Текст книги "Суета сует"
Автор книги: Эрнст Бутин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Тихонько заплакала Вера. Ватагин оглянулся на нее.
– Чего вы? Врет он все!
– Зачем врет? Зачем так говоришь, начальник? Сам врет. Больно злой… – Василий отполз в сторону, сердито смотрел на Ватагина. – Моя сам больно боится. Николка ушел… – Старик тоже заплакал, поскуливая.
– Батюшки, владычица-троеручица! – ахнул Степан Трофимович. – А у меня Ванятка должон осенью вернуться. Я и подрядился-то с вами, чтоб заробить, встретить честь по чести… Как же это, Костянтин? Не отпустят его, значит, Ванятку-то?
– Да не верьте вы, – поморщился Ватагин. – Напутал он что-то.
– Зачем путал? На, читай. Умеешь? – Василий торопливо порылся за пазухой, протянул засаленную газетную страницу.
Ватагин выхватил ее. Старая, потертая на сгибах «Правда». Почти двухнедельной давности.
Лезли в глаза ошарашивающие, непривычные заголовки: «По-боевому обслуживать нужды фронта!», «От Советского информбюро», «На защите Одессы», «Ночной бой», «Кровь за кровь!», «Стойкость, отвага, умение». Два фотоснимка: краснофлотцы у зенитного пулемета; три красноармейца с пулеметом ручным. Прочитать под ними Ватагин не мог – строчки прыгали. Газетный лист был буднично деловит, и от этой деловитости становилось особенно страшно, потому что писалось о войне не как о чем-то чудовищном, невероятном, а как о привычном, уже устоявшемся.
– Читай! – Ватагин протянул лист Георгию.
Тот начал читать глухим голосом утреннее сообщение информбюро, потом вечернее и, когда, пробормотав уныло и бегло: «После многодневных ожесточенных боев наши войска оставили Киев», не поверил, умолк и начал было снова, – Ватагин рявкнул:
– Читай все подряд!
Вера ойкнула, зажала лицо в ладошки, сдерживая плач. Буранов мрачно смотрел в землю, развязывал и завязывал тесемки кисета. Степан Трофимович, выпятив бороденку, следил за Георгием, глотал слюну, и кадык на морщинистой шее непрерывно дергался вверх-вниз.
Георгий, уже не останавливаясь, читал все подряд: радиоперекличку из Ленинграда о строительстве танков и об ополчении; радиоперекличку из Одессы – выступление секретаря Одесского обкома; корреспонденцию о таране Афанасием Мамонтовым немецкого Ю-88; о партизанах Украины. Он втянулся, начал было значительно, с выражением произносить военные термины – «действующая армия», «дивизия СС», «Северо-Западное направление», но Ватагин заскрипел зубами, и Георгий, взглянув на него, продолжал уже опять тихим глуховатым голосом.
Степан Трофимович слушал Гошу, а видел серый монотонный дождь, чавкающую под ногами жирную грязь, паутину колючей проволоки на бруствере и их, остатки шестого егерского, вжавшихся в вязкую глину окопа. Он даже почувствовал вонь от вздувшейся артиллерийской коняги, которая второй день догнивала, облепленная сизыми кишками, и сажени от окопа на ничьей земле… Представил в этом окопе Ванятку и тяжело вздохнул.
– «Ни сестра, ни жена нас не ждут у окна, – читал Георгий, – мать родная на стол не накроет. Наши семьи ушли, наши хаты сожгли, только ветер в развалинах воет».
– Да-а, германец, – негромко проговорил Степан Трофимович, когда стихи закончились. – В империалистическую Вильгельма тоже пер, но не так шустро. Дела-а-а…
Он поглядел на костер, пошевелил сапогом угли.
– Тут статья «Винтовка – основное оружие бойца». Читать? – тихо спросил Георгий.
– Вот те если завтра война, если завтра в поход. – Степан Трофимович покачал головой. – Оплошка вышла…
Георгий начал читать про винтовку.
– Аж под Москву выскочили, – поразился Степан Трофимович. – Это сколь же наших они по пути смяли?! – Он хлопнул по острому колену, растерянно оглядел всех. – Мы-то до шестнадцатого года эвон где оборону держали…
Буранов уперся руками в землю, оттолкнулся, выпрямился во весь рост.
