Текст книги "Суета сует"

Автор книги: Эрнст Бутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Сокольский, сдерживая зевоту, дрогнул ноздрями. Улыбнулся виновато:

– Простите. Устал, работы много… Для начала, чтобы обосновать ваши прогнозы, я возьму все рациональное из вашего диплома.

Подошел неслышно официант, поставил тарелки с супами, посмотрел удивленно сначала на красного, с выпученными глазами Шахова, потом на сонного Сокольского.

– Ваших предположений мне хватит, чтобы начать выбивать деньги, добиваться пересмотра плана буровых работ и прочее, и прочее, – протирая ложку, пояснил нехотя Василий Ефимович. – Вот вы очень кстати упомянули Жюля Верна, потому что сами словно герой его романов. Время гениальных кустарей-одиночек, таких, как вы, прошло. Сейчас необходим массированный налет на идею. Натиск десятков умов, подкрепленный новейшими техническими, научными и прочими средствами… Месяца через два мы начнем работы на севере. Пробурим пять-шесть скважин, мобилизуем все силы и средства, привлечем геофизиков, еще раз организуем разведку, только не вашим детсадовским способом, заставим работать все и всяческие НИИ! – он энергично ткнул кулаком воздух. – И вот когда вся наука, техника и люди будут работать на ваш проект и подтвердят его разумность, тогда… тогда вы без защиты получите кандидата наук, а я – инфаркт. – Сокольский замолчал, словно выдохся. Обмяк. – Вам слава, лавры, мне седины и испорченные нервы… Не улыбайтесь. Открыть – этого мало. Важно реализовать. – Посмотрел в окно задумчиво и печально. – Вы даже не представляете, как трудно остановить и повернуть вспять старую колесницу, которая мирно катится по наезженной колее. Не желаю вам того, что предстоит испытать мне…

– Что вы предлагаете? – угрюмо спросил Шахов.

– Я? – Сокольский удивился, и брови его поползли вверх. – Я ничего не предлагаю. Я объясняю ситуацию, – он опять стал деловит. – Если хотите, продолжайте работать над севером. Могу вас перевести в промразведку, там сейчас создается группа. А я буду мотаться от Урала до Москвы и таранить стены. Я пробью север, будьте уверены. Машина тронулась, ее не остановить. – Василий Ефимович потерял, казалось, всякий интерес и к Шахову, и к разговору. Нагнулся, принялся быстро, с жадностью есть. – Хотите быть с нами – ваше дело, не хотите – как хотите. Прекрасно обойдемся и без вас, на результатах это не отразится.

Шахов, пораженный такой откровенностью, растерянно, с глуповатой улыбкой глядел на главного геолога.

– Вот это поворот! – восхищенно протянул он. – Сначала меня растоптали, а потом останки использовали как удобрение для своих замыслов.

– Эк вас на литературу потянуло, – Василий Ефимович поморщился. Посмотрел с издевкой. – Есть у вас страсть к патетике, есть, Андрей Михайлович! Я целый час объясняю ситуацию, а вы ничего не поняли.

– Вы целый час занимались демагогией, маскировали простую, как дважды два, истину: вы провалили мой дипломный проект, чтобы самому стать автором северного варианта. – Андрей уперся руками в стол, резко оттолкнулся, встал. Подозвал официанта, расплатился.

– А второе? – удивился официант.

– Отдайте этому, – Андрей через плечо ткнул большим пальцем в сторону главного геолога. – Он все готов заглотить. И заглотит.

Сокольский медленно поднял голову. Положил в тарелку баранью косточку, которую грыз, так осторожно, точно она была хрустальная. Лицо Василия Ефимовича побелело, губы задрожали, и главный геолог так крепко сжал их, что они превратились в узенькую белую полоску.

– Мальчишка, – презрительно выдавил он. – Несостоявшийся вундеркинд.

Но Шахов уже не слышал его. Он, обычно сутуловатый, торопливо шел к двери, расправив плечи, и девочки-продавщицы провожали его исподтишка взглядами – таким гордым, уверенным в себе казался он им.

