Текст книги "Суета сует"

Автор книги: Эрнст Бутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Значит, халтурить? – Лукьянин серьезно глядел на него. – Приспосабливаться, стараться угадать. Или угодить?

– Брось ты… – Божко поморщился. – Халтурить? Тебе на четвертом курсе предлагали главную в «Стремительных годах». На четвертом! – поднял указательный палец. – Ты отказался… А фильм-то получился отличный, – добавил со злорадством. – Вот тебе и халтурить!

Шофер, пожилой, усталый, без интереса посмотрел на них в зеркальце – забавные пассажиры, сердятся друг на друга, ехидничают, жизнью вроде недовольны, а сами из киностудии, да еще на такси ездят.

– Врать не буду, – помолчав, признался Лукьянин, – иногда я жалею, что тогда не согласился. Боялся, что вцепятся в типаж – и пойду я стряпать правильных бригадиров да голубых рабочих парней.

– Что теперь и делаешь, – усмехнулся Виктор.

Лукьянин внимательно посмотрел на него.

– С твоей помощью, – уточнил он. – А роль тогда дали Февралеву.

– Сеня после этого круто пошел, – с удовольствием заметил Божко.

– Пошел, круто пошел, – без зависти подтвердил Александр.

– Ничего, – Божко вежливо потрепал его по колену, – и ты пойдешь.

– Пойду, – решительно уверил Лукьянин. – И постараюсь с твоего фильма. Роль я вытащу, там есть за что зацепиться. Лишь бы режиссер не мешал. Да и ты тоже… Ты еще поздравления получать будешь.

– Ну что ж, скажу спасибо, – сценарист слегка скривился.

– Скажешь, куда денешься, – усмехнулся актер. – Я наизнанку вывернусь, надорвусь, но сделаю твоего Николая, моего Николая, таким, каким вижу… Критики тебя с Шекспиром сравнивать будут.

– С Шекспиром? – Виктор с подчеркнутым изумлением поднял брови. – Ты стал драматургию измерять Шекспиром?

Он не забыл, как не раз встречал в институтских коридорах хмурого Сашу, который в третий или четвертый заход намеревался сдавать зачет по Шекспиру.

– А почему бы и нет? – Лукьянин сдавленно, счастливо засмеялся. – Вот, вожу с собой.

Он достал из бокового кармана пиджака тоненькую книжечку, на желтом переплете которой игривой вязью чернело: «Трагедии». Виктор равнодушно полистал тонкие, почти прозрачные страницы.

– И что ты мечтаешь сыграть? – спросил без интереса. – Гамлета?

– Ни за что, – замотал головой Лукьянин. – Рефлексия, колебания, комплексы. Не смогу… Король Лир! Отелло! Ричард Третий!

– Зачем же ты из Старого Театра ушел? – Божко, посматривая через стекло на улицу, сунул Александру книгу. – Там классику любят. И ты в фаворе был.

После дипломного спектакля мастер курса пригласил Сашу в труппу Старого Театра – там хотели поставить «Тихий Дон». В театре к Лукьянину, как к будущему премьеру, отнеслись почтительно, с уважением – еще бы, сразу после института и главная роль – да где! – но потом с постановкой что-то не получилось, ее отложили, а вскоре от «Тихого Дона» и вовсе отказались, и Саша затерялся среди статистов.

– Надо было остаться, – продолжал Виктор. – Все-таки фирма: Старый, бывший императорский, Театр!

– Мне не фирма, – разозлился Лукьянин, – мне роль нужна, как ты не поймешь?! Я актер, я играть должен – это моя работа, моя жизнь. А в Старом, кроме: «Кушать подано», ни черта не делал. Роль мне нужна, роль!.. «Коня, полцарства за коня»! – вдруг с отчаянием и яростью рыкнул он. Русый казачий чуб его упал на лоб, прикрыл правый глаз, а левый – злобный, волчий – с такой затравленностью, болью и ненавистью глянул на Виктора, что тому стало зябко.

– М-да, – поежился он. – Темперамент у тебя прямо какой-то разбойничий. Конечно, тебе в моей «Трудной любви Николая Веткина» тесновато.

