Текст книги "Набат"
Автор книги: Евгений Люфанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Какой-то бабе вздумалось поголосить с набором складно сложенных причитаний, но ее остановили:
– Не омрачай, тетка, светлого дня. У покойников тоже праздник, а ты выть затеялась.
На многих лицах если и грусть, то тихая, скрытая, созвучная с умиленной душой.
В дальних уголках, в стороне от прогуливающихся и поминающих, то в одном, то в другом месте задерживались группы рабочих.
Сосредоточенны лица людей, внимательно прислушивающихся к тому, что читает им полушепотом человек.
«Товарищи рабочие! Тяжела ваша жизнь, а облегченья ей нет. С каждым днем все сильнее угнетает хозяин. Обманом людей вел свою жизнь купец Дятлов и обманом продолжает ее как заводчик. Многое он вам обещал, корча из себя благодетеля, а на деле пользовался вашей беззащитностью и беспомощностью. Вместо денег – талоны в лутохинскую лавку, где все дороже и хуже, чем у других, штрафы, сниженные расценки, глумление над человеческой личностью, издевательства – вот все его «благодеяния». В последний раз он придумал брать неустойку с рабочих, хотя срок договора не истек и они согласны были работать до его окончания. Для устрашения рабочих он вызвал стражников и полицию, которая во всем держит его сторону. Не так давно вы хоронили вагранщика Захара Макеева и его дочь, погибшую тоже по вине Дятлова, а теперь на заводе новая жертва. Молодого рабочего Федора Бодягина увезли в больницу с проломленной головой, а его отца Дятлов ограбил на глазах у всех, не выдав заработанные деньги.
Доколе же, товарищи, можно еще вам терпеть? Не верьте заводчику. Обещая увеличить заработок, он снова обманет вас, накладывая на каждого штрафы, а поэтому требуйте их отмены и выплаты заработанных денег наличными, а не талонами. Требуйте полной отмены сверхурочной отработки. Держитесь дружнее, – в сплоченности залог вашей победы. Ни просьбами, ни мольбами вам не добиться улучшения своей жизни. Для этого нужна борьба. Дятлов – паук, кровопийца, ваш враг. Сейчас наступает весна, и он боится, что многие рабочие уйдут с его завода. Пользуйтесь этим, товарищи, и предъявляйте ему свои требования. Он набрал заказов на десятки тысяч рублей, и ему нужна ваша рабочая сила, но не продавайте ее за гроши. Бастуйте, если он будет упорствовать. Вас поддержат рабочие стекольного завода и железной дороги, и если все рабочие будут крепко стоять друг за друга, то тогда не страшна никакая полиция. Всех не засадят в кутузку. Смелее действуйте. Бросайте бесстрашно вызов кровопийце-заводчику. Придет время, и рухнет власть капитала вместе с полицией, которая оберегает его, и вместе с самим царем, этим главным жандармом России. Долой самодержавие, долой богачей-палачей. Долой угнетателей!»
Ничего нового не говорилось в листке, и то, о чем сказано в нем, было испытано всеми, но каждый, как в пропасть, заглянул в свою жизнь.
– Все, как есть...
– Конечно, обманом живет. На него, как на вешний лед, можно надеяться: ступишь – да и провалишься.
– А это правильно: самое время нам сейчас свои пунхты поставить ему. Исполняй, и без никаких, не то работать не станем.
– Знают люди, про что написать. Все им досконально известно.
– Какой парень листок подавал – из них, значит?..
– Только это уж через край, – с укором покачивали головой некоторые из степенных рабочих. – По чашкам бей, а самовар не тронь. И полиция и хозяин все это так, а царь, как там ни говори, – помазанник божий. А они до него добираются.
– А что – царь? Чего он тебе дал такого? Нужду одну. Царь, царь... И про Захара Макеева вспомнили правильно и про Бодягиных вот... На хозяине кровь их лежит. Он их убивец.
– Не одного Федота ограбил...
– Листок-то, ребята, куда девать?
– Сохранить надо.
– А как попадешься с им?..
– Давай мне. Я Артамону Ухловскому покажу да еще кому из ребят... В нем, в листке в этом, заряд вложен. Глядишь, и пальнет.
– Тимофей Воскобойников тоже... Слыхал, как сказанул?
