Текст книги "Марион Фай"
Автор книги: Энтони Троллоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)
XXXI. Выходка мисс Демиджон
В тот самый день, когда Крокер проходил через свое чистилище в почтамте, леди Кинсбёри получила в Траффорд-Парке письмо, которое значительно увеличило заботы и неприятности различных членов ее семейства. Письмо было анонимное, но читатель может теперь же узнать, что оно было написано этой предприимчивой молодой особой, мисс Демиджон.
Оно было следующего содержания:
«Милэди,
Считаю своим долгом, как доброжелатель семейства, сообщить вам, что ваш пасынок, лорд Гэмпстед, попал в руки молодой особы, живущей в соседней со мною улице».
(«Соседняя улица», понятно, была хитростью со стороны мисс Демиджон).
«Живет она в доме под № 17, в Парадиз-Роу, в Галловэе; зовут ее Марион Фай. Она дочь старого квакера, клерка гг. Погсона и Литльбёрда и, конечно, по своему положению, не должна бы питать таких надежд. У старика может быть и отложено кое-что, но что это для таких людей, как вы, милэди, и как супруг ваш? Иные находят ее хорошенькой. Я не того мнения. Такие хитрости мне противны. Все, что я вам сообщаю, не подвержено никакому сомнению. Милорд провел здесь на днях несколько часов, девушка расхаживает гордая, как павлин. Я называю это настоящим заговором в Парадиз-Роу; хотя квакер в нем участвует, но дело не в нем. Через два дома от Фай живет одна мистрисс Роден, у которой есть сын, почтамтский клерк, очень много о себе думающий. Кажется, нет сомнения, что он обручен с другим членом вашего аристократического семейства. Об этом-то уж весь Галловэй толкует. Мое убеждение, что все это дело рук мистрисс Роден! Она руководит Марион Фай, точно та ей родная дочь, теперь и молодой лорд, и сестра его так прямо и попались в ее сети. Если никто из них еще не обвенчан, то за этим дело не станет, если кто-нибудь не вмешается. Если вы мне не верите, пошлите в таверну «Герцогини», что на углу, вы убедитесь, что там все это известно.
Милэди, я счел своим долгом сообщить вам все это потому, что мне неприятно видеть, как обманывают аристократическую семью. Я лично тут не заинтересован. Но я так поступаю из доброжелательства. А потому имею честь быть
– доброжелатель».
Маркиза, хоть она, вероятно, в прежнее время сказала бы, что ничего нет в мире презреннее анонимных писем, тем не менее очень внимательно перечла это послание несколько раз. Поверила она ему безусловно. В виду того, что писавшему так хорошо было известно все относившееся до лэди Франсес, почему не предположить, что он имеет такие же достоверные сведения и насчет лорда Гэмпстеда? Такой брак как этот – с дочерью квакера – именно брак во вкусе Гэмпстеда. Особенную досаду в ней возбуждала гласность всей этой истории. Мысль, что Галловэю известны все тайны семьи ее мужа была для нее ужасна. Но, может быть, всего сильнее уязвляло ее сердце сознание, что лорд Гэмпстед вообще собирается жениться. Женись он на квакерше, на ком угодно, но, раз они обвенчаны, сын этой женщины будет лорд Гайгэт, наследник всех богатств и всех титулов маркиза Кинсбёри. Она основывала некоторые надежды на несносном характере лорда Гэмпстеда. Такие люди, уверяла она себя, вообще неохотно женятся. Пока он не женат, еще остается надежда. Но если он женится и у него будет сын, тогда, хоть бы он на другой день сломал себе шею на охоте, из этого не выйдет никакого толку. В этом настроении она сочла нужным показать письмо мистеру Гринвуду, прежде чем прочесть его мужу, который все еще был очень болен.
Мистер Гринвуд медленно прочитал письмо, тщательно сложил его и только покачал головой.
– Правда это, как вы думаете? – спросила маркиза.
– Не вижу причины, почему бы это была неправда.