– Ничего, развернемся, – Лукьянин с силой стукнул кулаком по сиденью. – Я год был в простое. Ни одного слова, ни единого выхода. Злости и желания работать скопилось на десятерых, поэтому играть буду как зверь. – Он задумался, всматриваясь перед собой. Вздохнул: – Жалко только, что годы уходят, лучшие годы. А я еще ничего не успел сделать…

Божко глянул через плечо водителя на счетчик. Виктору всегда, когда люди начинали сожалеть об ушедшем времени, становилось скучно. Человек, который вздыхал, что ничего не успел в жизни, признавался, что он неудачник, а неудачников, как людей слабых, не умеющих утвердиться, пропустивших свой шанс, Божко не любил и не жалел.

Александр медленно повернулся к собеседнику, увидел его вежливо-равнодушное лицо и тронул шофера за плечо:

– Остановите, пожалуйста. Мне здесь надо. – И полез за деньгами.

– Ты что, платить вздумал? – схватил его за руку Божко. – Не выдумывай.

– Ладно. – Александр открыл дверцу. – Если тебе показалось, что я заныл, выбрось это из головы. И не обижайся. Просто у меня сегодня настроение паршивое… День рождения.

– Ну! – удивился и обрадовался Виктор. – Что ж ты молчал. Сколько?

Лукьянин бодро улыбнулся.

– Тридцать три, – он старался говорить непринужденно, но это получилось плохо. – Возраст Христа, Александра Македонского и Остапа Бендера. Один создал учение, другой основал мировую империю, третий получил миллион, а я леплю образ Николая Веткина. Да и то по твоему сценарию. Одним словом, «земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу». Так, кажется, у Данте?

– Подожди, не хандри, – Виктор за рукав потянул его в машину. – Илья Муромец тоже до твоих лет на печке провалялся. Пойдем, посидим где-нибудь. Отметим.

– Не могу, – Лукьянин с сожалением прищелкнул языком. – Семья. Лида ждет и… – покачал на руках воображаемого ребенка. – Хочешь, поедем ко мне. Хотя тебе скучно будет. Тесть, теща. Наследница плачет.

Виктор, сосредоточенно сдвинул брови, задумался. Вспомнил, что ехать надо куда-то на окраину, представил, что весь вечер придется слушать ворчание тещи Саши на непутевого зятя, хмыканье тестя, старика сурового и властного, неискренне восхищаться грудной дочкой Лукьянина, делать умильное лицо, восторгаться фальшиво: «Ах, какая славная девчушка! Вылитая мама». Он виновато посмотрел на Лукьянина:

– Извини, старик. Не могу. Дела.

– Ну что ж. Будь здоров, – Александр хлопнул дверцей, помахал прощально рукой.

Виктор, пригнувшись к стеклу, подмигнул Лукьянину и приказал:

– Кафе «Театральное»!

Машина развернулась, и Божко еще раз увидел Лукьянина.

Тот стоял, чуть раздвинув ноги, стоял твердо, устойчиво и смотрел перед собой, слегка прищурясь, словно прицеливаясь. «Ну нет, этот не неудачник, – подумал Божко. – Этот знает, чего хочет, и добьется своего». И легкое чувство раздражения, оставшееся от разговора, сменилось радостью – не зря настоял на худсовете, чтобы именно Александру дали главную роль! Лукьянин остался Лукьяниным, поэтому за фильм можно быть спокойным.

Божко отвернулся, открыл портфель, достал из него бумаги и сразу же забыл о Лукьянине. В кафе Виктор договорился встретиться с знакомым режиссером телевидения – надо предложить тому одноактовку о строителях таежной трассы и, если материал не заинтересует режиссера, показать сценарий детективного фильма, который забраковали: можно переделать в пьесу.

Несчастный случай

Полина Ефимовна, полненькая невысокая блондинка, торопливо сняла шубку, старательно стряхнула снег с белого норкового воротника.