– Тимофей – он бесстрашный. Жалко только, что досказать ему не дали... И тут, видишь, полиция. С ней родись, с ней помри... На кладбищу людей не пускали. Где видано?
Старик Федот Бодягин шел в это время по городу. Надо было пройти ему с одного конца на другой, чтобы добраться до заставы, откуда вел большак на Карпели.
Без шапки, которую потерял еще на заводском дворе, когда вырывался из рук стражника, в старом, прожженном и затертом армяке, подпоясанном мочальным обрывком, в разбитых лаптях, шел он и думал, как появится на пороге своей хаты и что, какими словами скажет старухе... А может, потаить от нее, сказать, что Федька остался на заработки?.. Другие мужики расскажут, которые тоже с завода ушли... Да и как от матери скрыть такое... Все равно узнает...
Листок за пазухой, грамотка... Про Федьку сказано в ней... А что сказано?.. Не узнал у парня, который дал, и парень не пояснил ничего... Грамотным дать почитать... А кто в Карпелях грамотный? В волостном правлении писаря, поп да дьякон?.. Которые из мужиков мало-мальски в буковках разбираются – все на заработках, на стороне.
Не терпелось Федоту узнать, что такое говорилось в листке про Федора. До Карпелей еще идти да идти, – тридцать верст до них, и вернее всего попросить какого-нибудь грамотея здесь, в городе.
А грамотей – вот он: около дома сидит пожилой человек в очках и читает газету.
– Дозвольте к вашей милости обратиться... – поклонился ему старик.
Сидевший с газетой человек глянул на него поверх очков и, тряхнув газетой, недовольно проворчал:
– Сколько вас, братец мой, ходит и ходит... Вчера весь день подавали, сегодня...
– Я, господин, не про милостыню... Прочитать попросить... – старик достал листок из-за пазухи.
– Что это?
– Про Федора будто сказано...
Господин взял брезгливо листок, прочитал.
– Это что же такое?.. Кто же это посмел?.. – шевелились у него за скулами желваки, и лицо покрывалось красными пятнами. – Как же мог осмелиться ты?.. – приподнявшись и глядя на Федота Бодягина негодующими глазами, подступал он к нему, потрясая листком в воздухе. И, быстро обернувшись к калитке, крикнул:– Савелий, скорей сюда!
Федот Бодягин стоял, ничего не понимая, и удивленно глядел на разгневанного господина. Из калитки выскочил рослый плечистый мужик.
– В полицию этого. Вместе пойдем.
Мужик сгреб Федота за шиворот.
– Постой... погоди... Господин хороший, да нешто я...
– Иди, иди знай... Поговоришь там потом...
В полиции вместе с дежурными городовыми был помощник пристава.
– Вот, полюбуйтесь на этакий экземпляр, – указывая на приведенного старика, сказал судья Аристарх Пантелеич. – Прокламации разносит мерзавец! – и протянул помощнику пристава листовку.
– Господин хороший, чего там про Федора сказано?..
– Ты не придуривайся... Ишь, каким простачком прикидывается! Тебе тут покажут Федора, век помнить будешь.
– Да ведь я вас просил...
– Молчать! – топнул ногой помощник пристава и кивнул городовым:—Запереть.
Гулко щелкнул замок в обитой железом двери. Федот Бодягин недоуменно оглядывал узкую, слабо освещенную камеру с крохотным оконцем почти под самым потолком. Оно было забрано толстыми железными прутьями.
«Про Федора-то чего написано?.. Дознаться бы как?..»
Он тут же у двери сел на пол, прислонившись спиной к кирпичной стене, и прикрыл глаза. А в голове гул, колокольный звон... Молоток стучит, заколачивая гробовую крышку. А под ней Федор, Федька лежит...
Глава двадцать пятая
ЛИЦОМ К ЛИЦУ
Громкий стук в дверь разбудил Тимофея Воскобойникова и переполошил старуху хозяйку.
– Кто там?..
– Полиция, открывай.
– Какая полиция? Зачем?..
– Открывай, бабка, а то и тебе худо будет.
В комнате Воскобойникова и в кухне делали обыск. Квартальный Тюрин возился в пыли под кроватью, под столом, пробуя доски пола в поисках тайника, перерыл сундучок с бельем Тимофея, выгреб золу из печки.