– Тоже и я думаю. Мы знаем, что насчет Фанни это правда. Мистер Роден и эта мистрисс Роден существуют. Раз, что писавшему все это известно, есть основание доверять остальному.
– Много на свете лгунов, – сказал мистер Гринвуд.
– Но существует же этот квакер, эта девушка?
– Очень вероятно.
– В таком случае, отчего бы Гэмпстеду в нее не влюбиться? Конечно, он постоянно там бывает у своего друга, Родена.
– Без всякого сомнения, лэди Кинсбёри.
– Что нам делать?
На этот вопрос у мистера Гринвуда не нашлось готового ответа.
– Едва ли отец теперь имеет на него какое-нибудь влияние. – Мистер Гринвуд замотал головой. – А между тем сказать ему необходимо. – Мистер Гринвуд кивнул головой. – Может быть, можно было бы что-нибудь предпринять на счет состояния.
– Он ни на что не посмотрит, – сказал мистер Гринвуд.
– Он равнодушен ко всему, о чем должен был бы заботиться. Если б я написала и спросила его, скажет он мне правду насчет этого брака?
– Никогда он правды не скажет, – сказал мистер Гринвуд.
Маркиза пропустила это замечание мимо ушей, хотя знала, что это клевета.
– Бывали средства, – сказала она, – с помощью которых браки такого рода расторгали «после».
– В наши дни это надо сделать «до», – сказал священник.
– Но как?
– Если б его спровадят куда-нибудь.
– Как «спровадить»?
– Вот этого-то я и не знаю. Например, отправить его куда-нибудь подальше на яхте, а ее обвенчать с кем-нибудь другим во время его отсутствия.
Леди Кинсбёри поняла, что ее приятель неизобретателен.
– Чтобы ему сломать себе шею на охоте, – сказал мистер Гринвуд.
– Даже это не принесло бы особой пользы, если он женится раньше, – решила маркиза.
Она каждый день просиживала у мужа полчаса перед своим завтраком, – сиделка его, в это время, ходила обедать. Со времени посещения сына маркиз выписал доктора из Лондона и доктор объявил маркизе, что хотя непосредственной опасности и нет, но симптомы таковы, что почти не дают надежды на полное выздоровление. Когда мнение это было высказано, маркиза и капеллан принялись обсуждать вопрос: следует ли вторично вызывать лорда Гэмпстеда. Сам маркиз не выражал на этот счет никакого желания. Раза три или четыре в неделю в Гендон-Голл посылался бюллетень, в котором яко бы выражалось мнение докторов о состоянии здоровья их пациента; но бюллетень не отличался строгой правдивостью. Ни одному из заговорщиков не хотелось видеть лорда Гэмпстеда в Траффорд-Парке.
– Хочется мне кое-что тебе показать, – сказала маркиза, усаживаясь у дивана, на котором лежал муж. Затем она принялась читать ему письмо, не говоря, что оно анонимное. Прослушав первые строки, он спросил:
– От кого это?
– Я лучше прежде прочту его все, – сказала маркиза и дочитала до конца, не прочтя только подписи.
– Конечно, анонимное, – сказала она, держа письмо в руке.
– Так я не верю ни единому слову, – сказал маркиз.
– Вероятно, а между тем в нем слышится правда.
– Я вовсе не того мнения. Ничего нет хуже анонимных писем.
– Если насчет Гэмпстеда вздор, то, во всяком случае, насчет Фанни – правда. Писавший житель Галловэя, знает Парадиз-Роу, местную таверну. Туда, где Фанни нашла себе поклонника, и Гэмпстед последует за нею. «Свой своему поневоле брат».
– Я не позволю тебе так отзываться о моих детях, – сказал больной.
– Что же мне делать? Разве о Фанни не правда? Если хочешь, я напишу Гэмпстеду, расспрошу его. – Чтоб как-нибудь от нее отделаться, он согласился на это предложение. Милэди, с своей стороны, надеялась, что если лорд Гэмпстед признает факт своей помолвки, это может повести к ссоре между отцом и сыном.
