Текст книги "Звездный страж (Авторский сборник)"

Автор книги: Эрик Фрэнк Рассел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 44 страниц)

– Сплетничаете тут? – развязно поинтересовалась она.

– Представь себе, – огрызнулся он.

В тот же вечер он смотрел последнюю кинохронику с переднего края. Она не принесла ему особого удовольствия. В действительности даже раздражала. Радость победы непостижимым образом улетучилась из картины.

К концу двухнедельного периода с него было более чем достаточно этих отрывистых фраз и невидящего взгляда. Это было все равно, что жить рядом с призраком. Человек, в конце концов, имеет право на минимум отдыха в собственном доме.

Разумеется, он не мог отправить ее обратно на Лэни, как собирался. Сейчас это означало признать поражение. Не мог же он, Корман, принять поражение от ребенка. Ей не удастся вынудить его на крайние меры. Это был вызовом, и он во что бы то ни стало должен найти выход из положения.

Вызвав в кабинет своего научного консультанта, он произнес с раздражением:

– Послушайте, у меня на шее сидит неконтактный ребенок. Мой сын прислал девочку-сироту с Лэни. Это такая обуза. Что можно сделать для нее?

– Боюсь, что лично я не смогу оказаться здесь полезным, сэр.

– Почему?

– Я физик.

– Тогда, может, предложите кого другого?

Поразмыслив, собеседник сказал:

– В моем ведомстве таких специалистов нет, сэр. Но наука имеет дело не только с производством автоматов. Вам нужен специалист в вещах менее осязаемых. – Он снова задумался. – В психиатрической клинике, возможно, порекомендуют вам профессионала.

Он связался с ближайшей клиникой и получил ответ:

– Вам нужен детский психолог.

– Кто лучший специалист на этой планете?

– Доктор Джейджер.

– Свяжитесь с ним. Я хочу вызвать его на дом сегодня вечером, не позже семи.

Толстый общительный мужчина среднего возраста, Джейджер непринужденно вошел в роль друга семьи, который зашел на огонек. Он болтал разные глупости, ненавязчиво подключая Татьяну к разговору, время от времени обращаясь к ней, и даже заговаривал с ее плюшевым медвежонком. Всего два раза за целый час она вступила в его мир, но только на мгновение, ответив мимолетной улыбкой, – а затем возвратилась в свой собственный.

Наконец психолог намекнул, что пора оставить его с Татьяной наедине. Корман вышел, заключив, что визит психолога был безрезультатным. В салоне Мэри подняла на него глаза из своего кресла.

– Что у нас за гость, Дэвид?

– Что-то вроде специалиста по детским болезням. Он обследует Татьяну.

– В самом деле? – И опять эта слащавость тона, которая вызывала оскомину.

– Да, – отрывисто сказал он. – В самом деле.

– Вот уж не думала, что ты будешь так заинтересован в ней.

– Я ни в малейшей мере не заинтересован в ней, – заявил он. – Это Рид заинтересован. Время от времени я напоминаю себе, что Рид мой сын.

Она пропустила это мимо ушей. Корман занялся какими-то официальными бумагами в ожидании, пока Джейджер закончит. Затем он вернулся обратно в комнату, оставив Мэри погруженной в книгу. Он осмотрелся.

– Где она?

– Ее забрала горничная. Сказала, что девочке пора в постель.

– Так. – Корман занял место в ожидании дальнейшего рассказа.

Низко склонившись над столом, Джейджер стал объяснять:

– Я прошу их написать мне рассказ. Как это ни странно, детям нравится такой способ общения, особенно если это делается в виде игры. Они описывают какую-нибудь историю из жизни, которая произвела на них самое большое впечатление. Результат может быть самым неожиданным.

– И вы…

– Еще минутку, мистер Корман. Прежде всего я должен заметить, что дети обладают врожденным даром, которому могут позавидовать многие писатели. Они могут выразить себя с замечательной живостью простым языком, с громадной экономией слов. Дети никогда не пишут лишних слов.

