Текст книги "Промежуточный человек"

Автор книги: Евгений Будинас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

А сам смотрит на Птицына внимательно, изучающе: «Знает уже или нет? Дошло до него действие или я поторопился с визитом?.. А если дошло, если не поторопился, догадывается Птицын, откуда все пошло или нет?»

Кабанчика Федька на ферме сам выбирал, без свидетелей, сам по поручению отвозил его в город полезному для совхоза человеку к именинам.

– Кто же мог? – вздохнул Федор Архипович. И кулаком по столу закрутил, заерзал, как бы в порошок стирая заразу. Какие, мол, негодяи…

От разговора директор мрачнел. Нет, не поторопился Федька, подоспел вовремя. Птицына уже вызывали, кое про что расспрашивали, хотя и не объясняли причину. Особого значения он этому не придавал – хватает проверок, а вот сейчас, глядя на своего бывшего кладовщика, на то, как он на стуле восседал, понял Петр Куприянович, что начисто сгорел.

Слишком много всего набралось. Особенно с  э т и м  в одной компании. Выпер бы его из кабинета с удовольствием, но понимал, что нельзя. Слишком много знает… И беседовал с проходимцем Птицын приветливо, любезно, немного даже заискивающе.

Нет, не надо было с приезжими связываться. Дом в Ути они без него покупали, еще при старом директоре. Пусть бы и дальше без него. Разбирайтесь с теми, кто разрешал, кто оформлял, кто потворствовал, а я и не знаю ничего. Слышал, мол, конечно, про каких-то там дачников, но в глаза их не видел: хозяйство огромное, все в заплатах, забот хватает – разве за всем углядишь! Асфальт, мостик этот да крыши шиферные ему лично в Ути сто лет были не нужны. Тем более те несколько досок, что он на строительство мостика списал, отправив шурину… С другой стороны, не он же все это переустройство затевал. Хотя – здесь Птицын вспомнил визит товарища Архипова – так тогда все выстроилось, что вроде бы как раз он. Высунулся. Подставили. Славы захотелось, общего внимания, аплодисментов, как балерине какой. Вот теперь гадай, куда повернется, за что придется отвечать… В том, что отвечать придется, Птицын не сомневался. Да еще скандал этот глупый с карасями. Скандала никому не простят. Это Петр Куприянович хорошо знал – насчет того, чтобы все тихо. Тем более скандал по нетрезвому делу…

– А я так даже рад, что с шайкой ихней практически не пил. – Федька, словно угадав мысли директора, нажал на больное. – Нам что? Мы люди маленькие, нам хоромы не нужны… – Федька замолчал выжидающе.

Птицын вздрогнул: уж не на его ли собственный дом намекает? Но сразу себя успокоил. Какой дом? Совхозная ведь квартира, а что получше отделана, так директор он или кто? Но Федор Архипович имел в виду не это:

– Тем более если в городе имеется жилплощадь, – сказал он, хитровато подмигнув… – А с маленького человека что взять? Взятки с нас гладки. Как тые новые кладки… – От рифмы, так складно выскочившей, Федор Архипович неожиданно рассмеялся.

А и действительно – что? – оживился Птицын. В худшем случае освободят. Ну так пусть другого поищут – на их дыры заплаты ставить. Не привлекут ведь… И тут же с тоской подумал, что если дело по настоящему круто завернется, так очень даже возможно, что и привлекут… Надо проверить хоть, что он им, этому Дубровину да Сватову, выписывал. Доски какие-то, шифер. На них или на стариков? Да еще счет надо проверить из бурвод, да подальше его запрятать, а то и здесь начнут копать. Хотя здесь как раз вроде бы все законно – помог совхоз ветеранам…

Тут Петр Куприянович снова удивился хитрости Сватова. Ишь, как все предусмотрел, как ловко все подтасовал, как ловко подстраховался!.. Нет, не надо было встревать. Век бы не знать этих дачников. Да и некрасиво – люди работают, а эти – на солнце пузо греют, пусть даже и в выходные дни. Производственная все же зона, а где в нашем производстве эти выходные? Превратили все в дачную местность…

Глава четвертая.
СЛЕДСТВИЕ

Отпуск кончился, и с понедельника Сватов вышел на работу. На студии про его неприятности уже знали, но отнеслись к ним буднично и вполне сочувственно. К «сигналам» здесь давно привыкли, тем более к анонимным, и всегда жили в ожидании, кто же следующий. Закончив планерку, директор студии попросил Виктора Аркадьевича задержаться.

