Текст книги "Марион Фай"

Автор книги: Энтони Троллоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

Жизнь Марион Фай в Парадиз-Роу была бы очень одинока, если б она, перед смертью матери, не познакомилась с мистрисс Роден. Теперь почти дня не проходило, чтоб она не провела часа в обществе этой дамы. Они были большие друзья, до такой степени, что мистрисс Винсент также познакомилась с Марион и, сочувствуя религиозным стремлениям девушки, приглашала ее денька на два, на три в Вимбльдон. Это было невозможно, так как Марион не соглашалась расстаться с отцом, но раза два она сопровождала мистрисс Роден в ее еженедельных посещениях, и положительно вошла в милость у суровой дамы. Другого общества она не имела, да как будто и не желала. Клара Демиджон, видя дружбу, которая возникла между Марион и мистрисс Роден, была совершенно уверена, что Марион ловит почтамтского клерка и по секрету сообщила мистрисс Дуффер, что девушка эта действует самым бесстыдным образом. Сама Клара не раз попадалась на пути клерка, когда он возвращался домой в сумерки, – может быть, только из желания узнать, каковы намерения молодого человека относительно Марион Фай. Молодой человек был с нею вежлив, но она объявила мистрисс Дуффер, что он один из тех молодых людей, которые не любят женского общества.

– Эти-то именно, – сказала мистрисс Дуффер, – и женятся всего охотнее, из них-то и выходят самые лучшие мужья.

– О, она от него не отстанет, пока не добьется своего, – сказала Клара, тем самым давая понять, что, по ее собственному мнению, не стоит продолжать своих нападений, если молодой человек не сразу положит перед нею оружие. Джорджа не раз приглашали пить чай в № 10, но приглашали тщетно. Вследствие этого Клара совершенно громогласно объявила, что Марион Фай положительно заполонила его, связала по рукам и по ногам.

– Она постоянно ловит его на дороге, когда он возвращается со службы, – сказала она мистрисс Дуффер, – я положительно называю это дерзостью, недостойной женщины.

А между тем она знала, что мистрисс Дуффер известно, что сама она ловила молодого человека на дороге. Мистрисс Дуффер ко всему этому относилась снисходительно, зная очень хорошо, как необходимо молодой особе храбро отстаивать собственные интересы.

А Марион Фай и Джордж Роден, между тем, были добрые друзья.

– Он обручен; я не должна говорить – с кем, – сказала мистрисс Роден своей молодой приятельнице. – Боюсь, что это будет длинная, длинная, скучная история. Никому не говорите об этом.

– Если она будет верна ему, то надеюсь, что и он будет верен ей, – сказала Марион с истинно женским участием.

– Боюсь только, что он будет слишком верен.

– Нет, нет, этого быть не может. Хотя бы он страдал, пусть будет верен. Можете быть уверены, что я говорить об этом не буду ни с ним и ни с кем. Я так люблю его, что надеюсь, что он не очень будет страдать.

С этой минуты она научилась видеть в Джордже Родене истинного друга и говорить с ним свободно, так как не было причины избегать короткости. С чужим женихом девушка может позволить себе некоторую короткость.

XVI. Возвращение в Гендон

– Я приехал немного рано, – сказал Гэмпстед, когда приятель его вошел, – и застал твою мать идущей в церковь с приятельницей.

– Марион Фай?

– Да, мисс Фай.

– Она – дочь квакера, который живет через несколько домов отсюда. Но хотя она квакерша, она ходит и в церковь. Я завидую складу ума тех, кто способен находить утешение, изливаясь в благодарности великому, неведомому Богу.

– Я изливаюсь в благодарности, – сказал Гэмпстед, – но у меня это делается в уединения.

– Сомневаюсь, чтоб ты когда-нибудь, в течение двух часов, находился в общении с небесной силою и небесным влиянием. Тут нужно нечто побольше благодарности. Надо понимать, что тут обязанность, не исполнив которой, подвергаешься опасности. Тогда только явится ощущение спокойствия, которое всегда следует за исполнением обязанности. Этого я никогда не могу достигнуть. Как ты нашел Марион Фай?

– Она прелестна.

