Текст книги "Марион Фай"
Автор книги: Энтони Троллоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)
XXIII. Неукротимый Крокер
Гэмпстед провел около двух недель в Траффорде и вернулся в Гендон только за несколько дней до Рождества. Крокер в то же самое время возвратился к исполнению своих служебных обязанностей, но, по своему обычаю, украл лишний денек и тем навлек на себя негодование мистера Джирнингэма и тяжкий гнев великого Эола. Громовержцу этому лично было совершенно все равно, аккуратен или нет тот или другой молодой человек. Существуют Крокеры, которым лучше платить за отсутствие, чем за присутствие. Данный Эол был именно этого мнения о данном Крокере. Так почему бы не отставить Крокера и тем самым не сберечь общественные деньги? Но необходимо – или почти необходимо – чтобы и Крокеры жили. У них есть матери, жены, которых надо одевать, кормить, сердца которых можно разбить. К крайним мерам прибегают неохотно. Грозить, хмуриться, браниться, сделать жизнь молодого человека бременем для него, все это в пределах власти официального Эола. Иногда можно подумать, что он решился выгнать половину клерков на улицу – так громогласны его угрозы. Но когда дойдет до дела, мужество ему изменяет. Есть люди, на которых никакая брань, никакие угрозы вовсе не действуют. К числу их принадлежал и наш Крокер. В данном случае он опоздал из-за желания поохотиться лишний денек и когда отговорился головной болью, никто, ни на минуту, ему не поверил. Тщетно Эол говорил ему, что человек с таким слабым здоровьем совершенно негоден для службы. Крокер заранее знал все, что ему будет сказано. Даже в присутствии мистера Джирнингэма он открыто говорил об отвоеванном дне, зная, что старик предпочтет собственное спокойствие новым жалобам.
– Если бы вы присели к столу теперь, когда вы уже вернулись и принялись за работу, вместо того, чтобы мешать всем остальным делать дело, оно было бы гораздо лучше, – сказал мистер Джирнингэм.
– Моя лошадь перелетела через стену, а за мной переполз старик Амбльтвайт, – продолжал Крокер, стоя спиной к камину и не обращая никакого внимания на увещания мистера Джирнингэма.
Войдя в комнату, Крокер пожал руку всем присутствующим и, наконец, подошел в Родену, с которым охотно свел бы тесную дружбу, если б это было возможно. Он решил, что это будет, но когда минута настала, мужество слегка ему изменило. Он страшно надоел Родену в их последнее свидание и сразу заметил, что Роден этого не забыл. На этот раз он кивнул головой Крокеру, не выпуская пера из руки.
– Что ж, руки-то не дашь, старина? – сказал Крокер.
– Не думаю, – отвечал Роден. – Может быть, вы как-нибудь научитесь быть менее несносным.
– Право, я всегда желал ладить со всеми, особенно с вами, – сказал Крокер, – но так трудно добиться, чтобы словам нашим придавался их настоящий смысл.
После этого они не обменялись ни единым словом в течение целого утра. Случалось это в субботу, 20-го декабря, тот самый день, когда Гэмпстед должен был возвратиться к себе. Ровно в час Крокер встал с места и, отвесив комически вежливый поклон мистеру Джирнингэму, надел шляпу набекрень и вышел. Мысли его, пока он направлялся к своей квартире, были полны обращением Родена с ним. С тех пор, как он удостоверился, что его товарищ женится на лэди Франсес Траффорд, он твердо решился сблизиться с ним. Но как возвратить утраченное?
* * *
Часов около трех, в этот же день, когда леди Франсес начинала подумывать, что время приезда брата близко, слуга вошел в гостиную и доложил, что какой-то джентльмен желает ее видеть.
– Какой джентльмен? – спросила лэди Франсес. – Назвал он себя?
– Нет, милэди; но он говорит… он говорит, что он почтамтский клерк.
Лэди Франсес в первую минуту так испугалась, что не знала, что отвечать. Один только почтамтский клерк мог желать ее видеть, и она чувствовала по тону слуги, что он знает, что гость – ее жених. Необходимо немедленно дать ответ. Она сознавала, что обязана не принимать Джорджа Родена, но не могла решиться отослать его от дверей и тем самым позволять слуге предположить, что ей совестно принять того, кому она обещала свою руку.
