Текст книги "Суета сует"

Автор книги: Эрнст Бутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Спасибо, – оборвал Андрей. – До свидания. – И вышел.

Его самого поразил вырвавшийся вопрос, и Шахов, пока шел к автобусной остановке, пока стоял на этом бетонном, прокаленном солнцем пятачке, все время размышлял над возможным увольнением – сначала посмеиваясь, пренебрежительно, но постепенно мысль эта стала казаться ему все более и более привлекательной: перед глазами стояли и Сокольский, который обманул с северной группой, да еще специально позвонил, чтобы его не приняли без главного геолога, и Дмитрий, и Анна, видеть которую Андрей не имел теперь права. Вспомнился и Павел, приглашавший к себе на рудник и обещавший место участкового геолога. Пока Андрей трясся в душном ПАЗе, прижатый в угол пассажирами, решение уволиться почти созрело. Поэтому, когда он вышел около первой шахты, прошел в железные ворота, увидел пыльные акации во дворе, цементный фонтан, в котором никогда не было воды, желтый двухэтажный куб управления, обнаружил вдруг с удивлением, что смотрит на все новыми глазами, как на нечто чужое, не имеющее к нему никакого отношения. Когда Андрей вошел в раскомандировку, через которую можно было попасть в бывший свой кабинет геолога шахты, вид у Андрея был скучающий и праздный, как у гостя. В раскомандировке оказалось полно народу. Плавал, словно туман, табачный дым, сухо и громко щелкали костяшки домино, висел гул и гуд голосов – готовилась пересменка. Некоторые шахтеры были уже в спецовке, другие – в старых ватниках, в потерявших форму и цвет пиджаках – только еще натягивали рыжие негнущиеся брезентовые брюки и потертые, точно из железа откованные, прорезиненные куртки. Андрей пробирался между рабочими, вдыхая знакомый запах пыли – словно битого кирпича вокруг натолкли, – теплого, прожаренного в сушилке тряпья, табака, и вздрогнул от неожиданности, когда кто-то с силой шлепнул по плечу. Оглянулся гневно.

– Шахов! Привет! – Николай Бахтин улыбался большегубым ртом; глаза радостно блестели. – С приездом!

– Здравствуй, – заулыбался и Андрей.

– Как диплом? Порядок? – Бахтин напяливал ка себя куртку спецовки, на Шахова не смотрел. – Я к тебе вот по какому делу, – похлопал по карманам, достал папиросы. – В южном штреке мы контакт подсекли. Все! Кончилась руда, пошла, поперла порода.

– Ну, не врешь? – обрадовался Андрей, но сразу же сник. – Хорошо, я скажу геологу, – пообещал торопливо и пошел поскорей от Николая.

– Как геологу? – не понял тот, но потом сообразил, посмотрел виновато вслед Андрею. Натянул глубоко на голову каску, выругался шепотом.

Андрей вошел в кабинет геолога шахты.

Около шкафа с документацией, прижавшись к нему спиной, стояла Наташа, чему-то смеялась тихим, сдавленным, как от щекотки, смехом, а рядом, навалившись на шкаф плечом, посмеивался Максим.

– Здравствуйте, – буркнул Шахов. Деловито подошел к столу.

– Здравствуй, – Наташа дернулась в сторону от Максима. – С возвращением! – она покраснела. – Ну, как диплом? – поинтересовалась радостно.

Андрей выдернул ящик стола. Двумя руками выгреб наружу бумаги.

– Ты теперь мой начальник? – не поднимая головы, спросил резко.

Наташа опустила глаза, приглушенно вздохнула.

– Я по приказу твой пробщик, – Андрей перебирал, сортируя, бумаги. – Где ты видела пробщика с дипломом инженера? Поэтому о чем речь?

– Не защитил? – ахнула девушка.

– Ты читала отзыв своего папы? – Андрей насмешливо посмотрел на нее.

Наташа кивнула, и глаза ее – большие, напуганные – влажно блеснули.

– Комментарии нужны? – Шахов выпрямился, сунул руки в карманы. – Твой папа, – сквозь зубы процедил он, – это какое-то чудо, какая-то аномалия.

Наташа часто-часто моргала, лицо ее было потерянным, но после этих слов она вскинула голову, взгляд стал жестким.

– Когда прикажете сдать дела? – издевательски вежливо спросил Андрей.

– Если не трудно, начнем сейчас, – официально ответила Наташа.