Он испытующе поглядел на Кормана:

– Вам известно, при каких обстоятельствах ваш сын нашел этого ребенка?

– Да, он написал нам об этом в письме.

– Ну что ж, принимая это во внимание, думаю, вы сможете оценить эту вещь в жанре «хоррор».

Он протянул листок бумаги:

– Она написала это без моей помощи. – Джейджер направился за шляпой и пальто.

– Вы уходите? – удивился Корман. – А как же диагноз и курс лечения?

Доктор Джейджер остановился у самой двери.

– Мистер Корман, вы же интеллигентный человек. – Он указал на листок, который был у Кормана в руках. – Я думаю, это все, что вам потребуется.

Затем он удалился. Корман посмотрел на лист бумаги. Для рассказа коротковато. Он прочитал:

«Я ничтожество. Мой дом сломался. Моего котика раздавила стена. Я хотела его снять. Они меня не пустили. Они его выбросили».

Холод в желудке стал еще сильнее. Корман прочитал снова. И еще раз. Он вышел к основанию лестницы и посмотрел вверх, где спала она.

Враг, которому он ничего не сделал.

Сон давался с трудом. Обычно он мог совладать с собой и урвать час-другой сна в любое время суток, где угодно, в считанные секунды. Теперь он был странно обеспокоен, расстроен. Что-то мучительное не давало ему покоя.

Прерывистый сон с частыми пробуждениями больше напоминал бред, в котором перемежались картины кошмара. Он продирался сквозь этот сон на ощупь, в бесконечной и непроницаемой мгле, в которой не было ни звука, ни голоса, ничего другого. Бред становился все невыносимее: кошмарная в своей нереальности, изувеченная земля, изрыгающая столбы дыма; железные чудовища, воющие в небесах; громадные ползучие монстры, похожие на пресмыкающихся и насекомых; бесконечные колонны покрытых пылью людей, распевающих забытую военную песню какой-то прежней эры.

«Ты переступил через брошенную куклу».

Он проснулся рано с воспаленными глазами и больной головой. Утром на службе все валилось из рук. Он не мог ни на чем сконцентрироваться и несколько раз ловил себя на пустяковых ошибках. Пару раз замечал, что смотрит перед собой невидящим взором.

В полтретьего секретарь вызвал его по интеркому:

– Астролидер Уоррен просит аудиенции, сэр.

– Астролидер? – повторил он, подумав, что ослышался. – Такого звания нет.

– Это космический ранг Дракэнов, сэр.

– Ах, да, конечно. Пригласите прямо сейчас.

Он ждал гостя со смутным предчувствием. Дракэны создали мощный синдикат из десяти планет на громадном расстоянии от Морсэны. Они находились так далеко, что контакт между их планетами был явлением исключительным. Боевой корабль Дракэнов наносил визит вежливости всего дважды на его памяти. Так что случай был почти уникальным.

Гость вошел: коренастый молодой человек в светло-зеленой униформе. Обменявшись дружеским рукопожатием, он занял указанное ему кресло.

– Удивлены, мистер Корман?

– И даже очень.

– Мы торопились, но подобное расстояние не одолеешь за день. Путешествие от Дракэнов до Морсэны требует времени.

– Я знаю.

– Ситуация такова, – начал Уоррен. – Уже достаточно давно мы получили от Лэни сигнал о захвате планеты. Лэнийцы сообщали, что они вовлечены в серьезный спор и опасаются войны. Они обратились к нам с просьбой участвовать в переговорах в качестве третьего незаинтересованного лица.

– Так вот зачем вы прибыли встретиться со мной?

– Да, мистер Корман. Мы знаем, что шанс прибытия в подходящее время довольно невелик. Нам ничего не оставалось, как поспешить на помощь быстро, как мы могли, и рассчитывать надеяться на лучшее. Роль миротворца подобает тем, кто претендует на цивилизованность.

– В самом деле? – сказал Корман не без сарказма.