– Присаживайтесь, – директор поднялся и кивнул на одно из кресел в дальнем углу кабинета. – Курите.

Такое начало не предвещало ничего хорошего.

Они когда-то вместе начинали и только на людях были на «вы». Относился директор к Сватову даже лучше, чем к старому приятелю. Как и все мы, близко знавшие Виктора Аркадьевича, он его любил, к историям, в которые Сватов так часто попадал, всегда бывал снисходительным, начинать неприятный разговор ему совершенно не хотелось.

Наконец, вздохнув и потирая рукой постоянно болевшую от радикулита поясницу, он подошел к сейфу, взял письмо двумя пальцами за угол конверта, подчеркнуто брезгливо пронес его через всю комнату и выложил на журнальный столик перед Виктором Аркадьевичем. «Как стало известно из достоверных источников…» Глаза Сватова привычно схватили печатный текст.

– Письма с таким началом я обычно не читаю, – директор снова вздохнул. – Но звонили из приемной товарища Архипова. Просили  о т н е с т и с ь. Ты подряд не читай, суть подчеркнута. Бумаги на стройматериалы, я надеюсь, у тебя есть?

Бумаги, естественно, были.

– Ну, это не главное, – хозяин кабинета заметно взбодрился. – Что там у тебя с тарной базой? – На Сватова он не смотрел, стоял у окна, пыхал дымом, смешно раздувая щеки, как человек, так и не научившийся курить. – И потом… Эта история с бурводами…

Начальника тарно-ремонтного предприятия Федор Архипович разыскал непостижимым образом. Мы о нем и вообще забыли. Федька же докопался и привлек его к делу. Что вышло совсем удачно.

Разумеется, Филиппович был привлечен к делу не в качестве свидетеля, тем более не пострадавшим – здесь Федька снова проявил изощренность, – а прямым соучастником злодеяний. Хитрость в том, что в свидетелях Филиппович не принес бы никакой пользы, попросту бы отказался что-либо вспомнить. А вот оказавшись обвиняемым, он сразу проявил необходимую активность. Защищаясь, естественно, повернул все в нужную Федору Архиповичу сторону. Все вспомнил, все рассказал, как было: и жали на него, и авторитетами давили, да и вообще пользовались недозволенными методами. Особенно Сватов. О звонке заместителя министра с просьбой помочь Дубровину Филиппович не вспоминал – ему с тем еще работать, да звонок к делу и не подошьешь.

Действовал Федька точно, тонко, с пониманием нюансов.

Во времени-то все сдвинулось, получалось, что материалы на тарной базе Сватов выколачивал уже не по просьбе Дубровина, а для себя. И дело принимало уже совсем иную окраску, обретало иной характер. Ведь когда журналист, пользуясь предоставленными ему правами, вступается за справедливость – это одно. А совсем иное, когда, козыряя удостоверением, он удовлетворяет свои потребности.

Не случайно и то, что только Анну Васильевну с Константином Павловичем Федор Архипович выставил свидетелями. Об остальных Федька был уверен, что рыльце у них в пушку, а значит, как только им хвосты прищемят, сразу начнут активничать, друг друга топить. Вот и начальник бурвод Олег Михайлович только тогда покатил на Сватова, а особенно на завмага Петю, втянувшего его в эту историю, когда почувствовал, что запахло жареным, и не в стороне где-нибудь, а его собственные пятки прихватило. Тут он и выложил все, что думал про Сватова, и все, что знал про завмага Петю… А старики? Эти, оказавшись обвиняемыми, ничего, кроме вреда, принести Федьке не могли: им-то было что на него заявить. Нет, гораздо спокойнее, да и для дела лучше, чтобы, оказавшись в свидетелях, они стали бы по своей бесхитростности выгораживать Сватова с Дубровиным и наивно запутывать дело, что только и нужно – для большей достоверности.