– Слушаюсь, – Андрей мизинцем подцепил в ящике связку ключей. Подошел к шкафу. – Кстати, а почему здесь посторонние? – спросил, не глядя на Максима.

– Не твое дело, – лениво отозвался тот. – Ты здесь не начальник.

Андрей медленно повернулся к нему.

– А ты расторопный малый, Макс, – он подчеркнул слово «Макс». – Не зарвись только, – развязно похлопал его ладонью по щеке.

– Не хами, Шахов, – Максим плечом отбросил его руку. – Скандала ищешь? Нервы сдали? Иди выпей капли Зеленина.

Но Андрей уже отвернулся от него, поглядел на Наташу.

– У меня была одна знакомая, – он перевел взгляд на окно, – которая очень боялась стремительных молодых людей. Потом она почему-то их бояться перестала и даже наоборот… Метаморфозы. Все течет, все меняется. – Посмотрел через плечо на Максима: – Давай топай отсюда, квартирант, нам работать надо. Да и тебе тоже. Бригада уже оделась.

– До свидания, Наташа, – Максим бодро вскинул ладонь. Вышел.

– Что ж, Наталья Васильевна, принимайте дела, – Андрей щелкнул ключом в замке, распахнул створки шкафа.

* * *

Издалека копер шахты – маленький, беленький, затерявшийся в кудрявой зелени березняка, – казался игрушечным, но теперь, когда Шахов подошел к нему, производил впечатление внушительное. Круто уползали в небо обшитые шифером стены, полоскался там, в вышине, маленький отсюда красный флаг; чуть подрагивали толстые черные, жирно поблескивающие канаты, исчезающие в красной кирпичной громаде машинного отделения; с сытым шипеньем, похожим на выдох, выныривала из глубины клеть. Вагонетки лениво, словно нехотя, ползли к краю отвала, опрокидывались, подминая, сокрушая глыбами породы молодые березки на склоне косогора. Под дощатый бункер, не успевший еще потемнеть от времени, подъехал огромный самосвал. Замер, качнулся на рессорах, когда в кузов его с грохотом и скрежетом посыпалась руда, и, окутавшись синим дымом выхлопа, отъехал, переваливаясь на ухабах разбитой уже щебеночной дороги. А на его место уверенно и неторопливо подкатил другой самосвал – БелАЗ.

Шахов, опасливо посматривая на громыхающий поток руды, сыплющейся в кузов машины, подошел к бункеру. Повертел головой. Прислушался к звонкам-сигналам подъемника, металлически-отстраненным выкрикам селекторной связи, лязганью железной двери клети. Нагнулся, поднял кусочек руды. Поковырял ногтем мокрый рассыпающийся кварц, выколупнул желтые, блестящие, точно полированные, зернышки пирита. Отбросил камень, охлопал ладони и огляделся. Встретился взглядом с внимательными и настороженными глазами светлоголовой женщины с широким добродушным лицом, с крепкими, готовыми к улыбке щеками. Всмотрелся. И вдруг улыбнулся.

– Мария, не узнаешь? – он не спеша подошел к ней.

Женщина сдвинула брови, соображая, кто же этот незнакомец, за которым она давно уже наблюдала. Выглядел он солидно и представительно. Может, из-за дорогого костюма, может, оттого, что, несмотря на высокий рост, казался полным, может, из-за особенного – задумчивого и немного грустного – выражения лица. Хотя лицо-то вроде знакомое.

– Андрей… Иванович? – неуверенно спросила она.

– Михайлович, – поправил Шахов. – Вспомнила?

– Вы? – Мария обрадовалась, засмеялась, взмахнула руками, хлопнула в ладоши. – О господи… А я думаю, кто это тут чужой ходит? Важный такой. Ну, думаю, большой начальник заявился, неуж, думаю, опять комиссия… Вернулись, значит?

Она, посматривая на Шахова, откинула ржавую защелку на мокрой двери клети, рывком выкатила на себя вагонетку, полную породы, облепленной раскисшей кашицей грязи, нажала кнопку на пульте, и вагонетка поползла вверх по откосу отвала.

– Надолго, Андрей Михайлович? – женщина не сводила с него повеселевших глаз. – Насовсем?

– Не знаю, – Шахов машинально наблюдал, как Мария привычно, не замечая этого, выкатила вторую вагонетку, втолкнула в клеть порожние. – Николай как? Здоров?

