Текст книги "Марион Фай"

Автор книги: Энтони Троллоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

IX. Ложные вести

Был и другой дом, в который ложные вести о смерти лорда Гэмпстеда проникли в тот же вечер.

Сам мистер Фай не посвящал много времени на чтение газет. Если б он сидел один в конторе, до него бы и не дошли ложные вести. Но, сидя у себя в кабинете, мистер Погсон прочел третье издание «Evening Advertiser» и увидел подробный отчет о происшествии. В нем говорилось что лорд Гэмпстед, пролегая себе путь через калитку, полетел вместе с лошадью, причем вся охота переехала через него. Его подняли мертвым и тело его отнесли в Горс-Голд. Имя лорда Гэмпстеда пользовалось известностью в конторе. Триббльдэль всем рассказал, что молодой лорд влюбился в дочь Захарии Фай и готов жениться за ней, как только она этого пожелает.

Через молодого Литльбёрда рассказ этот взял известен старику и, наконец, дошел даже до ушей самого мистера Погсона. К этой крайне невероятной истории в конторе отнеслись с сильным сомнением. Но были произведены некоторые расследования и теперь большинство верило, что это правда. Когда мистер Погсон прочел отчет о трагическом происшествии, он с минуту задумался, потом отворил дверь и позвал Захарию Фай.

– Друг мой, – сказал мистер Погсон, – читали вы это? – и он подал ему газету.

– У меня всегда мало времени для чтения газет, разве вечером, когда вернусь домой, – сказал клерк, взяв предлагаемый ему лист.

– Вам следовало бы прочитать это, так как я слышал, как упоминалось ваше имя в связи с именем этого молодого лорда.

Тут квакер, спустив очки со лба на глаза, медленно прочел заметку. Мистер Погсон заботливо следил за ним. Но на лице квакера не отразилось особенного волнения.

– Касается это вас, Захария?

– Молодого человека этого я знаю, мистер Погсон. Хотя он неизмеримо выше меня по общественному положению, обстоятельства сблизили нас. Если это правда, я буду огорчен. С твоего разрешения, мистер Погсон, я запру свой стол и тотчас вернусь домой.

Мистер Погсон, конечно, согласился на это, попросив квакера положить газету в карман.

Захария Фай, пока он направлялся к тому месту, где обыкновенно садился в омнибус, сильно раздумывал, о том, как ему лучше поступить, по возвращении домой. Сообщить ли печальную весть дочери, или подождать?

Благоразумнее будет, решил он, выхода из омнибуса, покамест ничего не говорить Марион. Он тщательно уложил газету в боковой карман и стал придумывать, как бы ему получше скрыть свои чувства по поводу начальной вести. Во все было напрасно. Новость уже проникла в Парадиз-Роу. Мистрисс Демиджон была такая же страстная охотница до новостей, как и ее соседи, и обыкновенно посылала за угол за вечерней газетой. На этот раз она поступила точно также и, через дне минуты после того как газета попала к ней в руки, чуть не с восторгом крикнула племяннице.

– Клара, вообрази, этот молодой лорд, который ездит сюда к Марион Фай, убился на охоте.

– Лорда Гэмпстед! – возопила Клара. – Господи, тетушка, не верится! – В ее тоне также было что-то похожее на ликование. Слава, ожидавшая Марион Фай, была слишком велика для долготерпения любой соседки. С тех пор, как стало признанным фактом, что девушка понравилась лорду Гэмпстеду, популярность Марион в Парадиз-Роу несомненно уменьшилась. Мистрисс Дуффер не находила ее более красивой; Клара уверяла, что всегда находила ее дерзкой; мистрисс Демиджон выразила мнение, что молодой человек этот – идиот; а хозяйка таверны остроумно заметила, что «молодых маркизов не поймать соломинками».

– Надо мне пойти, сказать бедной девушке, – тотчас сказала Клара.

– Оставь, – сказала старуха. – И без тебя найдется, кому ей сказать. – Но такие случаи встречаются так редко, что не годится не пользоваться ими. В обыкновенной жизни событий так мало, что внезапные несчастия являются даром с неба, чуть ли даже и не тогда, когда случаются с нами самими. Даже похороны приятно нарушают однообразие наших обычных занятий, а оспа в соседней улице вызывает радостное волнение. Клара скоро завладела газетой и, держа ее в руке, перебежала через улицу, к дому № 17-й.