– Ну, я пошел собираться, – и тяжело затопал к палатке.
Ватагин поднял голову, спросил без выражения:
– Куда?
– Мне в военкомат надо. – Буранов сопел, вытаскивая колышки. – И так тут три месяца колодой провалялся. – Он зло дернул веревку: – У-у, зараза! – и завалил палатку.
– Да, да. – Георгий вскочил, торопливо сложил газету, спрятал в карман. Вытер о бедра вспотевшие ладони. – Фашист Украину, Белоруссию занял, а мы тут сидим.
– Эй ты, Вильгельма! – рявкнул из темноты Буранов. – Подбрось в огонь. Ни хрена не видно!
Степан Трофимович сорвался с места, подбежал к куче сушняка, заготовленного впрок, на неделю, принялся торопливо швырять хворост в костер. Пламя метнулось кверху, загудело. Шарахнулись от огня лошади, пополз подальше, в холодок, Василий.
Вера встала, побрела к мужчинам и там остановилась, недвижная, безучастная; смотрела, не видя, как они копошатся у палатки.
– Да! Надо собираться! – Ватагин потер лоб, прикрыл ладонями глаза, замер на секунду. – Готовьте лошадей, Степан Трофимович! – Он резко встал.
Старик кивнул, побежал на заплетающихся ногах к лошадям; взнуздал ватагинского жеребца, провел его, фыркающего, косящего глазом на огонь, к палатке. Привязал. Побежал за другой лошадью.
– Что вы их прогуливаете? – раздраженно прикрикнул Ватагин. – Вьюки готовьте!
– Ага. – Степан Трофимович засеменил к куче сум.
Присел на корточки, отложил одну, другую и задумался… Потом вздрогнул, точно проснулся. Быстро принялся укладывать продукты, кухонную утварь, но постепенно движения его стали опять вялыми, замедленными, и он снова уставился в одну точку. Буранов цыкнул на него. Старик бросился помогать шурфовщику, потом метнулся к Георгию. Он бегал по лагерю, путался под ногами, на него шикали, но Степан Трофимович лишь виновато улыбался, кивал, снова кидался то к одному вьюку, то к другому и только мешал…
Когда все было упаковано, собрались у костра ждать рассвета. Ватагин присел на тюк, достал полевую книжку. Вера положила подбородок на колени, смотрела в огонь. Буранов высыпал в кружку почти цибик чая, залил кипятком. Покосился на начальника, придвинул кружку к костру. Ватагин сделал вид, что ничего не заметил. Степан Трофимович подсел к Георгию, который перечитывал газету, хмурился, вздыхал.
– Слышь, Гоша, – тихо и заискивающе попросил старик, – объясни ты мне: что ж это, неужели нонешний русский солдат слабже германца? Как же эт его до Москвы-то допустили? Не пойму я чтой-то.
– Ну ляпнул! – Буранов всем телом повернулся к нему. – Как это слабже? Думай, пустомеля, – он смазал ладонью по затылку старика.
Степан Трофимович шатнулся, шапка полетела в костер. Старик подхватил ее, натянул на голову. На шурфовщика даже и не посмотрел.
Вера, услышав опять про войну, всхлипнула.
– Дело не в солдате. – Георгий кривился, гладил жену по голове. – Техника у Гитлера сильная. Самолеты, танки…
– Ну да, ну да, это я понимаю. Как же! Знамо дело, машины, – Степан Трофимович задумался и вспомнил, как они, головной дозор, лежали в пыльной балочке и на них, погромыхивая, наползала в полнеба огромная, лязгающая махина с блестящими живыми гусеницами по всему тулову. Крутятся гусеницы, побрякивают, махина плюется дробно и чисто огнем из двух маленьких башенок, а по заднему краю балочки встают рядком серые фонтанчики пыли. Под Каховкой дело происходило, уже в гражданскую… И опять вместо себя увидел Ванятку, и аж сердце зашлось от страха. – А что, Гоша? – голос у старика осел. – У нас-то, что ль, машин нету?