– Здоров, чего ему сделается, – Мария пренебрежительно махнула рукой. Набросила защелку. – Здесь робит. На пятьсот двенадцатом горизонте, – дернула два раза ручку сигнала. Клеть приподнялась немного, замерла на секунду и поплыла вниз.

– А Славик? – Шахов равнодушно проводил клеть взглядом.

– Большой уже. Нынешним годом ему в школу… – Мария выдернула из многодырчатой дощечки полированный колышек, воткнула его в соседнее гнездышко: отметила количество поднятых пар вагонеток. – А как вы?

– У меня все отлично, – заверил Шахов и, чтобы не вдаваться в подробности, спросил деловито: – Начальник здесь, не знаешь?

– Тут был, – женщина посмотрела на контору. – А вы к нему?

– Надо зайти, – Шахов тоже посмотрел в ту сторону. – Может, я вечером к вам загляну. Не возражаешь?

– Заходите, заходите, – обрадовалась Мария. – Мой-то часто вас вспоминает. То-то праздник для него будет.

– Привет ему передай! – уже отходя от нее, крикнул Шахов.

Поднялся на низенькое, в две ступени, крыльцо длинного, точно барак, дома. Прошел через просторную, со свежевымытым полом, раскомандировку, постучал в дверь с табличкой «Начальник шахты». Вошел.

Начальник, крупноголовый, с длинными залысинами, с лицом усталым и недовольным, прижимал плечом к уху телефонную трубку и, соглашаясь с кем-то, поддакивал: «Да-да… понимаю», а сам неторопливо перелистывал бумаги, делал какие-то пометки карандашом. Поднял вопросительный взгляд на вошедшего. Тот отгородился ладонью – говорите, мол, говорите, я подожду.

– Вы ко мне? – начальник зажал трубку рукой.

– Да, пожалуй, – шепотом ответил Андрей Михайлович. – Я Шахов.

Начальник радостно закивал, показал рукой – садитесь.

– Хорошо, сделаем, – сказал в трубку и положил ее. Встал, обошел стол, протянул руку: – Здравствуйте! – Крепко стиснул ладонь Шахова, тряхнул. – Давно ждем… Доброхотов Сергей Львович. В кадрах были?

Шахов тоже представился и усмехнулся.

– Нет, в отделе кадров не был. Я сразу к вам. Хочу посмотреть. Может, еще и не соглашусь быть у вас геологом.

– Согласитесь, – добродушно засмеялся Доброхотов. – Для геолога здесь рай – полно работы, сложностей. А вы такое любите… – Он осторожно, чтобы это не выглядело фамильярно, взял Шахова под руку, усадил около стола. Сам прошел на свое место. – Я ведь когда узнал о вашей кандидатуре, навел кое-какие справки, – и посмотрел лукаво.

– Вот как? – Шахов недовольно нахмурился. – Тайное досье?

– Ну зачем так, – обиделся Доброхотов. Потянулся к пачке сигарет, которые лежали в стороне. – Просто я поинтересовался в тресте у Василия Ефимовича Сокольского, почему он так настойчиво рекомендует именно вас. Василий Ефимович дал вам самую лестную характеристику. Вы с ним знакомы?

– Конечно, – Шахов тяжело посмотрел на него. – Сокольский и упросил меня съездить сюда. Я не хотел на эту шахту, но… интересно взглянуть.

– Да, Василий Ефимович хоть кого убедит, – Доброхотов щелкнул зажигалкой, прикурил. Поразглядывал, улыбаясь, остренькое пламя. – Наш участок – его любимое детище. Без Сокольского никогда не удалось бы пробить северный вариант. Василию Ефимовичу есть чем гордиться – такое месторождение открыл, такой переворот в геологии произвел…

– Мне это известно, – сухо перебил Шахов. Встал. – Пойдемте к вашему геологу. Надо бы познакомиться, побеседовать.

– Пожалуйста, – начальник шахты деловито поднялся, прошел вперед, открыл дверь… В коридоре, указывая на двери, перечислял с гордостью хозяина, которому есть чем похвастаться: – Раздевалка люкс… Душевая. Сушилка. Ламповая… Красный уголок.

Шахов вежливо кивал, но туда, куда показывал Доброхотов, не смотрел и слушал невнимательно.

– Вот ваш будущий кабинет, – начальник открыл дверь. – Прошу.

Пропустил гостя вперед, и Андрей Михайлович увидел бывшую Наташу Сокольскую, а теперь конечно же Наталью Васильевну – повзрослевшую, со строгой короткой прической, со спокойным лицом женщины, у которой все в жизни хорошо и ясно.