На столе лежали книги: сочинения Гоголя и «История Государства Российского» Карамзина.
Обыск ничего не дал, но книги квартальный решил забрать.
– Одевайся, с нами пойдешь, – приказал Тимофею.
Это произошло ночью. А утром Прохор Тишин пошел к Воскобойникову и узнал о случившемся.
– Что он, жулик какой, обыск тут ему делать... Краденое, что ли, напрятал он?.. – возмущалась и сокрушалась хозяйка о своем постояльце.
Тоска душит Прохора. Такая тоска... Он не заметил, как подошел к реке и сел там на береговом пригорке.
Перед глазами неотступно был Тимофей. Вот он хмурится, вот рассказывает, какой должна быть жизнь у людей без богатых и бедных... А вот – улыбается.
Прохор сидит, обхватив колени руками, стараясь подавить подступающий к горлу ком. Сколько времени жил, зная, что рядом большой, умный друг, а теперь опять сирота сиротой.
Это только начало потерь. А сколько будет их впереди... «Многим придется погибнуть, даже проблеска не увидев, а не то что светлой хорошей жизни. О многих из нас и не вспомнит никто; никогда не узнают, о чем думали мы, как боролись. Но без этих потерь нельзя обойтись», – вспоминает Прохор слова Воскобойникова. Один из таких – сам Тимофей.
– И нам такими же быть, – шепчет Прохор, думая о себе, о Петьке Крапивине, о знакомых малярах и еще о тех, кого видел в будке на третьей версте.
Надо что-то делать, стараться как-то вызволить Тимофея.
Встретился с Петькой Крапивиным, и они решили действовать сообща. Завтра раньше всех прийти на завод и – Петьке у себя в шишельной, а Прохору в обрубной и в литейной – подбивать рабочих на стачку. Заставить самого хозяина добиваться освобождения и возвращения на завод Тимофея. Пускай почует хозяин, что ежели он кремень, то и мы не лозинки. За ворота не выгонит, не те дни теперь, в листовке правильно сказано. И пока что на равных мы с ним: ни он нам, ни мы ему ничего не должны, расквитались. Скорее мы ему пригрозим, что с завода уйдем. Терять нам нечего. Хомутов много стало, только шею успевай подставлять. Кои ушли – не прогадают авось. Так ему это и заявить.
Утром Нечуев тоже пораньше пришел на завод.
– Терешка, Максим, Федосей!.. Дело важное... – подзывал он рабочих к себе и взволнованно говорил об аресте Воскобойникова. – Кирюшка Беляков... Аверьян! Сюда...
– Насчет опохмелки, что ль, хотите сообразить? – подошел незваный десятник Юшков.
– Так точно, насчет... – ответил Нечуев. – А поскольку ты из непьющих, то наш разговор тебе ни к чему. Отвали малость в сторону.
– А я хотел вам сказать... – оглянувшись по сторонам, еще ближе подвинулся к ним Юшков и снизил голос до шепота: – Про листовку слыхали? Есть она... – прижал Юшков локоть к груди, где во внутреннем кармане старенького пиджака лежала у него спрятанная листовка.
– А ты как относишься к ней? – настороженно спросил Нечуев.
– Как надо, так и отношусь. Али я из другого теста слеплен? А если нахожусь на собачьей должности тут, так это еще не значит...
– Ну, тогда извиняй, Юшков, что остерегался тебя, – неловко улыбнулся Нечуев и уже доверительно сообщил ему: – Бастовать будем мы. Воскобойникова выручать.
Прохор встречал рабочих у литейной и тоже договаривался с ними о выручке Тимофея. Одни соглашались без особых раздумий, другие нерешительно мялись.
– Как ежели все, то и мы не отстанем, а самим нам начать не с руки. Непытанное это дело. Кто его знает, как обернется. Как бы вслед за Тимофеем не угодить.
Разные мысли и чувства владели людьми. Большинство сходилось на том, что помериться с хозяином силами – и время и случай самые подходящие. Выгорит дело – тогда и в дальнейшем можно будет смелее вести себя с ним. Некоторые не прочь были поозорничать, посмотреть, как хозяин начнет беситься, и были уверены в своей безнаказанности, если не станут наперед вылезать, а поглядывать на все из-за спин других. Были и противники затеваемой заварухи, опасавшиеся ее худого исхода и не желавшие слушать никаких доводов.