– Неправда ли, очень хорошенькая, особенно когда говорит?

– Я не придаю никакой цены женской красоте, которая не является во всем блеске вне спокойного состояния, во время разговора, движения, смеха, хотя бы гнева, – восторженно сказал Гэмпстед. – На днях я разговаривал с одной моей псевдородственницей, которая имеет репутацию замечательно красивой молодой особы. Ей хотелось многое сообщить мне, и пока я был в ее обществе, в комнату несколько раз входил мальчик в ливрее. Это был круглолицый, некрасивый мальчик; но я нашел его гораздо красивее моей кузины, так как он открывал рог, когда говорил, и в глазах его было оживление.

– Очень лестно для твоей кузины.

– Она уже пристроилась, так оно безразлично. Греки, мне кажется, поклонялись форме без выражения. Сомневаюсь, чтоб Фидий сделал что-нибудь замечательное из твоей мисс Фай. На мои глаза, она безукоризненно прекрасна.

– Она совсем не моя мисс Фай. Она – приятельница моей матери.

– Счастлива твоя мать. Женщина, незнакомая с тщеславием, с ревностью, с завистью…

– Где найдешь ты такую?

– Мать твоя. Такая женщина может, мне кажется, любоваться женской красотой почти так же, как мужчина.

– Мать часто говорила мне о добрых качествах Марион, но не особенно распространялась насчет ее красоты. Для меня главная ее прелесть – голос. Она говорит музыкально.

– Так, вероятно, говорила Мельпомена… Часто она бывает у вас?

– Всякий день, кажется, но по большей части без меня. Несмотря на то, мы с ней большие друзья. Она иногда отправляется со мной в город, в четверг утром, на митинг.

– Счастливец! – Роден пожал плечами, как бы сознавая, что счастие такого рода должно придти к нему из другого источника, если вообще придет. – О чем она говорит?

– По большей части о религии.

– А ты?

– О чем-нибудь другом, если она мне позволит. Ей бы хотелось обратить меня. Я вовсе не жажду обратить ее, так как действительно убежден, что она и так хороша.

– Да, – сказал Гэмпстед, – его обратная сторона того, что мы привыкли называть передовыми взглядами. При всей моей самоуверенности, я никогда не осмеливаюсь касаться религиозных воззрений тех, кто моложе или слабее меня. Я чувствую, что за них, во всяком случае, бояться нечего, если они искренни. Никто, мне кажется, еще не навлек на себя опасности, веруя в божественность Христа.

– Никто из них не знает, во что верует, – сказал Роден, – так же, как и мы с тобой. Люди толкуют о верованиях, точно его вопрос решенный. Оно так только для немногих; да и этим немногим недостает воображения. Как провел ты время в замке Готбой?

– О, так себе, недурно. Все были очень любезны, сестре моей там понравилось. Местность прелестная. Дом был полон гостей, которые презирали меня больше, чем я их.

– Этим, пожалуй, много сказано.

– Было несколько необыкновенных обезьян. Одна девица, не из очень молодых, спросила меня, что я намерен делать со всей землей, когда отниму ее у всех. Я ответил ей, что когда она вся будет разделена поровну, то даже всем дочерям достанется по хорошенькому поместью, и что при таких обстоятельствах все сыновья непременно женятся. Она признала, что такой результат был бы необыкновенно хорош, но объявила, что не верит в него. Свет, в котором мужчины желали бы жениться, превосходит ее понимание. Раз я там охотился.

– Охота, вероятно, плохая?

– Если б не случилось тут одной помехи, она была бы очень хороша.

– Мешали вероятно горы и озера?

– Вовсе нет. Горы мне полюбились своим эхом, а озера нам не мешали.

– Зачем же дело стало?

– Явился один субъект.

– Который был тебе антипатичен?

– Который оказался невыносимым.

– Разве нельзя было от него отделаться?

– Отделаться было невозможно. Я, наконец, достиг этого только тем, что повернул лошадь и поехал назад, когда мы ухо ехали домой. Я предложил было ему ехать дальше, пока я постою, – но он не захотел.

– Неужели дошло до этого?