– Просите этого джентльмена, – сказала она, наконец, почти дрожащим голосом.
Минуту спустя дверь отворилась, и мистер Крокер вошел. Она пыталась приготовиться к встрече с женихом. Заслышав приближающиеся шаги, она приготовилась. Она только что поднялась с места, почти поднялась, когда появилась незнакомая ей личность. Должно признаться, что она испытала сильное разочарование, хотя говорила себе, что Родену не следовало бы навещать ее. Какая женщина не простит своему поклоннику посещения, хотя бы ему не следовало приходить? Какая женщина не встретит незнакомого суровым взором, когда он явится пред ней вместо ожидаемого, любимого человека?
– Сэр? – сказала она, стоя, пока он проходил через комнату и отвешивал ей низкий поклон.
Крокер был расфранчен, в желтых лайковых перчатках.
– Леди Франсес, – сказал он, – я мистер Крокер, мистер Самуил Крокер, из Главного Почтамта. Вы, может быть, слышали обо мне от моего приятели, мистера Родена?
– Нет, сэр.
– А могли бы слышать, так как мы сидим в одной комнате, за одним столом. Может быть, вы не забыли нашей встречи за обедом, в замке вашего дядя, в Кумберленде.
– Не… не случилось ли чего с мистером Роденом?
– Ровно ничего, милэди. Я имел удовольствие оставить его в вожделенном здравии часа два тому назад. Нет, решительно ничего, что могло бы причинят вам, милэди, самое легкое беспокойство.
– Мистер Роден прислал вас с каким-нибудь поручением? – спросила она, сильно нахмурившись.
– Нет, милэди, нет. Это было бы совершенно невероятно. Я уверен, что он гораздо охотнее явился бы сам, с собственным поручением. – При этом он захихикал самым оскорбительным образом. – Я зашел в надежде видеть вашего брата, лорда Гэмпстеда, про которого беру смелость утверждать, что мы с ним слегка знакомы.
– Лорда Гэмпстеда нет дома.
– То же сказал мне слуга. Тогда мне пришло в голову, что так как я приехал из Лондона с известной целью, чтобы попросят милорда оказать мне небольшую услугу и так как я не имел счастия застать милорда дома, то могу обратиться с той же просьбой к вам.
– Не может быть, чтоб я чем-нибудь могла быт вам полезна, сэр.
– Можете, милэди, гораздо скорей, чем кто бы то ни было в целом мире.
– Что же это может быть? – спросила леди Франсес.
– Если позволите, я сяду, так как рассказ мой довольно длинный. – Невозможно было отказать ему в этом, она могла только поклониться, пока он усаживался. – Мы с Джорджем Роденом, милэди, коротко знакомы уже много лет. – Она снова наклонила голову. – Могу сказать, что мы были приятели. Когда люди сидят за одним столом, им следует держаться друг друга, иначе придется жить, как кошка с собакой, не так ли, милэди?
– Я не имею никакого понятия о служебных отношениях. Так как я не думаю, чтоб могла быть вам полезна, то, может быть, вы согласитесь удалиться?
– О, милэди, вы должны выслушать меня до конца, так как именно вы можете помочь мне. Понятно, что при ваших отношениях он готов сделать все, что бы вы ему ни приказали. Он теперь забрал в голову быть со мной очень надменным…
– Право, я тут ничего не могу…
– Если б вы только потрудились сказать ему, что я никогда не имел намерения оскорбят его? Я право не знаю, бы такое случилось. Я, может быть, сказал что-нибудь в шутку насчет лорда Гэмпстеда, только в этом, право, не было ничего особенного. Никто не может питать к милорду более глубокого уважения, чем питаю я. Я всегда находил большой честью для Родена его близкие… более чем близкие отношения к вашему семейству…
Что было ей делать с человеком, который ежеминутно позволял себе дерзкие намеки на излюбленную тайну ее сердца.
– Я должна просить вас оставить меня сэр, – сказала она. – Брат мой сейчас вернется.
Это у нее вырвалось в тщетной надежде, что он примет слова ее за угрозу, предположит, что брат ее выгонит его в дома за его дерзость. Она ошиблась. Ему и в голову не приходило, что он дерзок.
– В таком случае вы, может быть, позволите мне подождать милорда, – сказал он.