В шишельной Петьку Крапивина сразу же поддержали те рабочие, которым он давал читать запрещенные книжки. Глядя на них, соглашались и другие, но при условии, если начнут бастовать литейщики. А Спиридон Самосеев плюнул, выругался и еще задолго до гудка принялся за работу.
Разговаривать с хозяином от имени всех рабочих вызвались Прохор Тишин, Нечуев и Петька Крапивин. Вагранщик Чубров посмотрел на них и неодобрительно качнул головой.
– Надо мужиков настоящих, а чего эти парнишки смогут? – указал он на Петьку и Прохора. – С ними хозяин и разговаривать не захочет. Давайте так лучше: Гаврюху Нечуева, меня и вот хоть Трофима Ржавцева. И ростом мы подюжее и годами постарше. Намного сурьезней дело пойдет.
Десятники видели, что рабочие о чем-то сговаривались, но стоило приблизиться к ним, они, умолкая, расходились, чтобы потом собраться опять и шушукаться.
– Чего это они?.. Об чем разговор?
Но отмалчивались даже и те, которым затея с забастовкой приходилась не по душе.
Прогудел гудок, а никто за работу не принимался.
– Оглохли, что ль? – крикнул Семен Квашнин.
Сдельщиков незачем понукать, они сами всегда стараются, чтобы минута зря не прошла, а за теми, кто на поденке, – только смотри: вместо того чтобы землю просевать да скарб собирать, они рады-радешеньки поволынить.
Но, к удивлению Квашнина, и сдельщики не приступали к работе. Одни сидели и покуривали у опок, другие бесцельно слонялись по цеху, заглядывая в модельную, в обрубную да в шишельную, а некоторые вышли во двор посидеть там на свежем воздухе. Только человек десять разложили свои инструменты, нагребли землю и принялись формовать, но то один, то другой рабочий, проходя мимо, задевал ногой за опоку, и разрушалась неокрепшая земляная форма.
– Ты что?.. Ты зачем это?.. Зачем портишь?..
– А ты зачем стараешься? Против своих идти вздумал? Все равно не дозволим.
Посильнее удар ногой по опоке – и обваливается земля.
Не зная, что делать, приказчик Минаков и десятники ушли к проходной ожидать приезда управляющего или самого хозяина.
Первым прикатил Лисогонов, и ему сразу бросилось в глаза скопление у ворот всего цехового начальства.
Узнав о случившемся, не заходя в контору, управляющий заторопился в литейную. Минаков и десятники шли за ним.
– В чем дело? – войдя в цех, строго спросил Лисогонов.
Рабочие поднялись с мест и молчали.
– Я спрашиваю, в чем дело? – повысил управляющий голос.
Нечуев, Трофим Ржавцев и Чубров подошли к нему.
– Так что, господин управляющий, рабочие требуют Воскобойникова вернуть, – проговорил Чубров.
– Что значит вернуть? Коляску за ним послать?.. Я его никуда не отправлял. Он – что?.. После праздников не проспался еще?
– Полиция арестовала его.
– А я тут при чем?
– Ну не вы, так сам хозяин пускай вызволяет. А пока Воскобойников не появится, работать не станем, – заявил Нечуев.
Лисогонов подернул плечом, метнул взгляд на одного, на другого из стоявших поблизости рабочих и отчеканил:
– Немедленно за работу. Считаю до трех...
– Это вы можете и до десяти сосчитать, а только ничего не изменится, – заметил Чубров.
– От пристава научился. Тот все горазд считать... – крикнул кто-то.
– Не трать, Чубров, слова попусту. Сам приедет – с ним и поговорим, а с этим чего язык обивать, – пренебрежительно махнул рукой Нечуев.
Управляющий понимал: чем больше он станет горячиться, тем хуже будет ему. Дело еще не бывалое, и решать его надо самому Дятлову. Конечно, хорошо было бы, не дожидаясь хозяина, навести на заводе порядок, но окриками и угрозами этого не достичь.