– По крайней мере, это наша точка зренияю. – Подавшись мощным корпусом вперед, Уоррен заглянул ему прямо в глаза: – Мы связались с планетой Лэни на подходе к вам. Они по-прежнему хотят мира. Но очевидно, что они проиграли сражение. Поэтому мы хотим знать только одно.

– Что именно?

– Мы опоздали?

А-а, вот он, главный вопрос: «Может быть, слишком поздно?» Да или нет? Еще вчера его ответ был бы незамедлительным и однозначным. Сегодня все было по-другому.

Да или нет? «Да» означало победу на поле боя, власть и беспрекословное подчинение. «Нет» означало другое – но что? Вероятно, проявление разумности вместо упрямства. Его внезапно озарила мысль, что надо обладать грозной силой характера, чтобы отбросить долго лелеемую точку зрения и принять новую. Это требует морального мужества. Слабым и нерешительным этого не дано.

– Нет, – не спеша ответил он. – Еще не поздно.

Уоррен встал, выражение лица его показывало, что это совсем не тот ответ, которого он ожидал. – Вы хотите сказать, мистер Корман…

– Ваше путешествие было не напрасным. Вы можете начинать переговоры.

– На каких условиях?

– Самых справедливых для обеих сторон, какие вы сможете придумать.

Он включил микрофон и сказал секретарю:

– Передайте Роджерсу, что я распорядился прекратить военные действия немедленно. Войска должны охранять периметр лэнийского космодрома в течение мирных переговоров. Граждане Конфедерации Дракэнов должны получить беспрепятственный пропуск через наши линии в любом направлении.

– Будет исполнено, мистер Корман.

Отвернув дужку микрофона в сторону, он продолжил беседу с Уорреном:

– Несмотря на расстояния, Лэни близка нам. Я был бы только рад, если бы лэнийцы заключили с нами нечто вроде экономического союза. Впрочем, я на этом не настаиваю. Я просто выразил пожелание – при этом отдавая себе отчет в том, что некоторые желания невыполнимы.

– Мы самым серьезным образом рассмотрим это предложение, – заверил Уоррен. – Он потряс его руку с энтузиазмом. – Вы большой человек, мистер Корман.

– Я? – Он усмехнулся. – В данный момент я пытаюсь вырасти в несколько ином направлении. В том, в котором обычно и растут.

Как только гость ушел, он швырнул пачку документов в выдвижной ящик стола. По большей части теперь это были ненужные бумажки. Странно – теперь ему дышалось гораздо легче, чем когда либо, легкие заполнялись более полно.

В приемной своего кабинета он сообщил секретарю:

– Сегодня я дома. Позвоните, если будет что-то безотлагательное.

Шофер закрыл дверь на шестой ступеньке. «Слабовольный», – подумал Корман, забегая по лестнице в дом. Только придурковатый не имеет силы отучить себя от самим созданной привычки. В привычке можно закоснеть надолго и навсегда.

Он встретил горничную вопросом:

– Где моя жена?

– Вышла примерно десять минут назад. Сказала, что вернется через полчаса.

– Она взяла с собой…

– Нет, сэр. Девочка в салоне.

Он осторожно вошел в салон, где застал ребенка покоящимся на большом диване, с откинутой головой и закрытыми глазами. Рядом еле слышно играло радио. Интересно, сама включила? Скорее всего, кто-то просто оставил его включенным.

Подойдя на цыпочках по ковру, он приглушил еле слышную музыку. Девочка открыла глаза и села, выпрямившись. Направившись к дивану, он поднял с ковра ее плюшевого медведя и, положив его с одной стороны, с другой сел сам.

– Татьяна, – спросил он с грубой нежностью, – почему ты – ничто?

Никакого ответа. Ни малейшего признака, что она живет рядом с ним, дышит и разговаривает.

– Это потому, что у тебя никого нет?

Молчание.

– Никого из близких? – Настаивал он, чувствуя нечто близкое к помешательству. – Даже котенка?