Мисс Фай была дома и минуты через две сошла в гостиную к мисс Демиджон.

Только в течение этих двух минут Клара начала думать о том, как она подготовит приятельницу в этой вести, или вообще сознавать, что «весть» требует подготовки. Она бросилась через улицу с газетой в руке, гордясь тем, что может сообщить крупную новость. Но в течение этих двух минут ей пришло в голову, что в таких случаях необходимо хорошенько подобрать выражения.

– О, мисс Фай, – сказала она, – слышали вы?

– Что? – спросила Марион.

– Не знаю, как и сказать вам, это так ужасно! Я только что прочла об этом в газетах, и сочла за лучшее прибежать сюда и дать вам знать.

– Случилось что-нибудь с отцом моим? – спросила девушка.

– Нет, не с отцом. Чуть ли это еще не ужаснее, так как он так молод.

Тут яркий румянец залил лицо Марион; но она стояла молча и черты ее приняли почти жесткое выражение от решимости не выдавать чувств своего сердца перед этой девушкой. Вести, каковы бы они ни были, должны касаться его. Не было никого другого «такого молодого», о ком эта особа могла бы говорить с ней в этом тоне. Она стояла молча, неподвижно, лицо ее нисколько не выражало ее чувств.

– Не знаю, как и сказать, – повторила Клара Демиджон. – Лучше возьмите газету и прочтите сами. Это в предпоследнем столбце, внизу. «Несчастный случай на охоте». Сами увидите.

Марион взяла газету и прочла заметку до конца, не шевельнув ни одним членом. Отчего эта жестокая девушка не хочет уйти и оставить ее с ее горем? Зачем она стоит тут, смотрит на нее, точно желая исследовать до дна печальную тайну ее сердца? Она не отрывала глаз от газеты, не зная куда смотреть, так как не хотела заглянуть в лицо своей мучительницы, с мольбой о пощаде.

– Не правда ли, как печально? – сказала Клара Демиджон.

Послышался глубокий вздох.

– Печально, – повторила она, – да, очень печально. Право, если вам все равно, я теперь попрошу вас оставить меня. Ах, да, вот газета.

– Может быть, вы бы желали показать ее отцу.

Марион покачала головой.

– Так я отнесу ее тетушке. Она еле заглянула в нее дойдя до этой заметки, она, конечно, прочла ее вслух, а я не дала ей покою, пока она не отдала мне газету, чтоб принести ее сюда.

– Пожалуйста, оставьте меня, – сказала Марион Фай.

Бросив на нее взгляд, выражавший и удивление, и гнев.

Клара вышла из комнаты.

– Она, кажется, совершенно равнодушна, – отрапортовала племянница тетушке. – Она встала такой же павой, как всегда, и попросила меня уйти.

Когда квакер подошел к двери и отворил ее своим ключом, Марион была в передней и ждала его. До той минуты, как она услышала звук ключа в замке, она не двинулась из комнаты, почти не изменяла позы, в которой оставила ее посетительница. Она опустилась на близь стоявший стул и сидела все думая, думая…

– Отец, – сказала она, положив ему руку на плечо и заглядывая ему в лицо, – отец!

– Дитя мое!

– Слышал ты что-нибудь в Сити?

– А ты, Марион?

– Так это правда? – крикнула она, ухватив его за обе руки, повыше локтя, точно боялась упасть.

– Кто знает? Кто может сказать, что это правда, до получения дальнейших известий. Войдем, Марион. Неприлично нам здесь толковать об этом.

– Неужели это правда? О, отец, отец, это убьет меня.

– Нет, Марион, не говори этого. В сущности говоря, молодой человек был для тебя почти посторонним.

– Посторонним?

– Сколько недель прошло с тех пор, как он в первый раз видела его? И сколько раз это было? Раза два, три. Жаль мне его, если это правда. Очень он был мне по душе.

– Но я любила его.

– Полно, Марион, не говори этого. Ты должна умерять себя.

