Текст книги "Промежуточный человек"

Автор книги: Евгений Будинас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Глава двенадцатая
СПРОСИТЕ ФЕДЮ

Круг жизненных хлопот соседей не ограничивался, понятно, заботами о земле и скотине, что давало им пищу, обеспечивало потребность во внутреннем тепле. Следующей из непременных потребностей человека, как известно, является крыша над головой и очаг.

Не поняв, чего стоят нашим старикам заботы о доме, сарае, заборе и топливе, невозможно вообще понять жизнь деревни. Строительно-хозяйственная деятельность доцента от кибернетики помогла ему ощутить эти заботы, что называется, на собственной шкуре.

С положительными установками все оказалось далеко не так просто, как представлялось вначале.

История с бревнами для подрубы кое-чему научила Дубровина. Во всяком случае, он понял, что дело с ремонтом дома наскоком не возьмешь. Поэтому к очередной положительной установке, обещанной ему рекламным приложением, Дубровин отнесся с недоверием.

– Вот смотри, – сказал Геннадий, выкладывая на мой стол вырезку из газеты.

«ТАРНО-РЕМОНТНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ ПРОИЗВОДИТ ОТПУСК НАСЕЛЕНИЮ ЗА НАЛИЧНЫЙ РАСЧЕТ СЛЕДУЮЩИХ СТРОИТЕЛЬНЫХ МАТЕРИАЛОВ…»

Далее следовал пространный перечень.

Выходит, с бревнами мы напрасно упирались! В одном месте их нет, в другом – сколько угодно. Ждут потребителя… И вот на помощь ему приходит реклама! Оказывается, надо только газеты читать…

Но Дубровин моего оптимизма не разделил:

– Здесь вот что странно… Деревня, которая знает все и обо всем, такую важную для себя информацию – и вдруг упустила? Что-то здесь не так…

И он предложил мне включиться в эксперимент.

– Тебе же интересно…

Мне было интересно.

– Берем машину и едем на тарно-ремонтное предприятие. Там нас ждут… Да-да, там нас ждут. Или ты сомневаешься? – спросил Геннадий, из чего я понял, что сомневается он.

Машину брали четыре дня. Оказалось, что агентство по перевозке грузов населению большегрузными автомобилями не располагает. И перевезти даже одну доску длиной семь метров оно не может… А кто может? Как вообще осуществляются такие перевозки?

Предварительная разведка показала, что есть два пути.

Первый и самый простой – взять грузовик в своей организации. Нам это не подходило. На кафедре у Дубровина не было ни одного большегрузного автомобиля. У меня в редакции – тоже.

Второй путь, нам его услужливо подсказали в трансагентстве, – левый. Стали искать «левый» грузовик. Их на улицах оказалось сколько угодно. Практически каждый остановленный нами водитель готов был везти что хотите и куда хотите. Существовал и точный тариф. Во всяком случае, узнав расстояние, цену водители называли одинаковую – с точностью до рубля. Не устраивало их только то, что груз нами еще не получен и к отправке не готов. Услышав про тарно-ремонтное предприятие, все почему-то заводили моторы и, не прощаясь, уезжали.

Когда затраты времени на поиск машины сравнялись в денежном выражении с ценой на перевозку груза, Геннадий предложил третий путь, проверенный и испытанный: соискательско-аспирантский. Дядя его аспиранта работал главным инженером автохозяйства…

Точно в назначенное время за ворота автобазы выкатил громадный бортовой «КамАЗ», красный и красивый, как болгарский помидор.

Во избежание случайностей свой визит на тарную базу мы решили предварить звонком опять-таки по аспирантско-соискательскому каналу. Эксперимент, таким образом, был не совсем чистым, но нас интересовали и стройматериалы, а не только эксперимент.

В девять утра по московскому времени мы вошли в кабинет начальника тарно-ремонтного предприятия. В кабинете было многолюдно, но, узнав, кто мы, начальник, приветливо поздоровавшись, спросил:

– Ну, что там у вас?