Она посмотрела на свои туфли, громадные глаза были чуть прикрыты бледными веками. Никакой реакции не последовало.

Вот она, горечь поражения. В отчаянии он перебирал пальцами, как человек на грани нервного срыва. Фразы путались в голове.

«Я – ничтожество».

«Мой котик… они выбросили его».

Его взор слепо блуждал по комнате, пока разум бесплодно кружился у этой стены молчания в поисках входа. Или там не было никакого входа?

Был.

Он отыскал его совсем неожиданно.

Помимо воли он пробормотал:

– Я очень, очень маленький, я должен быть среди взрослых. Всю жизнь меня окружало много людей. Но у меня не было ни одного человека. Ни одного, кто был бы по-настоящему моим. Ни единого. И я тоже, я – ничтожество.

Она погладила его по руке.

Потрясение было грандиозным. Пораженный сверх всякой меры, он посмотрел туда, где только что была ее рука, спешное отступление. Пульс тяжело застучал в висках. Что-то внутри него быстро становилось слишком большим, чтобы удерживать это внутри.

Он схватил ее и посадил на колени, обнял, зарылся в шею, терся у нее за ухом, гладил своей большой ладонью по ее волосам. И все время укачивал, мурлыча неразборчивые слова, обозначавшие колыбельную.

Она плакала. Она еще никогда не плакала. Не так, как взрослые женщины, подавленно, скрывая слезы, но как ребенок: мучительными рыданиями, которые вырывались из нее помимо воли.

Ее руки обвили его шею и сжимались с новой силой, пока он качал ее на коленях и гладил по волосам, называл ее «детка» и «дорогая», издавал всякие глупые звуки и слова.

Это была победа.

Не напрасная.

Полная победа.

ПУПОВИНА

Он смотрел, как стрелка контрольного измерителя подпрыгнула, покачалась и упала обратно. Через полминуты все повторилось: стрелка вновь подрожала и упала. И снова по той же схеме – с интервалом в тридцать секунд. Так повторялось недели, месяцы, годы. Решетчатая мачта, оканчивающаяся металлической полусферой в форме чаши, поднималась над зданием из оплавленного вулканического камня и указывала на звезды. И из этой чаши с полуминутными интервалами устремлялся в космос беззвучный протяжный голос.

«Пристань-один, я – Первый. Пи-пи-пи! Пристань-один, я – Первый».

Из восьми синхронизированных дублирующих станций, расположенных на одиноких островах вокруг брюха планеты, зов расходился, точно по спицам чудовищного колеса, которое медленно, как мир, поворачивается на своей оси.

Далеко в непроглядной бездне, скрывающей черные тела астероидов, оторванных от родительских солнц и двигающихся непредсказуемыми путями, случайный корабль мог услышать спасительный голос и скорректировать по нему курс, чтобы не сбиваясь двигаться к цели.

Знал бы кто, как редко такое случалось! Он оставался в жутком одиночестве, указывая путь тем, кто никогда не скажет ему: «Спасибо!» Незаметные огоньки дюз коротко мигали в пространстве между завитками туманностей и исчезали. Корабли приходили из ночи и уходили в ночь.

Пристань-один. Маяк в пространстве вселенной. Мир с земной атмосферой, но размерами меньше Земли. Шар, покрытый бесконечным океанским простором, с маленькими скалистыми островками, на которых не живет ничего, что могло бы составить компанию человеку. Истинный рай для рыб и прочей морской живности.

Этот островок был самым большим участком суши в мире бескрайних водных пустынь. Двадцать две мили в длину и семь в ширину. Можно сказать, континент, по местным понятиям. Ни деревьев, ни животных, ни птиц, ни цветов. Только низкие кривые кустарники, лишайник и мелкая плесень. Насчитывалось 50 видов насекомых-амфибий, которые поддерживали баланс в среде, воюя друг с другом. И ничего более.