– О нет, нет! Он может приехать, но может и не приехать. Вам право ждать нельзя. Вам не следовало вовсе приезжать.
– Но в интересах мира, милэди! Одно слово с ваших прекрасных уст…
Лэди Франсес была не в силах долее этого выносить. Она встала и вышла из комнаты. В зале она встретила одного из слуг, которому приказала: «Сейчас же проводить этого господина». Слуга исполнил приказание и Крокер был выпровожен из дома, не сознавая нисколько всей бестактности своего поведения.
Едва Крокер убрался, как Гэмпстед, действительно, возвратился. Разговор, конечно, сейчас же коснулся здоровы отца.
– Он скорей огорчен, чем болен, – сказал Гэмпстед.
– Из-за меня? – спросила она.
– Нет, не непосредственно.
– Что это значит?
– Не ты его огорчаешь, а то, что другие говорят о тебе.
– Мама?
– Да, и мистер Гринвуд.
– Разве он вмешивается?
– Боюсь, что да; через милэди, которая ежедневно сообщает отцу все, что говорит глупый старик. Леди Кинсбёри крайне неблагоразумна и несносна. Я всегда находил ее глупой, но теперь не могу не сознавать, что она поступает очень дурно. Она всячески раздражает его.
– Это очень нехорошо.
– Нехорошо. Он может выгнать мистера Гринвуда из дома, если он станет невыносим, но жену свою он выгнать не может.
– Не мог ли бы он приехать сюда?
– Боюсь, что нет… без нее. Она забрала в свою глупую голову, что мы с тобой позорим семью. Что до меня, она, кажется, думает, что я лишаю ее родных детей их прав. Я готов все сделать для них, даже для нее, чтоб ее успокоит, но она решилась видеть в нас врагов. Отец говорит, что это сведет его в могилу.
– Бедный папа!
– Мы можем убежать, он – нет. Мне стало очень досадно и на милэди, и на Гринвуда, я им обоим довольно откровенно высказал свое мнение. Мне остается утешительное сознание, что в этом доме у меня два жестоких врага.
– Могут они повредить тебе?
– Ничуть, разве в том отношении, что научат мальчуганов видеть во мне врага.
Только после обеда леди Франсес рассказала брату о Крокере.
– Подумай, что я должна была почувствовать, когда мне доложили, что почтамтский клерк желает меня видеть.
– И вошел этот негодяй? – спросил Гэмпстед.
– Ты действительно его знаешь?
– Еще бы. Разве ты его не помнишь в замке Готбей?
– Ничуть. Но он сказал мне, что был там.
– Он ни на минуту не отставал от меня. Он положительно заставил меня уехать, потому что следовал за мной за охоте, как тень. Он так тяжко оскорбил меня, что мне пришлось убежать от него. Что ему от меня надо?
– Чтоб ты заступился за него перед Джорджем Роденом.
– Он – ужасный человек. Ни к чему не ведет просить его держаться подальше, он окончательно не понимает, что ему говорят. Я уверен, что он вышел отсюда с убеждением, что нашел в тебе искреннего друга.
XXIV. Красноречие мистрисс Роден
Целое воскресенье Гэмпстед провел в волнении, нигде не находя себе места. Одно время он думал, что это самый удобный день для поездки в Галловэй. Он наверное застанет мистрисс Роден дома после службы, а если сумеет завести дело достаточно далеко, то может также повидать и Захарию Фай. Но по зрелом обсуждении ему показалось, что воскресенье день для этого неподходящий. Джордж будет дома и будет страшно мешать. Сам квакер будет помехой, так как Гэмпстеду необходимо было сначала переговорить с Марион. А потому он был вынужден отложить свое намерение. Понедельник также был неудобен, так как он был уже достаточно знаком с обычаями Парадиз-Роу, и знал, что в этот день там будет непременно мистрисс Винсент. Целью его было, если все пойдет хорошо, сначала повидать мистрисс Роден на несколько минут, а затем провести как можно больше времени с Марион Фай. В силу этих соображений он выбрал вторник, и сделав все распоряжения насчет лошадей, грума и пр., отправился в понедельник в Лейтон, где, в виде утешения, проохотился целый день на оленей.
Когда он возвратился, сестра очень серьезно заговорила с ним о собственных делах.