– Не хочу я умерять себя. – Она вывернулась из-под руки его. – Я любила его всем сердцем, всеми силами, всей душой. Если правда то, что пишут в этой газете, то я также должна умереть. О, отец, правда ли это? Как ты думаешь?

Он немного призадумался, прежде чем ответить. Он сам почти не знал, что он думает. Газеты эти, в вечной погоне за новостями, готовы помещать и ложные, и верные известия без разбору, ложные, пожалуй, скорее, лишь бы польстить вкусу читателей. Но если это правда, то как вредно было бы подавать ей ложные надежды!

– Нет основания отчаиваться, – сказал он, – до завтрашнего утра, когда мы получим свежие вести.

– Я знаю, что он умер.

– Перестань, Марион. Знать ты ничего не можешь. Если ты покажешь себя мужественной девушкой, какова ты есть, то вот что я для тебя сделаю. Я сейчас же отправляюсь в Гендон, в дом молодого лорда и там всех расспрошу. Верно же они знают, если с их господином случилось что-нибудь дурное.

Сказано, сделано. Бедный старик, после своих продолжительных дневных трудов, не дождавшись обеда, захватив только в карман кусок хлеба, сел на извозчика и приказал везти себя в Гендон-Голл. Слуги были очень удивлены и озадачены его расспросами. Они ничего не слыхали. Лорда Гэмпстеда с сестрою ожидали домой на другой день. Обед был для них заказан, огонь был и теперь уже разведен во всех каминах. «Умер!», «Убился на охоте!», «Затоптан до смерти!» Ни единого слова об этом не достигло Гендон-Голла. Тем не менее экономка, когда ей показали заметку, поверила ей вполне. Слуги также поверили. А потому бедный квакер возвратился домой вовсе не утешенный. Положение Марион, в эту ночь, было очень печально, хотя она старалась не поддаваться своему горю. Они не обменялись почти ни одним словом, когда она сидела возле него за ужином. На следующее утро она встала, чтоб дать ему позавтракать, после ночи, в течение которой сто раз засыпала от утомления, чтоб снова проснуться минуты через две, с полным сознанием своего горя.

– Скоро ли я узнаю? – спросила она, когда он выходил, из дому.

– Кто-нибудь да знает же, – сказал он, – я пришлю тебе сказать.

Но в это время истина уже была известна в таверне «Герцогини». В одной из утренних газет был помещен полный, обстоятельный и совершенно верный отчет обо всем происшествии.

– Это совсем не был милорд, – сказала добродушная хозяйка таверны, выходя к нему, когда он проходил мимо дверей.

– Не лорд Гэмпстед?

– Вовсе нет.

– Он не убит?

– Да и расшибся-то не он, мистер Фай, а другой молодой человек, мистер Уокер. Жив ли он или умер, никто не знает, но говорят, что во всем теле его не осталось целой кости. Здесь все прописано, я собиралась нести к вам газету. Вероятно, мисс Фай крепко огорчилась?

– Молодой человек мне знаком, – сказал квакер. – Благодарю тебя, мистрисс Гримлей, за твою заботливость. Внезапность эта напугала мою бедную девочку.

– Это утешит ее, – весело сказала мистрисс Гримлей. – По всему, что слышно, мистер Фей, она имеет основание тревожиться за этого молодого лорда. Надеюсь, что Господь сохранит его ей, мистер Фай, и он окажется достойным человеком.

Квакер быстрыми шагами направился к своему дому, с газетой в руке.

– Теперь моя девочка снова будет счастлива? – спросил он, по окончании чтения.

– Да, отец.

– Дитя мое, наконец, сказало правду старику отцу.

– Разве я когда-нибудь говорила тебе неправду?

– Нет, Марион.

– Я говорила, что не гожусь ему в жены и не гожусь. В этом отношения ничто не изменилось. Но когда я услыхала, что он… Но теперь мы не будем говорить об этом. Как ты был добр ко мне, никогда я этого не забуду, как нежен!

– Кому и быть мягким, если не отцу?

– Не все отцы похожи на тебя. Но ты всегда был добр и кроток с твоей дочерью.

Когда он отправился в Сити, почти часом позже обыкновенного, он дал своему сердцу ликовать вволю. Теперь он верил, что брак его дочери с ее аристократическим поклонником состоится. Она призналась в своей любви ему – отцу; после этого она, конечно, сдастся на их общие желания.