– Положительно. Я просто бежал от него; не так как мы это проделываем в обществе, когда ускользаем под каким-нибудь предлогом, предоставив собеседнику думать, что он нам доставил большое удовольствие, но категорически выразив мое мнение и намерение.

– Кто ж он такой?

В этом-то и был вопрос. Гэмпстед затем приехал, чтоб сказать, кто он такой, и потолковать о нем нисколько не стесняясь. Он твердо решился это сделать. Но он предпочитал не приступать к строгому обличению приятели, пока они не пойдут вместе пройтись, а теперь и не хотелось выйти из дома, не поговоривши еще о Марион Фай. Он имел намерение обедать в полном одиночестве в Гендон-Голле. Насколько приятнее было бы, если б он мог обедать в улице Парадиз-Роу с Марион Фай! Он знал, что мистрисс Роден обыкновенно рано обедала по воскресеньям, с тем, чтоб две девушки, составлявшие ее штат, могли отправиться – в церковь или к своим обожателям, как им заблагорассудится. Он уже обедал здесь раза два, уничтожал скромную, но скрашенную обществом, баранину Голловэя, отдавая ей предпочтение перед разнообразным, но одиноким, обедом в Гендоне. Не было, однако, ни малейшего основания предполагать, что Марион Фай будет обедать в доме № 11, даже допуская, что его бы пригласили. В сущности, ничто не могло быть менее вероятно, так как Марион Фай никогда не покидала своего отца. Ему не хотелось дать понять приятелю, что он жаждет дальнейшего, безотлагательного сближения с Марион. В этой выходке было бы нечто нелепое, на что он не решался. Только если б он мог провести день в Парадиз-Роу, а затем отправиться пешком домой с Роденом уже темным вечером, он мог бы, казалось ему, совершенно легко сказать то, что имел высказать.

Но это было невозможно. Он просидел минуты две молча после того, как Роден спросил имя того, кто ему надоедал в отъезжем поле, и вместо ответа предложил ему отправиться вместе пешком, по дороге в Гендон.

– Я совершенно готов; но ты должен назвать мне этого ужасного человека.

– Как только отправимся – назову. Я затем и приехал сюда, чтоб назвать тебе его.

– Чтоб назвать мне человека, от которого ты убежал в Кумберлэнде?

– Именно; пойдем. – Так они и отправились, более чем за час до возвращения Марион Фай из церкви. – Человек, который так надоел мне на охоте, был твой близкий приятель.

– У меня в целом мире нет близкого приятеля, кроме тебя.

– А Марион Фай?

– Я говорю о мужчинах. Не думаю, чтоб Марион Фай охотилась в Кумберлэнде.

– Мне кажется, я бы не убежал от нее. Это был мистер Крокер, из главного почтамта.

– Крокер в Кумберлэнде?

– Да, именно, он был в Кумберлэнде; я встретил его на обеде в замке Готбой, когда он был так добр, что отрекомендовался мне, а потом на охоте, – когда он более, чем отрекомендовался мне.

– Удивляюсь!

– Разве он не в отпуску?

– О, да, он в отпуску. Но как он мог там быть?

– Отчего ему не быть в Кумберлэнде, когда оказывается, что отец его управляющий или что-то в этом роде у моего дяди Персифлажа?

– Я не знал, что его что-нибудь связывает с Кумберлэндом, и не мог предположить, чтоб почтамтский клерк в отпуску охотился в каком бы то ни было графстве.

– Ты не слыхал о его лошади?

– Ровно ничего. Я не знал, что он когда-нибудь садился на лошадь. Не объяснишь ли ты мне теперь, почему ты назвал его моим другом?

– Разве вы не дружны?

– Нимало.

– Но разве он не сидит за одним столом с тобой?

– Сидит.

– Мне кажется, я подружился бы с человеком, если б сидел с ним за одним столом.

– Даже с Крокером? – спросил Роден.

– Ну, он, пожалуй, составил бы исключение.

– Но, если б он составил исключение для тебя, то отчего ж бы не для меня? По правде говоря, Крокер причиняет мне не мало неприятностей. Он не только мне не друг; он мне – я не скажу «враг», так как это значило бы придавать ему слишком большое значение – но он к этому званию ближе, чем кто бы то ни было из моих знакомых. Но что же все это значит? Отчего он в Кумберлэнде особенно надоедал тебе? Отчего ты называешь его моим другом? Отчего ты хочешь говорить со мной о нем?