У нас был список, который Геннадий выложил ему на стол. Цемент, шифер, кирпич. Оконные рамы, двери, половая доска, вагонка. Обрезная доска для Анны Васильевны…

Дальше события должны были развиваться следующим образом. Начальник возьмет цветной карандаш, скорее всего красный – я уже приметил этот карандаш у него на столе, – и аккуратными птичками отметит в списке, что можно взять здесь, а что на базе. Ну, может, птички будут размашистые и решительные…

Но начальник карандаша не взял. Бегло просмотрев список, он поднял голову.

– Ничего этого в свободной продаже у нас нет. И никогда не было.

– А что есть? – спросил Геннадий в некотором смущении.

– Вообще-то кирпич… Но только по распоряжению исполкома… Бывает цемент, но это зимой… Оконное стекло, древесно-стружечная плита – некондиция – и гвозди… – Посмотрев в какую-то бумагу, начальник поправился: – Гвоздей сейчас, правда, нет…

– А что же нам делать? – спросил я по возможности проникновенно.

– Не знаю, – ответил он и, уткнувшись в бумаги, показал нам, что разговор окончен. Но, увидев, что уходить мы не спешим, начал проникаться. Люди из кабинета уже разошлись. Проникнувшись, начальник написал на маленьком листочке номер телефона. – Спросите Федю. Федя может помочь.

Федя работал на стройке прорабом.

Это был чудовищный день. Мы куда-то подъезжали и отъезжали, кого-то вызывали и поджидали, пролазили в какие-то дыры в заборе, кого-то упрашивали, кого-то совестили, бегали в магазин, снова поджидали. Потом мы приехали не туда, машину поставили не так, сказали не то… И в результате все рухнуло.

– Звоните через три дня, – сказал Федя. И был таков.

К шестнадцати часам по московскому времени в кузове многотонного грузовика сиротливо лежали несколько рулонов рубероида, четыре плиты ДСП с искрошенными углами и заляпанный известью бочонок из-под цемента, прихваченный Геннадием на свалке возле Фединой прорабской. Голодные и измученные, мы сидели в кабине «КамАЗа» и размышляли, как жить дальше. Ехать в деревню с таким грузом вряд ли имело смысл.

Николай Егорович, водитель грузовика, до сих пор терпеливо все сносивший, не выдержал.

– Смотрю я на вас и думаю… – сказал он. – Смотрю и удивляюсь. Что же это происходит на белом свете и вокруг? Солидные люди вроде, а как мальчишки… Вот вы, – Николай Егорович повернулся ко мне, – журналистом работаете, а вас, как ребенка, извините, делают. Мне бы ваши полномочия, я бы им показал. Все, что положено, выписали бы, погрузили, завернув в целлофан, да еще просили бы почаще заглядывать… Неужели вы поверили, что у них ничего и впрямь нет? А с чего же они тогда питаются?

– Ваше решение? – выслушав Николая Егоровича, повернулся ко мне Геннадий.

Вспомнились наши снабженческие мытарства в стройотряде.

– Атаковать, – сказал я.

И пошел звонить из автомата Сватову. А кому же еще?..

Под руководством Виктора Аркадьевича события развивались стремительно. Лихо вкатив на сверкающем «КамАЗе» во двор тарно-ремонтного предприятия, мы затормозили под окнами кабинета начальника. Войдя в кабинет, Сватов решительно и без приглашения сел. Дубровин уселся напротив. Начальник смотрел на него, не узнавая. Сватов выложил на стол мое редакционное удостоверение.

– Мы к вам надолго.

Начальник посмотрел на него удивленно.

– Недели на две, – сказал Сватов. – С ассистентами. План нашего сотрудничества предлагается следующий.

Сватов изложил план. С девяти до шестнадцати – знакомство с работой предприятия. В шестнадцать тридцать в этом кабинете уточняются детали. Каждый день не более четырех вопросов. Через две недели подведение итогов. Наша командировка началась сегодня.

– Вопрос первый. В настоящее время на территории вверенного вам предприятия восемь работников находятся в нетрезвом состоянии. Как вы это можете объяснить?