X. Никогда, никогда более не приезжать

Катастрофа причинила Гэмпстеду немало хлопот, кроме того, в течение первых суток, он и сестра его сильно тревожились за бедного Уокера. Вдобавок, в продолжение целого дня, в Горс-Голле справлялись о самом лорде Гэмпстеде, до такой степени распространилось убеждение, что жертва – он. Из всех окрестных городков являлись верховые, с выражением соболезнования по поводу переломанных костей молодого лорда.

Положение их соседа было настолько критическое, что они нашли невозможным выехать из Горс-Голла на другой день, как собирались. Он сблизился с ними, завтракал в Горс-Голле, в то достопамятное утро. Гэмпстед, до некоторой степени, считал себя ответственным за случившееся, так как, не подвернись он, лошадь Уокера стояла бы первой у калитки и седок ее не попытался бы совершить свой невозможный прыжок. Они вынуждены были отложить свою поездку до понедельника. «Выедем с поездом 9.30», – гласила телеграмма Гэмпстеда, который, несмотря на плачевное положение бедного Уокера, не изменил своего намерения навестить Марион Фай в этот день. В субботу утром ему и сестре его стало известно, что ложное известие попало в лондонские газеты, тогда они нашлись вынужденными разослать телеграммы всем кого только знали, маркизу, лондонскому стряпчему, мистеру Робертсу, экономке в Гендон-Голл. Лэди Амальдина отправила две телеграммы, одну лэди Персифлаж, другую лорду Льюддьютлю. Вивиан послал несколько денег своим сослуживцам, Готбой особенно хлопотал о том, чтобы правда стала известна всем членам его клуба. Никогда до сих пор не отправлялась такая масса телеграмм с маленькой станции в Джимберлей. Но была одна, которую Гэмпстед попросил отправить раньше всех, он написал ее собственноручно и сам вручил телеграфистке, которая, без сомнения, отлично поняла, в чем дело.

«Марион Фай, Галловэй, Парадиз-Роу, 17.

Не я ушибся. Буду в № 17 три часа, понедельник».

– Желала бы я знать, слышали ли они об этом в Траффорде, – сказала лэди Амальдина лэди Франсес.

– Если да, какое ужасное разочарование придется испытать моей тетушке.

– Не говори таких ужасов, – сказала лэди Франсес.

– Мне всегда кажется, что тетя Клара не совсем в здравом уме насчет своих детей. Она думает, что ей великая обида, что сын ее не наследник. Теперь она, в течение нескольких часов, воображала, что он им стал.

– А что вы думаете, ведь он поправится, – объявил Готбой перед самым обедом. Он каждый час бегал в гостиницу, справляться о положении бедного Уокера. Сначала вести были довольно мрачные. Доктор только мог сказать, что из того, что он переломал себе кости, еще не следует, что он умрет. В вечеру приехал хирург из Лондона, который подавал несколько большие надежды. Молодой человек пришел в сознание, не без удовольствия пил водку пополам с водой. Этот-то факт и показался молодому лорду Готбою таким утешительным.

К понедельник лорд Гэмпстед и лэди Франсес выехали, так как о больном по-прежнему получались удовлетворительные сведения. Что он сломал три ребра, ключицу и руку, ставилось ни во что. Особого значения не придавали также ране на голове – лошадь лягнула, пока они барахтались. Так как мозг не вылетел, то это было не важно. Он разрезал щеку об кол, на который упал, но рубец, думали товарищи, только послужит к вящей его славе.

Попав домой, Гэмпстед убедился, что испытания его еще не кончены. Экономка вышла ему на встречу и заплакала, чуть не обвив руками его шею. Грум, лакей, садовник, даже пастух, столпились вокруг него, повествуя о том ужасном положении, в каком они остались после посещения квакера, в пятницу вечером. Лорд Гемпстед обласкал их всех, смеялся над тревогой, которую наделала ложная телеграмма, старался казаться всем довольным, но невольно подумал: что должно было происходить в доме мистера Фай, в этот вечер, если он ночью, по дождю, приехал из Галловэя, чтоб разузнать насколько верен или ложен слух, дошедший до него!