Взбешенный Андрей стремительно шел по улице, не замечая прохожих, а перед глазами все время стояло лицо главного геолога, то насмешливое, то равнодушное, то откровенно скучающее, но ни разу – искренне доброе или сочувствующее. Вид Сокольского даже заслонил, оттеснил на время картину, которая весь день преследовала Андрея, заставляя то краснеть от унижения, то сжимала от стыда и обиды сердце – картину защиты диплома. Но сейчас каким-то непостижимым образом воспоминание о защите вновь всплыло в памяти, соединившись с образом главного геолога, и голос Муханова, внешне бесстрастный, зачитывающий решение комиссии, оказался принадлежащим теперь Василию Ефимовичу, и виновато-стыдливые глаза руководителя вдруг стали наглыми и бесцеремонными и оказались тоже принадлежащими главному геологу, который очутился, неизвестно каким образом, на месте Олега Евгеньевича; и равнодушный, толстый председатель ГЭКа профессор Парсунов – тоже уже и не Парсунов вовсе, а Сокольский, и вся комиссия – сплошные Сокольские…

Шахов вздрогнул, взмотнул головой. «Чертовщина какая-то, – раздражаясь на себя, подумал он. – Так и чокнуться можно». Огляделся – улица Мира. Как и зачем попал сюда? «Ах да, Твердышев!» Поднялся по знакомой лестнице с облупившейся, салатного цвета, краской стен, с прилипшими к потолкам площадок обгорелыми спичками, вокруг которых жирно чернели пятна копоти, – шпана резвилась; позвонил три раза в дверь Дмитрия Ивановича. Тишина. Позвонил еще раз, настойчивей и продолжительней. Никто не подходил. Стал нажимать на кнопку беспорядочно, со злорадством прислушиваясь, как за дверью истерично захлебывается звонок. Наконец зашаркали чьи-то шаги, и знакомый по первому визиту астматический женский голос спросил: «Кого надо?» – «Твердышева!» – «Нет их никого. Ни ее самой, ни ейного сожителя». – «А когда вернутся?» – «Я их не караулю. Шляются тут всякие. Повадились…» И шаги, затихая, зашелестели куда-то в глубь квартиры. Шахов постоял, подумал. Хотел написать Дмитрию Ивановичу записку, но не смог придумать текст – короткий и недвусмысленный. Вышел из подъезда. Поймал такси. Приехал в институт. Забрал в деканате документы, которые ему уже приготовила молоденькая методистка с виноватым и растерянным лицом, и, обмирая от стыда и страха, что могут встретиться парни из научного общества, к которым так и не зашел, выскочил рысцой на улицу. Приехал в общежитие, сдал кастелянше белье, чайник, репродуктор. Собрал вещи. Не присаживаясь к столу, начал было писать записку Павлу – не сердись, дескать, что не дождался тебя, а уехал не попрощавшись: не до того – но закончить не успел. Дверь распахнулась, и Павел сам, собственной персоной, ворвался в комнату, сияющий, ликующий. Увидел Андрея, сник, придал лицу скорбное выражение. Шахов поморщился, скомкал записку.

– Привет, Андрей! – Павел не знал, как держаться. – Уезжаешь?

– Виделись уже: чего здороваться? – Шахов сунул бумагу в карман. – Сколько получил? Пять баллов?

– Да вот… – глаза Павла радостно заблестели, но он пригасил их и опять притворился опечаленным. – Не знаю, как и проскочил. Мой диплом по сравнению с твоим…

– Ладно, не прибедняйся. Поздравляю, – Андрей сунул ему, не глядя, руку. Присел на кровать. – Посидим, помолчим на дорогу.

Павел послушно пристроился рядом с ним, положил на колени руки.

– Слышь, Андрей, – просительно начал он, моргая округлившимися глазами. – Пойдем в двести шестую. Все наши там. Тебя только ждем.

– Не пойду! – Шахов стремительно встал. Показал на чемодан: – Помоги вынести, а то сейчас побежишь на помощь звать, чтобы не отпускали.

– Зря ты уезжаешь, – заныл Павел и переступил с ноги на ногу. – Пойдем, отметим. Некрасиво получается. Паши без тебя-то начинать не хотят.

– Сказал, не пойду, и не приставай! – Андрей скрипнул зубами. – Что я там, как паршивая овца, всем настроение портить буду. Хватит об этом.

– Кому портить? – возмутился Павел. – Что мы, не понимаем разве?

– Вот именно, – понимаете, – Андрей развернулся к нему. – Начнутся сочувствия, соболезнования. Не хочу, – взял портфель, тубус. – Не хватало еще, чтобы я вам праздник в поминки превратил, – пнул дверь, вышел.