– Как это нет? – возмутился Георгий. Подозрительно посмотрел на Степана Трофимовича и даже отодвинулся. – Вот! – ткнул он в газету. – «Строители советских танков». Читал ведь я.
– Хужей, что ли, нашенские? – заморгал Степан Трофимович и даже руками развел. – Никак не пойму, не обессудь. Ты не серчай, – он погладил сухонькой ладошкой по руке Георгия, – ты разъясни.
– Ну, во-первых, – Георгий прижал палец, – у них вся экономика, хозяйство, значит, поставлено на войну, а мы – мирные люди…
– Это верно, это так, – Степан Трофимович согласно закивал и заглянул Георгию в лицо, – это само собой.
– Теперь второй факт, – Георгий зажал еще один палец, – на них вся Европа работает, даже Франция. Заставили…
– Помогают, стал быть, – вздохнул Степан Трофимович. Снял шапку, почесал макушку. – Нам-то кто-нито помогает, Гоша? – он потормошил Георгия за рукав.
– Нам? – Георгий уткнулся в газетный листок. – Жалко, второй страницы нету… Англия, наверное, помогает.
– Англичане, значит, – Степан Трофимович захватил в кулак бороденку, уставился в костер и снова увидел то давнишнее железное чудище: танк врангелевцев был вроде английский. – Ничего, народ сурьезный… Видал я… Был у нас на прииске один, приезжал. Толковый мужик, но задарма ничего не сделает. Не-е. Ни в какую.
– Будем платить, – неуверенно сказал Гоша.
– Это так, это уж как водится, – согласился Степан Трофимович и до рассвета не сказал больше ни слова. Вздыхал, ворочался, подбрасывал в костер хворост. Иногда взглядывал на Ватагина, словно хотел о чем-то спросить, и снова опускал голову.
Посвистывал носом задремавший Василий. Кряхтел Буранов. Молча, словно оцепенев, сидела Вера. Ватагин полулежал на тюке, щурился, жевал потухшую самокрутку.
Едва на востоке посерел небосклон и стали угадываться в темноте деревья, начальник отряда встал, выплюнул в огонь окурок.
– Давайте вьючить!
Георгий побежал к лошадям. Буранов, тяжело поднявшись, направился за ним.
Степан Трофимович робко подошел к Ватагину, стянул с головы шапку, потискал в руках.
– Слышь, Костянтин… Петрович, – неуверенно окликнул он и отвел глаза в сторону.
– Чего тебе? – Ватагин, надсадно кхакнув, забросил тюк на спину рыжего жеребца. Конь присел, заплясал на месте. – Балуй! – ткнул его в бок кулаком начальник. – Нашел время.
– Костянтин, а туда, вверх по Гнилуше-то, не пойдем, что ли? – Степан Трофимович махнул шапкой в сторону речушки.
– По Гнилуше? – Ватагин повернулся к старику, пристально посмотрел ему в лицо.
– Ну да, – Степан Трофимович помялся. – Поглядеть бы…
– Нет. Некогда. Других туда сводишь.
– Ну да, ну да. Я понимаю. – Старик потеребил шапку, натянул ее на голову. – А ты чего ж?
– А я, брат, к военкому, – Ватагин, напрягшись, затянул подпругу, – и на фронт. Может, и не увидимся больше.
– Да, раз тако дело. – Старик потоптался, потерянно вздохнул.
Отошел к лошадям, не спеша навьючил двух. И опять задумался. Постоял, опустив голову, и вдруг решительно подошел к Ватагину.
– Костянтин, – потянул его за рукав. – Идем, идем от глаза, – зашептал торопливо. – Дело у меня к тебе есть. – Лицо старика было серьезно.
Ватагин нахмурился, посмотрел недоуменно на всех, пошел за ним.
Степан Трофимович почти бежал, тащил за руку начальника и все время оглядывался. Когда голоса у костра стали еле слышны, старик повернулся, заглянул Ватагину в глаза.
– Ты не серчай, Костянтин, что я тебя сюды, к Гнилуше-то, соблазнил. Может, по старому маршруту нас и искали, сообщение чтоб, значит, про войну сделать, а мы эвон куда махнули… – он говорил торопливо, заглатывая слова.