Геннадий Евгеньевич Дубровин написал вопрос на листке бумаги и положил его начальнику на стол. Роль ассистента он исполнял с полной ответственностью. Слишком уж он был на взводе.

– Вопрос второй, – продолжал Сватов. – Какие меры лично вы, как руководитель, приняли по обеспечению населения материалами для строительства и ремонта индивидуальных домов в свете последних постановлений? Когда, к кому с возникающими трудностями обращались?

Второй листок лег на стол.

– Вопрос третий. Час эксплуатации автомобиля «КамАЗ» стоит… – Сватов остановился, как перед канавой, но тут же выкрутился: – Вы знаете, сколько он стоит… Отпуск материалов на вашей базе согласно объявлению производится с четырнадцати часов. Но кладовщик находился здесь, на совещании. Кто лично возместит наши затраты по простою автомобиля?.. Вопрос четвертый. Пока мы с вами беседуем, двое ваших работников, кстати, тоже в нетрезвом состоянии, сколачивают по договоренности с нами ящик для стекла. За десять рублей наличными.

Начальник встал и дернулся к окну:

– Не может быть!

– Может, – остановил его Сватов. – Сейчас мы это проверим. Пока же попробуем установить связь между тем, что на тарно-ремонтном предприятии нет тары для стекла, и состоянием, в котором пребывают упомянутые работники…

Лицо начальника менялось, как небо на Рижском взморье в октябре.

– У вас все? – спросил он и подошел к окну, где остановился, задумчиво глядя на «КамАЗ». – Скажите, – начальник повернулся к Дубровину, – сегодня утром вы специально приходили?

– Если честно, то нет, – сознался тот. – Я приходил, чтобы приобрести все указанное в моем списке. Но вот пришлось обратиться…

Начальник подошел к столу, налил из графина полный стакан воды.

– Да вы не волнуйтесь, – сказал Сватов. – Это будет не фельетон, не критическая статья. Важна проблема. Какие сложности, где тупики, кто и что мешает… Вы лишь пример. И нам нужна ваша помощь. Вы ведь заинтересованы в том, чтобы на вашем предприятии все было хорошо?

Начальник был заинтересован.

– Давайте список, – проговорил он, облизнув губы.

Дубровин, с недостойной, как он потом признался, поспешностью протянул список.

Дальше началось представление, достойное пера, но неописуемое.

Начальник кого-то вызвал, кому-то позвонил. Во дворе на кого-то накричал. Рабочего, который безуспешно пытался приладить доску к нашему ящику для стекла, даже оттолкнул. Водителя погрузчика от работы на технике в нетрезвом состоянии отстранил. На что тот вытаращил от недоумения глаза: «Ты что, Филиппович, спятил?»

Был самый конец рабочего дня, но девочки из конторы, еще утром вооружившие Николая Егоровича столь пригодившейся теперь информацией, домой не уходили. Столпившись у складских ворот, они поглядывали на Филипповича, превосходящего самого себя, и неуважительно прыскали.

Не прошло и часа, как кузов большегрузного автомобиля был загружен с верхом. Квитанции уже оказались подготовленными, деньги Геннадием внесены. Подрулив «КамАЗ» к воротам, Николай Егорович приостановился, чтобы проститься с Филипповичем. Довольный и даже как бы окрыленный, тот стоял у ворот, отряхиваясь от цементной пыли и всем своим видом подчеркивая приветливость.

– Спасибо, – сказал Геннадий.

– Не за что, – ответил Филиппович. – Если что понадобится – не забывайте. Чем можем – мы всегда… К хорошим людям мы всегда всей душой.

– Значит, до завтра? – пожимая ему руку, сказал Сватов. – Ровно в девять, как договаривались…

Лицо начальника тарно-ремонтного предприятия вытянулось и сморщилось, как соленый огурец.

– Вот и еще один Федор Архипович, – сказал Геннадий, когда, расставшись со Сватовым, мы уже катили по шоссе.

– При чем здесь Федька? – спросил я устало.