Павел, скособочившись, засеменил за ним, волоча чемодан.

Около трамвайной остановки Павел еще раз попробовал убедить друга, просительно заглядывая ему в глаза:

– Нехорошо так, Андрей, не по-товарищески.

– Чего не по-товарищески?! – взорвался тот. – Ну зачем я буду людям радость отравлять, зачем? Они-то с какой стати должны себя скованно чувствовать? – Пожал другу руку. – Еще раз поздравляю. Мой подошел.

Втолкнул чемодан в трамвай. Вскочил на подножку, скрылся.

– Ты адрес-то не забыл? – всполошился Павел.

– Записал, записал, – подал голос из вагона Андрей.

– Если что, если тебя там клевать начнут, – Павел умоляюще заглядывал в дверь, – дуй ко мне! Нам люди во как нужны! – провел ладонью над макушкой. – Место участкового геолога я тебе гарантирую.

– Спасибо, Паша, – Андрей помаячил ладонью. – Если прижмет, приеду.

Дверь мягко сомкнулась створками. Трамвай дернулся, стал набирать скорость. Через заднее стекло Шахов увидел, как Павел смотрел из-под ладони вслед вагону, потом повернулся и не спеша побрел к общежитию. Но вскоре он стал убыстрять шаг, потом побежал трусцой и, не в силах, видимо, совладать с радостью, подпрыгнул вдруг, словно волейболист, сбив рукой обвисшие от жары листья придорожного тополя…

В Катерининск Шахов приехал в сумерках. Чертыхаясь, перебрасывая из руки в руку чемодан, он медленно шел от автобусной остановки и больше всего боялся встретить кого-нибудь из знакомых – представил себя со стороны и сам себе был противен, убежденный, что вид у него побитый, жалкий. Перед дверьми общежития перевел дух, приготовил уверенную, снисходительную улыбку. Вахтера, слава богу, не было, как всегда, на месте – значит, одним разговором меньше. Андрей перегнулся через стол, посмотрел в ящике – нет ли ключа от комнаты. И тут зазвонил телефон.

– Да, – Андрей машинально снял трубку.

– Простите, это общежитие? – неуверенно спросил женский голос.

– Общежитие, общежитие, – Андрей расшвыривал пальцем ключи, ища свой.

– Позовите, пожалуйста, Максима из семнадцатой комнаты.

– Из какой? – удивился Андрей. Захлопнул ящик стола.

– Из семнадцатой, – испуганно повторили в трубке. – Вам не трудно?

– Хорошо, – Шахов краем глаза изучал красочное, броско написанное объявление: «Сегодня в клубе – вечер отдыха!» – Ждите!

Положил трубку на стол, подхватил багаж и торопливо, на цыпочках, подошел к своей комнате. Набрал полную грудь воздуха, выдохнул.

– Здорово, гвардия! – распахнув дверь, бодро гаркнул с порога.

Алексей Самарин, нарядный, в праздничном коричневом костюме, повернулся от стола. Обрадовался. Кинулся к Андрею, обнял его.

– Здравствуй, здравствуй… Приехал? Наконец-то!

Максим повязывал перед зеркалом галстук. Тоже повернулся, кивнул:

– С приездом, – и неуверенно улыбнулся: может, Шахов и не помнит его.

– Тебя там к телефону какой-то игривый женский голосок приглашает, – сказал ему Андрей. Отлепил от себя Алексея. Бросил на кровать портфель.

– Спасибо, – Максим обрадовался вьюном скользнул в дверь.

– Ну, что нового? – Шахов устало опустился на свою постель, покачался. Оглядел комнату. – Вижу, свой портрет повесил, – усмехнулся, показал взглядом на портрет Бетховена над кроватью напротив. – Куда собрались?

– В клуб, на вечер отдыха. Я доклад делаю: «Прекрасное в жизни и прекрасное в искусстве». – Алексей изучающе глядел на портрет Бетховена. – И вправду похож! – поразился он.

– Читал в вестибюле про твой доклад, – Андрей подтащил чемодан. – Я тебе кое-что привез, эстетик, – откинул крышку, вынул «Импрессионизм», «Постимпрессионизм». – На. Изучай ИЗО, постигай музыку, потом нас, темных, просветишь, – протянул книги. – Здесь еще полчемодана. Да пластинок с центнер. Все руки оттянуло твое искусство.

Алексей взвесил на руке оба тома, поглядел на них с уважением.