Над всей планетой стояла жуткая тишина. Тишина была настоящим проклятием этой планеты. Ветры были мягкие и плотные, никогда не уменьшались до ветерка и не вырастали до урагана. Моря колыхались лениво, с периодичностью механизма, подползая на десять дюймов по камням, а потом отползая на десять дюймов обратно с глухим плеском и шумом брызг. Насекомые были беззвучны, не издавали ни скрипа, ни стрекота. Бледные лишайники и скелеты кустов торчали недвижно среди пейзажа, точно странные существа, пребывающие в вечном покое.

За домом был разбит сад. Когда первые строители маяка поселились здесь, они переработали химическим способом пол-акра твердой породы, превратив ее в культивированный грунт, и посадили в него земные корнеплоды и семена. Никаких цветов не взошло, ни одного, но несколько овощей успешно боролись за жизнь. Свекловица, шпинат и брокколи – у него было 50 грядок этого добра. И еще лук размером с футбольный мяч.

За все время он ни разу не съел ни луковицы. Не выносил запаха. Но продолжал выращивать его в свободное время, исключительно для того, чтобы отвлечься от этого вечного спокойствия, услышать удар лопаты или шарканье граблей по земле.

Стрелка подпрыгнула, качнулась и вновь упала. Если смотреть слишком часто и слишком долго, впечатление становится гипнотическим. Временами у него появлялось безумное желание изменить привычные колебания на что-нибудь дурацкое, но освежающе новое, сбить мастер-код гигантского передатчика и подменить на глупость, которую чаша антенны посылала бы к удивленным звездам.

«Пристань-один, я – первый! Перестань один – я блондин! Триста первая – мы родим!»

Постепенно слова сливались в неопределенный свист космического эфира. Такое уже случалось, и в будущем никто не застрахован. Не так много воды утекло с тех пор, как легкий космический крейсер врезался в станцию группы Волка, после того как местный маяк стал издавать нечто бессвязное. Один маньяк – а не маяк – стал причиной аварии космического лайнера с двумя тысячами пассажиров на борту. На всякий луч света есть камень преткновения в темноте.

Вступление в Службу маяка означало десять лет одиночного заключения и приличную оплату взамен плюс «чувство удовлетворения от осознания того, что ты исполнил важный общественный долг». Перспектива соблазнительная, когда ты молод, легко привыкаешь к любым условиям и смотришь на все глазами жителя Земли. Реальность же оказывается много мрачнее, чем виделась тебе с поверхности родной планеты, и вообще, скоро приходит мысль, стоила ли игра свеч? Человек не создан для одиночества.

– Так ты с Западных островов, приятель? Как раз такой парень нам и нужен! У нас есть станция, которая называется Пристань-один, – она прямо создана для тебя. Ты выдюжишь, ты не то, что некоторые. Наверняка продержишься. Это ж почти то же самое, что высадиться на Бенбекулу. Городские парни бесполезны в таких местах, здесь же главное – не техническая квалификация. Раньше или позже, они могут сбрендить – слишком все просто, мигания пультов им, вишь, не хватает. Да, человек с Западных островов просто создан для Пристани-один, как Адам для Рая. Терять тебе все равно нечего. Пристань-один даст тебе все, что нужно: скалистые острова и большие моря, совсем как дома!

Совсем как дома.

Дом.

Здесь на гладком пляже были галька и красивые раковины, и ползали существа, имевшие отдаленное сходство с крошечными крабиками. Океан, качающий акры водорослей, сквозь которые шла косяками рыба, большая и маленькая, совсем такая же, как на Земле. Он знал это, поскольку стоял на берегу с удочкой, ловил ее, снимал с крючка и затем отпускал.

Но ни одного изъеденного водой мола не поднималось из зеленых глубин, не было ни узких ленточек ветроуказателей, ни запаха смолы с пляжа, где конопатят лодки, ни свиста ветра в развешанных на просушку рыбачьих сетях. Бочки не выкатывались с грохотом из бондарни, сверкающие блоки льда не выскальзывали из холодильной установки, серебряная рыбья орда не шлепала, конвульсивно дергаясь, под люками набитых доверху трюмов. И в воскресный вечер не было слышно голосов, которые молятся о плавающих и путешествующих.