– Он отрекомендовался мне и сказал мне, что он твой близкий приятель.

– Так он солгал.

– До этого-то мне было бы все равно; но он сделал хуже.

– Что ж он еще сделал?

– Я был бы с ним любезен – хотя бы из-за того, что он сидит за одним столом с тобой; но…

– Но что?

– Есть вещи, которые, не легко высказать.

– Если их приходится высказывать, так лучше их высказать, – сказал Роден, почти сердито.

– Друг ли он тебе или нет, а он знал о твоих отношениях к моей сестре.

– Быть не может!

– Он мне это сказал, – порывисто проговорил лорд Гэмпстед, язык которого наконец развязался. – Понимаешь, сказал! Он снова и снова, к крайнему моему неудовольствию, возвращался к этому сюжету. Хотя бы дело это было совершенно решенное, он не должен был бы упоминать о нем.

– Конечно, нет.

– Но он не переставал толковать мне о твоем счастье, о том, как тебе везет, и пр. Остановить его было невозможно, так что мне пришлось обратиться в бегство. Я просил его замолчать, так категорически, как только мог это сделать, не упоминая имени Фанни. Но все это ни к чему не повело.

– Как он узнал это?

– Ты ему сказал!

– Я?

– Так он говорит.

Это было не совсем верно. Крокер так подвел разговор, что ему не пришлось прибегать в явной лжи, прямо заявив, что сведения эти он получил от самого Родена. Тем не менее, он желал дать понять это Гэмпстеду, в чем и успел.

– Он дал мне понять, что ты постоянно говоришь об этом в почтамте.

Роден повернула и взглянул на своего спутника; весь бледный от гнева, казалось, он не мог выговорить ни одного слова.

– Это так и было, как и тебе говорю. Он начал разговор в замке, а после продолжал его, как только мог подобраться ко мне на охоте.

– И ты ему поверил?

– Что ж мне было делать, когда он так часто повторял свой рассказ?

– Сбросить его с лошади.

– И тем самым быть вынужденным говорить о сестре моей со всеми и каждым, кто был на охоте, или находился в пределах графства? Ты не понимаешь, как свято имя девушки.

– Мне кажется, понимаю. Мне кажется, я более всех способен понимать, как свято имя леди Франсес Траффорд. Конечно, я никогда не говорил об этом никому в почтамте.

– От кого ж он слышал?

– Как могу я ответить на это? Вероятно через кого-нибудь из вашей же семьи. Весть эта, через лэди Кинсбёри, проникла в замок Готбой, а там и пошла гулять по свету. За это я не ответствен.

– Конечно, нет… если оно так.

– А также и за ложь такого субъекта, как он. Ты не должен был счесть меня способным на это.

– Я обязан был спросить тебя.

– Ты обязан был сообщить мне это, но не должен был меня спрашивать. Есть вещи, которых спрашивать и не нужно. Что мне с ним делать?

– Ничего. Сделать ничего нельзя. Ты не мог бы коснуться этого вопроса, не намекнув на мою сестру. Она через неделю возвращается в Гендон.

– Она и прежде была там, но я не видел ее.

– Конечно, ты ее не видал. Как же тебе ее видеть?

– Просто пойти туда.

– Она бы тебя не приняла.

Роден сильно нахмурил при этих словах.

– Между отцом моим, Фанни и мною было решено, что ты не должен ездить в Гендон, пока она гостит у меня.

– Неужели мне не следовало участвовать в этом договоре?

– Едва ли, мне кажется. Договор этот должен был состояться, согласился ли бы ты на него или нет. Ни на каких других условиях отец не позволил бы ей приехать ко мне. Было крайне желательно разлучить ее с лэди Кинсбёри.

– О, да.

– А потому договор был разумный. Я бы ее не принял ни на каких других условиях.

– Отчего?

– Потому что нахожу, что посещения эти были бы неблагоразумны. Мне незачем с тобой хитрить. Я не думаю, чтоб брак этот был возможен.

– А я думаю напротив.