– Вот это кирпичи!

– За эти кирпичи государство валюту платит, – назидательно пояснил Андрей и притворно рассердился: – Я весь город облазил, пока нашел. Кирпичи!.. Отберу вот, сам читать буду, а тебе – шиш!

Алексей бережно положил одну книгу на стол, а другую раскрыл.

Вошел довольный Максим, спросил мимоходом Шахова:

– Пойдешь с нами?

– Нет, буду отсыпаться. – Андрей достал из портфеля сверток. – Тебе.

Максим с вежливым и скептическим лицом сорвал бумагу, извлек полиэтиленовый пакетик с дымчатыми очками в золоченой оправе. Ахнул:

– Старик, вот спасибо!.. Ну уважил! Где же ты такие достал?!

– Где достал, там больше нету, – ворчливо буркнул Андрей. Он был доволен, что подарок понравился, но сделал вид, будто ему это безразлично. Развалился на кровати, подсунул под затылок ладони. – Идите, развлекайтесь. А я посплю. И не громыхайте, когда вернетесь.

– Пошли? – спросил Алексея Максим. Он, надев очки, разглядывал себя в зеркале, склонив голову к плечу. – Натали звонила, что заждалась.

– Какая это Натали? – сонно поинтересовался Андрей. – Я знаю ее?

– Сокольская, – буднично пояснил Максим, проверяя карманы: все ли взял? – Передать ей привет от тебя?

Шахов широко открыл глаза. Посмотрел на него раздумчиво.

– Да, а как твой диплом? – вспомнил наконец Алексей, взявшись уже за ручку двери. – О главном-то и забыл спросить.

– Порядок, – Андрей наблюдал за невозмутимым Максимом. – С дипломом у меня полный порядок.

– Поздравляю, – Алексей от двери помахал рукой. И Максим, улыбнувшись, сцепил перед лицом ладони, потряс ими, салютуя:

– Поздравляю!

Дверь захлопнулась. Шахов медленно перевел взгляд на потолок, задумчиво прищурился, полежал так недолго и медленно закрыл глаза.

10

На следующее утро Шахов проснулся поздно. Приподнял от подушки голову – в комнате никого, Алексей и Максим уже ушли.

Вчера Андрей долго не мог уснуть, ворочался в постели и снова и снова смотрел знакомый немой фильм: вставала, вызывающая жаркую волну стыда, картина защиты диплома, всплывало лицо главного геолога, опять и опять заново проигрывал Андрей в воображении разговор с Сокольским. Только в этот раз Андрей отвечал Василию Ефимовичу спокойно и насмешливо, а главный геолог выглядел растерянным, виноватым. «Зря я ему нахамил, зря, – вздыхал Шахов, как только доходил в воспоминаниях до последней фразы, сказанной официанту. – Глупо это. И по-свински… Надо извиниться». Он крепко жмурился, пытался считать, чтобы уснуть, чтобы отогнать видения, но они назойливо проплывали перед глазами, только среди лиц членов комиссии, рядом с руководителем диплома и Сокольским все назойливей появлялась самоуверенная, красивая рожа Максима, вызывая необоримую злость.

Когда пришел Алексей и осторожно, стараясь не шуметь, разделся, Андрей притворился спящим и даже немного попостанывал, будто во сне. Алексей потоптался около его кровати, ткнул несмело в плечо, но будить не решился.

Максим пришел поздно. Бесшумно разделся, скрипнул раз-другой пружинами, устраиваясь поудобней, и почти сразу же засвистел носом, задышал ровно и глубоко. Андрей с раздражением слушал его безмятежное похрапывание, и ему очень хотелось запустить в сторону этого сладкого посапывания башмаком, но вдруг, словно упал тяжелый черный занавес, почувствовал такую непреодолимую усталость, такое полнейшее ко всему безразличие, что только успел подивиться этому и – уснул…

Он торопливо вскочил, заправил постель, быстренько умылся, собрался и выскочил из общежития, чтобы его не застали в комнате.

К дому Твердышевых Шахов подходил внешне спокойный и веселый. Открыл калитку, приласкал овчарку, прошел по дорожке, с удивлением и тревогой посматривая на пустую скамейку под яблоней. Вбежал по ступенькам крыльца, открыл дверь в квартиру и замер на пороге.