– Всем, кто будет работать сегодня, – двойная оплата пойдет. Десятники работающих перепишут. Ну?..
– Подождем, когда накинешь еще, – с усмешкой отозвался Нечуев.
Дятлов был озабочен недостачей людей в цехах: многие все же ушли, не польстившись на новые условия летнего договора, – и о том, что происходило на заводе, не мог даже подозревать. Приехал – и огорошили его неожиданной новостью. У него на заводе – забастовка. Это ли не срамота?..
Трудная задача была перед ним, и он терялся, опасаясь решить ее опрометчиво. Прикидывал так и сяк, и все выходило в ущерб самому себе. Лисогонов советовал немедленно разогнать всех и на некоторое время завод закрыть, чтобы потом набирать людей сызнова. Но об этом легко говорить, а что делать с заказами? Отказаться от них и платить неустойку? Когда и кого наберешь опять? Окажутся такие, что попадешь из огня, да в полымя. На уступку пойти, поехать к полицейским властям и сказать, чтобы Воскобойникова отпустили? Тогда рабочие и вовсе свою силу почувствуют. Уступишь на пядень, а потянут на сажень. Вот как обернуться все может.
Долго ходил из угла в угол по своему кабинету, но выходить ничего не мог. А время шло. Каждый час, каждая минута – в прямой убыток. Как в жизни все переменчиво! Давно ли за пятачок в день людей нанимал, и не счесть, сколько их еще оставалось, а теперь чуть ли не по полтиннику им отваливай, а они нос воротят да еще смеют свои условия выдвигать.
Но как ни поноси непокорных – проку от этого нет.
– Что же будем делать, Егор?
– Чтобы вам, Фома Кузьмич, свой престиж соблюсти – разогнать, – стоял на своем Лисогонов.
– А потом самому в трубу вылететь?
– Ну, так они завтра черт знает чего захотят. А как объявите, что завод закрыт будет, – увидите, сразу все присмиреют.
– Вот уже не гадалось, не чаялось...
В полицию главных зачинщиков передать? А остальные могут также потребовать, чтобы вернули их, как требуют сейчас вернуть Воскобойникова. Была на заводе полиция, и от этого лучше не стало.
В коридоре перед дверью хозяйского кабинета, ожидая распоряжений, стояли десятники. Управляющий увидел среди них Квашнина и набросился на него:
– Тебе чего надо тут? Забыл, зачем в цех приставлен?.. Живо память растяну, если коротка стала.
И Квашнин опрометью побежал в литейную. Подсовывался то к одним, то к другим рабочим, стараясь хоть краем уха услышать, о чем говорят, а они упорно не хотели общаться с ним. Подойдет – замолчат. Попробует свое слово вставить – не ответят и разойдутся. По всему видно, что прознали, зачем его управляющий в десятники перевел. От кого только, как?.. Вроде бы осторожно держал себя... Потребует Георгий Иваныч доложить, кто и что говорил, а он ничего знать не знает. Хоть нарочно придумывай. Такой день выдался, дело заварилось такое – сразу можно бы в лучшем виде себя перед управляющим и перед хозяином показать, а выходит так, что впору провалиться сквозь землю.
Рабочие знали о приезде хозяина и готовились к встрече с ним.
– Не отступаться от своего, и шабаш! Крепче держитесь все.
С минуты на минуту ждали, как явится Дятлов и начнет всех пушить, а он неторопливо, словно будучи навеселе, вошел в цех и, как ни в чем не бывало, со смешинкой спросил:
– Чего это вы, ребята? Аль еще не напраздновались? – и подмигнул одному, другому:
Приподнял тяжелую, пуда на три, опоку, поставил ее на другую; положил сверху обломок доски и сел на это возвышение, опираясь широко расставленными ногами на края нижней опоки.
– Кто доподлинно знает, за какие провинности Воскобойников забран? – негромко спросил он.
Рабочие молчали, стараясь угадать, какие ловушки задумал им расставить хозяин.
– Речу он вчерась, Фома Кузьмич, на кладбище говорил. Слово, – выкрикнул Квашнин.