– Так как я с тобою несогласен, то не могу же я устраивать вам свидания. Если бы ты стал там бывать, ты только заставил бы меня найти себе убежище в другом месте.

– Я вас не беспокоил.

– Нет. А теперь мне бы хотелось, чтоб ты дал мне слово, что и вперед не будешь. Я уверил отца, что это так и будет. Обещаешь ли ты не посещать ее в Гендон-Голле, не писать к ней, пока она гостит у меня? – Он приостановился, ожидая ответа, но Роден молча шел далее и Гэмпстед вынужден был не отставать от него. – Обещаешь?

– Не могу я обещать. Я не хочу подвергаться возможности заслужить название лгуна. И не имею никакого желания стучаться в дверь дома, где мне не рады.

– Ты знаешь, как бы я был тебе рад, если б не она.

– Может случиться, что я буду вынужден попытаться ее видеть, а потому я не дам никакого обещания. Человек не должен связывать своих действий никакими уверениями такого рода. Если он пьяница, ему, пожалуй, полезно связать себя обещанием не пить. Но тот, кто умеет управлять собственными действиями, не должен ничего обещать. А теперь прощай. Пора домой обедать, мать ждет.

Он простился как-то наскоро и вернулся. Гэмпстед пошел в Гендон, размышляя то о сестре, то о Родене, которого находил несговорчивым, то об этом ужасном Крокере, но всего более о Марион Фай, относительно которой он решил, что должен снова ее видеть, какие бы препятствия ни встретились на пути его.

XVII. План лорда Гэмпстеда

На следующей неделе Гэмпстед отправился в Горс-Голль, и охотился дня три, признаваясь самому себе, что в сущности Лестершир лучше Кумберлэнда, так как здесь его знают и никто не осмелится обращаться с ним так, как обращался Крокер. Никогда до сих пор не наносилось такого удара его демократическому духу или, верней, остатку того аристократического духа, который он питался заглушить мудрым и человечным демократизмом! Подумать только, посторонний человек осмелился заговорить с ним об одной из представительниц его семьи! Никто, конечно, не сделал бы этого и Лестершире. Он не мог хорошенько объяснить себе различия между этой местностью и Кумберлэндом, но был совершенно убежден, что застрахован от чего-нибудь подобного в Горс-Голле.

Но не об одном этом он думал, носясь по полям. Как бы ему сделать, чтоб повидаться с Марион Фай? Ум его был занят этим вопросом, а может быть, что еще опаснее, и сердце. Если бы кто раньше спросил его, он сказал бы, что для человека в его условиях ничего нет легче, как познакомиться с молодой особой из Парадиз-Роу. Но теперь, по зрелом обсуждении, он находил, что Марион Фай окружена целой массой, по-видимому, непреодолимых препятствий. Не мог он явиться в дом № 17-й и просто спросить мисс Фай. Чтоб сделать его, он должен бы быть совершенным нахалом, а именно, недостаток этого милого качества создавал дли него столько затруднений. Ему пришло в голову разыскать квакерскую капеллу в Сити, высидеть там всю церемонию – лишь бы не выгнали – в достойной Дон-Кихота надежде возвратиться с нею в Галловей, в омнибусе. Рассмотрев этот план со всех сторон, он пришел к убеждению, что совместное путешествие в омнибусе совершенно невозможно. Тогда ему вообразилось, что мистрисс Роден может, пожалуй, помочь ему. Но с каким лицом мог молодой человек в его условиях просить такую женщину, как мистрисс Роден, помочь ему в таком деле? А между тем, если можно было чего-нибудь достичь, то только через мистрисс Роден, или, во всяком случае, через ее дом. Тут возникало новое затруднение. Он не то, чтоб поссорился с Джорджем Роденом, но они расстались на дороге точно на нити их искренней дружбы завязался узелок. Его упрекнули за то, что он поверил тому, что сказал ему Крокер. Он в душе признавал, что не должен был этому верить. Хотя выдумки Крокера были чудовищны, он должен был скорей приписать ему их, чем заподозрить своего приятеля в образе действий, который несомненно был бы низким. Даже это обстоятельство кое-что прибавляло к преградам, которыми окружена была Марион Фай.