– Неужели нельзя обойтись без всего этого? – Директор снова тяжело вздохнул. – Строят же люди и дома, и дачи… – Директор сам имел дачу и прекрасно знал, что без всего  э т о г о  нельзя построить даже собачью конуру. – Слушай, а какие у тебя новости с Союзом писателей?

Виктор Аркадьевич вопрос понял. Вот уже больше года тянулась его история со вступлением в Союз писателей. Член СП – это сразу же сняло бы множество вопросов. Еще только задумав покупку дома, Сватов отыскал какое-то доисторическое (правда, никем не отмененное) постановление, разрешающее членам Союза писателей приобретение (на правах собственности) сельских домов у себя на родине. Ну, насчет родины – это нюансы, родина – это не всегда там, где человек родился, чаще это то место, где он себя ощутил…

Но ничего нового со вступлением не было.

Еще раз, уже совсем тяжело вздохнув, директор отошел наконец от окна, раздавил окурок в пепельнице, с досады растер табак между пальцами.

– Двигай-ка ты, Витя, прямо к Архипову. Машину я уже вызвал. Ничего мы здесь с тобой не придумаем, пока не разведаем, что к чему. Я и сам хотел позвонить, но потом подумал, что тебе это удобнее. – О близких отношениях Сватова с товарищем Архиповым он знал.

– А по-моему, это все чепуха, – сказал Сватов.

Никакой особой тревоги он не чувствовал, но от машины отказываться не стал и советом директора воспользовался.

Помощник товарища Архипова, прекрасно знавший про благосклонное внимание шефа к Виктору Аркадьевичу, на сей раз встретил его подчеркнуто сухо, не ответив на вопрос, на месте ли  с а м, прошел в свой кабинет, жестом приглашая Сватова следовать за ним.

– Очень хорошо, что вы заглянули. Товарищ Архипов поручил мне с вами переговорить, разумеется, конфиденциально. Скажите, Виктор Аркадьевич, у вас есть… враги в научном мире? Ну, скажем, в области АСУ или экономической кибернетики. Сами-то вы по строительству защищались?.. Ну, завистники там, недоброжелатели… или, может быть, друзья?

– Это что ж, – Сватов усмехнулся, – по нынешним временам одно и то же?

Помощник промолчал. Игривая самоуверенность собеседника не казалась ему уместной.

– Речь идет об одном весьма неприятном документе… к сожалению, в нем фигурирует и ваше имя. Причем не в лучшем контексте.

В последнем Сватов не сомневался. Но при чем здесь АСУ?

– Дело в том, что документ анонимный, но отпечатан он на множительной машине, которая используется у нас исключительно в этой области. Да и бумага… Может быть, у вас есть какие-нибудь соображения насчет авторства? Нет, ну тогда давайте пройдемся по фактам…

Помощник спрашивал, заглядывая в бумагу, Сватов давал разъяснения. Факты подтверждались, во всяком случае, те, которые касались лично его. А об остальных и не спрашивали.

– Все верно, – сказал он с облегчением, когда помощник перевернул последнюю страницу.

Никакого удовольствия хозяину кабинета это признание не доставило. Даже напротив, оно его огорчило. Ну, может быть, все-таки есть искажения, отступления от действительности, подтасовки? Не все же именно так было?