– Ты за этим позвал? – перебил Ватагин. – Это тоже наш участок, и, в конце концов, за маршрут отвечаю я. Ты тут ни при чем.
– Не-не, Костянтин, и мой грех есть, я ведь заманивал, фарт сулил. Не прямо, конешно, намеками, фарт сулил, – повторил он. И вдруг замер, выдохнул: – Есть россыпушка, есть! Думал, ты сам найдешь, значит, так надо – судьба. А не найдешь – тоже судьба… Потому и помалкивал. И хотел тебе фарту, и боялся. Ненавижу я золотишко, ты знаешь, а это особливо… – Степан Трофимович облизал губы. – Но тут, раз тако дело – война, надо открыться. Гошка вишь что говорил: машины для войны нужны, деньги понадобятся. Верно ведь?
Ватагин уставился на старика, пытал взглядом:
– Не врешь?
– Чего там, – Степан Трофимович сдернул шапку, хлопнул ею об землю. – Раз тако дело… Бил я там дудку. После гражданской уже. Так веришь – нет, до двух золотников с лотка снимал.
– До двух? – зрачки у Ватагина расширились и снова сузились в черные точки. – Да тебя за сокрытие надо как врага народа в энкавэдэ сдать.
– Ну уж, ты скажешь, – растерялся Степан Трофимович. Хотел улыбнуться, не получилось. Сморщил нос, часто-часто заморгал.
– Где она? – резко спросил Ватагин.
– Тама, – махнул рукой старик, – хвост-от тама, где Гнилуши начало, а голова недалеко, рядом… Верст десять. Пошли сходим. Я бы один сбегал. Принес бы на пробу в кисете. Да стар, копать не могу. И боязно… Пойдем, а? – он просительно уставился на начальника. – Протокол составишь, по форме чтоб, значит…
– Идем, – Ватагин круто развернулся. – С тобой потом разберемся. – И широко зашагал к костру.
– Валяй, разбирайся. Я свое пожил, гепеу так гепеу, – Степан Трофимович засеменил рядом с начальником, забегая то с одной стороны, то с другой. – Только с энтими-то как быть? – кивнул в сторону лагеря. – Чай, не станут ждать.
Ватагин не ответил.
Когда вышли к костру, лошади были уже навьючены. Георгий и Вера сидели на конях, нетерпеливо перебирали поводья. Василий тоже был верхом на олене и безразлично смотрел перед собой. Хмурый Буранов затаптывал угли. Увидел начальника со Степаном Трофимовичем, выпрямился, внимательно посмотрел на старика.
– Планы изменились. – Ватагин на ходу вынул из сумки блокнот. – Я остаюсь на один день… Приготовь лошадей и отбери все необходимое, – приказал он Степану Трофимовичу.
– Я уже отобрал. Бунчук и Машка, – похвастался старик и засеменил к лошадям. – Нарочно их таким макаром завьючил. Для нас чтоб.
– Старшим назначаю Георгия Николаевича. – Ватагин на колене написал записку, подал ее Гоше: – Передашь Косых, или кто там теперь за него. Тут все объяснено. – Он подошел к Бунчуку, вскочил в седло. – Мы пойдем вверх по этой речушке. Степан Трофимович обещает показать место с высоким содержанием.
Все, кроме Василия, уставились на старика. Он сердито насупился, дернул за узду Машку. Задрал ногу, всунул в стремя.
– Россыпушка? – насмешливо спросил Буранов.
– Она, Матюша, – через плечо ответил старик. Он плясал на одной ноге около лошади. – Чего зубы скалишь? Помоги лучше.
Буранов подошел, схватил Степана Трофимовича одной рукой за поясницу, другой за шиворот. Забросил старика в седло.
– Полегче, дуболом! – закричал Степан Трофимович. Уселся поудобней, подобрал повод. – Чего уставился? – наклонился он к шурфовщику. – Не достанется тебе россыпушка. Шиш вот! – и ткнул в лицо Буранову кукиш.