Вивиан гостил у него в Горс-Голле.

– Я завтра еду в Лондон, – сказал Гэмпстед, когда они возвратились домой с охоты в субботу, – субботу, следовавшую за воскресеньем, в которое молодой лорд побывал в Парадиз-Роу.

– Завтра воскресенье – неудобный день для путешествий, – сказал Вивиан. – Фиц-Вильямы будут охотиться в Лильфорде в понедельник, поезд из Питерборо в 5 ч. 30 м., к нему приноровлен поезд из Оундля; распорядись, чтоб экипаж твой был подан в 4 часа 50 минут. Все это предусмотрено Провидением. В понедельник вечером я еду в Гаткомб, все совпадает, как нельзя лучше.

– Ты оставайся дома. Воскресенье, проведенное в одиночестве, дает тебе возможность очистить всю твою официальную переписку за две недели.

– Этим бы я занялся даже в твоем присутствии.

– Мне необходимо быть дома в понедельник утром. Кланяйся им всем от меня в Лильфорде. Я скоро опять вернусь, если сестра меня отпустит; а может быть, мне удастся убедить ее приехать сюда, прожить на биваках недельки две.

Сказано – сделано; в воскресенье он поехал в Лондон, а оттуда в Гендон-Голль. Надо заметить, что трудно было найти молодого человека, который имел бы более сильная побуждения дорожить своей забавой, или менее оснований отказаться от нее. Конюшни его были полны лошадей, погода была прекрасная, охота отличная, все его друзья окружали его, никаких других занятий у него не было. Сестра его намерена была провести еще неделю в замке Готбой, а Гендон-Голл сам по себе, конечно, не представлял ничего особенно привлекательного в конце ноября. Но Марион Фай была у него на уме, и план его созрел. План этот, конечно, мог быть приведен в исполнение во вторник, так же как и в понедельник; но им овладевало нетерпение, и в данную минуту он предпочитал Марион Фай, которой, вероятно, не найдет, лисицам, которых, конечно, нашел бы в окрестностях Лильфорда. План, собственно говоря, был несложный. Он отправится в Парадиз-Роу и посетит мистрисс Роден. Затем он объяснит ей, что произошло между ним и Джорджем, поручит ей передать оскорбленному клерку нечто в роде извинения. Потом он пригласит их обоих к себе обедать, как-нибудь до возвращения сестры. Каким образом имя Марион Фай тут замешается, как бы ее втянуть в эту затею, все это он должен предоставить случаю. В понедельник он вышел из дому около двух часов, и сделав порядочный крюк на Бакер-Стрит и Ирингтон, отправился в Галловэй в омнибусе. Он несколько стеснялся и затруднялся своими посещениями в Парадиз-Роу, так как начинал подозревать, что часть обывателей следит за ним. Неприятно, думалось ему, что имея приятеля в той или другой улице, не можешь навестить его не возбуждая внимания. Он не знал о существовании мистрисс Демиджон, Клары или мистрисс Дуффер, не знал также, из какого именно окна устремлены на него взгляды любопытных обитателей; но он сознавал, что его появление возбуждает интерес. Пока знакомство его в этой улице ограничивалось обитателями дома № 11, это не имело особого значения. Хотя бы соседи и узнали, что он коротко знаком с мистрисс Роден или ее сыном, об этом ему нечего много заботиться. Но если б ему удалось присоединить Марион Фай в числу своих галловэйских друзей, тогда, казалось ему, любопытные глаза могут и надоесть.

– Мистрисс Роден дома, – сказала горничная, – но у нее гости.

Тем не менее она ввела молодого лорда в гостиную. Гости действительно были. Это был день мистрисс Винсент, она была тут. Это одно было бы не важно, но с двумя пожилыми дамами сидела Марион Фай. Судьба ему благоприятствовала. Но теперь явилось затруднение объяснит цель своего появления. Неловко ему было выступить с общим приглашением, – общим по крайней мере относительно Марион Фай, – в присутствии мистрисс Винсент.