– Почему не все? Все. Фактически все верно. А что касается трактовки… Тут у каждого свое право и свой взгляд – это вообще от мировоззрения. Вот этот абзац, например. – Сватов потянулся к бумагам, но помощник остановил его жестом. – Ну, о том, что «являясь преуспевающим деятелем культуры…»

Помощник зачитал:

– «…безжалостно эксплуатирует свой талант, добиваясь известности и особого положения в обществе. Безнаказанно пользуется вниманием влиятельных лиц даже в правительстве республики, а некоторых своими фильмами, книгами и статьями ухитрился расположить к себе и заполучить в покровители…»

– Это, по-моему, даже хорошо изложено, – язвил Сватов. – Во всяком случае, лестно, как и всякое признание заслуг. Жаль, книг у меня пока маловато, что настораживает. Подозреваю, что книг-то моих автор письма не читал… Хотя по этому признаку его вряд ли удастся разыскать…

Можно подумать, что здесь перед нами все тот же Виктор Аркадьевич Сватов – спокойный, уверенный в себе, отчего и всесильный. Ведь именно самоуверенность Сватова, являясь как бы выражением его внутренней силы, эту силу как раз и питала.

Можно было предположить, что и сейчас все назревающие неприятности, все тучи, сгущающиеся над головой, развеет Сватов легко и непринужденно. Но…

Суждено было, оказывается, Виктору Аркадьевичу, только-только взобравшемуся в зенит своего благополучия, пережить и еще одну метаморфозу, на сей раз весьма отрицательного свойства.

Первое беспокойство он уже ощутил в приемной товарища Архипова. Вида, конечно, не подал, но нежелание товарища Архипова с ним встретиться расценил как первый тревожный звонок, сразу заподозрив начало больших неприятностей.

– Пальто не так подаете. Надо, – гардеробщик показал, как нужно держать пальто в серьезном учреждении, – за вешалку.

– Вы бы курсы организовали, – позволил себе пошутить Сватов.

Достав расческу, он уже поправлял перед огромным зеркалом остатки своей когда-то кудрявой шевелюры. Надо признать, выглядел он неплохо, и даже вполне.

– Не умеете острить, так помолчите, – строго одернул его гардеробщик.

– Ну так и по остротам организуйте курсы. – В голосе Сватова на сей раз проявилась едва заметная пружина, сработала привычка ставить людей «на место».

– Ладно, ладно. Не нужно только слишком много из себя воображать. По первому разу здесь все умники. – Гардеробщик уже не со Сватовым разговаривал, а как бы сам с собой. – Слова им не скажи. Был бы такой важный, сюда бы не пригласили…

– Так ведь пригласили.

Сватов отчего-то посчитал необходимым оставить за собой последнее слово. С раздражением он вспомнил утренний разговор по телефону, который меньше всего походил на приглашение. Правда, отодвинуть встречу на час ему все же удалось: не то чтобы он был слишком занят, дело не в занятости, а в необходимости ее подчеркнуть.

– Это ничего, что пригласили, – «успокоил» его гардеробщик. – Сегодня пригласили – завтра привезут.

«Мда… учрежденьице… – неожиданно для себя Сватов почувствовал весьма неприятное посасывание под ложечкой и даже легкую тошноту, словно вступил на уходящую из-под ног палубу. – Клиентов здесь не жалуют…»

По широкой дворцовой лестнице он поднялся на второй этаж. Высокий потолок бесконечного коридора, высокие двойные двери с литыми бронзовыми ручками. Отыскав глазами нужный номер, Виктор Аркадьевич постучал, сверился в повестке, снова стукнул и, не дождавшись ответа, потянул дверь на себя, стараясь сделать это как можно непринужденнее.

Но из кабинета его вежливо выпроводили, попросив подождать в коридоре на скамье.

– У меня коллегия, – попробовал возмутиться он.

Но никакого особого впечатления этим не произвел и вынужден был продергаться на скамейке минут двадцать.

Старший следователь Глотов начал издалека:

– Этого знаете?.. Ну, как он? А по работе?.. А этого? Не приходилось близко встречаться?..

– Вы меня по делу пригласили? – Сватов почувствовал время продемонстрировать свою независимость. – Или о жизни поговорить? Если поговорить, так давайте после работы. А в рабочее время я занят…

– Всегда?

– Что – всегда?

– Всегда заняты? – спросил следователь с нажимом. И посмотрел на Сватова спокойно и как бы испытующе. Уж мы-то, мол, про вашу занятость многое знаем.

«Пьесы с таким началом обычно неважно кончаются», – подумал Сватов и окончательно поскучнел.