Бодрый Иван Дмитриевич склонился над столом, заваленным бумагами. Мурлыкал что-то, постукивал себя, размышляя, логарифмической линейкой по носу. Андрей с удивлением разглядывал старика, который, казалось, помолодел, выпрямился, посвежел – даже легкий румянец появился на серых щеках. И движения у Твердышева стали уверенней, смелей.

– Можно? – Шахов постучал в распахнутую створку двери.

Иван Дмитриевич удивленно поднял голову. Обрадовался, заулыбался.

– Наконец-то! – бросил линейку на стол, протянул ладони к Шахову.

– Что это у вас за веселый бедлам? – кивнул на бумаги Андрей.

– Это? – Иван Дмитриевич, пожимая гостю руку, посмотрел влюбленно на стол. – Не поверишь. Мне дали работу. В промразведке. Каково, а?

– Ого! Рад за вас. Очень рад. – Андрей подошел к столу, тронул осторожно бумаги. – И что все это значит? – Сел верхом на стул, уперся локтями в спинку, весело глядя на старика.

– Это значит, – Твердышев, радостно потирая руки, запетлял по комнате, – это значит, что наши деятели заинтересовались наконец-то северным участком. Заинтересовались вплотную, в практическом аспекте.

– Любопытно, – Андрей насторожился. – И как же это выглядит?

– Ты не представляешь, что творится! – Иван Дмитриевич поеживался от удовольствия, потирал руки. – Весь рудник вверх тормашками. Уже бурят две с поверхности около Марковской горки. Начали подземные на север. Намечена глубокая… Я вот как раз расчеты делаю.

– Та-а-ак, – Андрей помрачнел. – Значит, бурят вовсю?

– Вовсю, – восхищенно подтвердил Твердышев. Обхватил длинными руками острые свои плечи. Прищурился. – Сели за подсчет запасов. Создали новую группу в промразведке. Полностью укомплектовали штаты. Всю буровую технику бросили на север, – радостно перечислял он. – Оказывается, не так уж это и сложно. Стоило только захотеть… А все Сокольский. Раскрутил машину – это его выражение, – теперь не остановишь. Сам не спит и нам не дает. Сейчас в городе, в тресте пробивает…

– Я видел его, – неприязненно перебил Андрей. – Сразу после защиты.

Старик дернулся, точно споткнулся на бегу, глянул виновато.

– Прости. – Подбежал бочком к гостю, поморгал. – Как диплом?

– Завалил, – Андрей пристукнул кулаками по спинке стула, качнулся.

– Как же так? – Иван Дмитриевич плаксиво сморщился. – Как же это получилось?.. А я расхвастался, раскудахтался, – он погладил Андрея по плечу сухонькими скрюченными пальцами, точно царапнул. – Вот нелепость-то! И именно сейчас, когда твой дипломный проект проверяется на практике. Абсурд! Нонсенс!.. И ничего поправить нельзя?

– Почему? – Андрей встал, склонился над столом. – Через год получу. Да вы не переживайте, Иван Дмитриевич, – постарался улыбнуться как можно бодрей, перехватив страдальческий взгляд Твердышева. – Ничего страшного, защищусь. Идея-то верная, – развернул к себе план, принялся сосредоточенно изучать его, чтобы спрятать от старика глаза. – Главное – дело началось, а диплом не уйдет.

– Да-да, главное – дело, – Иван Дмитриевич неуверенно похлопал его по спине. – Год ведь не тридцать лет, можно и подождать, а?.. И потом, что такое диплом? Так, бумага… Главное, чтобы вот тут было. А тут у тебя богато, – ласково постучал согнутым пальцем по лбу Андрея. Тот, уклоняясь, дернул головой. – Дадут тебе диплом, да еще с отличием!

Шахов прикусил губы. Он рассматривал план северного участка. Свой план. Только теперь вычерченный рудничной копировщицей и со штампиком: «ГРО Катерининского рудника». Спросил, не поднимая головы.

– Значит, мы с вами подали идею, а они ее разрабатывают?

– Разрабатывают, – Твердышев не услышал в голосе Андрея обиды. – И еще как! Это будет солидный труд, не чета нашей кустарщине. – Взглянул в лицо Шахова, потускнел. – Ах, вот ты о чем! – Взял карандаш, начал не спеша затачивать его скальпелем. – Что ж, Андрей, возможно, получится и так, что наши имена окажутся десятыми в списке, – рука его дрогнула, тонкий, как шило, графитный стерженек сломался. Иван Дмитриевич бросил и нож, и карандаш на бумаги. – Но ведь ты сам говоришь: главное – наша идея победила; главное – север начали разведывать. А там… мы с тобой или кто другой будет сидеть в президиуме, так ли это важно? Может, и нас не забудут? – старик приглушил вздох.