Разумеется, произошло представление. Мистрисс Винсент, которая часто слышала имя лорда Гэмпстеда, несмотря на свою суровость, поддавалась чарам аристократизма. Она была рада встретить молодого человека, хотя имела сильные основания думать, что он не есть несокрушимая скала в деле веры. Гэмпстед и Марион Фай обменялись рукопожатием точно старые друзья, а затем разговор сам собой коснулся Джорджа Родена.

– Надеюсь, вы не ожидали видеть моего сына? – сказала мать.

– О, нет, я хотел передать ему кое-что, что могу сделать и в записке.

Дебют был не совсем удачен, так как фраза эта заставила и мистрисс Винсент, и Марион подумать, что они лишние.

– Надо мне послать Бетси за коляской, – сказала первая. Коляска, привозившая мистрисс Винсент, всегда имела привычку удаляться за угол, в таверну, где кучеру удалось создать для себя самые приятные отношения.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, – сказал Гэмпстед, так как заметил по некоторым сборам мисс Фай, что она найдет нужным последовать за мистрисс Винсент. – Я напишу два слова Родену, и они скажут ему все, что я имею передать.

Затем старушка возвратилась к вопросу, который обсуждали до появления лорда Гэмпстеда.

– Я приглашала эту молодую особу, – сказала мистрисс Винсент, – поехать со мной дня на два, на три в Брайтон. Положительно дознано, что она никогда не бывала в Брайтоне.

Так как мистрисс Винсент ездила в Брайтон два раза в год, на месяц в начале зимы и на две недели весною, то ей казалось чудом, чтоб кто-нибудь, даже живущий в Галловэе, никогда там не бывал.

– По моему мнению это было бы прекрасно, – сказала мистрисс Роден, – если отец ваш вас отпустить.

– Я никогда не разлучаюсь с отцом, – сказала Марион.

– Неправда ли, милорд, – сказала мистрисс Винсент, – что по ее виду перемена воздуха была бы ей полезной?

С этого разрешения, лорд Гэмпстед воспользовался случаем посмотреть на Марион, и убедился, что ей никакая перемена не требуется. Улучшить тут ничего нельзя было; но его вдруг осенила мысль, что он также мог бы провести два, три дня в Брайтоне, и что там ему легче было бы устроить свои дела, чем в Парадиз-Роу.

– Действительно, – сказал он, – перемена всегда полезна. Я сам не люблю долго оставаться на одною месте.

– Иным людям поневоле приходится оставаться на одною месте, – с улыбкой сказала Марион. – Отец должен ходить на службу, ему было бы очень неприятно, если б не было никого, кто подавал бы ему есть и сидел с ним за столом.

– Он мог бы отпустить вас на день или на два, – сказала мистрисс Роден, которая знала, что Марион было бы полезно иногда оставлять Лондон.

– Я уверена, что он не отказал бы вам в такою маленьком развлечении, – сказала мистрисс Винсент.

– Он никогда ни в чем мне не отказывает. Мы ездили в апреле в Коус, на две недели, хотя я совершенно уверена, что сам папа предпочел бы оставаться дома все это время. Он не верит в новомодную теорию перемены воздуха.

– Не верить? – сказала мистрисс Винсент. – А я так верю. Там, где я живу, в Вимбльдоне, скорей деревня, чем город; но просиди я круглый год на одною месте, я так бы захандрила и расклеилась, что, вероятно, году бы не прошло и меня бы схоронили.

– Отец говорит, что когда он был молод, только люди высокого происхождения и high-life[6]6
  Высший свет (англ.).


[Закрыть] каждый год уезжали из города; и что люди жили тогда так же долго, как и теперь.

– Мне кажется, люди приучаются жить и умирать, смотря по обстоятельствам, – сказал Гэмпстед. – Предки наши делали многое, что мы считаем положительно вредным. Они пили нефильтрованную воду и целую зиму ели соленое мясо. Они очень плохо мылись и не имели никакого понятия о вентиляции. А тем не менее они умудрялись жить.

Марион Фай, однако, разупрямилась, и объявила о своем намерении отказаться от любезного приглашения мистрисс Винсент. Об этом еще было много толков, так как Гэмпстед ухитрился сделать несколько разнообразных предложений.