– Слово... – повторил за ним Дятлов и вздохнул. – Эх, ребята, ребята, беда с вами мне... Как за малыми детьми – смотри да смотри. Слово... – с горькой усмешкой снова повторил он и сокрушенно качнул головой. – Помнить нужно, при ком что сказать, да по сторонам оглядеться... Мало ли я среди своих людей вас корю: такие-сякие, лодыри, норовят меньше сделать, а побольше урвать... Знаю, что и вы меня на совесть честите, и уж какими словами – вам самим лучше знать. Мало ли как мы в своем кругу побрехаться можем, но мы все – люди свои, и меня, прямо сказать, удивление берет, как это Тимошка Воскобойников оплошал?! С головой ведь мужик! А о том, что свое дело знает, – и говорить не приходится. Хотите обижайтесь на меня, ребята, хотите – нет, а я без утайки скажу: любых пятерых из вас... да что там пятерых, – отмахнулся Дятлов рукой и добавил: – Десяток за одного Тимошку сменяю и глазом не моргну. – Он взволнованно прошелся вокруг нагороженных опок. – Не для-ради вас, а для-ради себя, для дела выручать его надобно. Не знаю, как посчастливится, но хлопотать нынче же буду. Сейчас прямо отсюда поеду. Вы начинайте работать, а я постараюсь поживей обернуться... И какой баламут из вас затеял все это?! Дознаваться не стану, но скажу, что и себя он не дюже умственным выказал и вас всех одурачил. Черт те что выдумали... Забастовщики!.. На вашу забастовку у меня зараз ответ будет: зачинщиков – в полицию сдать, остальных – за ворота, завод – закрыть – вот и вся недолга. Слово-то какое поганое – «забастовка», – презрительно скривил он губы. – Ну, ладно. Счеркнем это все. Поигрались, и хватит. Принимайтесь за дело, а я поеду, – одернул Дятлов на себе поддевку и шагнул к выходу.
Рабочие растерянно смотрели друг на друга, готовые осознать всю нелепость затеянной заварушки. Косились на Нечуева, стоявшего тоже в каком-то замешательстве. Но вот он покусал губу, прищурил глаза, глядя на удалявшегося хозяина, и крикнул:
– А все-таки, Фома Кузьмич, мы подождем.
– Чего подождете? – обернулся Дятлов.
– Подождем, с чем вернетесь. И наперед заявляем: без Воскобойникова за работу не примемся.
– Заявляешь даже? Вон, значит, как!..
Трудно давалось Дятлову притворное благодушие, с каким он вошел в цех и начал свой разговор. Боялся, что не выдержит до конца, и в последние минуты озлобление уже начинало прорываться. Потому и хотел поскорее уйти. И когда направлялся к выходу, был убежден, что победа осталась за ним. Значит, не зря, пересилив себя, избрал этот способ.
Теперь снова нужно было набираться терпения и опять прикидываться добродетельным простачком. Противно было это и могло выдать его опасение, что рабочие будут продолжать забастовку. Заложив руки за спину, он в упор подошел к Нечуеву и, глядя на него ненавидящим взглядом, спросил:
– Ты к чему такое сказал?
– К тому, господин хозяин, – смотрел ему Нечуев в глаза, – что беседы слышим благие, а повадки выходят лихие.
Они стояли лицом к лицу и словно испытывали один другого: чьи глаза дольше выдержат, не мигнут. И как же хотелось Дятлову со всего маху хватить этого завальщика, чтобы у него из глаз искры посыпались.
– Вы с нами на солнышке сидели, беседовали мирком да ладком, а на другой день на заводе полиция появилась. Зачем она вам понадобилась, дозвольте спросить?
Раздувались на лбу Дятлова жилы, багровела шея, тяжелел взгляд.
– Полиция для порядку заведена, чтобы таких вот смутьянов в узде держать, – ткнул он Нечуева пальцем в грудь.
– А людей лошадьми топтать – тоже для порядка? – крикнул Прохор и подвинулся ближе к завальщику. – Бодягина – для порядка убили?
Дятлов отстранил его рукой:
– Ты, малец, не мешайся. Подрасти сперва да научись с хозяином разговаривать.