– Замерзли? – участливо спросила гардеробщица, принимая шубку, и улыбнулась. Ей нравилась Полина Ефимовна: такая симпатичная, общительная.

– И не говорите! – Полина Ефимовна осторожно поправила перед зеркалом прическу. – Что это за погода такая!

– Декабрь, – откуда-то из рядов пальто вздохнула гардеробщица. – Главное, ветер. Отродясь такого не видела. Если б не ветер – не беда, а ветер – вот и холодно.

– Да, да, – рассеянно согласилась Полина Ефимовна. Она внимательно оглядела себя, новый бежевый костюм, представила, как ахнут в отделе, когда увидят его, и, довольная, побежала к себе на второй этаж – не опоздать бы.

Опаздывать Полина Ефимовна не любила – не хотела привлекать внимания к своей работе. Работа была нетрудная – следить за правильностью и своевременностью исполнения приказов руководства – и занимала от силы полчаса разговоров по телефону. Но Полина Ефимовна научилась создавать впечатление, будто занята целый день: по нескольку раз переписывала карточки учета, перекладывала их в ящичке, меняя местами; с легким, но слышным всем, возгласом: «Ах, чуть не забыла!» – звонила куда-то, выясняла подробности, которые ее не интересовали и в которых она ничего не понимала. Но в глубине души Полины Ефимовны крепло чувство, переходящее в уверенность, что ее работу может по совместительству выполнить другой сотрудник, и она очень боялась, что это чувство может возникнуть и у начальства.

В кабинет инспекции, плотно заставленный столами, Полина Ефимовна вошла вместе с пронзительным звонкой, объявлявшим начало рабочего дня.

– Ну и погодка! – ища собеседников, громко сказала она. Достала ящики с карточками и деловито стала их перебирать. – Кошмар какой-то. Еле дошла.

Сергей Иванович, начальник отдела, поднял глаза от бумаг, посмотрел недовольно в окно, за которым метались, бесились на ветру сухие и, казалось, злые снежинки.

– Да-а… Морозец, как говорится, рождественский. И ветер. Прямо – пурга какая-то.

Он повернул к Полине Ефимовне длинное лицо с тяжелыми складками-морщинами и поглядел на нее глазами, в которых навсегда застыло выражение не то печали, не то обиды.

– Что-то я хотел сказать вам…

– Слушаю, Сергей Иванович, – Полина Ефимовна смотрела на начальника отработанным преданным взглядом.

– Да, вспомнил. Звонила Людмила Захаровна. Заболела она. Придется вам поработать в Бюро жалоб.

– Хорошо, – у Полины Ефимовны слегка дрогнул голос. – А как же контроль? – подчеркнуто тревожно спросила она. – По пяти приказам нужны данные.

– Я проверю, – Сергей Иванович опять уткнулся в бумаги. – Отложите карточки.

Полина Ефимовна достала нужные карточки, положила их на стол начальника и вышла, громче обычного стукнув дверью.

«Я проверю. Обрадовал, – сердито подумала она. – Бурбон! Опять, наверно, с женой поссорился…» Представила, как кричит на Сергея Ивановича его молодая – на одиннадцать лет моложе! – жена, а тот морщится, торопливо пьет чай, умоляюще глядит на свою энергичную супругу, и Полине Ефимовне стало легче. Но не надолго. Когда она получила в экспедиции толстую пачку писем, когда пришла в Бюро жалоб и прочитала первое письмо, настроение опять испортилось. Какой-то монтер из Березовского жаловался, что ему не заплатили за рацпредложение. Читая, Полина Ефимовна поймала себя на том, что на лице у нее появилась недовольная гримаса, и испугалась – могут образоваться устойчивые морщины. Она придала лицу привычное улыбчивое выражение, заложила в машинку карточку, посмотрела в окно, стараясь не морщить лоб.

На улице свистел ветер, закручивал в белые лохматые спирали снег; билась о стекло промерзшая, обледеневшая ветка тополя.

«Бытовое или производственное? – думала Полина Ефимовна. – Бытовое», – решила. Заполнила карточку, напечатала проект ответа и со вздохом вскрыла следующий конверт.

