не чувствовал усталости. В такие дни он был просто счастлив. Сорок, а случалось, и все шестьдесят большегрузных рефрижераторов закатывали во двор универсама в такой день. Машины, рыча мощными двигателями, разворачивались, сдавали задом, подползали к распахнутым воротам универсама, притираясь боками, как осетры на нересте, выдавливали, выжимали из себя груз навстречу выдвинутым жерлам транспортеров. Казалось, во всей этой кутерьме неизбежно образуется затор. Но ничего подобного не происходило, ибо при всей кажущейся суматохе во дворе универсама царил размеренный и строгий порядок (что знали и ценили водители), и без минутного простоя облегченные продуктовозы выползали за ворота, вырывались на простор, укатывали вдаль за новыми товарами.

Домохозяйки и сельские бабушки-мигрантки буквально прилипали к окнам крупнопанельных многоэтажек, тесно обступивших коробку универсама, и смотрели во двор магазина, как смотрят кино или захватывающий футбол. Потом, опомнившись, хватали хозяйственные сумки и бежали в магазин занимать очередь…

Стоп. Никаких очередей в универсаме не было. Бабушки могли не торопиться и спокойно досматривать представление. Хотя это еще и не представление. Настоящий спектакль начинался там, внутри, под прикрытием бетонных сводов цокольного этажа магазина, где и совершалось само таинство…

Снова стоп. Никаких таинств, никаких прикрытий. В том-то и талант Пети, что и дальше все происходило громогласно и у всех на виду.

Как исполинское чудище, гремя челюстями транспортеров, заглатывал универсам в свою утробу содержимое грузовиков. Катились по проходу к торговому залу тележки с ящиками и коробками, полными яств. Оранжевые горки мандаринов и апельсинов, красные мясные туши, контейнеры с лоснящимися гроздьями колбас и поблескивающими связками сосисок, свисающих за металлические прутья, тяжелые поленья копченостей, уложенные штабелями, стальные короба со свежемороженой и свежекопченой осетриной, кетой и горбушей, коробки и коробочки конфет, пастилы и прочих сладостей, банки растворимого кофе, пузатые бочонки с атлантической сельдью… Вид был чарующий, но главное – запах.

Запах! Запах от всего этого стоял невообразимый. Он вызывал слюну и желание есть, есть, есть. Но ни разу с первых дней своего появления не видел Петя в магазине жующего человека. Нигде, кроме столовой, никогда, кроме обеденного перерыва, никто в универсаме не жевал. Не прихватывал довесок, не отщипывал кусочек, не разворачивал конфетку.

Двести человек не должны были жевать, потому что микрокалькулятор Пети прекрасно умножал и высчитывал, во что это может обернуться. Для универсама, для торга, для страны.

Но сегодня суббота и продуктов не завозили…

Петя ждал нас на трассе перед входом в свой магазин. Он уже распорядился по службе и предупредил всех, что на работе больше не появится. Такого Петя себе обычно не позволял, хотя вполне мог бы позволить. Но сегодня для него – и это сразу почувствовалось – был не совсем обычный, даже совсем необычный, исключительный случай. Недаром рядом с его потрепанными «Жигулями» стояла новенькая белая «Волга» с тремя нулями на обведенном белой каемочкой номере, взятая им «напрокат» у одного из постоянных покупателей.

– Как-то солиднее. На служебной, – пояснил Петя. Потом спросил озабоченно: – Или будет слишком?

Убедившись, что «слишком» не будет, Петя принялся перегружать из багажника своих «Жигулей» какие-то коробки и свертки, торопливо, словно боясь, что его остановят, поясняя:

– Я тут кое-чего прихватил… Оно, знаете, обстановку смягчает…

Что-то необычное, значительное он видел в этой поездке, как-то возвышенно и ответственно ее себе представлял.

По приезде в Уть был Петя заметно разочарован.

Вместо загородной виллы с бассейном и с дорожками в саду, посыпанными толченым красным кирпичом, – только так он представлял себе дачу такого человека, как Сватов, – его взору предстало весьма жалкое, заметно покосившееся строение размером четыре метра на шесть (с большими, правда, окнами, но выглядевшими на хилом бревенчатом срубе совершенно нелепо), с потолком, до которого Петя при своем незначительном росте свободно мог дотянуться. Камин ему, правда, понравился, но был Петя человеком подвижным и деятельным, работником современным, философствовать вообще не любил, у камина философствовать тем более никогда не собирался и посему приобретением Сватова был расстроен. Хотя вида старался не показывать, напротив, стремился неловкость сгладить, а Сватова своим как бы хорошим настроением поддержать.