– Неправда ли, Джон, что это почти глупо, что мистер Роден не бывает здесь?
– Совсем не глупо, по моим понятиям.
– Целый свет знает, что мы жених и невеста. Даже слуги об этом слышали.
– Что ж из этого?
– Если все знают, то какая же цель разлучать вас? Мама, конечно, сказала сестре, а лэди Персифлаж всюду разблаговестила. Дочь ее выходит за герцога и она вдвойне торжествует, рассказывая всем, но я выхожу только за почтамтского клерка. Я нисколько не сетую на нее за это. Но так как они так много об этом толковали, они обязана по крайней мере предоставить мне моего почтамтского клерка.
– На это я ничего не имею сказать, ни в том, ни в другом смысле, – сказал Гэмпстед. – Я ничего не говорю, по крайней мере теперь.
– Что ты этим хочешь сказать, Джон?
– Видя, как тяжело тебе живется в Траффорде, я всячески старался увезти тебя. Но я мог привезти тебя сюда только под непременным условием, что ты не будешь видеться с Джорджем Роденом, пока живешь у меня. Если ты можешь получить согласие отца на свидание с ним, тогда эта часть условия перестанет существовать.
– Не думаю, чтобы я что-нибудь обещала.
– Я так понимаю.
– Я ничего не говорила папа на этот счет, – не помню, чтоб я что-нибудь обещала тебе. Я даже уверена, что нет.
– Я за тебя обещал. – На это она промолчала.
– Ты намерена пригласить его сюда?
– Конечно нет, но если б он пришел, как могу я не принять его?
– Не думаю, чтоб он приехал без приглашения, – сказал Гэмпстед. – На этом разговор и кончился.
На следующий день, в два часа, лорд Гэмпстед отправился в Галловей. Экипаж свой и слугу он оставил в таверне и пошел по улице, делая вид, будто не замечает, что за ним следят из соседних домов.
Мистрисс Роден была дома и, конечно, приняла его с самой любезной улыбкой; но сердце ее замерло при виде его.
– Очень мило, что заехали, – сказала она. – Джордж говорил мне, что вы ездили в поместье после того как мы имели удовольствие обедать у вас.
– Да, отец был нездоров, мне пришлось провести у него несколько дней, иначе я был бы здесь раньше. Все вы вернулись домой совершенно благополучно?
– О, да.
– Мисс Фай не простудилась?
– Нисколько; хотя я боюсь, что она не крепкого здоровья.
– Надеюсь, она не больна?
– Нет. Но она живет здесь очень тихо, и я сомневаюсь, чтоб волнения, сопряженные с выездами, были ей полезны.
– В Гендон-Голле, мне кажется, не было нечего волнующего, – сказал он, смеясь.
– Не для вас, но, может быть, для нее. Для Марион Фай было событием обедать у вас. Вам трудно себе представить, как сильно все новое может действовать на такую натуру, как натура этой девушки. Я почти сожалела, лорд Гэмпстед, что согласилась привезти ее к вам.
– Говорила она вам что-нибудь?
– Нет, говорить ей было нечего. Вы не должны думать, что случилось что-нибудь дурное.
– Но что могло случиться дурного? – спросил он.
– Конечно ничего, – сказала мистрисс Роден, – только ли такой натуры, как у нее, всякое впечатление вредно.
– Этому я поверить не в силах, – сказал он после паузы. – От времени до времени, в жизни каждого из нас должны встречаться минуты возбуждения, волнения, которые не могут быть безусловно вредны. Что сказала бы Марион, если б я сказал ей, что люблю ее?
– Надеюсь, вы этого не сделаете, милорд.
– Почему? Какое право имеете вы на это надеяться? Если я люблю ее, разве мне не следует сказать ей об этом?
– Но вам не следует любить ее.
– Ну, мистрисс Роден, я позволяю себе заявить, что вы окончательно ошибаетесь и говорите, не взвесив достаточно своих слов.
– Неужели, милорд?
– Мне так кажется. За что я должен быть лишен обычной привилегии мужчины: открыть свою страсть женщине, когда я встречаю такую, которая во всех отношениях осуществляет мой идеал; когда я вижу девушку, о которой мне думается, что я могу ее полюбить?
– В том-то и дело, это только «думается».