– Что, он еще не убрался? – спросил маркиз, когда жена его встала, чтоб выйти из комнаты.
– Кто?
– Мистер Гринвуд.
– Убрался? С какой стати ему убираться? Никто и не воображал, что он должен был оставить нас теперь. Я так вовсе не вижу зачем ему вообще переезжать. Ему сообщено, что ты не будешь более нуждаться в его услугах, в Лондоне. Насколько я знаю, больше ничего не говорилось.
Больной сердито повернулся на своем диване, но не сделал никаких дальнейших распоряжений относительно отъезда капеллана.
– Он спрашивает, почему вы не выехали, – сказала лэди Кинсбёри священнику, в тот же день.
– Куда мне выехать? – заныл несчастный. – Неужели он хочет сказать, что меня надо выгнать на улицу, когда вздумается, из-за того, что я не могу одобрить поступков лэди Франсес? Я не получил приказания выехать отсюда. Если отъезд мой дело решенное, маркиз, вероятно, прежде сделает какое-нибудь распоряжение.
Лэди Кинсбёри успокоила его, как могла, объяснив, что ему нет никакой надобности немедленно выезжать.
Письмо милэди к пасынку было следующее:
«Дорогой Гэмпстед!
До отца вашего дошел слух, что вы женитесь на какой-то девушке, дочери квакера по фамилии Фай, живущей в доме № 17, в Парадиз-Роу. Про квакера говорят, что он клерк в одной из контор в Сити. О самой девушке отец ваш ничего не слышал, но легко может себе представить, что она – то, чем должна быть по своему общественному положению. Он поручил мне спросить вас, есть ли какая-нибудь доля правды в этом слухе. Прошу вас заметить, что я лично не выражаю никакого мнения насчет того, верен он или неверен, возможен он или невозможен. После того, как вы вели себя в последний раз, я никогда бы не решилась вмешиваться в ваши дела, но отец ваш поручил мне спросить вас, для его сведения.
Преданная вам
Клара Кинсбёри».
Ответ Гэмпстеда был очень лаконичен, но вполне соответствовал цели.
«Дорогая лэди Кинсбёри!
Я еще не жених мисс Фай. Думаю, что это вскоре ожидает меня.
Искренно вам преданный
Гэмпстед».
С той же почтой он написал письмо отцу. Вот оно:
«Дорогой отец,
Получил я письмо от лэди Кинсбёри, в котором она меня спрашивает, верен ли слух о моей помолвке с молодой девушкой, по имени Марион Фай. Очень мне прискорбно, что ее письмо служит доказательством, что вы еще не в силах писать сами. Надеюсь, что это продолжится не долго.
Не желали ли бы вы снова видеть меня в Траффорде? Не хочется мне туда ехать, не узнав ваших мыслей на этот счет; но я всегда готов пуститься в путь, когда бы вы этого ни пожелали. По последним известиям, я было надеялся, что силы ваши начинают восстанавливаться.
Не знаю, каким путем могли дойти до вас какие-нибудь слухи о Марион Фай. Если б я обручился с нею или с какой-нибудь другой молодой девушкой, я сейчас же сообщил бы вам о том. Не знаю, обязан ли молодой человек говорить о собственных неудачах в таких делах – даже отцу. Но, так как мне стыдиться тут нечего, то я признаюсь вам, что просил эту молодую девушку быть моей женой, но она пока отказывается. Я повторю свою просьбу и продолжаю надеяться на успех.
Она – дочь одного мистера Фай, который, как справедливо говорит лэди Кинсбёри, квакер и клерк в одной из контор Сити. Так как он во всех отношениях хороший человек, стоящий, по своей честности и чести, очень высоко во мнении всех, кто его знает, я не могу поверить, чтоб это составляло какую-нибудь разницу. Она, мне кажется, обладает всеми качествами, которые я желал бы найти в женщине, которую мог бы надеяться видеть своей женой. Живут они в доме № 17, Парадиз-Роу, в Галловэе; все подробности, сообщенные лэди Кинсбёри, верны.