– При том, что, искусственно создавая дефицит, этот не хуже Федьки ухитряется процветать. Работая на обеспечение, обеспечивать он как раз и не хочет. Организуй он производство той же тары для отпуска стекла, не с чего будет поживиться…

Успех со стройматериалами как-то не очень его воодушевлял.

Зато Анну Васильевну невиданная победа наша прямо окрылила. Побудив ее еще к одной просьбе.

Долго она мялась, долго искала удобного случая, чтобы заговорить на волнующую ее тему, а тут, активно участвуя в разгрузке прибывшего на «КамАЗе» богатства, радуясь приобретениям Геннадия, как своим, и проявляя ворчливую заботу о сохранности добра, указывая, куда и что положить, чем перевязать или накрыть, Анна Васильевна и поинтересовалась, собирается ли сосед приезжать на свою дачу в зиму.

– Топлива завезть надо бы…

– Дров, что ли?

– Где ты их напасесси? Брикету бы… Птицын той обещал талоны и машину выделить обещал, так с тех его обещаний тепла не больно много буде…

Тут в порыве благодарности соседке за помощь Геннадий и пообещал привезти ей машину брикета. Самому ему брикет был не нужен. Зимовать в Ути он, как всегда, не собирался. В осенние холода обогревал помещение электричеством, что было менее хлопотным и обходилось ему все же дешевле, чем заготовка дров. К тому же у него был камин, которым он гордился, как вершиной не только своего практического умения, но и технической мысли. Создав гибрид английского камина с русской печью, способной сохранять тепло, Геннадий даже намеревался запатентовать свое изобретение.

Машина брикета в сравнении с горой дефицитных стройматериалов казалась сущим пустяком. Но здесь удача оставила доцента.

Талоны на брикет были уже розданы – Федька и здесь Анне Васильевне удружил, «забыв» внести ее в список ветеранов, которым брикет был положен в первую очередь. Что, впрочем, ничего не значило, так как топлива и ветеранам не хватало. Маленький и допотопный торфобрикетный заводик, расположенный километрах в пятнадцати от Ути, мог обеспечить потребности в нем в лучшем случае на треть.

Добывая брикет, Дубровин добрался, уже больше из упрямства, до заместителя министра, потом спустился до райтопа, потом еще ниже и снова поднялся до самого верха…

В конце концов брикет был выписан и клятвенно обещан к середине сентября. Старики обрадовались, успокоились и принялись ждать. Но и к началу октября, и к его середине не обнаружилось никаких признаков появления топлива. Дважды Анна Васильевна с оплаченной квитанцией выбиралась в район – а конец это не легкий: дня едва хватает, чтобы обернуться, – но все безрезультатно…

Узнав об этом, Геннадий сам поехал в райцентр. Там он был приветливо встречен начальником райтопа, обласкан и успокоен обещаниями устранить неувязки в два дня.

Но и через неделю машина с брикетом в Ути не появилась. Тогда Дубровин снова созвонился с заместителем министра. Тот выразил свое недоумение, хотя особого энтузиазма не проявил. Чувствовалось, что мелочная история с какими-то тремя тоннами брикета его раздражала.

Видя, как тает доверие к нему стариков, как они расстраиваются, Геннадий решил довести дело до конца. И отправился в райисполком – на прием к председателю… Через два часа он уже ехал на грузовике с брикетом в Уть. Машина соседями была разгружена, причем Анна Васильевна пересчитала топливо ведрами из расчета по ведру на день.

– Если вельми холодно будет, все одно до пасхи хватит…

В райисполкоме председатель объяснил Геннадию, что задержка была вызвана внешними обстоятельствами, не зависящими от райтопа. Все его работники были мобилизованы на уборку картофеля, а машины сняты на его вывозку. Брикета же вообще не хватает, эта общая беда…

– Но открытку-то старикам послать можно было? Чтоб не ездили попусту, не волновались, переживая, что по осенней распутице машина в Уть и вовсе не пройдет.