– Ну, здравствуй, Самарина, – Шахов протянул руки, подошел к столу. – Кстати, что это за Самарин? Лешка?

– Не Лешка, а Алексей Викторович, – Наталья Васильевна улыбнулась, погрозила пальцем. Встала, подала для приветствия руку: – Здравствуй… Я уже неделю ни жива ни мертва, как узнала, что ты приезжаешь. Какой, думаю, стал Шахов… Андрей Михайлович.

– Да и я-то ехал, честно говоря, только чтобы на тебя посмотреть…

– Шахов, не ври, – засмеялась женщина. – Ты никогда не умел врать!

– Ну, я тут, вижу, лишний, – напомнил о себе начальник шахты. – В таком случае, разрешите, оставлю вас. Дел невпроворот.

– Кто же теперь твой Алексей Викторович? – спросил Шахов, когда дверь за Доброхотовым закрылась. – Стал он гармоническим человеком?

– Для меня давно, – почти серьезно ответила Наталья Васильевна. – А вообще-то он главный инженер рудника.

– Смотри ты! – удивился Шахов. – Значит, по-прежнему уверенно, от вехи к вехе, идет вперед?

– Да, пожалуй, – женщина без улыбки кивнула. – Ты ведь знаешь, наверно, что его в трест переводят?

– Знаю. Мне Василий Ефимович сказал, – Шахов подошел к окну, принялся разглядывать копер, самосвалы. – Мы с твоим отцом о многом поговорили… Очень о многом, – он выпятил грудь, сдерживая вздох.

– И что же? – осторожно спросила Наталья Васильевна.

– Как пишут в газетах, встреча прошла в обстановке откровенности и взаимопонимания, – Шахов, усмехнувшись, отвернулся, уперся ладонями в подоконник. – Ты ведь знаешь отца, он не из тех, кто меняет взгляды.

– Зря ты тогда уехал, – еле слышно сказала женщина. – Все могло быть по-другому. Помнишь, Алексей хотел поставить вопрос на парткоме, а ты…

– Какой вопрос, что еще за вопрос?! – возмущенно перебил Шахов. Резко развернулся, взмахнул, скривившись, рукой. – Нет никакого вопроса! Хватит вам, что Лешке твоему, что тебе теперь, тыкать меня мордой в одно и то же: почему, дескать, не боролся, почему не отстаивал? С кем бороться? С твоим отцом?.. Так ведь он, оказывается, сам был за северный вариант и практически доказывал его перспективность, да с такой яростью, что в крестные отцы этой вот шахты попал, – ткнул пальцем за спину. – Отстаивать? Что? Свое авторство? Кричать: я, я первый! Бр-р-р, какая глупость! – повел плечами, поежился. – Да и первым-то был, как ты знаешь, покойный Твердышев. Которого, кстати, с наградой обошли. Так что же собирался Лешка вынести на партком? Что я должен был там защищать? Свои претензии, амбиции, оскорбленное самолюбие, тщеславие? Что? – Перевел дыхание, попросил умоляюще: – Давай больше не будем об этом, а? Скажи лучше, где этот, как его… – наморщил лоб, вспоминая. – Макс?

Наталья Васильевна, ошеломленно смотревшая на него, пораженная только что отбушевавшей исповедью-отповедью, слегка сдвинула брови, соображая, о чем речь, а поняв, нахмурилась.

– Не знаю, – лицо ее на миг некрасиво и зло скривилось.

– Извини, – Андрей подошел к ней, по-дружески сжал слегка за плечи.

– Ничего, – Наташа несмело улыбнулась. Посмотрела в глаза. – Как ты? Женился?

– Нет, – Шахов отпустил ее плечи, отвернулся, склонился над столом, развернул к себе планшет геологического разреза по стволу шахты.

– Анна Твердышева с мужем уехали, – тихо сказала Наталья Васильевна.

– Я знаю, что она уехала, – помолчав, ответил негромко Андрей Михайлович. – Потому-то и согласился побывать в Катерининске, посмотреть шахту… – Смутился, постучал торопливо пальцем по планшету: – А все-таки есть северный участок, это главное. Главное, что север начал давать металл, а все прочее – ерунда. – Он очень старался, чтобы это прозвучало естественно, но голос все же дрогнул обиженно. Шахов откашлялся. – Что ж, Наталья Васильевна, если вам не трудно, ознакомьте с особенностями рудного поля.