Молодого парня он отстранил, но приблизился вагранщик Чубров и сказал:
– Здесь и молодые и старые – одинаковые рабочие, и не к чему парня молодостью попрекать. Он не дурашливей всех. А на вопрос тебе, хозяин, надобно отвечать. Мы тоже спросим... Молчишь?.. Жалко – страстная минула, покаяться тебе не приходится. Петровок жди, чтобы грех с души снять... Погоди, не муторься... – останавливал вагранщик Дятлова, пытавшегося прервать его. – Ты свое наговорил, – послушай, что скажем мы. Не от себя говорю, а ото всех, – обвел Чубров цех рукой. – Вертай Воскобойникова на формовку, тогда твой чугун потечет, а до той поры вагранка постоит да постынет. Так, ребята, я говорю? – обратился он к рабочим.
В ответ со всех сторон послышались выкрики, одобряющие его слова.
Дятлов рывком запахнул поддевку, еще ниже нахлобучил картуз.
– А я про что говорил? – надсадно выкрикнул он. – Мне он нужнее, чем вам. Сейчас и поеду...
Воскобойников действительно был нужен ему. Ехал и думал о том, как бы поскорей его вызволить и какие выгоды получит от этого. На заводе сразу вся заваруха окончится; умелый формовщик работать будет опять; за избавление от ареста благодарным себя почтет и ничего против хозяина ни замышлять, ни делать не станет. А если он большое влияние способен оказать на рабочих, то и из этого можно пользу извлечь.
Пристав, исправник и сам полицеймейстер, как сообщил дежурный городовой, находились при исполнении служебных обязанностей.
На полицеймейстерском столе большой лист, испещренный множеством цифр, две колоды карт, бутылки с прохладительными напитками. Полицеймейстер, исправник и пристав в полной парадной форме радушно встретили посетителя.
– Как раз нам четвертого не хватает. С болваном приходится... – пожимал полицеймейстер руку Фомы Кузьмича.
– Заместо болвана меня, значит, хотите посадить? Вы, пожалуй, живо это – и посадите и оболваните, – как умел, сострил Дятлов, вызвав дружный смешок полицейского начальства.
От игры в преферанс Фома Кузьмич отказался, – не до того. Немного пошутил вместе с ними, справился, как праздник провели и, – к делу.
Забастовка на заводе?.. Тимофей Воскобойников?.. Да, забрали такого. При обыске, правда, ничего обнаружить не удалось, но и без того видно, что это за птица... Отпустить?.. То есть как отпустить?..
– Он же против вас, Фома Кузьмич, на кладбище говорил.
– Наплевать, – отмахнулся Дятлов. – Мне важней, чтоб завод не стоял.
– Значит, в копеечку тебе арестант наш обходится, а?.. – Полицеймейстер незаметно подмигнул исправнику. Тот понимающе кашлянул в кулак и – тоже незаметно для Дятлова – подмигнул приставу. – Дорогой арестантик, да... – повторил полицеймейстер. – Но для нас он тоже ценность имеет. Старик тут еще с листовкой попался да этот со своим выступлением – вот и дельце можно сварганить. А за это, сам понимаешь, без внимания от губернии мы не останемся. А то вон наш Ардальон Поликарпович на своих вистах прогорел, – посмеялся полицеймейстер, взглянув на пристава. – Как же нам тебе этого Воскобойникова уступить?!
– Да вы хоть на время его отдайте, а потом он снова ваш будет. С неделю завод поработает, будут у людей заработки за конторой, а уж тогда я сумею с ними поговорить...
Явных улик, подтверждающих виновность Воскобойникова, у полиции не было. С пятое на десятое что-то слышал урядник на кладбище, но он мог в своем донесении кое-что и прибавить. Другое дело – старик Бодягин, захваченный с подстрекательской крамольной листовкой. За то, что его задержали, можно похвалу ожидать, а за Воскобойникова наверняка ничего. Вполне может случиться, что за недостаточностью обвинения он будет вскоре освобожден, и упустить случай, когда заводчик хлопочет о нем, было бы легкомысленно. Не отдать, а продать надо арестанта ему. И – повыгоднее. Это и смекнул полицеймейстер, когда подмигивал исправнику, а у того тоже мелькнула подобная мысль. Да и пристав был человеком сообразительным.
– Нет, дорогой Фома Кузьмич, ничего не получится. С удовольствием бы помог, но... – развел он руками.