– Это конечно. Только до этого мы пока еще не доросли…

Самым неожиданным и невероятным в этой истории было то, что на следующий день начальник райтопа приехал в Уть… извиняться. Не перед стариками почему-то, а перед Дубровиным.

– Сказали бы, что вам нужно, мы бы не тянули…

И в этом была опять своя «логика».

Дубровин – исключительный случай. Как исключение его и можно было обеспечить. Доцент-то на весь район один. Обеспечить же брикетом Анну Васильевну, да вовремя, без волокиты, – создать прецедент. Одного обеспечишь, другого… Так и будешь на всех работать. А на всех не хватит. Выйдет, как с коротким одеялом: голову укутаешь – ноги голые…

Насчет короткого одеяла все вроде бы сходится, говорил потом Геннадий, оценивая и эту историю, а вот насчет того, чтобы на всех работать… Не от этой ли их логики все одеяла у нас коротки?

– Я ему про открытку, а он прямо глаза вытаращил: «Так это что же – каждому открытку? Ну, вы даете!» Открытку, понимаешь, написать и отправить для него гораздо невозможнее, чем Анне Васильевне дважды смотаться в район.

Дубровин довольно долго молчал, потом сказал, доставая свирельку, которую что-то совсем забыл в последнее время:

– Знаешь, о чем я подумал? Ведь окажись наши соседи на старости лет в городе, им и знать не пришлось бы всего того, чем они здесь маются с утра до ночи. Жили бы себе без всех этих мытарств, без постоянных унижений перед каждым Федькой: даже нищенской пенсии им хватило бы на все те «блага», которые они здесь имеют, – на ту же простоквашу, шкварку и тот же картофель к столу, на то же тепло в доме и крышу над головой.

– Ну, они, положим, так бы не смогли, – возразил я. – Жизнь показалась бы им пустой и никчемной.

– Почему же? Просто они могли бы иметь другие, отличные от нынешних интересы. Ну, скажем, могли бы… ходить в театр. Не пропуская ни одной премьеры, как это делала в последние годы жизни моя мать, – клуб ветеранов труда обеспечивал ей такую возможность почти бесплатно. И даже бассейн на водноспортивном комбинате они могли бы посещать, записавшись в группу здоровья…

Вообразить такое в отношении Анны Васильевны и Константина Павловича я просто не мог, поэтому и сказал Дубровину, что-то традиционное – про другие радости жизни, про то же общение с природой…

– Оставь ты эту чушь! – перебил он меня. – Должен тебе сказать, что в лесу моя мать в старости бывала довольно часто. Даже зимой. Клуб ветеранов и эту возможность ей обеспечивал. Есть дома отдыха, есть санатории и пансионаты, есть дачи, есть троллейбус до конечной остановки, наконец… Все это – не для Анны Васильевны, у нее вместо этого – «возвышенная» необходимость присматривать за хозяйством.

Анна Васильевна в зимнем саду не бывала никогда. Ну, может, только в детстве. Зимой старики со двора вообще не выбирались, даже за водой; корову поили растопленным снегом.

Зимой у Ути заметались все стежки. Однажды приехав и не обнаружив у дома соседей никаких следов на снегу, мы даже забеспокоились: живы ли?..

Глава тринадцатая
КАТАРСИС

Жизнь Дубровина в Ути продвигалась урывками.

То он окунался с головой в хозяйственные и строительные заботы, забрасывая и запуская все свои городские дела, которые собирались над ним, как грозовые тучи, – только удивительная способность нашего доцента к самомобилизации помогала ему потом выпутаться, избежать на службе грозового разряда, уже, казалось, неминуемого…

То вдруг исчезал из деревни надолго, с головой же окунаясь в институтские заботы. И появлялся в Ути лишь через несколько месяцев. Анна Васильевна тогда встречала его ворчливыми упреками. Он оправдывался, смущенно выслушивая ее укоры.

То вдруг, оказавшись в деревне, Дубровин забрасывал все хозяйственные дела и по пятнадцать часов в сутки просиживал за письменным столом из грубых досок, так и не замененным чем-нибудь более приличным. Такие самоистязания вызывали уже полное возмущение Анны Васильевны.