– Во дурной! – Буранов отшатнулся. – Да на кой леший она мне сейчас нужна? Ей-богу, дурной! Совсем спятил.
Он взобрался на лошадь и оглянулся на Степана Трофимовича.
– Дурно-ой, – повторил озадаченно и покрутил пальцем у виска.
– Трогайте, – приказал Ватагин.
Лошади одна за другой исчезли в тумане. Размытые, темные силуэты всадников растворились, растаяли, и вскоре был слышен только мягкий затихающий топот да покрики Насилия.
– Поехали и мы, – Ватагин повернулся к Степану Трофимовичу.
– Ты не серчай, Костянтин. Мы мигом, – оживился старик. – Болотко на карте видел, где старое русло Гнилуши было? Вот тамочки и есть. – Он стукнул пятками лошадь: – Но-но, дохлятина. – Оглянулся на начальника: – Самое что ни на есть золотое место. Изгибушка там была, нот и натащило.
Ватагин угрюмо смотрел перед собой.
– Давай быстрей!
– Одним моментом, как в кавалерии.
Старик чмокал, колотил Машку пятками, дергал поводья, оттопыривая локти. И лошадь наконец не выдержала, побежала.
Они ехали долго. Взбирались на косогоры, виляли между огромными бородатыми елями, спускались в низины и, поеживаясь от сырости, шли берегом речки по зыбкому торфянику.
Солнце поднялось уже высоко, лошади взопрели, тяжело водили мокрыми боками, когда Степан Трофимович въехал на небольшой увальчик и остановился.
– Здеся, – показал он рукой вниз на прозрачный березняк. – Вишь, березки высыпали? Самое верное на золото место.
Ватагин осмотрелся. Впереди лежала заросшая по краям кустарником болотистая долина. По правому краю ее жалась к горам речушка, она угадывалась по плотной стене смородинника и черемушника.
– Где твое золото? – нетерпеливо спросил Ватагин.
– Щас, Костянтин, щас, – ответил старик осипшим голосом, – не поспешай. Дай в себя прийтить…
– Некогда! – оборвал Ватагин.
– Ну, поехали, – Степан Трофимович тронул лошадь, направил ее в гору, в самую чащобу. Потом слез, осмотрелся, пригнулся и попер напрямик через подлесок. – Ишь наросло-то как, не узнаешь, – ворчал он, и вдруг Ватагин услышал его не то вскрик, не то вздох: – Есть! Тута!
Ватагин поехал на крик.
Старик стоял перед землянкой, вырытой в косогоре. Найти ее было невозможно, если заранее не знать место, – и дерн, уложенный когда-то на крышу, и весь склон густо заросли малинником – только черная дыра двери да выпирающие наружу огромные трухлявые бревна говорили о том, что тут было жилье.
– Вот, Костянтин, наша квартера, – старик вяло повел рукой, усмехнулся.
– Шурф где? – не слезая с лошади, спросил Ватагин.
– А на кой он тебе, – устало сказал Степан Трофимович. – Копай вон в березнике, где хочешь, – везде золото… Обожди-ка вот.
Он подошел к двери, перекрестился и исчез в темноте землянки. Долго возился там, погромыхивая чем-то, трещал досками. Наконец нашел, пошатываясь, залепленный грязью, прижимая к груди серый от пыли четырехгранный штоф.
– Держи, – протянул бутылку Ватагину. – Полное доказательство. И копать не надо.
Ватагин принял бутылку и чуть не выронил – тяжеленько! – не ждала рука такого веса. Он обтер штоф о штанину, поднял к глазам. В бутылке, на три четверти ее, плотно желтело, поблескивало тускло.
– А? Глянется? – Степан Трофимович потирал руки. – Это тебе не хухры-мухры, а? Может, и ероплан можно купить? Ну, ероплан не ероплан, а пушечку, таку небольшу, можно. От Степки Копырина да сынка его Ванятки суприз германцу, – заблестевшие глазки старика совсем спрятались в морщинах. – Это тебе не суп-фасоль с фрикадельками, а, Костянтин?
Ватагин покачал бутылку на руке, сдержанно улыбнулся.
– Да, это не суп-фасоль, – подтвердил он. – А теперь показывай шурф.