– Вы их, Андрей Михайлович, знаете лучше меня, – Наталья Васильевна засмеялась. – Помнишь, как ты сдавал мне первую шахту? Теперь я тебе.

– Это еще вилами на воде писано, – Шахов с сомнением покачал головой. – Я пока своего согласия быть геологом Северной не дал.

– Дашь, куда ты денешься, – фыркнула женщина. – Геология тут сложная, кто, кроме тебя, в ней разберется? Ты начинал, тебе и продолжать.

РАССКАЗЫ

И день тот настал

– Ну, в таком разе меня, мальца, обряжают в дорогу. Так, мол, и так, обскажи все Корнилычу. И в кисет маненько песочку сыпанут. Непромытого, но чтоб золотишка пожирней было. Навроде мандата, для верности. – Степан Трофимович поддернул рукав фуфайки, помешал черпаком в казане.

На тайгу опустился вечер. Растворились в темноте дальние увалы, и ночь подступила к самому костру. Только Листвянка еще светилась рябью перекатов, да на западе угадывалось широкой бледной полосой небо, и на его фоне пологие горушки, ощетинившиеся сосняком, казались совсем черными. Мечется по ветру пламя костра, то прижмется к земле, то вдруг рванется вверх длинными языками. И ночь то навалится в шуршании и вздохах пихт, то отпрыгнет, и тогда из темноты выныривают лохматые ветки, лошадиные морды с фиолетовыми глазами.

– Ну а уж Корнилыч свое дело знает. Мобилизует лошадей – и айда в тайгу, – старик покрутил головой, сбил на затылок шапку с кожаным козырьком. – Оттель уж, ясно дело, с шиком. На передних тройках сами добытчики едут. С гармошкой, с бубенцами, пьяные вусмерть. Орут, базланят – знай, мол, наших! Фарто-о-овые! За ними на отдельных лошадях – лопаты, каелки, ковши – амуниция. Для куражу…

Деда слушали молча, не перебивая. Константин Ватагин, начальник поискового отряда, водил карандашом по карте – подсчитывал количество проб на Листвянке. Матвей Буранов, шурфовщик, улыбался тихо своим мыслям, крутил в черных лапищах кисет. Георгий Кольцов, худой, нескладный, выпрямился, замер, только очки поблескивают. Его жена Вера, техник-геолог, прижалась к плечу мужа, глядя в огонь.

– А уж на прииску – все как полагается, – Степан Трофимович пятерней вытер сразу нос, усы, клинышек бородки. Вздохнул. – Дым коромыслом. Винище рекой. Бабы голосят, это уж как водится, норовят свою долю для хозяйства урвать… Мужики, конечно, отвалят по пьянке где сотельную, а где колотушек. Это уж под какую руку подвернется.

– Дикость какая! – повела бровями Вера. Натянула поглубже на лоб белый беретик и, повозившись немного, положила поудобней голову на плечо мужу.

– Ага, дикость и есть, – охотно согласился Степан Трофимович. Зачерпнул из казана варево, попробовал, пожевал. – Рано ишшо!

Ватагин поставил на карте, в том месте, где сейчас их лагерь, маленький вопросительный знак. Здесь в Листвянку впадала тоненькая сонная речушка, которую Ватагин назвал Поганкой, за топкие, гнилые берега.

– Давай дальше бреши, корноухий, – попросил Буранов. Он дремотно помаргивал, лениво крутил «козью ножку».

Ватагин поморщился, посмотрел исподлобья на шурфовщика. Степан Трофимович годился Буранову не только в отцы – в деды. Правда, старик – у него от левого уха осталась лишь половинка, а ниже, по скуле, тянулся длинный белый шрам – не обижался, когда звали «корноухим». Не обижался, но расспросы про ухо, про шрам не любил. Замыкался и молчал.

– А чего дальше? Обыкновенно, – Степан Трофимович покрошил над казанком какие-то травки. – Прогужуются мужики недельки две, покеда в кармане шевелится, и в один распрекрасный день очухаются. Рожи – во! – он развел руками. – Как подушки…

Ватагин опустил голову, провел кончиком карандаша по извивам Поганки – километров тридцать будет, пожалуй. С сомнением посмотрел на синенькую рябь черточек – болото!

– Взглянут мужички друг на дружку, – старик зачерпнул похлебку, – опохмелятся напоследки и опять в глухомань, за новым фартом. – Он, вытянув губы, попробовал из половника. – Кажись, в самый раз. Готовь струмент, артель!