В кабинете было тихо. Только шуршала бумага, негромко бормотало радио, да настенные часы мелодично, хотя и приглушенно, отзванивали каждый получас.

Полина Ефимовна читала письма, написанные коряво или каллиграфически, неумелые или изысканно-витиеватые, ставила входящие номера, подшивала корреспонденцию в толстые синие папки, раздраженно стучала на машинке и морщилась, не замечая этого, от дум.

Неделя началась неудачно. Вчера Павел – муж Полины Ефимовны – опять допоздна засиделся у Божко за преферансом, а сегодня утром был резок и неласков: перед тем как уйти на работу, поцеловал как-то торопливо и равнодушно. И Олечка что-то капризничает, ничего есть не хочет, не простудилась ли?.. А тут еще эти жалобы! Сколько проболеет Людмила Захаровна – одному богу известно, а ты сиди здесь. Вдруг за эти дни Сергей Иванович, выполняя ее обязанности, решит, что на контроле могут прекрасно обойтись и без Полины Ефимовны. И – под сокращение! Сейчас это запросто…

Она зябко поежилась, подняла голову. И вздрогнула. В дверях стоял вахтер и виновато улыбался.

– Я, прошу прощения, стучал, но вы заработались. – Он откашлялся в ладонь. – Тут к вам, извиняюсь, гражданочка пришла.

– Ко мне? – удивилась Полина Ефимовна. – Пусть войдет.

Вахтер посторонился, и в кабинет нерешительно вошла женщина в запорошенном снегом черном плюшевом жакете-полупальто. Полина Ефимовна, не прекращая печатать, мельком глянула на нее, задержала взгляд на клетчатом платке, укутавшем по самые брови лицо женщины, покосилась на огромные, какого-то неопределенного, бурого цвета валенки и помрачнела.

– Проходите, садитесь, – с треском выдернув карточку из машинки, предложила посетительнице.

Та присела на краешек стула, распутала платок. На Полину Ефимовну женщина не смотрела, а глядела прямо перед собой ничего не выражающим взглядом, крепко, недоверчиво сжав губы.

– Слушаю вас, – Полина Ефимовна, исподлобья разглядывая посетительницу, подколола карточку к письму.

– Морозова я, – женщина медленно перевела на нее глаза. – С Завалихинского кирпичного завода.

Полина Ефимовна ждала продолжения, но женщина молчала.

– Хорошо, а по какому вы делу?

– А все по тому же, – устало сказала Морозова. – Насчет мужа я. Мы же писали вам. Два раза. Неужто не помните? – во взгляде ее мелькнуло испуганно-растерянное изумление.

– Можем и не помнить, – холодно сказала Полина Ефимовна. – У нас не одна вы. Вон сколько пишут, – показала на папки. Пододвинула ящик, стала перебирать карточки.

– И все жалуются, у всех беда? – ахнула Морозова и покачала головой.

Полина Ефимовна хотела раздраженно объяснить, что здесь не только жалобы, есть и предложения по производственным вопросам, есть благодарственные письма, но промолчала. Отыскала карточку и, держа ее за уголок двумя пальцами, спросила:

– Морозов Василий Кузьмич?

Женщина утвердительно закивала.

– Папка два, «бытовое», – громко прочитала Полина Ефимовна и внушительно посмотрела на Морозову. – Ответ руководства – меры приняты.

Морозова часто-часто заморгала округлившимися от внимания глазами.

– Повторное письмо от восемнадцатого ноября, – объявила Полина Ефимовна. – Послано директору завода – разобраться и доложить. Ответ от двадцать девятого ноября: для отмены распоряжений нет оснований.

Женщина согласно кивала головой и от напряжения, от желания не пропустить главного приоткрыла рот, наморщила лоб.

– Все, – подвела итог Полина Ефимовна. – Видите, ваши письма не затерялись, работа по ним проведена.

– Как все? – не поняла Морозова и нахмурилась. – А как же мы? Мужик, муж мой то есть, как же? Выходит, его правильно уволили?