Пожалуйста напишите мне строчку, если не сами, то хоть продиктуйте, чтоб мне знать, как вы себя чувствуете.
Ваш любящий сын Гэмпстед».
Невозможно было скрыть это письмо от лэди Кинсбёри. И маркиз, и маркиза, и мистер Гринвуд решили, что Гэмпстед женится на дочери квакера. Отказу ее даже лорд Кинсбёри не придал никакого значения. Вероятно ли, чтоб дочь клерка не пожелала сделаться маркизой? Если бы больной был предоставлен самому себе, он постарался бы думать об этом как можно меньше. Ничего он теперь так сильно не желал как не ссориться с своими старшими детьми. Но жена, при каждом из своих двух ежедневных посещений, напоминала ему об этом.
– Что ж мне делать? – спросил он на третье утро.
– Мистер Гринвуд предлагает, – начала жена, не желая вовсе раздражать его и действительно позабыв, в эту минуту, что никакое предложение мистера Гринвуда не может быть ему приятно.
– К чорту мистера Гринвуда, – крикнул он, приподнявшись со своих подушек. Маркиза так испугалась его резкого движения и гнева, отразившегося на это изможденном лице, что в изумлении вскочила со стула.
– Я требую, – сказал маркиз, – чтоб человек этот оставил мой дом в конце этого месяца.
XXXII. Контора
Отправив ответ лэди Кинсбёри, Гэмпстед решил, что ему необходимо съездить в Траффорд, хотя бы на один день, повидаться с больным отцом. Послание мачехи он получил в субботу, в понедельник и во вторник собирался охотиться, но в среду выедет с вечерним поездом из Лондона и в четверг, рано утром, будет в Траффорде. Он отправил на имя старика дворецкого телеграмму следующего содержания:
«Буду в Траффорде в четверг утром 4 ч. 30 м. Приду со станции пешком. Приготовьте комнату. Скажите отцу».
Он назначил свой отъезд в среду вечером, решившись посвятить часть утра этого дня своим сердечным делам. Вообще говоря, не принято, думалось ему, обращаться к отцу девушки за разрешением просить ее руки, прежде, чем сама девушка не согласится; но в данном случае обстоятельства исключительные. Ему показалось, что единственная причина, по которой Марион отвергала его, было неравенство их общественного положения. Может быть, причина эта возникла из какой-нибудь нелепой идеи старика-отца, но могло, быть и то, что он отнесется в такой причине с полным неодобрением. Во всяком случае Гэмпстеду хотелось узнать, за него старик, или против. С целью разрешить этот вопрос он хотел известить его в его конторе, в среду.
В ранние часы утра вошел он в контору гг. Погсона и Литльбёрда и увидел мистера Триббльдэля, восседавшего на высоком табурете за громадным столом, который занимал почти всю комнату. Гэмпстед был поражен теснотой и невзрачностью помещения гг. Погсона и Литльбёрда, которое, судя по благородной наружности квакера, представлял себе обширным и внушительным. Невозможно отрешиться от подобной связи идей. Гэмпстед вошел в контору через небольшой дворик и узкий коридор. Здесь он увидел всего две двери и вошел в одну из них, так как она была отворена, заметив на другой надпись: «Кабинет г. директора». Тут-то он и очутился лицом к лицу с Триббльдэлем и маленьким мальчиком, сидевшим по правую руку Триббльдэля, на таком же высоком табурете, как и он.
– Могу я видеть мистера Фай? – спросил Гэмпстед.
– По делу? – отозвался Триббльдэль.
– Не совсем, т. е. по частному делу.
Из-за ширмы, отделявшей от небольшой комнаты значительно меньшее пространство, похожее на клетку, выглянула голова. В этой клетке, как она ни была мала, помещались стол и два стула, и здесь-то Захария Фай занимался своим делом; понятно, что голова, выглянувшая из клетки, принадлежала ему.