Там, на Земле, ученые головы всегда придумывали что-нибудь этакое, когда приходилось сталкиваться с чисто техническими проблемами. Главная станция Пристань-один была полуавтоматической, ее восемь эксплуатационных маяков были полностью автоматами и снабжались энергией из атомных генераторов, которые могли работать сами по себе, без всякого вмешательства и обслуживания, не одно столетие.

Мощности маяка хватало, чтобы послать сигнал через бездну между скоплениями бесчисленных солнц. Все, что оставалось для стопроцентной эффективности работы такой станции, – это глаз наблюдателя, вооруженного знаниями, умением и инициативой, некий автоматический предохранитель из человеческой плоти, который в сущности и мог сделать маяк автономным агрегатом. Другими словами, нужен был один человек. Как дополнение к маяку.

Вот где их изобретательность давала слабину. Один человек. Легко сказать. Человек не устройство. Он не может быть рассчитан как устройство, работать как устройство, его невозможно наладить, нельзя сделать так, чтобы человек во всем был подобен ему – автоматическому агрегату.

С некоторым запозданием, но они осознали это. После того как с должности смотрителя маяка был смещен третий помешанный. Три психических расстройства, учитывая, что всего изолированных станций было 400, немного. Получается менее одного процента. Но трое – это уже слишком. И эта цифра могла резко вырасти со временем. Над проблемой серьезно задумались. «Ага! – воскликнули ученые головы, – все дело в подготовке состава».

Поэтому следующие кандидаты прошли нудный, затяжной курс испытаний, где отсеивались слабые и ненадежные и оставались только те, на кого можно было с уверенностью положиться. Но и это не сработало. Нужда в людях была слишком велика, число кандидатов слишком незначительно, и слишком многие срезались на испытаниях.

После этого они проработали еще с десяток идей, все с тем же результатом. Теория и практика не всегда ладят между собой. Ученые головы смогли сами в этом убедиться.

Их последней причудой стала теория линии связи или же «пуповины». «Ага, – сказали они, а они обожали говорить „ага“ по всякому поводу, – человек рожден на Земле и нуждается в пуповине, которая связывает его с родной планетой. Дайте ему эту пуповину, и он никогда не сойдет с ума в космическом одиночестве. Перенесет десять лет одиночного заключения и умом не тронется».

И что это за пуповина?

«„Шерше ля фам“ – ищите женщину», – предположил некий всезнайка, проницательно поглядывая поверх очков. Они обсудили это и отбросили по десятку причин. Возможные последствия варьировались от убийства до появления детей. Помимо прочего это как минимум вдвое увеличивало продуктовые грузодоставки, которые и так были страшно дороги.

Тогда, может быть, собака? Совершенно верное предположение – но только для тех нескольких, единичных, можно сказать, миров, где собаки могут найти себе пропитание. А что же насчет других точек, таких, как Пристань? Грузодоставка – дело накладное, и еще не пришло время развозить по космосу собачьи консервы для нужд дворняг.

Первый шаг проекта «Пуповина» был сделан на скорую руку и имел то достоинство, что учел мертвую тишину, которая была проклятием Пристани. Ежегодный грузовой корабль сбросил свой груз еды вместе с музыкальным центром и кучей записей.

На следующие несколько месяцев он был обеспечен и звуком, и шумом – не только музыкой, но и просто характерными звуками Земли: ревом машин в «час пик» по воскресной магистрали, грохотом поездов, перезвоном церковных колоколов, визгом детворы, высыпающей из школы. Словом, акустическими свидетельствами присутствия жизни, которая была далеко-далеко. Первое прослушивание вызвало восторг. К двенадцатому он стал уставать. На двадцатом сидел угрюмый. Тридцатого не состоялось.