Говорили они для первого знакомства достаточно долго, часа три.

– Выходит, что дом вам продали без оформления? – Глотов что-то пометил в бумагах.

– Выходит, что да.

– Значит, юридически можно считать, что вы его и не приобретали?

– Считайте, как хотите. Впрочем, вы все равно будете считать только так, как вам хочется. Вы спрашиваете меня уже пятый раз, и я вам пятый раз отвечаю, что дом я купил…

– За сколько?

– И это я говорил. За шестьсот пятьдесят рублей наличными.

– Что значит наличными?

– Не перечисленными же…

– А сколько вы за него предлагали бывшему владельцу?

– Семьсот.

– То есть вы по-прежнему утверждаете, что взяли с вас за дом на пятьдесят рублей меньше, чем вы предложили? – Следователь поискал что-то в бумагах. – А за сколько, говорите, ваш приятель его купил?

– У вас что, с памятью плохо? – Сватов чувствовал, что вот-вот сорвется. – Вы же записали: за шестьсот пятьдесят купил, за шестьсот пятьдесят продал…

– Купил, значит, развалюху, отремонтировал, перестроил, вложил определенные средства и, не считаясь с затратами, за ту же сумму продал… Чем вы можете это объяснить?

– В а м  я этого объяснить не могу.

– Может быть, строительные затраты вы ему отдельно компенсировали?

– Ничего я не компенсировал.

– Ну, может быть, оказали какую-нибудь услугу или раньше, зная о предстоящем приобретении дома, произвели вложение средств? Скажем, добывая строительные материалы?.. Об этом тоже не хотите? Ну, хорошо, на сегодня достаточно. Давайте вашу повестку, я распишусь.

Приглашен Виктор Аркадьевич Сватов был в этот кабинет далеко не первым. Грамотно вел дело старший следователь Глотов. Всех причастных (прямо по Федькиному списку, что еще подтверждает ушлость бывшего бригадира) он пригласил и опросил. Кроме, конечно, наиболее приближенных к Сватову, то есть находящихся с ним в приятельских или зависимых отношениях. Кроме того, кто тому сразу же сообщил бы о своем визите в следственный отдел, рассказал содержание бесед, а то и вовсе, получив повестку и сообразив, по какому она поводу, сразу побежал бы советоваться и сговариваться. И Сватову дал бы тем самым возможность подготовиться к визиту сюда, чтобы увести следствие в сторону… А так к беседе готов только старший следователь Глотов, и готов хорошо… Плотный набирается материал – не шайка, конечно, не коррупция, как сейчас модно, зато живой, непосредственный, без всяких домыслов: факты, и только факты, причем подкрепленные показаниями свидетелей. Проверялись-то уже не только анонимные сведения.

Представив, какая каша заварилась, сколько народа втянуто в дело, Виктор Аркадьевич попробовал возмутиться:

– Вы что же, сразу не могли меня вызвать? И обо всем прямо спросить? Вы бы весь этот ваш  м а т е р и а л  без всякой натуги получили… Хоть устно, хоть письменно. С максимальной достоверностью… – Здесь Сватова прямо обожгла улыбка Глотова. – Или вам заниматься больше нечем? Дохлое ведь дело, сразу видно. Вы же взрослый человек, профессионал!

Старший следователь Глотов не обиделся. Он вообще был невозмутим.

– Почему же дохлое? – сказал он мягко. – В любом деле живинка есть. – И поднял папку со стола, продемонстрировав ее увесистость. – А где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Кукушкиным?

– С кем?

Здесь, наконец, Глотов профессионально обрадовался, вот оно и взялось! Вот когда настоящий клев пошел!

– Ай-яй-яй, Виктор Аркадьевич! Может, хватит в прятки играть, хватит прикидываться? Давайте говорить начистоту. Вам же лучше…

Но Сватов не дослушал. С него хватало этой белиберды.

– Я попрошу вас вести себя прилично. – Он встал и, прихлопнув к столу повестку, направился к двери. – И больше попрошу мне этих писулек не присылать. И не звонить тоже…

Старший следователь Глотов смотрел на Сватова спокойно. Так наблюдают трепыхание мухи за стеклом.