– Сами же говорите, ничего не нашли у него, а на подозрение можно всякого взять, – начинал уже заступаться Дятлов за Воскобойникова...
– Ну, это как сказать...
– Может, отдать его Фоме Кузьмичу на поруки? – нерешительно предложил пристав.
Но это Дятлова испугало.
– Позвольте, господа... Все-таки он не сват мне, не брат. Паспорт, конечно, его у меня, и без вашего ведома я ни-ни... Вы уж так постарайтесь. А отблагодарить я всегда готов, сами знаете.
Наконец-то заводчик сказал то, чего от него добивались.
– А ну, Ардальои Поликарпыч, распорядись, чтобы этого смутьяна сюда привели.
Дорого обходился заводчику Воскобойников. Сто рублей – полицеймейстеру, семьдесят пять – исправнику, пятьдесят – приставу. О деньгах никто слова не произнес, но так наметил сам Дятлов и так же предполагали начальствующие чины. Нынче вечером дятловский дворник разнесет по домам запечатанные конверты. Но это куда дешевле, чем дневной простой завода, а сколько бы он простоял?..
– Ну, ты... говорун… – обратился полицеймейстер к приведенному Воскобойникову. – Моли бога, что у тебя хозяин такой. Прощает он твои дерзости и снова на работу берет. Где еще увидишь такого!.. Просить за тебя, негодяя, приехал. На всю жизнь теперь благодарным быть должен. Чувствуешь это, скот?.. От радости язык проглотил?.. Думай теперь, как вину загладить.
– Я виновным себя признать не могу, – сказал Воскобойников.
– Покороче язык держи, а то придется тебе его прищемить. Сейчас же марш на завод, и чтобы все работали там. Узнаешь зачинщиков беспорядка и мне потом сообщишь. Я погодя приеду туда. Слышишь?
– Слышу.
– Не «слышу», а слушаюсь... Отвечать не умеешь, болван!
Дятлов смотрел на Воскобойникова и с облегчением думал о том, что через час на заводе все будет в порядке, но угнетала другая неприятная мысль: кто же, собственно говоря, хозяйничает на заводе? Он, Дятлов, которого не желают слушаться рабочие или этот формовщик? Одно его появление сразу утихомирит всех. Враг, явный враг стоял перед ним, с которым приходилось не только считаться, но чуть ли не заискивать.
«Нет, похоже, однова придется дать бой и ему и всем другим. Стерпеть такое нельзя. Тыщу рублей на полицию не пожалеть, а добиться, чтобы все в страхе ходили», – думал и решал заводчик, как ему дальше быть.
Рабочие нервничали, ожидая, что вот-вот послышится цокот конских копыт и на заводе опять появятся городовые и стражники.
Одни предлагали, не дожидаясь расправы, разойтись всем по домам, другие – наоборот, запереться в цехе, – пусть полиция двери выламывает. Время тянулось непривычно медленно, но вдруг в раскрытую дверь литейного цеха ворвался завальщик Зубков.
– Тимофей идет! – крикнул он.
Кто-то свистнул, а Петька Крапивин подскочил к колоколу, висевшему у вагранки, и ударил в него.
Рабочие окружили Воскобойникова, наперебой расспрашивали обо всем, и он не успевал отвечать. А навстречу ему выбегали новые люди, которым тоже не терпелось узнать, что с ним было в полиции.
– Вызволили Тимофея, гляди! Выходит, гуртом-го оно сподручней... – молвил один из противников забастовки. – Вон как оно обернулось-то!
– Говорится же: дружно – не грузно, а один и у каши загинет, – пояснил другой.
– Тимофей! – бесцеремонно расталкивая всех, кинулся к Воскобойникову Прохор Тишин. – С нами опять!..
Он да Петька Крапивин были особенно рады его возвращению. Чубров и Нечуев победителями ходили по цеху, да и все остальные рабочие понимали, что это была первая общая их победа.
– Приступаем теперь к работе, ребята. Наша взяла! – крикнул Чубров и стал разжигать вагранку.
Дятлов приехал через час после этого. Минаков встретил его на крыльце конторы и сообщил, что работа идет полным ходом. Ничего Дятлов не ответил, будто не слышал и не видел приказчика.
– Работают, значит? – спросил Лисогонова, сидевшего у него в кабинете.