Контрольная стрелка подпрыгнула, заколебалась и упала на место. «Пристань-один, я – Первый. Пи-пи-пип!» Музыкальный центр стоял, заброшенный, в углу. Далеко, за звездными туманностями, жили его одинокие братья. Он не мог ничего сказать им и не мог их услышать. Они были вне пределов коммуникации, и их миры вращались точно так же, как и его. Он сидел и смотрел на стрелку, заключенный в жуткой тишине.

Восемь месяцев назад, по земному календарю, грузовой корабль доставил свидетельство того, что ученые еще ломают голову над проблемой пуповины. Корабль выбросил годовой запас продуктов и с ним маленькую коробочку и небольшой справочник, перед тем как вспыхнуть прощально дюзами, удаляясь в бездну.

Отстегнув крохотный парашют, он открыл коробку и оказался лицом к лицу с пучеглазым чудовищем. Существо из коробки повернуло свою узкую голову и одарило его жутким холодным взглядом. Затем оно засучило длинными неуклюжими лапками, пытаясь выбраться. Он поспешил отбросить коробку и свериться со справочником.

Там сообщалось, что имя новоприбывшего Джейсон, что это богомол, ручной, безвредный и способный прокормить себя сам. Джейсон, очевидно, был испытан на нескольких экземплярах насекомых с Пристани и жрал их с большой охотой. В некоторых странах на Земле, оптимистично сообщал справочник, богомол – ручное животное для развлечения детей.

Итак, ученые головы настойчиво двигались к цели. Теперь они решили, что роль пуповины исполнит ручное животное с Земли, способное к самостоятельному существованию в чужом инопланетном мире. Однако, находясь в комфортабельных креслах, а не затерянные среди звезд, они проглядели существенное качество близких отношений. Лучше бы они прислали ему обыкновенного уличного кота. Он не особо был расположен к кошкам, и здесь не было молока, но зато имелись моря, полные рыбы. Тем более кошки издают звуки. Они мяукают, мурлычат и воют. А это жуткое существо из коробки помимо прочего еще и немое.

Кто на Западных островах встречал богомола? Он ни разу в жизни не видел этой твари и не спешил увидеть. Оно напоминало кошмарного карлика-марсианина.

Он ни разу не дотронулся до подарка с Земли. Он хранил богомола в его коробке, где эта тварь стояла на длинных ножках, жутко вращая головой, поглядывая на него ледяным взором и за все время не издав ни звука. В первый день он дал ей местного кузнечика, пойманного в лишайниках, и его чуть не стошнило, когда эта тварь откусила ему голову и стала жевать. Несколько раз ему снился гигантский Джейсон, высившийся над ним с пастью, распахнутой как капкан.

Через пару недель он решил, что с него достаточно. Он отвез коробку на шесть миль к северу, открыл, перевернул, вытряхнул из нее богомола и увидел, как Джейсон стремительно удаляется в кусты и лишайники. Перед исчезновением богомол одарил его еще одним взглядом василиска. Теперь на Пристани было два землянина, и оба они были потеряны друг для друга.

«Пристань-один, я – Первый. Би-би-бип!»

Прыгнула, покачалась, упала. Упала, отжалась, покачалась.

Ни слова признательности от аварийного корабля, пролетевшего в далекой тьме. Никаких звуков жизни не сохранилось в присланных записях. Никакой реальности, кроме чужепланетной, ежедневно становящейся все более похожей на бред и ускользающей.

Можно было устроить аварию на станции, чтобы потом ликвидировать ее и, таким образом, создать мнимое подтверждение собственного существования. Но тысячи жизней могут стать расплатой за это, затерянные среди звезд. Цена забавы ради отвлечения от пожирающей монотонности была слишком высока.

Еще он мог проводить часы вне вахты, предприняв северную разведывательную экспедицию на розыски крошечного монстра: звать, звать его – и в то же время надеясь втайне никогда не найти его.

– Джейсон! Джейсон!