У костра зашевелились, потянулись за ложками. Степан Трофимович налил в чашку, осторожненько подал ее Ватагину.

– Отведай, Костянтин. Поглянется ли? Я туда, – он ткнул пальцем в сторону казана, – маненько сахарку подсыпал да кислицы положил, дык каково?

Ватагин попробовал, закатил глаза, поднял большой палец.

– Эт верно, – довольно засмеялся старик, – эт ты правду сказал.

– Дураки они, твои старатели, – решил вдруг Буранов. Он шумно хлебал, шевелил бровями. – Такое богачество найти и все профуфыкать.

– Дураки. Эт точно, – опять охотно согласился Степан Трофимович. Он накрошил в чашку сухарей, вытер холстинкой ложку, перекрестился. – Тока я так полагаю: не в их дело. Тут корень в самом золоте. Паскудный металл. Ни одному хорошему человеку пользы не сделал. Сколь народу по кабакам да по острогам распорядил. А сколь на тот свет отправил! – он зажмурился, помотал головой. – Одна пагуба… Вот взять, к примеру, Гошку, – Степан Трофимович ткнул ложкой в сторону Георгия. Тот замер с открытым ртом. И Вера насторожилась. – Хороший парень Гошка? Не сумлевайтесь. Замечательный. – Супруги Кольцовы облегченно выдохнули и наклонились над общей чашкой. – А ить тоже, – старик погрозил им пальцем, – как гнездышко-то Гошка нашел – сбесился от радости. Чуть в штаны не навалил, не к столу будь сказано. – Старик деловито и сосредоточенно принялся есть.

Буранов откинулся, разинул огромный рот и захохотал. Ватагин наклонился над миской, чтобы не увидели его улыбку.

Почти в самом начале сезона Георгий получил хорошую пробу на Листвянке, чуть пониже нынешнего лагеря. Увидев золото, взревел на всю тайгу и примчался к Ватагину. Совал всем под нос лоток, на дне которого солнечно поблескивало желтеньким…

– Вы бы хоть выражения-то подбирали! – возмутилась Вера и бросила ложку.

– Извиняйте, к слову пришлось, – Степан Трофимович приподнял за козырек шапку.

Георгий мотнул головой, пригнулся, словно хотел боднуть старика. В стеклах его очков плясали маленькие отражения костра, и казалось, что это Гошины глаза распалились гневом.

– Разве я за себя обрадовался? – выкрикнул он. – Что я, себе его нашел?! Золото – это валюта. Это станки из-за границы, оборудование! Не видал я вашего золота?!

– Видал, – подтвердил Степан Трофимович, – у начальника на зубе, – он мотнул головой в сторону Ватагина. – А нашел бы поболее понюшки, так и про станки забыл бы. Живо половину прикарманил бы…

– Да вы думаете, что говорите?! – Георгий вскочил, сшиб ногой чашку. Жена повисла у него на руке. – Я вас за такие слова в суд! А не в суд, так…

– Гоша! Гоша! Успокойся! – Вера вцепилась в мужа. Зыркнула зло на старика и тут же любовно, умоляюще заглянула в глаза Георгию. – Он же старый! Типичный пережиток!

– Отпусти! – кричал Георгий. – Отпусти!

– Прекратите! – рявкнул Ватагин. – Сядьте, Георгий Николаевич. А вы, Степан, Трофимович, думайте, когда говорите, – и покачал головой.

Старик махнул рукой, втянул голову в плечи, совсем запрятался в фуфайку, только нос да пегая бороденка торчали из-под козырька.

– Пережиток, – проворчал он. – Хе-хе. Свое я пожил, верно. И всяких видел, знаю, чего говорю… Пережиток. А вы – недожитки.

Гоша нехотя сел, повернулся спиной к Степану Трофимовичу. Вера гладила мужа по лицу, косилась, поджав губы, на старика.

– Не злись, Гоша, – Буранов икнул, достал из-за уха самокрутку, – дед по себе людей меряет. Сам утаил россыпушку, дрожит над ней и думает: все такие.

Степан Трофимович откинул назад голову, чтобы видеть лицо шурфовщика, поглядел на него обиженным взглядом.

– И-их, Матюшка, – протянул он, – и не надоело тебе бабьи побрехушки разносить?