– Повестку возьмите. Без нее вас не выпустят.

Фамилии Пети, оказывается, Сватов и не знал. Его по фамилии никогда не называли. Петя, завмаг. Если на работе, если официально – директор.

Вот здесь-то и пожалел Виктор Аркадьевич, что так беспечно разбрасывался своими высокими связями, что так опрометчиво поспешил растерять всех друзей, положившись на всемогущество Пети. Ни к кому из них обратиться сейчас за помощью (тем более после «прокола» с товарищем Архиповым) Сватов не мог. Появляться после долгого отсутствия можно только на коне, это он отлично знал.

Куда-то сразу исчез весь его оптимизм, и возникла вдруг растерянность.

Это может показаться неправдоподобным. Слишком уж несвойственна Сватову любая упадочность в настроении. Но жизнь на волне – нелегкая штука. Вот и Петя, на что всемогущим был при внешней незаметности, а тоже сразу сломался и сник, допустив в жизни лишь одну, столь незначительную, казалось бы, ошибку.

На тяге своей к творческим сферам, на бескорыстной, можно сказать, любви к людям искусства Петя и погорел. Вот с этим обменом квартиры.

Жил он с семьей в маленькой «полуторной» совмещенке и давно подыскивал вариант улучшения своих жилищных условий. В конце концов подвернулся ему исключительный случай, настолько исключительный, что Петя от радости даже не насторожился. Слишком уж он хотел жить в центре, в хорошей квартире и, главное, рядом с хорошими людьми. А тут выходит на него с предложением дочь известного писателя, оставшаяся после смерти родителей одна в громадной четырехкомнатной квартире, да еще в писательском доме. Торговаться Петя не стал, сговорились мгновенно, мигом же и уладили формальности, после чего он вывез весь скарб бывшей хозяйки на дачу и принялся за капитальный ремонт. Две недели в доме стоял грохот, как на ударной стройке, – ломали перегородки, срывали полы, гудела электросварка, трещали отбойные молотки. Предвидя естественное недовольство жильцов, Петя и супруга в первый же день, одевшись в выходное, вежливо нанесли визиты: познакомиться, извиниться за беспокойство, ну и какие-то услуги предложить – если что надо, вы без стеснений… по-соседски обращайтесь…

Петины услуги никого не волновали, «река продовольствия» и без него не миновала пишущую братию, отчего предложение завмага посчитали оскорбительным, как и само это нежданное соседство. В писательском-то доме! Особенно взволновали всех шум и грохот, сбивающие творческую мысль, на что Пете и было указано соседкой снизу, супруг которой по вторникам и четвергам имел обыкновение творчески сосредоточиваться у себя дома. По вторникам и четвергам Петю попросили не шуметь. Ему бы согласиться, а он возьми да заяви, что в РСУ, как и во всей трудящейся стране, выходные не во вторник и четверг, а в субботу и воскресенье…

Вот тогда оскорбленные соседи и обратились к светлой памяти писателя, который хоть и умер давно, но жил тихо, горел, как свеча, освещая современникам и потомкам дорогу, отчего все оставленное им – не дочкино, а всенародное наследство и квартиру его не перестраивать надо «с купеческим размахом», а беречь как народное достояние, отдавая не для обывательской жизни неизвестного торговца продовольствием, а под литературный музей.

Так и появилась в газете статья, писали которую соседи творчески и с высоким мастерством, а подписали скромно: жильцы дома.

И стал сразу завмаг Петя на этом свете не жилец. От скольких статей он тихо и бесшумно уходил в своей деятельности, а тут скандал.

Криминала в статье не было, никаких обличительных фактов не приводилось, только литературные образы да намеки, но принесла она Пете слишком большую популярность. А завмаг хотя тоже человек творческий, но не писатель и не артист – популярность его заживо хоронит, тем более отрицательная.

Зарвался Петя, забыл про скромность своей должности, утратил социальную бдительность, согласно которой каждый сверчок должен помнить про свое место.