– Я не знаю, – с раздражением ответила Полина Ефимовна. – Написано, что для отмены распоряжений нет оснований.

– Выходит, директор прав, а мы нет, – растерялась посетительница. – Выходит, если он директор, то завсегда прав? Ну, а если он не прав? – уже зло спросила она, – и лицо ее отвердело. – Если он несправедливо поступил, то все останется как есть, так, что ли?

Полина Ефимовна не ответила. Она достала папку номер два – «бытовые», отыскала переписку по вопросу Морозова и, стараясь не встречаться с ненавидящими глазами женщины, сухо сказала:

– Сейчас я позову товарища, он вам все объяснит.

Она позвонила Сергею Ивановичу и, придав голосу бархатистые нотки, попросила:

– Сергей Иванович, извините, пожалуйста. Тут женщина пришла с жалобой. Зайдите, если не трудно, поговорите с ней.

Когда пришел Сергей Иванович, Морозова не обратила на него внимания. Она выпрямилась на стуле, замерла, только руки беспокойно и непрестанно теребили зеленые, вязаные варежки.

– Здравствуйте, – Сергей Иванович прошел к столу, палил в стакан воды. – Я вас слушаю.

– Морозова я, – с вызовом сказала женщина. – С Завалихинского кирпичного завода.

Сергей Иванович вытряхнул из стеклянного цилиндрика на ладонь таблетку, бросил ее в рот. Запил, поморщился.

– Гадость какая… Продолжайте, продолжайте.

– Насчет мужа я. Муж мой, Василий Кузьмич, работал на том заводе, – громко начала Морозова, но тут же сникла и дальше уже продолжала ровным, без выражения голосом: – В прошлом годе попал он в несчастный случай, и с того разу началась наша беда…

– Та-ак, – протянул Сергей Иванович. Он читал письма Морозова, потирал лоб, кривился. – Слушаю, слушаю.

– А дело было вот как, – опять заговорила Морозова, смолкшая было после восклицания Сергея Ивановича. Она скосила глаза на переписку. – Послали их, мужиков, значит, глину возить из карьера. Это место, где глину копают, – решила уточнить и впервые посмотрела на Сергея Ивановича: понимает ли? – А дождь прошел, ну и склизко, ясно дело, и на рельсы глина, понятно, налипла. Вагонетка возьми и опрокинься, и зашибла мужика моего.

– Угу, – Сергей Иванович принял еще одну таблетку и теперь тянул из стакана воду, не отрывая глаз от бумаг.

– Ну вот, мастер и говорит: иди, мол, Василий, в больницу. Бюллетень мы тебе оплотим сто процентов, а акт давай составлять не будем. Чтоб, значит, травма вроде не на производстве. Мужик мой, дурак, возьми и согласись. Зачем же людей подводить, если они по-хорошему. Ладно, – женщина с силой вцепилась в варежки, скомкала их. – Провалялся он эдак с месяц. Заплатили, правда, хорошо, грех жаловаться. Сто процентов… Вот вышел он это на работу и говорит начальству – так больше работать нельзя: грязь, дескать, тяжело, и из карьера, и на формовку, и в печь, и из печи – все на своем пупе таскаем. Премии не плотют, потому как план не выполняется… Те сперва то да се – сделаем, мол, механизацию, условия труда лучше сделаем. А потом надоел им мужик мой, они и уволили его…

– Так сразу и уволили? – не поднимая глаз, спросил Сергей Иванович. Он читал ответ директора и желчно усмехался.

Морозова испуганно взглянула на него.

– Зачем сразу? Не сразу. Сперва его на легкий труд перевели: болен, дескать. Он и впрямь ослаб после несчастного случая. Потом во ВТЭК направили, чтобы по инвалидности, значит, уволить. Василий шуметь начал. Я, говорит, скажу, что на производстве здоровье потерял. Они, начальство-то, смеются. Говори, говори, а документа-то у тебя нету. Однако испугались и по сокращению штатов уволили.