– А где Анна? – Андрей решил переменить тему.

– Они поехали за Антошкой, – оживился Иван Дмитриевич и вдруг хлопнул себя по лбу: – Вот склеротик! Ты ведь еще не знаешь… – засмеялся приглушенно, точно голубь заворковал. – К нам Дмитрий приехал!

– Как приехал? – Андрей рывком повернулся к нему. – Когда?

– Вчера утром, – Иван Дмитриевич смотрел лукаво, улыбался хитренько. – Совсем вернулся… И знаешь, новый какой-то. Тихий, задумчивый.

– Поздравляю, – Андрей стиснул зубы. В глаза смотреть не решался. – Можно я их подожду? Хочется на Антошку взглянуть. Давно не видел.

– О чем ты говоришь? Ради бога! – Иван Дмитриевич сиял. – А пока посмотри, пожалуйста, где я наметил бурить глубокую. Одобришь ли? – расшвырял бумаги, вытащил разрез, положил поверх геологического плана.

Шахов сделал заинтересованное лицо, но что показывал Твердышев – не видел, о чем тот говорил – не слышал. Уловил конец фразы: «…логично?» – и, чтобы сказать что-нибудь, резко возразил:

– Не вижу смысла! – Спешно пробежал взглядом по разрезу, плану. Нашел пунктир проектируемой скважины, сориентировался и еще решительней отрезал: – Никакой логики! Здесь у нас есть данные установки «Импульс». Надо бурить на непроверенных участках… чтобы было… больше данных.

– Нет, нет, – оживился Иван Дмитриевич. – Я специально выбрал так, чтобы скважиной можно было проверить результаты вашей разведки. Если они подтвердятся здесь, значит, справедливы и по всему полю. Одним ударом всех зайцев убиваем. Неплохо, а? – он хихикнул.

– Надо подумать, – для виду упрямился Андрей, которому сейчас было все равно, где проходить глубокую скважину и проходить ли ее вообще.

– Подумай, подумай, – ласково погладил его по руке Твердышев и отошел к окну. Постоял там, мурлыча что-то бодренькое под нос, и вдруг, охнув, радостно выкрикнул: – Батюшки, приехали уже!

Андрей выпрямился, подошел к старику, тяжело задышал в затылок.

По дорожке шли Анна и Дмитрий Твердышевы. Между ними, схватившись за руки отца и матери, бежал, дурачась и подпрыгивая, Антошка. Солнечный свет то падал сквозь листву на лицо женщины, пятнал его, то исчезал, и от этого казалось оно то улыбающимся, то мрачным. Дмитрий, в отутюженном светлом костюме, неторопливый, выглядел представительно и даже франтовато. За ним, поджав уши, вытянув шею, шла настороженно овчарка. Изредка, словно принюхиваясь, она дотрагивалась до брюк Дмитрия носом и беззвучно скалила зубы.

– Я их на улице встречу, – глядя в напряженную шею старика, сказал Андрей и быстро вышел.

Антошка, увидев его, оставил родителей, кинулся навстречу.

– Дядя Андрей, – закричал он звонко. – А у меня папа приехал!

Андрей сбежал с крыльца, подхватил мальчика, подбросил на руках.

– Папа совсем приехал, – взвизгнув, восторженно доложил Антошка. – Он рисует хорошо. А когда в школу пойду, учить меня будет.

– Вот видишь, как все отлично складывается, – подкидывая его, улыбался растерянно Андрей. – У тебя теперь и папа, и мама, и дедушка – все вместе… А где был твой папа?

– Он болел. А теперь совсем-совсем здоровый, – тараторил Антошка.

– Ну и прекрасно, – Андрей бережно опустил его на землю, почесал за ухом подскочившую овчарку. – Здравствуйте, – дернул головой, словно собирался поклониться подошедшим Анне и Дмитрию.

– Здравствуй, – Анна с неподвижным лицом смотрела в сторону.

– Здравствуйте, – Дмитрий насмешливо разглядывал его. – Не ожидали?