Про эту россыпь Степана Трофимовича ходили по прииску легенды. Говорили, что еще лет двадцать назад старик нашел ее на каком-то ручье, но где тот ручей и что за россыпь – никто не знал. Сам же Степан Трофимович, когда слышал эти разговоры о россыпи, или зверел, или, посмеиваясь, божился, что вранье это, но приисковые ему не верили: нет дыма без огня.

– Какие побрехушки, – Буранов достал из костра уголек, подбросил его на ладони. – Жмот ты, корноухий. Ни себе ни людям.

– Это ты-то люди? – Степан Трофимович облизал ложку. – Да будь она всамделе, россыпушка-то, ни в жисть бы не объявился. Для твоей же пользы. Сейчас ты как-никак человек, а дорвешься до золота – пропал.

– Ты меня не отпевай, – Буранов прикурил от уголька, швырнул его в огонь. – Я не крохобор, сумел бы распорядиться.

– Я, что ль, крохобор? – поразился старик. – Да у меня, окромя шапки, всего богачества – только конский назем.

И верно, жил Степан Трофимович бедно.

Пока не призвали на действительную службу его приемыша Ванятку – сына давным-давно сгинувшего в тайге Ивана Семибратова, – старик делал все, чтобы в доме был достаток. А ушел Ванятка в армию, Степан Трофимович на свою избенку махнул рукой и даже жить перебрался на конный двор.

– Тише, тише, товарищи, – Ватагин постучал по чашке. – Спасибо, Степан Трофимович, суп был мировой. – Он опять разостлал на колене карту. – Завтра снимаемся. Пойдем в верховья этой речушки, – кивнул в сторону Поганки.

В наступившей тишине слышно было, как потрескивает костер, хрумкают травой лошади да бормочет в ночи Листвянка.

– Та-ак! – Степан Трофимович выпятил вперед челюсть, поскреб бороденку. – Вот так ягода-малина! И что же за причина, какие такие соображения?

– Объясняю, – Ватагин внимательно оглядел всех. – Вверх от нашего лагеря мы разведали. Пусто. Внизу же по Листвянке прошлогодняя партия Тихомирова имела хорошие пробы, да и у нас Георгий Николаевич получил однажды приличный результат. Вывод? Надо проверить притоки. Начнем с этого. Геология и рельеф обнадеживающие. Вопросы?

Георгий задрал голову и, сморщив нос, вгляделся в небо.

– Под снег бы не попасть…

В вышине кружились, метались по ветру первые снежинки.

– Нам до ноября полагается быть в поле, – Ватагин сложил карту, – так что это не возражение.

– А что мы за оставшиеся дни сделаем? – возмутилась Вера. – Я как геолог говорю. Наковыряем только. Лучше на тот год прийти и обстоятельно разведать…

– Площадь закрывают в этом году, – оборвал Ватагин. – На тот год искать здесь не будут. Надо взять пробы, и молите бога, чтобы повезло, – он улыбнулся, – тогда, может, разрешат зимой пройти шурфы. Ты как, Буранов?

– А мне что? – шурфовщик сплюнул в костер. – Были бы харчи.

Степан Трофимович быстро глянул на него, засунул руки поглубже в рукава, точно в муфту.

– Болотина тама, – он смотрел в огонь, шевелил губами, – топь страшенная. Ты, Костянтин, не был, а я был.

– Вот и поведете, – Ватагин спрятал карту в полевую сумку, щелкнул застежкой. – Вы не только поваром и коннорабочим нанимались, но и проводником.

Старик помолчал, посопел.

– Мне что, я поведу. – Снял с головы шапку, вытер лоб задумался и вдруг выкрикнул так громко, что даже Буранов вздрогнул: – Пойдем! Пойде-ем! Я поведу. Я куда хошь поведу, хучь к черту в пасть. Тьфу, тьфу, – Степан Трофимович перекрестился, испуганно оглянулся, – во брякнул, к ночи нечистого помянул. – Повернулся к начальнику, ткнул в его сторону, чуть не в лицо, шапкой. – Поведу! Но помни, Костянтин, я ни за что не отвечаю! Ты в ответе!

– Да что с вами? – растерялся Ватагин. Отвел руку Степана Трофимовича. – Вы ведь сами советовали здесь поискать. И не раз…

Старик неожиданно успокоился.

– Ищите, ищите, – буркнул он. Встал, кряхтя, потер поясницу, взял ведро. – А по мне, хоть бы этого золота вовек не найти. – И поплелся, шаркая, к реке. Слышно было, как он ворчит там, побрякивая ведром о камни.