– Он сам очень любил море, – говорил он, – и повезет их всех, включая мистрисс Винсент и мистрисс Роден, на своей яхте, если не в Брайтон, то в Коув.

Декабрь не был особенно удобным временем для поездок водою, а так как в Брайтон можно было попасть, проехав час по железной дороге, он вынужден был отказаться от этого предложения, слегка посмеявшись над собственной несообразительностью.

Но все это говорилось так весело и ласково, что он окончательно покорил сердце мистрисс Винсент. Она оставалась гораздо дольше обыкновенного, к выгоде хозяина таверны, и наконец, в самом радужном расположении духа, послала Бетси за угол.

– Право, лорд Гэмпстед, – говорила она, – прежде, чем и уеду, мне надо взять с вас штраф. Придется мне заплатит за второй час, так я с вами заболталась.

С этим она уехала.

– Незачем вам уходить, Марион, – сказала мистрисс Роден, – если лорд Гэмпстед не имеет сообщить мне чего-нибудь особенного. – Лорд Гэмпстед заявил, кто особенного он ничего сообщить не имеет, и Марион осталась.

– А я имею сообщить вам некто особенное, – сказал Гэмпстед, – когда старшая гостья наконец уехала, – но мисс Фай может узнать это так же, как и вы. Когда мы шли в Гендон, в воскресенье, разговор коснулся вопроса, относительно которого мы с Джорджем разошлись во мнениях.

– Надеюсь, что не было ссоры? – сказала мать.

– О, нет. Но мы не остались особенно довольны друг другом. А потому мне бы хотелось, чтоб вы с ним приехали ко мне обедать, как-нибудь на этой неделе. В субботу я не свободен, но до этого дня выбирайте любой. – Мистрисс Роден сделала очень серьезную мину при этом предложении, так как до сих пор приятель сына никогда не приглашал ее к себе. Кроме того в течение нескольких лет она ни разу не обедала в гостях, а между тем в данную минуту она не находила никакой причины отказаться. – Я собирался просить мисс Фай приехать с вами.

– О, это совершенно невозможно, – сказала Марион. – Вы очень добры, милорд; но я никогда не выезжаю, не правда ли, мистрисс Роден?

– Это мне кажется причиной – начать. Конечно, я понимаю, ваш отец… Но я очень был бы рад с ним познакомиться, если б вы убедили его приехать.

– Он редко выезжает, лорд Гэмпстед.

– Тем менее он будет иметь оснований отговариваться тем, что не свободен. Что вы скажете, мистрисс Роден? Это доставило бы мне самое искреннее удовольствие. И я, как ваш отец, мисс Фай, не привык много «выезжать», как вы говорите. Я такой же чудак, как и он. Признаем, что мы все чудаки, и что нет лучшего основания, чтобы нам сойтись. Мистрисс Роден, не старайтесь мешать делу, которое доставит мне величайшее удовольствие и против которого нельзя найти серьезных возражений. Отчего бы мистеру Фай не познакомиться с приятелем вашего сына? Какой день для вас удобнее, среда, четверг, или пятница?

Наконец, было решено, что Джордж Роден, во всяком случае, будет обедать в Гендон-Голле в пятницу, но что касается остальных приглашенных, то надо подумать. Гэмпстед Роден склонялась к мысли, что лучше бы считать это делом невозможным. Ей казалось, что она твердо решилась никогда более не обедать в гостях. Затем в уме ее мелькнула мысль, что сын ее – жених сестры этого молодого человека, и что если она поддастся этим дружеским любезностям, это может послужить ему в пользу. Когда мысли ее достигли этой точки, она могла быть уверена, что приглашение будет, в конце концов, принято.

Относительно Марион Фай, вопрос был оставлен без дальнейшего решения. Она сказала, что это невозможно, и более ничего не прибавила. Это было ее последнее решение; но она его не повторила, что вероятно бы сделала, если б была совершенно уверена, что это невозможно. Мистрисс Роден, в продолжение беседы, более не касалась этой стороны вопроса. Она была взволнована и тем, что уже было сказано, слегка гордилась на себя, что почти уступила, слегка недоумевала перед собственным, слишком очевидным смущением, слегка пугалась явного увлечения лорда Гэмпстеда молодой девушкой.