Печатное возмущение руководящих классиков и их жен тут же нашло отклик у городских властей, проявивших с пострадавшими жильцами классовую солидарность.

Рассказывают, сам первый секретарь горкома собрал своих подчиненных и попросил их с квартирообменом объективно разобраться – как то: собрать на Петю материал, уволить с работы, исключить из партии и по возможности посадить. В такой возможности городской партийный руководитель не сомневался, так как в недавнем прошлом и сам не чурался Петиных услуг, состоял в его покупательском активе, отчего кое-что понимал в закулисной механике торговли.

Против Пети были брошены огромные силы, задействованы два отдела горкома, райком, подключены управление торговли, народный контроль, исполкомы, органы милиции, БХСС, КГБ, ГАИ и даже военная прокуратура. Стали копать.

Петя был таким поворотом дела унижен и морально раздавлен.

Он жил в системе, был ей предан, работал на нее честно и как требовалось, отчего вообразил себя ее полноправной частью, ощутил право на кусок со стола хозяев, всю жизнь его подталкивающих, а теперь вдруг обрушившихся на маленького человечка всей силой власти, да еще из-за такого пустяка, как квартира.

Он не понимал, что это не пустяк, что тут он посмел претендовать, а такое не прощают. Нарушив правило не высовываться, он не замечал этого, а видел только, что его бьют не по правилам, травят и уничтожают не за то.

В том, за что его следовало бы бить, в такой ситуации Петя, естественно, забыл. Он теперь жил как бы в двух измерениях, в одном из которых – во вчерашнем и забытом – он обычный, хоть и талантливый продовольственный комбинатор, но в другом – нынешнем – честен и свят, как и всякий незаслуженно травимый человек.

Но тут, как назло, еще и анонимка, с конкретными фактами.

– Вы поймите меня правильно, – говорил Петя расстроенно, – я теперь ничего не могу. Я теперь вообще вынужден уходить из торговли, иначе меня при таком скандале подловят и прижучат.

К Сватову на квартиру он пришел не один, а со знакомым адвокатом. Виктор Аркадьевич его хорошо знал, это вообще был человек известный, дела вел сложные и с неизменным успехом. Сватов однажды снимал нашумевший позже фильм по процессу, который тот вел. С этого, собственно, и началось их знакомство с товарищем Архиповым. Процесс был по строительному ведомству.

– А что, работать без нарушений вы не можете? – наивно спросил Сватов, чем вызвал сочувственную улыбку адвоката.

– Я-то могу, – вздохнул Петя, – но кому я с такой работой нужен? Заходит ко мне, скажем, районный прокурор. Просит два килограмма сосисок. Я ему откажу? Ему не откажешь. Сосиски он возьмет… И тут же акт, сразу свидетели и протокол.

– А если все сосиски сразу в зал? – спросил Сватов.

– А если ко мне из торга обратятся или с холодильника? Как, им отказав, я потом план буду выполнять, на чем?

– Это надо всю систему менять, – подтвердил адвокат.

– Знал бы, в жизни не полез бы в ту квартиру. – Петя совсем загрустил. – Но и они гуси! Что же они раньше музей там не создавали? Что ж не подписались, если они такие озабоченные?

– По-моему, вполне достаточно, что они статью написали, – заметил адвокат.

– Но справедливость-то должна быть? Закон-то у нас один для всех. Выходит, будь я писатель, а не просто директор универсама, мне квартиру – пожалуйста!

Петя все еще испытывал некоторую двойственность своей жизненной роли. Он еще забывался, взывая к закону, но суровая реальность беспощадно возвращала его на землю.

Прочитав копии писем, которые Петя с собой принес, Виктор Аркадьевич посмотрел на него, потом на адвоката.

– Что здесь правда, кроме истории с мандаринами? Только честно. Это мне лично нужно знать для пользы дела.

– Если честно и только для вас, – сказал Петя, отчаянно покраснев, отчего веснушки на его рыжем лице засветились, как раздавленная земляника, – то, пожалуй, все.

– В таких вещах я даже себе стараюсь не признаваться, – только и сказал адвокат.