«По сокращению!» – Полина Ефимовна торопливо взглянула на Сергея Ивановича: как бы эти слова не натолкнули его на мысль и в своем отделе произвести сокращение штатов, и так же торопливо отвела глаза. Она смотрела, по-прежнему исподлобья, на Морозову, на ее серое, рано постаревшее лицо с остреньким носом, и Полине Ефимовне было не по себе. Она встретилась со взглядом женщины и не выдержала, опустила голову – такая тоска и обида были во взоре посетительницы, точно у побитой дворняжки. Увидела руки Морозовой – красные, со вздувшимися суставами, с крупными, неженскими ногтями – представила на секунду, а что, если б и у нее были такие же руки? И испугалась. Отвернулась поспешно, посмотрела на Сергея Ивановича. Тот глядел в стол, размеренно поглаживал волосы, маскирующие лысину. Так он всегда делал, когда был недоволен.

– И вот, значит, – монотонно продолжала Морозова, – уволили его. А теперь нас из квартиры выселяют. Квартира-то казенная, заводская. Если работаешь – живи, а нет – уходи. А куда идти, зимой-то? Дали отсрочку месяц. А что месяц? Мужик мой в стройконтору ходил устраиваться, а там не берут. Видать, с завода упредили. И квартир у них пока нету…

Полина Ефимовна вздохнула, передернула плечами, поправляя огромный мохеровый шарф. Морозова увидела это, опустила глаза.

– Дрова кончились. Другой уж месяц прошу привезти – не подвозят. А у нас маленьких двое. Холодно, морозы на дворе… – Она говорила все тише и тише и вдруг всхлипнула, прижала к глазам варежки.

– Ну, ну, – Сергей Иванович насупился. – Не надо плакать. Разберемся.

– Все так говорят, – женщина крепилась, пыталась говорить спокойно, но голос ее дрожал. – Мы куда только не ходили, куда только не писали. Вам вот два раза…

Она все-таки не выдержала. Отвернулась к стене и, вцепившись зубами в варежки, пискнула.

Сергей Иванович страдальчески скривился.

– Ну полно, успокойтесь, прошу вас, – он заерзал. – Полина Ефимовна, дайте женщине воды!

Полина Ефимовна растерялась от просьбы, похожей на окрик, растерялась от тона, властного и одновременно просящего, жалобного, суетливо налила в стакан, подала его Морозовой. Та, не отрывая ото рта варежки, отодвинула другой рукой стакан, потом крепко вытерла щеки тыльной стороной ладони.

– Вы извините, – пряча глаза, сказала она глухо, – обидно стало. Над мужем смеются, кляузником называют. Что, говорят, добился своего? Ну ищи, ищи, дурак, свою правду. Рыпаться, говорят, не надо – вот и вся правда.

Сергей Иванович тяжело задышал. Лицо его побелело.

– А может, и в самом деле ни к чему он все это затеял, – потухшим голосом добавила Морозова. – Сидел бы да молчал, и все было бы ладно.

– А вот это вы зря! – рассердился Сергей Иванович.

– Устала я, – тихо ответила женщина. Полина Ефимовна даже поежилась: такая безнадежность была в голосе. – Я бы, бог с ним, и мужика, и детей прокормила бы. На трех работах работала бы, кабы с квартиры не гнали. А так – не знаю… – она вяло пожала плечами, опустила лицо.

– Ладно! – Сергей Иванович встал. – Разберемся. Я сейчас напишу вашему директору, а завтра позвоню ему. Полина Ефимовна, печатайте.

Полина Ефимовна торопливо села за машинку – слишком уж решительный голос был у начальника.

– Так. – Сергей Иванович поднял глаза к потолку. – Готовы?.. Директору Завалихинского кирпичного завода товарищу Гуриновичу эМ Пэ. Убедительно просим и настоятельно рекомендуем приостановить выселение семьи Морозова Вэ Ка из принадлежащей заводу ведомственной квартиры до прибытия нашего представителя и выяснения обстоятельств дела на месте… Подписи. Кто у нас есть? – Он почесал переносицу. – Поставьте Антона Борисовича, Ардальона Георгиевича, Валентину Павловну и меня. И титулов побольше и пополней.