– Может, не надо, Костянтин? – Степан Трофимович неуверенно поглядел на него. – Как на духу клянусь, на этом вот болотке добыто.
– Мне же хоть одну пробу самому взять нужно, Степан Трофимович. Для отчета. Чтоб убедиться, чтоб задокументировать.
– Это так. Это по закону, – старик вздохнул, встал спиной к двери, посмотрел, вытянув шею, в просветы между тоненькими елочками. – Разрослись, язви ее, застят. Ну идем!
Ведя в поводу Машку, он торопливо зашагал вниз по склону. Ватагин ехал следом. Они прошли березняк, спустились почти к самой кромке болота. Степан Трофимович круто повернул, прошагал еще немного и остановился около неглубокой широкой ямы, заросшей лозняком. Посмотрел нерешительно на начальника, потоптался.
– Здесь, что ли? – Ватагин соскочил с лошади.
– Не-не. – Степан Трофимович торопливо отошел в сторону, повертел головой, осматриваясь. Постоял недолго, уронив руки вдоль тела, и, круто развернувшись, возвратился к яме. – Копай! – сказал твердо. – Здесь.
Сел на полусгнивший ствол березы, сцепил на коленях пальцы.
– Не ошибся? – Ватагин отвязал каелку, лопату.
– Скажешь, – дернул плечом Степан Трофимович. – Мне это место, почитай, кажную ночь снится… Дай-кося закурить.
Ватагин удивился – раньше старик табаком не баловался, – бросил ему кисет, спички. Поинтересовался:
– Нервничаешь-то чего? С затайкой расставаться жалко?
– Может, рядом попробуешь? – Степан Трофимович прикурил, закашлял. – Чего в старом месте-то колупаться, вдруг да я все здесь выгреб?..
– Что-нибудь осталось. – Ватагин сбросил ватник, засучил рукава. – Мне, сам понимаешь, надо проверить именно твое место.
– Понимаю, понимаю, – потерянно согласился старик. Разогнал дым рукой, поднял голову, серьезно поглядел на начальника. – Ну, с богом тогда. Помоги тебе Христос! И мне тоже…
Ватагин снял первый слой дерна. Земля, хоть и слежалась, легко бралась на лопату. Отрезалась жирными коричневыми ломтями, падала на борта со шлепаньем. Ватагин в охотку копал, увлекся и не заметил, как лопата, скрежетнув, уперлась во что-то.
– Чего там? – вскочил Степан Трофимович.
– Камень. – Ватагин нагнулся, выбросил из ямы небольшой кругляш. Выпрямился, вытер лоб. – Закапывал, что ли, чего? Переполошился-то.
– Ты копай, копай, – Степан Трофимович серьезно смотрел на него, – тут ты еще не то найдешь.
– Ну-ну, – Ватагин очистил от глины лопату, но копать стал осторожней. На глубине чуть больше метра лопата опять уперлась во что-то и, когда Ватагин поднатужился, выворотила наружу какой-то истлевший, раскисший лохмот. И сразу же сыпануло из-под него желтенькой струйкой. Ватагин двумя пальцами потянул лоскут – и из него посыпалось, потекло сверкающим ручейком. А под ним блеснула белым кость.
– Та-ак, – Ватагин присел на край ямы. – Ну-ка, иди сюда.
– Нашел уже? – испуганно спросил Степан Трофимович. Подошел, заглянул в яму.
– Что это? – Ватагин сапогом поворошил остатки кожаной сумки.
– Это Ванька-леший. Первый по тайге варнак, – пояснил старик.
– Твоя работа? – Ватагин ладонью потер шею, потискал затылок. – Дай кисет.
– Моя, – вздохнул старик. Отдал курево. – А это его, – потрогал скрюченным пальцем половинку левого уха, провел по шраму.