– Не дурнися, Генка, – говорила она.

И опять Дубровину было неловко и стыдно столь несерьезной торопливости в работе…

Тогда он поднимался из-за стола и, выйдя во двор, затевал с Анной Васильевной шутливую перепалку, чем вызывал ее неизменное удовольствие и восторг. Попикироваться, как мы знаем, Анна Васильевна страсть как любила. И все тут ему вспоминала – и как сено совхозное крал, даром что доцент, и как дырку в чужом участке хотел провертеть…

Геннадий действительно намеревался пробурить скважину на участке Анны Васильевны. Не сам, разумеется, а вызвав специальную бригаду. Старикам это пришлось бы очень кстати, а так как участок Дубровина был ниже, вода самотеком поступала бы и к нему…

Но намерениям этим не суждено было осуществиться. Скважина так и не появилась – ни в его, ни в соседнем дворе…

Строительный пыл Геннадия постепенно стихал. Еще только однажды он отважился совершить серьезный заход после приезда в Уть сватовского друга, работающего «баальшим начальником» по снабжению в сельстроевском ведомстве. Этот снабженческий бог, восхищенный преобразовательным героизмом хозяина (особенно его поразил самодельный камин), обязался доставить в Уть все строительные материалы, необходимые для доделки дома и сооружения пристройки к нему. В сжатые сроки, по списку и даже по графику, что было важно, так как хранить добро было негде.

Но и на сей раз со стройматериалами, как и следовало ожидать, не совсем получилось. Правда, шифер, обозначенный в списке последним, был завезен в Уть буквально на следующий день после торжественного открытия камина. Но сначала был нужен кирпич и цемент для фундамента. Строить, как известно, начинают не с кровли… Цемент был завезен месяца через три, пролежал из-за отсутствия кирпича полгода и пришел в негодность. Стопка шифера оказалась к тому времени раздавленной брусом, который строительные снабженцы свалили почему-то прямо на нее, прикатив на участок без Дубровина. Двери, сброшенные ими в саду, промокли под дождем и размякли, так как сделаны были из какого-то современного материала, напоминающего своими свойствами картон…

Снабженческий бог в недоуменном смущении только руками разводил. Но система работала по давно установленным правилам, бессильным оказался даже он… Все это окончательно сломило нашего героя.

– Постижение жизни, пожалуй, произошло, – констатировал однажды Геннадий. – Преодоление ее не состоялось, – добавил он в грустной задумчивости.

История с домом в сельской местности и его теперь занимала лишь как эксперимент. Своеобразное исследование проникновением…

Правда, эксперимент опять-таки выходил, что называется, не совсем чистым.

Во-первых, потому, что в деревне Дубровин не работал. И в сельские отношения не вступал. Даже в отношения с тем же Федькой. То есть он вступил в отношения, но при этом за ним всегда оставалось право выбора, возможность от всего этого отключиться. Поэтому никакой безысходности ситуации он не ощущал и ощущать не мог, оставаясь человеком со стороны, как не ощущает безнадежности ситуации, например, автомобилист, помогающий вытаскивать из канавы чужую машину. Всегда можно оставить это занятие и отправиться по асфальту дальше. Вопрос наших переживаний при этом – вопрос совести и вполне личный.

Во-вторых, возможности Геннадия в преодолении были несравнимы с тем, что могли жители Ути. Он все-таки занимал достаточно значительное положение, имел достаточно средств и Виктора Аркадьевича Сватова в числе друзей.

Тем не менее с домом он не справился.

Вообще говоря, возможности справиться у него были: и достойное упорство, и даже неожиданные практические умения. Не хватало лишь одного – времени. Ибо времени на все уходило невообразимо много. Здесь жители Ути обладали в сравнении с ним преимуществом. Времени у них было как раз предостаточно. Они всегда могли выкроить его из рабочего дня, что было вполне нравственно: время выкраивалось как раз для работы. Дубровин, разумеется, такого себе позволить не мог…

В-третьих, наш герой в деревне не жил. Правда, это обстоятельство его несколько оправдывает, ибо, живя здесь постоянно, решая все заботы по дому не наскоками, а последовательно, изо дня в день, как это делали все жители Ути, он конечно же сумел бы навести в своем доме порядок. И вокруг дома тоже…

Наскокам Уть не поддавалась. Все в этой небольшой деревеньке им противилось.