– Почему же… – Андрей осторожно покосился на Антошку. Тот, вцепившись в его палец, смотрел, приоткрыв рот, снизу вверх на взрослых. – Вы человек умный. Память у вас, должно быть, хорошая… Ничего не забыли?

– Нет. Я все помню, – Дмитрий желчно усмехнулся.

– Не забывайте, а то я напомню, – Андрей исподлобья изучал его лицо, гладко выбритое, голубое на щеках, его глаза под слегка припухшими веками, холодные и уверенные.

– Больно, дядя Андрей! – Антошка выдернул ладонь из руки Шахова, затряс, пританцовывая, пальцами.

– Идем, сынок, – Дмитрий подхватил его. – Я тебе волка нарисую.

– Из «Ну погоди»? – обрадовался Антошка. – А мама пойдет?

– Маме надо попрощаться с дядей Андреем, – Дмитрий скучающе смерил взглядом Андрея. – Дяде Андрею пора отсюда. Он и так долго пробыл тут.

– До свидания, дядя Андрей, – Антошка отвернулся, прижался к отцу.

– Будь здоров, Антон, – Андрей вяло пощекотал ему бок. И вспомнил: – Да, подожди-ка. Я тебе подарок привез, – суетливо достал из кармана коробку, протянул мальчику.

– Спасибо, – Антошка раскрыл коробку, вынул губную гармошку. Обрадовался. Задудел громко и визгливо.

– Я провожу тебя. До калитки, – сухо сказала Анна Шахову, глядя вслед мужу и сыну.

– Мне бы с Иваном Дмитриевичем попрощаться…

– Не надо. Сейчас не надо. Он поймет, – женщина, опустив голову, торопливо пошла от крыльца. Около калитки остановилась, крепко вцепилась в штакетник, качнулась всем телом взад-вперед. – Ты извини, что так получилось. Но Дмитрий не только мой муж, он еще и отец Антошки. А Антошка сразу признал его. Просто удивительно. Такая крохотулька, а вот…

– Разреши пройти. – Андрей щелкнул задвижкой, вышел за ограду. – Значит, ты остаешься с ним? – спросил отрывисто, зло, не глядя на Анну.

– Что поделать. Жалко его, – по лицу женщины скользнула легкая судорога. – Он такой слабый, беспомощный. Если я от него уйду, он пропадет, – голос ее дрогнул, Анна торопливо кашлянула. – И отца его жалко.

– Жалко, жалко, – Андрей разозлился, но старался улыбаться. Правда, получалось плохо. – А себя не жалко? Как же ты с ним жить будешь?

– Буду жить… – В затененных ресницами глазах Анны играли светлые точки солнечных бликов, и казалось, что она улыбается, но голос был грустный, лицо понурое. – Ведь он отец Антошки… Любила же я его когда-то, может, все вернется.

– Это точно, все вернется! – откинув голову, захохотал Андрей. – Верно сказала. Отъестся, отоспится и опять начнет свое…

– Ну уж нет, – решительно перебила Анна. Взмахнула, точно в испуге, рукой. – Мы с отцом договорились, и Дмитрий согласился. Живу я с ним до первой его рюмки. Он поклялся, что с прошлым покончено.

– И ты веришь ему?

– Не надо, Андрей, – устало попросила Анна. Посмотрела сквозь него взглядом, устремленным вдаль – в прошлое или будущее? Чужими глазами посмотрела. – Не надо. Ты бы видел, как Иван Дмитриевич обрадовался, хоть и скрывает. А Антошка… Мы уже и дверь заколоченную разобрали. Будем опять жить вместе.

Андрей прикрыл глаза. Набрал побольше воздуху. Выдохнул.

– Ну что ж, совет да любовь, как говорится, – пожелал развязно.

– Зачем ты так? Думаешь, мне легко?

– Ладно, прости, – Андрей прикрыл ладонями ее кулаки, сжавшие планки калитки. – До свидания.

– Лучше прощай, – Анна опустила голову. – Я буду всегда тебя помнить. Но лучше не встречаться… Прощай!

– Прощай. – Шахов торопливо нагнулся, неловко ткнулся губами в ее щеку. Женщина дернулась назад, оглянулась испуганно.

Наяривал на гармошке что-то дикое и страшное для слухи Антошка, скулил, взвизгивал, взлаивал восторженно и звонко Гранит, а Шахов уже уходил прочь от дома Твердышевых, подгоняемый этой крикливой, пронзительной какофонией… И даже когда вошел Андрей в отдел кадров рудника, ему казалось, что издевательская мешанина звуков все еще терзает уши.