– Я не позволю обвинять меня, не защищаясь. Думается мне это или нет, но я люблю Марион Фай и приехал сюда сказать ей это. Если мне удастся произвести на нее какое-нибудь впечатление, я опять приеду и скажу это ее отцу. Теперь я здесь потому, что думаю, что вы можете мне помочь. Если вы этого не захотите, я буду действовать без вашей помощи.
– Что же могу я сделать?
– Пойти со мною к ней, теперь, сейчас же. Вы говорите, что волнения ей вредны. Волнение будет не так велико, если вы пойдете со мною к ней.
Настала длинная пауза, во время которой мистрисс Роден старалась определить, что в данную минуту ей следует сделать. Она, конечно, не думала, что было бы хорошо, если б лорд Гэмпстед, старший сын маркиза Кинсбёри, женился на Марион Фай. Она была вполне убеждена, что в этом сходится с целым светом. Если бы кто-нибудь узнал, что она помогла устроить такой брак, этот кто-нибудь несомненно осудит ее. Как могла такая девушка, как Марион Фай, быть подходящей женой для человека в условиях лорда Гэмпстэда? Марион лично имела много достоинств. Она хороша, умна, кротка, но невероятно, чтоб она, по воспитанию или образованию, была возможной женой для одного из первостепенных пэров Англии. Манеры ее могли быть хороши, образование прекрасно, но это было не то, что требовалось. Кроме того, был повод и для других опасений. Мать Марион, ее братья, сестры, все умерли в молодости. Сама девушка до сих пор, казалось, избегла бича, от которого они погибли. Но по временам на щеках ее появлялся яркий румянец, от которого замирало сердце мистрисс Роден. Но ее совету, старик квакер, в прошлую суровую весну, возил дочь на остров Уайт. При этих опасениях, как могла она поощрять лорда Гэмпстэда в его желании жениться на Марион?
Кроме того, могло ли способствовать счастью самой девушки это вознесение в чуждую сферу, – сферу, которая отнесется к ней сурово и неласково, и в которой молодой лорд заметит ее недостатки, когда будет уже поздно исправить сделанное зло? Кое-что из этого она обдумала заранее, признав возможность такого шага, как настоящий, после всего, чему была свидетельницей в Гендон-Голле.
– Что ж, пойдете со мной? – спросил Гэмпстед, который сидел молча, пока все эти мысли пробегали в уме его собеседницы.
– Не думаю, милорд.
– Отчего же нет, мистрисс Роден? Разве это не лучше, чем если я пойду один?
– Надеюсь, что вы совсем не пойдете.
– Пойду несомненно. Я считаю себя обязанным, по всем законам чести, сказать ей, что она со мной сделала. Тогда она может рассудить, что для нее лучше.
– По крайней мере сегодня не идите, лорд Гэмпстед. Позвольте мне просить вас хоть об этом. Подумайте, как важен шаг, который вы сделаете.
– Я об этом думал, – сказал он.
– Марион – золотая девушка.
– Я это знаю.
– Золотая, говорю я; но вероятно ли, чтоб какая бы то ни была девушка не была тронута и ослеплена таким предложением, как ваше?
– Тронута она, я надеюсь, будет. Что же касается до ослепления – я в него не верю. Есть глаза, которых не ослепил никаким ложным блеском.
– Но если б она и была тронута, – продолжала мистрисс Роден, – неужели вам, которому предстоят такие обязанности, хорошо жениться на дочери Захарии Фай? Выслушайте меня, – сказала она, видя, что он пытается прервать ее. – Я знаю, что мы хотите сказать, и многому из этого сочувствую, но обществу не может быть полезно, чтоб сословия смешивались внезапно и грубо.
– Что ж тут было бы грубого? – спросил он.
– В настоящих условиях лордов и лэди, герцогов и герцогинь, им не очень бы понравилось, если б им представили Марион Фай, как равную. Знаю, что лорды и прежде женились на девушках скромного происхождения и что жены довольствовались своею домашнею ролью. Кое-что из этого я изведала, милорд, испытала… по крайней мере видела всю горечь этого. Марион Фай зачахла бы от таких оскорблений. Быть Марион Фай – с нее достаточно. Быть вашей женой и не считаться достойной быть ею, далеко бы ее не удовлетворило.
– Ее сочтут достойной.