И, в конце концов окончательно сдавшись, Дубровин свой дом в деревне… продал. Обретя тем самым последнюю положительную установку и получив наконец реальную возможность заняться докторской диссертацией.

Чувство, испытываемое им при этом?

– Аристотель подобное состояние называл катарсисом, – сказал Дубровин. – Растерянность и грусть вместе со стыдливой удовлетворенностью от избавления…

Все строительное богатство, в первозданном хаосе заполнявшее двор, он подарил Анне Васильевне. В обмен на ученическую тетрадку, висевшую у нее в сенях на гвоздике, в которую, по настоянию Геннадия, она записывала все, что он брал: картофель, сало, яйца, овощи, молоко…

Сначала, правда, он предложил деньги, но Анна Васильевна только руками испуганно замахала:

– Если все присчитать, то еще неизвестно, кто кому и сколько задолжал.

Она имела в виду не только стройматериалы, но и гостинцы, которые всякий раз, наезжая из города, Дубровин привозил старикам, чем всегда вызывал ворчливое недовольство Константина Павловича и крайнее смущение Анны Васильевны, всегда стремившейся его тут же отблагодарить.

Вот и сейчас, перед отъездом, старики загрузили в багажник его машины два мешка картофеля, почти до слез растрогав бывшего домовладельца.

Сам Дубровин тоже однажды посадил картошку. Благо дело оказалось нетрудным – пройтись, бросая картофелины в борозду, за плугом, направляемым Константином Павловичем. Сомнения Дубровина в успехе дела Константин Павлович развеял. Ну не пять, так три картофелины вырастет в клубне, не в два кулака, как у соседей, так с кулак. Само же вырастет, и на том спасибо…

Но само не выросло.

Как нарочно, всякий раз, когда нужно было ухаживать за участком, Геннадия в деревне не оказывалось – отвлекали неотложные дела. Даже собрать урожай времени у него не нашлось. А от помощи стариков он отказался, к полному недоумению Анны Васильевны, так и не понявшей его блажи: сидеть за письменным столом, когда уходит под снег урожай.

В конце концов Анна Васильевна настояла… Уже после первого снега они втроем перекопали огород, собрав четыре корзины мелочи – на корм свиньям…

Легко представить, что чувствовал себя при этом Дубровин крайне неловко.

Собственно, эта неловкость да еще ставшая вдруг очевидной невозможность сочетать свою основную работу с хозяйственными заботами и стали главными мотивами, по которым дом был продан. От города с его ритмами Дубровин оторваться не мог. Селу же не принадлежал.

Ритмы здесь были и впрямь совсем иные. Другая, непривычная горожанину размеренность… Другая, ни к чему не обязывающая обязательность, другая, приблизительная пунктуальность, вообще иные правила… Приспособиться к ним оказалось выше его сил. Перестроить? Правила здесь иные, но они свои, здесь рожденные – оттого, видимо, и наиболее удобные здесь; даже противоестественностью своей вполне органичные – оттого и незыблемые.

Расставшись с Утью и «испытав катарсис», Дубровин, однако, скоро перестал ощущать какие-либо преимущества городского подхода к жизни. При всех издержках подхода сельского…

Все чаще память возвращала его к столь полюбившимся ему местам, к жизни бывших соседей.

– Как-то они там?..

В кабинете Геннадия, на седьмом этаже его городского дома, выходящего окнами в сквер, висела прекрасно выполненная фотография стариков. Запечатлены они были торжественно сидящими на лавочке: руки сложены на коленях, смотрят прямо перед собой.