Буранов потянулся, снял с рогульки чайник и замер, удивленно всматриваясь в темноту. От речки, размахивая пустым ведром, бежал, спотыкаясь, Степан Трофимович.

– Ах ты, беда! Накликал лукавого! – Старик тяжело дышал. – Идет ктой-то. По речке слышно, как покрикиват.

– А идет, так пущай идет. Как раз к чаю. – Буранов разлил чай, лег к костру. – Садись, не мельтеши. – Он с треском разгрыз кусок сахара, дунул в кружку.

Степан Трофимович посмотрел на него, тихонько присел рядом. Обхватил ладонями кружку, но пить не стал – крутил головой, прислушивался к ночи.

Уже слышно было, как кто-то шел по тропе вдоль реки, шуршал ветками, и вскоре из темноты показался невысокий кривоногий старик, а за ним два оленя: один верховой, другой с поклажей.

– У-у, нехристь! – плюнул Степан Трофимович. – Напужал как! – И тут же заулыбался, подмигнул Буранову. Крикнул бодро: – Здорово, Василий!

– Здрасита! – Василий поклонился с таким видом, словно только вчера был здесь. Разгрузил оленя, шлепнул его по спине: – Ходи, ходи, кушай!

Подошел к костру, присел на корточки.

Этого старого охотника-эвенка знали на прииске. Где он жил и откуда приходил – не интересовались. Появлялся Василий обычно неожиданно, дня два-три пил, пел песни, покупал в магазине всякие пустяковины, раздаривал их приисковым мальцам, угощал каждого встречного, лез целоваться… Потом так же неожиданно исчезал на несколько месяцев.

– Что нового, Василий? – Степан Трофимович подал охотнику кружку с чаем. – Что-то уж больно ты сурьезный.

Василий не мигая смотрел в огонь, и широкое плоское лицо его было неподвижным.

– Какие у него новости… – Буранов широко и звучно зевнул. – Он людей небось год уже не видел. Точно, Василий?

– Худо, худо, – старый эвенк сморщился, словно ему стало больно, и щелочки глаз под припухшими веками совсем исчезли, – эта война шибко худо. Николка, сын, ушел. Патрон нет, порох нет, дробь нет. Ерошка, Николкин сын, совсем один остался. Худо, вовсе худо.

У костра замерли. Даже пропустили мимо ушей, что у Василия оказался какой-то сын Николка и внук Брошка.

– Какая война? – повернул к охотнику побелевшее лицо Ватагин. – О чем ты, Василий?

Буранов осторожно поставил кружку на землю, натянуто улыбнулся:

– Он, поди, финскую вспомнил. Я ж говорю, год людей не видел.

– Слышь, Василий, – Ватагин осторожно тронул старого эвенка за плечо. – С кем война-то? Финны? Японцы?

– Не-е, другой. – Василий опять крепко зажмурился, лицо его опять собралось в складки, и из-под века мокро блеснуло. – Большой война! – Поднял руки над головой, развел их, очертив круг. – Шибко большой.

– Немцы, – тихо сказал Ватагин.

– Немеса, немеса, – закивал Василий, – она, немеса!

Все, еще не веря, посмотрели на Ватагина, потом опять на Василия. Что за война? Откуда? Следили за лицами друг друга, ждали, что вот-вот кто-нибудь засмеется, крикнет – ловко, мол, вас разыграли… Но никто не смеялся. Никто не крикнул. И все поняли – война!

– Как же так? – Георгий снял очки, торопливо протер их пальцами. – У нас ведь с ними пакт.

– Пакт не пакт, а вот… – Буранов привстал. – Мы тут сидим, а там уж, наверное, запасных призывают. Давно идет? – хмуро спросил он.

Василий пошевелил губами, посчитал. Раскрыл ладонь, прижал два пальца и протянул руку Буранову.

– Больше три месяса. Однако, июнь начало… Немеса коло Москва стоит.

– Чего? – Буранов замер, и лицо его вытянулось.

– Сколько? – придвинулся к Василию Ватагин. – Где немец стоит? – Взял старика за грудь, рванул к себе. – Три месяца?! Да мы за три месяца в Берлине уже бы тридцать три кучи наворочали!.. «Коло Москва», – передразнил он и вдруг заорал так, что на шее вздулись жилы: – Я тебе покажу «коло Москва»! – Тряхнул старика, уставившись на него бешеными, выкатившимися глазами. Потом отшвырнул. – Провокатор!