– Лорд Гэмпстед! – сказал он с удивлением.
– А, мистер Фай, как поживаете? Мне кое о чем надо с вами переговорить. Можете вы уделить мне пять минут?
Старик отворил дверь своей клетки и попросил лорда Гэмпстеда войти. Триббльдэль, который слышал и узнал фамилию, так и уставился на молодого аристократа, на знатного приятеля своего друга Крокера, на лорда, про которого положительно уверяли, что он женится на дочери мистера Фай. Мальчик, услыхав, что посетитель – лорд, также не спускал с него глаз. Гэмпстед повиновался, но помня, что обитатель клетки сейчас услыхал все, что говорилось в конторе, понял, что ему будет невозможно говорит о Марион без иной защиты от любопытных ушей.
– То, о чем я хочу говорить, не всем можно слышать, – заметил Гэмпстед.
Квакер оглянулся на дверь кабинета.
– Старый мистер Погсон там, – шепнул Триббльдэль. – Я слышал, как он вошел четверть часа тому назад.
– Может быть, ты согласишься походить по двору, – сказал квакер. Гэмпстед, конечно, пошел, но, оглянувшись, убедился, что двор очень необширен для того, что ему предстояло сообщить. Ему необходимо было пространство, чтоб не поворачивать, когда он будет в пылу красноречия. В шесть шагов он пройдет дворик во всю длину; а кто в состоянии рассказать историю своей любви на пространстве шести шагов?
– Не выйти ли нам на улицу? – предложил он.
– Охотно, милорд, – сказал квакер. – Триббльдэль, если б кто-нибудь зашел до моего возвращения и не мог подождать пять минут, ты меня найдешь на расстоянии не более пятидесяти ярдов, вправо или влево от двора. – Гэмпстед, ограниченный пространством, не превышавшем ста ярдов в одной из самых многолюдных улиц Сити, приступил к исполнению своей трудной задачи.
– Мистер Фай, – сказал он, – известно ли вам, что произошло между мной и вашей дочерью?
– Едва ли, милорд.
– Она вам ничего не говорила?
– Нет, милорд, многое сказала. Она, без сомнения, сказала мне все, что отцу подобает слышать от дочери, при таких обстоятельствах. Мы с моей Марион в таких отношениях, что немногое скрываем друг от друга.
– Так вы знаете?
– Знаю, что ты, милорд, просил ее руки, честно, благородно; знаю также, что она отказалась от предложенной ей чести.
– Это так.
– Вы ли это, Захария? Как поживаете? – спросил какой-то толстяк небольшого роста, с красным лицом.
– Отлично, благодарю, мистер Греби, в эту минуту я очень занят. Это Джонатан Греби, – сказал квакер своему спутнику, – вы, вероятно, слышали о фирме «Греби и Нидервальд».
Гэмпстед никогда о ней не слыхал и пожалел, что толстяк, в эту минуту, не занимался своим делом.
– Возвратимся к мисс Фай, – сказал он, пытаясь продолжать свое повествование.
– Да, к Марион. Я не вполне знаю, что происходило между вами, так как мне неизвестны причины, на которые она сослалась.
– Да никаких причин она не привела; ничего, о чем стоило бы говорить людям, которые сколько-нибудь знают свет.
– Не сказала ли она тебе, что не любит тебя, милорд? Это, по-моему, была бы причина достаточная.
– Ничего подобного. Я хвастать не хочу, но не вижу, отчего бы ей сколько-нибудь мне не сочувствовать.
– И я не вижу.
– Как, Захария, вы прогуливаетесь в эти деловые часы?
– Прогуливаюсь, сэр Томас. Это не в моих обычаях, но я прогуливаюсь.
Он повернулся на каблуке, почти рассерженный этим перерывом, и пошел в обратном направлении.