– Голову больно высоко подняла, – как-то прокомментировала фото Анна Васильевна, по-старчески отстранив снимок. – Как гусыня…

– Она всегда так, вельми голову задирает, – вставил спицу Константин Павлович.

Хотя оба они со снимка смотрели спокойно и прямо. И головы держали высоко.

– Сейчас только вдруг сообразил… – сказал однажды Геннадий, глядя на фото. – Когда бы ни вырывался в деревню – всегда на автобус опаздывал, всегда к автостанции мчался на такси…

Я поймал себя на том же. Город задавал нам свой сумасшедший ритм. «Все носитесь – и все без толку, – сказал как-то подвозивший к автостанции таксист. – В кино за билетами и то на такси… Билеты по полтиннику, а на счетчике…»

Противоестественность здесь и впрямь была. На счетчике до автостанции наворачивало около двух рублей. А автобусный билет до Ути стоил полтинник. Анна Васильевна, правда, всегда советовала брать билет за сорок копеек до поворота с асфальта на гравийку. «Здесь – кто проверит…» Масштабы забот и размеры экономии в Ути были иные. Каждый день в хозяйстве, как подсчитал однажды Геннадий, приносил старикам около… двух рублей дохода.

Несовместимость масштабов и ритмов постоянно мешала Дубровину. Успокаивался он только тогда, когда на конечной остановке из автобуса гурьбой вываливались пассажиры, разбредались по дворам большой деревни на том берегу, а Дубровин, специально поотстав, добирался до мостков, до кринички, у которой обязательно останавливался и долго пил студеную, сладковатую воду, чувствуя, что только здесь оставляет его один из ритмов нашей жизни и начинается другой – ритм Анны Васильевны и Константина Павловича, ритм маленькой деревушки, прохладной под ногами травы, воды, неспешно омывающей замшелые бревна старой мельничной кладки.

По каким из них должен жить человек?

Вопрос этот, возникший гораздо раньше, чем состоялась покупка дома в сельской местности, так и остался неразрешенным.

Ибо не могла уже больше устроить Дубровина сумятица его городской жизни, во многом лишенной гармонии. Но и жизнь маленькой деревеньки восторгов своей гармоничностью у него не вызывала. Ведь, при всей своей тихости, либо выталкивала эта деревенька из себя человека, снаряжая его не теми мотивами, либо приковывала к себе, к своему колесу, как к веслу на галере.

В восторгах на ее счет неизбежно содержалось бы столь несвойственное Геннадию, да и вообще фальшивое своим запоздалым пафосом умиление: мол, на деревушках этих, на их стариках, на праведниках и земля наша держится.

Это, пожалуй, правда… Но почему же она должна держаться именно на них?

Одно лишь и совершенно неожиданное становилось здесь, за мостками через речку Уть, очевидным своей несоразмерностью с жизнью, своей вопиющей нелепостью. Это разрушающий покой и тишину вой самолетов, которые заходили на посадку прямо над домом Анны Васильевны или с ревом набирали высоту на форсаже.

Это были самолеты патрульной службы, они летали аж к Ледовитому океану. Дубровин сказал мне, что один рейс такой махины, начиненной электроникой, обходится чуть ли не в миллион.

Грохот двигателей напоминал о совсем иных ритмах беспокойного, энергичного до безумия мира…

Впрочем, Анна Васильевна к этому шуму давно привыкла. И научилась его не замечать, смирившись с ним, как сумела смириться в этой жизни со многим, далеко не всегда разумным и необходимым, но от нее никак не зависящим.

Вот если в хате начинала навязчиво гудеть залетная муха, тут Анна Васильевна знала, что делать. Негромко покряхтывая, она поднималась со своей койки у окна, где лежала обычно, свернувшись калачиком, подсунув кулак под голову, и, отыскав в углу за печкой простое и совершенное в своей простоте и целесообразности приспособление, сооруженное Константином Павловичем из палки да старой резиновой подошвы и называемое мухобойкой, дальнозорко присматривалась.

Раздавалось звонкое «шлеп!».

И все в доме затихало. Только размеренно постукивали простенькие ходики с кукушкой.