И когда-нибудь среди скал и расщелин острая пучеглазая головка повернется на его зов, но в ответ не издаст ни звука. Если бы Джейсон мог стрекотать, как цикада, он мог бы еще вынести это существо и постепенно привязаться к нему, зная, что эти щелканья и скрипы и есть язык богомола. Но Джейсон был столь же мрачен и нем, как и спокойный, отталкивающий серый мир Пристани.

Он последний раз проверил передатчик, проконтролировал показания восьми эксплуатационных маяков и отправился спать. Улегся в постель, в тысячный раз задумавшись, вынесет ли он эти десять лет до конца или у него неминуемо съедет крыша.

Даже если бы он сошел с ума, ученые Земли немедленно использовали бы его как подопытную морскую свинку, как лабораторный материал, с которым приятно поэкспериментировать, чтобы определить причину и способ лечения. Да, они были умны, ох как умны. Но были и некоторые вещи, в которых они были не столь проницательны. С этой мыслью им овладел тревожный беспокойный сон.

Мнимая глупость может оказаться на деле дальновидным расчетом, на прояснение чего требуется лишь время. Все проблемы могут разрешиться через недели, месяцы или годы, вместо дней, минут или секунд. Время для этого настало.

Грузовой космоход «Хендерсон» вынырнул из россыпи звезд, опустил свои хриплые, страдающие одышкой антигравитаторы, зависнув на мгновение в двух тысячах футов над главным маяком. Ему не хватало силовых резервов для посадки и последующего старта. Он просто задержался на мгновение, чтобы прицельно сбросить последнюю пуповину, придуманную учеными головами и запущенную в бездну космоса. Груз корабля водоворотом закружился вниз, рассекая ночь, точно вихрь больших серых снежинок.

От удара оземь он и проснулся, еще не в силах понять, что произошло. Космохода с грузом провианта не ожидалось еще четыре месяца. Он посмотрел затуманенным взором на часы с будильником возле кровати, озадаченно нахмурился, кто бы это мог поднять его в такую рань. Что-то, неуловимое что-то вторглось в его сон.

Что это было?

Звуки. Шум!

Он сел в кровати, прислушиваясь. Вот снова, там, приглушенное стенами и расстоянием. Вопль оставленного кота. Нет, не то. Скорее, крик подброшенного ребенка.

Игра воображения. Процесс разрушения психики, должно быть, уже в действии. Он выдержал четыре года. Другому добровольному отшельнику останется дослужить за него еще шесть. А он уже слышал посторонние голоса, что, несомненно, являлось признаком психического расстройства.

И снова тот же звук.

Вскочив с постели, он оделся, посмотрел на себя в зеркало. Оттуда на него глянуло отнюдь не лицо идиота. Несколько напряженное, натянутое, но во всех прочих отношениях вполне нормальное лицо. Он скорчил рожу отражению в зеркале, когда вновь, еле слышно, заплакал подкидыш. Он прошел в вахтенную комнату, окинул взглядом панель. Скачок, дрожание, падение.

«Пристань-один, я – Первый. Би-би-бип».

Теперь, похоже, все в порядке. Вернувшись в свою опочивальню, он замер и прислушался. Что-то не так – какая-то тварь вопила в предрассветных сумерках у зыбкой воды.

Что это?

Отперев все засовы дрожащими руками, он вылетел наружу и огляделся по сторонам. Звук стал сильнее, раскатывался вокруг него, наполнял все его существо. Он стоял так долгое время, трепеща. Затем, совладав с собой, бросился на склад, набил там карманы галетами и нес перед собой еще две полные горсти.

Через порог он перескочил, резко прибавив шагу. Он бежал прямо к покрытому галькой пляжу, протягивая вперед полные ладони печенья, его дыхание вырывалось из него радостными толчками.

И там, на краю ленивого океана, он стоял с сияющими глазами, широко раскинув руки, когда семь сотен чаек со свистом рассекали воздух, выхватывали пищу из его рук, с важным видом расхаживали возле ног.

И все время они неустанно пели гимн одиноких островов, песню вечного моря, дикую триумфальную мелодию, что была воистину родом с Земли.