По всем статьям выходило, что завмаг влип. И Сватов с ним заодно.

– В том-то и сложность, что заодно, – понял его адвокат. – Для вашей же пользы, Петя, это дело надо размежевать. Чтобы овцы – отдельно, а бараны, извините, в сторонку. Слишком здесь хитро сплелось. О ваших проблемах мы еще поговорим, а с Виктором Аркадьевичем мне хотелось бы кое-что обсудить конфиденциально. – Он повернулся к Сватову: – Не возражаете, Виктор Аркадьевич?

Виктор Аркадьевич не возражал. Петя не стал задерживаться.

– Вы, значит, сами доберетесь, или я в машине посижу?

– Я отвезу, Петя, – сказал Сватов. – Ты не беспокойся.

– В его-то положении? – усмехнулся адвокат. – Повод для беспокойства как раз есть.

Забегая вперед, скажу, что ничего страшного с Петей не случилось.

Несколько месяцев шло разбирательство, но криминала установить не удалось, хотя справки о жизненном пути завмага (в которой тоже ничего не было, кроме выводов об «отсутствии преемственности» в выделении квартир улучшенной планировки, особенно в центре, из-за чего хорошую квартиру может получить кто попало, даже продовольственный завмаг), справки, разосланной с резолюцией первого секретаря во все инстанции, хватило, чтобы от работы Петю отстранить, лишить звания «Отличник советской торговли», исключить из партии. В тюрьму его, правда, не посадили, хотя и к этому дело вели.

Движимый не столько даже сочувствием, сколько профессиональным любопытством, я даже встретился с секретарем горкома (уже бывшим, так как вскоре он был выдвинут на еще более высокий руководящий пост). Мы были знакомы давно, находились в доверительных отношениях, и я позволил себе поиронизировать насчет безуспешных стараний властей относительно Пети. Ведь так и не сумели собрать доказательства против завмага. Хотя я смог бы их получить за два часа.

– Это интересно, – сказал он. – И что бы ты сделал?

– Я пришел бы в магазин, нашел двух обиженных алкашей – Петя к этому строг. И за двадцать минут узнал бы про него на три уголовных дела. Еще час – чтобы проверить. На все, вместе с дорогой, два часа.

Руководитель заговорил совсем доверительно:

– Ты мне вот что скажи… Ну почему мои люди даже этого не могут?

Я промолчал. Не скажешь ведь, что не я виноват в том, что разговаривать с его людьми не желают даже последние алкаши.

– Что же делать?

– Сдаваться. Петя сильнее, имейте мужество это признать.

– Люди будут смеяться. Не смогли подловить завмага…

– Люди уже смеются. Вы его прижимаете за левый ремонт квартиры с «купеческим размахом», создаете комиссию, а та насчитывает… переплату. И строители возвращают ему семьдесят рублей… Сосиски, мясокопчености и прочие деликатесы для актива действуют сильнее ваших распоряжений.

Дубровин об этом высказался так: «Силы были неравны. За спиной первого секретаря горкома стоял лишь аппарат, за спиной завмага – система, этим аппаратом созданная».

Система действительно оказалась сильнее. Забегая еще дальше вперед, скажу, что на бюро обкома партии дело Пети было пересмотрено, в партийных рядах его восстановили, правда с выговором.

В заключение первый секретарь обкома, как бы даже симпатизируя Пете, сказал:

– Согласитесь, что в квартирном вопросе вы, как член партии, могли бы проявить больше скромности.

На что Петя, уже совсем оправившийся, поинтересовался, кто из членов партии эту скромность уже проявил.

– Вы могли бы стать первым…

И члены бюро демократично засмеялись.

– Ведь как нарочно все у нас устроено, – сказал адвокат, дождавшись, когда за Петей закроется дверь, – чем лучше в этой системе человек работает, чем он активнее и предприимчивее, тем он уязвимее.

– Это вы о Пете? – спросил Сватов.

– И о Пете тоже, – сказал адвокат. – Но главное, о его друге Кукевиче. Вы его давно видели?