Ровно в три часа лорд Гэмпстед был в Парадиз-Роу. Может быть, и естественно, что и здесь появление его произвело впечатление. Когда он свернул с большой дороги, мальчик из таверны подбежал к нему и поздравил его «с счастливым избавлением».

– Да мне ничего не угрожало, – сказал лорд Гэмпстед, пытаясь двинуться дольше. Но мистрисс Гримлей завидела его и вышла к нему.

– О, милорд, мы так рады, так рады.

– Вы очень добры.

– Ну теперь, лорд Гэмпстед, смотрите же, не изменяйте этой милой, молодой девушке, которая совсем была в отчаянии, когда услыхала, что вас раздавили.

Он торопливо шел далее, не находя возможным ответить на это что-нибудь, когда мисс Демиджон, убедившись, что мистрисс Гримлей решилась заговорить с аристократическим посетителем их скромной улицы, и думая, что такой удобный случай лично познакомиться с лордом никогда более не представятся, опрометью выбежала из своего дома и схватила молодого человека за руку, прежде чем он успел опомниться.

– Милорд, – сказала она, – милорд, все мы так приуныли, когда узнали об этом.

– Право?

– Вся улица приуныла, милорд. Но я первая узнала. Я-то и сообщила печальную весть мисс Фай. Право так, милорд. Я прочла это в вечернем сплетнике «Evening Tell-tale» и тотчас побежала в ней с газетой.

– Это было очень любезно с вашей стороны.

– Благодарю вас, милорд. Видя и зная вас – ведь мы все теперь вас знаем в Парадиз-Роу…

– Неужели?

– Все до единого человека, милорд. А потому и и решилась выйти и самой себя вам представить. А вот и мистрисс Дуффер. Надеюсь, что вы позволите мне представить вас мистрисс Дуффер, из № 17. Мистрисс Дуффер, лорд Гэмпстед. Ах, милорд, какая была бы честь для всей улицы, если бы случилось нечто.

Лорд Гэмпстед, с самой любезной миной, пожал руку мистрисс Дуффер и тут ему, наконец, позволили стукнуть дверным молотком. Последняя встреча произошла у самого дома квакера.

– Мисс Фай сейчас придет, – сказала старая служанка, вводя его в приемную.

Марион, заслышав стук дверного молотка, в первую минуту убежала к себе в комнату. Разве не довольно с нее, что он опять здесь, не только жив, но цел, что она снова услышит его голос, увидит его милое лицо? Она сознавала, что в таких случаях чувствовала себя точно выхваченной из своей обыденной, прозаической жизни и несколько времени как бы парила в более чистом воздухе; правда, увы! в облаках, в небесах, которые никогда не могли стать ее достоянием, но в которых она могла прожить, хотя бы час или два, в состоянии полного экстаза, если бы он только позволил ей это, не смущая ее дальнейшими мольбами. Она думала о том, как бы избежать этого…

А он намерен был совершенно иначе воспользоваться этим свиданием. Он горел нетерпением схватить ее в объятия, прижать свои губы к ее губам и знать, что она отвечает на ласку, услыхать то слово, которое одно удовлетворит его гордую, мужественную душу. Она должна принадлежать ему, с головы до ног, как можно скорей стать его женой. Охота и яхта, политические убеждения и дружеские связи, ничего для него не значили без Марион Фай.

– Милорд, – сказала она, охотно оставляя свою руку в его руках, – можете себе представить, как мы настрадались, услыхав эту весть, и что мы почувствовали, когда узнали истину.

– Вы получили мою телеграмму? Я отправил ее, как только начал догадываться, как люди наглупили.

– О, да, милорд. Это было так мило с вашей стороны.

– Марион, исполните вы одну мою просьбу?

– Что я должна сделать, милорд?

– Не называйте меня «милорд».

– Но это так следует.

– Ничуть не следует. Это крайне неприлично, ужасно, неестественно.

– Лорд Гэмпстед!

– Я это ненавижу. Кажется, мы с вами можем понять друг друга.

– Надеюсь.

– Я ненавижу, когда кто бы то ни было меня так называет. Не могу я сказать слугам не делать этого. Они бы меня не поняли. Но вы! Всегда кажется, будто вы надо мной смеетесь.

– Над вами!