Полина Ефимовна печатала с подчеркнуто недовольным видом. То, что делал начальник, было непривычно и не совсем законно.

Сергей Иванович взял письмо, хмуро прочитал его, вышел.

Вернулся он не скоро. Полина Ефимовна печатала, вздыхала еле слышно. Морозова сидела тихо и неподвижно. Только один раз она пошевелилась, осторожно пряча поглубже под стул валенки, вокруг которых расползлось на сверкающем паркете темное пятно растаявшего снега. Когда пришел Сергей Иванович и отдал ей письмо, Морозова сложила лист, перегнув несколько раз, пока не получился крохотный квадратик, и спрятала его глубоко под жакет. Она долго благодарила, слегка кланяясь, и Сергея Ивановича, и Полину Ефимовну, потом вышла. Сергей Иванович открыл ей дверь, проводил.

Минут через десять он вернулся. Полина Ефимовна с удивлением посмотрела на своего начальника. Был Сергей Иванович какой-то необычный: растерянный, взвинченный.

– М-да, жизнь, – он снял очки, протер их.

– А вам не попадет за это письмо? – с плохо скрытой надеждой поинтересовалась Полина Ефимовна.

– Что? Письмо? – Сергей Иванович близоруко прищурился. – A-а… Попадет, наверно, но не это главное… Зарвался там, понимаете ли, чинуша. Таким, знаете, князьком удельным себя почувствовал, черт-те что…

Он прошелся по кабинету, пригладил волосы.

– Ну, с ним мы разберемся. Поставим на место. Я к вам по другому вопросу. – Сергей Иванович остановился и в упор посмотрел на Полину Ефимовну. – Кассой взаимопомощи ведь вы у нас заведуете, когда Людмила Захаровна болеет?.. Дайте мне рублей двадцать. Нет, лучше – тридцать!

Он опять заходил по кабинету, горбясь и потирая руки.

– У этой Морозовой, понимаете ли, бедственное положение. Она даже не завтракала, а денег у нее только-только на обратный проезд.

– Вы для нее деньги берете? – удивилась Полина Ефимовна. – Она ведь не отдаст.

– Какое там отдаст! – Сергей Иванович махнул рукой. – Нет, конечно. Где ей взять, она ведь уборщицей работает. Я ей скажу, что это материальная помощь.

– Не понимаю, – пожала плечами Полина Ефимовна. – Давайте ей действительно оформим материальную помощь.

– А-а, – Сергей Иванович поморщился. – Вы что, не знаете, сколько это времени займет? Минимум неделю. Да она и не в нашей системе работает.

– Я вам, разумеется, дам, – холодно сказала Полина Ефимовна. – Но ведь это не выход.

– Знаю, что не выход, – выкрикнул фальцетом Сергей Иванович. – Знаю, что филантропия какая-то глупая, но ведь… Вы читали переписку по этому делу?.. Жаль. Муж, возможно, вздорный мужичонка, но ведь у них дети! – Он зажал в кулаке деньги, потоптался.

Когда начальник, неуклюже повернувшись, скрылся за дверью, Полина Ефимовна подошла к окну, кутаясь в теплый шарф. На улице ветер гнал по серому асфальту белые змейки; прохожие прятали лица в воротники, поворачивались спинами к метели, сгибались под ее ударами. Полина Ефимовна, глядя на них, зябко ежилась. Вдруг она отшатнулась: по тротуару, прикрыв лицо зеленой варежкой, шла против ветра Морозова. Вьюга свирепствовала, швыряла в лицо женщине колючий снег, завихривала вокруг нее белые струйки, трепала за плечами бахрому шали, отбрасывала назад полы жакета. Полина Ефимовна, спрятавшись за штору, смотрела вслед Морозовой и вдруг представила, как это тяжело – жить в холодной квартире, как невыносимо ждать, когда придут и выселят, как тоскливо слушать бодряческое бахвальство мужа и думать – чем же завтра накормить семью? Потом вспомнила, что у Оленьки пропал аппетит, что Павел сегодня опять уйдет к Божко на преферанс, и чуть не заплакала.