В яме действительно лежал Ванька, только не Ванька-леший, а Иван Семибратов, сродный брат Степана Трофимовича, мужик вроде бы тихий, спокойный, – но лишь до того, как они напоролись на россыпушку. Когда поперло золото, Ванька будто обезумел. У Степана Трофимовича до сих пор стоит перед глазами его лицо в тот последний день… Он только-только выбрался из шурфа, уже наполнив мешок, чтобы бежать на вашгерд, к Гнилуше, как его точно шибануло под дых страхом. Оглянулся. На него медведем шел Ванька, лохматый, белый, зенки красные, вытаращенные. Махнул топором, Степану Трофимовичу щеку как кипятком ошпарило, и он, падая, хватанул брательника лопатой наискось по виску…
– Тут мне делать нечего. – Ватагин ссыпал на кость землю, притоптал ее. Перевалился через борт. Встал, обшлепал ладони. – Пусть следователь разбирается.
– Оно конечно, его работа такая. – Степан Трофимович отвел глаза от ямы. – Присыпать бы… Только чего он, следователь-то, поймет. Сколь годов прошло – страх подумать.
– Разберутся, – сквозь сжатые зубы ответил Ватагин и начал торопливо забрасывать землей яму. – Все разберут, не бойся.
– Мне чего бояться, – невесело усмехнулся Степан Трофимович. – Я свое отбоялся. Кажную ночь почти ко мне энтот Каин приходил. Все стращал… – Он помолчал. Хмыкнул. – Следователь. Пущай. Мое золотишко у тебя, сколь годов я и думать о нем не хотел. Ванькино тама, в яме. Какая моя корысть в этом деле? Никакой корысти. Безгрешен я.
– Все мы безгрешные, – Ватагин утрамбовывал землю. На старика старался не смотреть. – Тихони.
– Вот ягода-малина, – Степан Трофимович развел руками. – Мне чуть голову не оттяпали, и я же виноват… Будешь еще копать? Рядышком. Может, подфартит.
– Хватит, откопались, – Ватагин рывками раскатывал на жилистых волосатых руках рукава, – отфартились. – Натянул ватник, быстро прошел к лошади. – Сперва золото утаил, а теперь и уголовщина открылась – убийство. Отфартился ты, Степан Трофимович, отфартился. – Он поймал стремя, вскочил в седло. Посмотрел с сожалением на старика. – Не мог, что ли, на два метра в сторонке указать?..
Степан Трофимович вздохнул.
– Уважал я тебя, Костянтин, а, видать, зря. Зеленый ты еще. Может, я за эти годы кажный день хотел открыться перед людьми, покаяться, хоть и чистый перед Ванькой. И нонче день тот настал. – Махнул рукой: – А, куды тебе понять…
Отвернулся, подровнял не спеша лопатой холмик, снял шапку, постоял недолго. Поклонился. Потом неторопливо подошел к Машке, привязал к вьюку лопату, каелку. Подвел лошадь к поваленной березе и со ствола ее тяжело вполз в седло.
– Прощай, Иван, – старик опять снял шапку, перекрестился. – Прости, что креста тебе не поставил. Боялся… А за сына не сумлевайся. Я ему сгинуть не дал. Пуще себя берег. Да теперь-то вот как убережешь – война, слышь ли… Но, дохлая, шевелись, – он дернул поводья.
Лошадь тяжело пошла в гору. Ватагин тронулся следом.
Он смотрел в спину Степана Трофимовича, чувствуя и злость – такая богатая россыпь, а старик так долго скрывал ее, – и усталость, и удивление, и жалость к этому щупленькому, нахохлившемуся деду. Потрогал тяжелую бутылку, оттягивающую карман ватника, опустил голову… и увидел войну. Такую, какую знал по кино. Мчатся танки, прыгают через горящие мосты, все небо густо покрыли самолеты, широкой лавой растеклась лихая конница, бегут по полю красноармейцы, орут что-то весело и зло, а среди них он, Ватагин, еще живой, с винтовкой наперевес…
А Степан Трофимович ехал впереди, отводил рукой ветки елей, пригибался, почмокивал на лошадь. Сначала он думал об Иване Семибратове, рассказывал ему про сына, потом вдруг опять увидел перед собой тот огромный, лязгающий, тяжелый и неповоротливый танк, но теперь не испугался, потому что знал – железного урода, который стал теперь не английский, а германский, непременно встретит где-то махонькая, но безотказная и меткая пушечка…