– Вы можете превратить ее в лэди Гэмпстед, просить для нее представления во двору, осыпать ее брильянтами, заставят ее занять место, соответствующее вашему высокому общественному положению, но можете ли вы заставить жену отца вашего дружески ей улыбнуться? – На это Гэмпстед не нашел ответа. – Как вы думаете, была ли бы Марион довольна, если бы жена отца вашего хмурилась, глядя на нее?
– Жена отца моего еще не все.
– Она, по необходимости, имела бы большое значение в глазах вашей жены. Подождите неделю, милорд, месяц, обдумайте это. Пока она еще ничего от вас не ожидает, еще в вашей власти избавить ее от горя.
– Я сделал бы ее счастливой, мистрисс Роден.
– Подумайте, подумайте.
– Да и самого себя также. Мои чувства вы тут ставите ни во что.
– Ни во что, сравнительно с ее чувствами. Видите, как я с вами откровенна. Допустим, что сердце ваше несколько времени проболит, что вы действительно любите эту девушку настолько, что чувствуете, что она необходима для вашего счастья. Но неужели вы не сознаете, что если она будет для вас недоступна, вы оправитесь от этой раны? Как мужчине, вам еще останется много лет для исцеления, прежде, чем молодость не отлетит от вас. Вы несомненно найдете другую женщину и будете с ней счастливы. Для нее, если она потерпит здесь неудачу, другого случая не представится.
– Я постарался бы, чтоб этого «случая» было с нее довольно.
– Вы так думаете; но если вы оглянетесь кругом, то увидите, что те опасности для ее счастья, которые я пыталась описать, не воображаемые. Подумайте, пока еще есть время.
Он медленно поднялся со стула и оставил ее, почти не говоря ни слова. Она убедила его подождать неделю.
Сердитый спустился он с лестницы, отворил входную дверь и… встретил Марион Фай.
– Марион, – сказал он, и в голосе его вылилась вся нежность, наполнявшая его сердце.
– Милорд?
– Войдите, Марион, на одну минуту.
Она последовали за ним, они остановились внизу лестницы.
– Я приехал узнать, как вы себя чувствуете после нашего маленького собрания.
– Я совершенно здорова, а вы?
– Я гостил у отца, иначе я приехал бы раньше.
– Зачем же вам беспокоиться?
– Есть, есть зачем… Иначе я не так бы обеспокоился. Я и теперь озабочен. Мистрисс Роден не хотела идти со мной, – продолжал он, указывая на лестницу, на которой теперь стояла хозяйка.
– Она сказала мне, что не хорошо, что я приехал, но я приеду как-нибудь на днях. – Он был почти вне себя, говоря это. Девушка до такой степени была ему по сердцу, пока он стоял тут, близко от нее, чувствуя на себе ее влияние, что он не в силах был сдерживаться.
– Взойдите наверх, дорогая Марион, – говорила мистрисс Роден, с площадки. – Едва ли удобно держать лорда Гэмпстеда у дверей.
– Конечно, не удобно, – сказала Марион. – Прощайте, милорд.
– Я буду стоять здесь, пока вы не скажете мне слова. Не хочу, чтоб меня выгоняли, пока вы здесь. Марион, вы для меня – весь мир. Я люблю вас всем сердцем. Я пришел сюда сказать вам это, но мистрисс Роден удержала меня. Она взяла с меня слово не быть здесь целую неделю, точно недели или годы могут изменить меня! Скажите мне одно слово, Марион. Одного слова теперь достаточно; тогда я уйду. Марион, можете вы полюбить меня?
– Идите сюда, Марион. Не отвечайте ему теперь.
– Нет, – сказала Марион, – теперь я ему не отвечу. Это слишком неожиданно. Лорд Гэмпстед, я теперь пойду к Гэмпстед Роден.
– Но мне вы дадите весточку?
– Приезжайте, я вам дам ответ.
– Завтра?
– Нет, дайте мне день или два. В пятницу ответ мой будет готов.
– Дайте мне руку, Марион. – Она протянула ему руку, которую он покрыл поцелуями. – Помните только, что никогда человек не любил женщину искреннее, чем я люблю вас. Никто, никогда, тверже меня не решился выполнить свое намерение. Я в ваших руках.
С этим он оставил ее.