– Сэр Томас Болстер, милорд, большой делец, но человек, которому везет. Повторяю, и я не вижу; но в таком деле молодая девушка должна решать сама. Я не прикажу ей не любить тебя, но не могу приказать и любить.
– Не в том дело, мистер Фай. Конечно, я не имею никакого права рассчитывать на ее расположение. Но об этом и речи не было.
– Что ж она тебе сказала?
– Какие-то пустяки на счет общественного положения.
– Нет, милорд, это не пустяки.
– Что ж, неужели я в роде короля прежних времен, который должен был жениться на любой безобразной и старой принцессе, которую ему подкинут, хотя бы она была ненавистна ему? При таких условиях, я знать не хочу никакого общественного положения. Я требую права соображаться с собственными желаниями, как другие, и обращаюсь к вам, как в отцу молодой особы, прося вас помочь мне убедить ее быть моей женой.
В эту минуту к ним подбежал Триббльдэль.
– Там Кук, – сказал он, – от Поллока и Аустена.
– Разве мистера Погсона нет?
– Он вышел тотчас вслед за вами. Бус говорит, что ему необходимо сейчас видеть кого-нибудь.
– Скажи ему, чтоб подождал пять минут, – сказал Захария Фай, хмуря брови.
– Вы знаете, что я хочу сказать, мистер Фай, – продолжал лорд Гэмпстед.
– Знаю, милорд. Ты предлагаешь моей дочери не только высокое общественное положение и огромное состояние, но и то, что должно в глазах ее быть несравненно драгоценнее, сердце и руку честного человека. Еще что? – гневно крикнул он, видя, что мальчуган, который сидел на высоком табурете, несется к нему со всех ног.
– Мистер Погсон сейчас вернулся, мистер Фай, он нигде не может найти писем Поллока и Аустена. Они ему нужны сейчас.
– Лорд Гэмпстед, – сказал квакер, весь бледный от гнева, – я должен просить тебя извинить меня на пять минуть.
Гэмпстед обещал ограничиться той же неинтересной прогулкой до возвращения мистера Фай и тут же подумал, что против увлечения дочерью клерка есть некоторые соображения, которых он не принял в расчет.
– Мы пойдем немного далее, – сказал старик, возвратясь, – чтоб эти дураки нас более не тревожили. Впрочем, мне остается сказать тебе очень немного. Даю тебе мое разрешение.
– Очень оно меня радует.
– Искренно сочувствую тебе. Но, милорд, по-моему, лучше сказать правду.
– Без сомнения.
– Дочь боится, чтоб здоровье ей не изменило.
– Здоровье?
– Мне так кажется. Она не говорила мне этого прямо, но по-моему, это и есть настоящая причина. Мать ее умерла рано, братья и сестры также. Печальная эта история, милорд.
– Но неужели это должно служить препятствием?
– Не думаю, милорд. Но судить об этом – твое дело. Насколько я знаю, она не менее всякой другой девушки может выйти замуж. Здоровье ей не изменяло. Мне кажется, она попусту тревожится. Теперь ты все знаешь, я оказал тебе полное доверие, как честному человеку. Вот мой дом. Милости просим, если найдешь это нужным, иди и поступай с Марион в этом деле, как укажет тебе твоя любовь и твой рассудок.
С этим он поспешно возвратился в комнату, точно боясь, чтоб его мучители снова его не разыскали.
Гэмпстед достиг желаемого, но он был сильно озабочен тем, что слышал о здоровье Марион. Не то чтоб ему на минуту пришло на мысль, что брак этот нежелателен потому, что его Марион может заболеть, – для этого он был слишком влюблен, – но он боялся ее упрямства, а потому возвратился в Гендон-Голл в каком-то смутном настроении. Он подробно обсудит с ней этот вопрос, тотчас по возвращении из Шропшира, а там пробудет всего один день, чтоб не теряя времени испытать действие своего красноречия на Марион. После разговора с ее отцом он находил, что почти вправе заключить, что девушка действительно его любит.