Он пробрался между столами, заставленными ящиками с карточками, между пожилыми и молодыми сотрудницами, которые оторвались от толстых тетрадей и проводили его любопытствующими взглядами. Начальник отдела кадров, круглощекий, румяный, с веселым лицом человека, любящего земные радости, поднял глаза от длинной ленты какой-то ведомости.

– А, Шахов, – обрадовался он. – Приехал? С чем поздравить?

Андрей молча подал ему свои бумаги, сцепил на животе руки.

Начальник прочитал эти документы из института, удивленно взметнул короткие рыжеватые брови. Смущенно глянул на посетителя.

– А почему, собственно, ко мне? – подергал себя за вишневую мочку уха. – Хотя, в принципе, какая разница. – Он еще раз соболезнующе покосился на Андрея. Аккуратно, одну к одной, сложил справки, выписки, заполненные бланки. – Что ж, сочувствую, – почесал энергично затылок, – раз так получилось. Отпуск, стало быть, кончился? – Подождал, что скажет Шахов, но тот молчал. – Я это все оформлю, – прихлопнул ладонью документы, – передам куда надо: в бухгалтерию, руководству, ну и вообще… Да-а, дела, – начальник вздохнул. – Но… жизнь идет, и пора, как говорится, засучив рукава приниматься за работу. С завтрашнего дня, – он наконец посмотрел в глаза Андрею, не отводя взгляда. Улыбнулся фамильярно. – Теперь вам полегче будет. У вас появился начальник.

Андрей спиной почувствовал, как затихли, застыли за ним женщины-кадровички: не скрипнет стул, не шелестнет бумага.

– Какой начальник? – он, соображая, наморщил лоб.

– Прямой. Шахтный геолог. Молодой, как говорится, специалист. Сокольская Наталья Васильевна, – начальник отдела кадров ласково, почти влюбленно смотрел на Шахова. – Была у нас одна вакансия, для вас берегли, но, увы… – поднял двумя пальцами бумаги из института, выпятил, сожалея, нижнюю губу. – Так что сами понимаете… Свято место пусто не бывает.

– Давно она? – чувствуя, что краснеет, спросил Шахов.

– Сокольская-то? – Начальник отдела кадров подумал. Качнулся вправо, чтобы увидеть кого-то за спиной посетителя. – Антонина Петровна, с какого числа Сокольская приказом проведена?

– С прошлой среды, – мгновенно откликнулась Антонина Петровна.

– А защищался я только вчера, – удивленно сказал Андрей.

– Что вы? – переспросил начальник.

– Нет, ничего, это я так… – Шахов расслабил затекшее тело, переступил с ноги на ногу. – Значит, мне сдать дела и быть пробщиком у нее?

– Значит, так, – подтвердил начальник отдела кадров и сделал умоляющее лицо. – Вы уж введите Наталью Васильевну в курс дела. Специалист она молодой, геолог неопытный, специфику шахты не знает.

– Введу, – хмуро пообещал Андрей. Помялся. – Скажите, а нельзя мне перевестись в промразведку?

– В промразведку?

– Да. В группу по северному участку. Говорят, там создана такая.

– Не знаю, не знаю, – кадровик почесал в задумчивости нос. – В северной группе свободных единиц нет. Василий Ефимович сам составил штатное расписание, сам подобрал и утвердил кадры. И вчера вечером специально звонил мне: категорически запретил до его приезда оформлять кого бы там ни было. Категорически! – Он недоуменно поглядел на Шахова. – Да и что вам за нужда туда пробщиком идти? Мы в северную группу берем на эту должность девочек для чертежных работ.

– Да, я знаю… Спасибо. – Андрей потоптался, пошел к выходу. Около двери остановился, спросил через плечо: – Скажите, кому мне подавать заявление по собственному желанию?

Женщины-кадровички, делавшие вид, будто прилежно работают, разом подняли головы и разом уставились на него. Потом на своего начальника.

Тот удивился, но вопрос есть вопрос.

– Так как вы теперь не исполняющий обязанности геолога, поэтому не относитесь к номенклатуре итээр, а являетесь пробщиком, то есть рабочим, поэтому подаете заявление начальнику шахты. Если бы вы продолжали исполнять обязанности геолога, тогда…