– Можете, если это вам нравится. Чего не можете вы сделать со мной? Если б это точно была шутка, если б вы насмехались, мне это было бы все равно.

Он все время держал ее руку и она не пыталась отнять ее.

– Марион, – сказал он, привлекая ее к себе.

– Сядьте, милорд. Ну, хорошо, не буду. Сегодня вас не будут называть «милорд», потому что я так рада вас видеть, потому что вы избегли такой страшной опасности.

– Но мне никакой опасности не угрожало.

Если б она только могла удержать его в этом настроении! Если б он только говорил с ней о чем угодно, кроме своей страсти!

– Да, но я так думала. Отец был в отчаянии. Он был не лучше меня. Подумайте, что он поехал в Гендон-Голл и там смутил всех этих бедных людей.

– Все сошли с ума.

– И я сошла, – сказала она. – Ганна была немногим лучше. – Ганна была старая служанка. – Можете себе представить, какую ужасную ночь мы провели.

– И все из-за ничего, – сказал он, – мгновенно попадая ей в тон. – Но подумайте о бедном Уокере.

– Да. Верно и у него есть друзья, которые любят его, как… как иные люди любят вас. Но он не умрет?

– Надеюсь, что нет. Кто эта молодая особа, которая выбежала ко мне на улицу? Она говорит, что первая сообщила вам это известие.

– Мисс Демиджон.

– Она ваша приятельница?

– Нет, – сказала Марион, с краской на лице, но очень твердо выговаривая это слово.

– Я таки рад этому, потому что не влюбился в нее. Она представила меня нескольким соседям. Кажется, в числе их находилась хозяйка таверны.

– Боюсь, что они оскорбили вас.

– Нисколько. Я никогда не оскорбляюсь, кроме тех случаев, когда думаю, что люди желали меня оскорбить. А теперь, Марион, скажите мне одно словечко.

– Я вам сказала много слов. Разве они не любезны?

– Каждое слово из ваших уст для меня музыка. Но я умираю от желания услышать одно слово.

– Какое? – спросила она. Она знала, что ей не следовало предлагать этого вопроса, но ей было так необходимо отсрочить беду, хотя бы только на минуту.

– Это – то имя, каким вы назовете меня, когда заговорите со мною как моя жена. Мать называла меня Джон; дети зовут меня: Джэк, приятели – Гэмпстед. Придумайте для себя что-нибудь поласковее. Я всегда зову вас Марион, потому что так люблю звук этого имени.

– Все зовут меня Марион.

– Нет. Я никогда этого не делал, пока не сказал себе, что если это возможно, вы должны быть моею. Помните ли вы, как вы мешали огонь в камине, у меня в Гендон-Голде.

– Помню, помню. Это было нехорошо с моей стороны, не правда ли? Я вас тогда едва знала.

– Это было мило, выше всякого выражения; но я тогда не смел называть вас Марион, хотя знал ваше имя также хорошо, как знаю его теперь. Оно у меня здесь, написано вокруг сердца. Придумайте для меня какое-нибудь название я скажите мне, что оно будет написано вокруг вашего.

– Это так и есть, вы это знаете, лорд Гэмпстед.

– Но какое же название?

– Ваш лучший друг.

– Это не годится. Это холодно.

– Так оно неверно выражает мои чувства. Неужели вы думаете, что дружба моя к вам холодна?

Она повернулась к нему и сидела перед ним, лицом в лицу, как он вдруг схватил ее в объятия и прижался губами к ее губам. В одно мгновение она стояла посреди комнаты. Несмотря на его силу, она с ним справилась.

– Милорд! – воскликнула она.

– Вы на меня сердитесь?

– Милорд, милорд, не думала я, чтобы так поступите со мною.

– Но, Марион, разве вы меня не любите?

– Разве я не сказала вам, что люблю? Разве я не была с вами искренна и честна? Разве вы не знаете всего этого? А теперь я должна просить вас никогда, никогда более не приезжать.

– Но я приеду. Я постоянно буду ездить. Вы не перестанете любить меня?

– Нет, этого я сделать не могу. Но вы не должны приезжать. Вы так поступили, что мне самой себя стыдно.

В эту минуту дверь отворилась, и мистрисс Роден вошла в комнату.