Текст книги "Час зверя"

Автор книги: Эндрю Клейвен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Оливер все еще стоит на площадке второго этажа, положив руку на перила, точно собирается спускаться, но тем не менее с места не трогается. Задрал голову, склонил немного к плечу, будто прислушиваясь. Стоит и непонимающе глядит вверх, в сторону третьего этажа.

– Олли! Олли! – позвал его Зах. – Пошли! Пошли скорее. Надо идти. Сейчас же, не то опоздаем!

– Это наверху, – пробормотал Оливер.

– Что? – удивился Зах. – Что там такое? Идем!

Оливер, заколебавшись, покачал головой.

– Это ребенок Эйвис, – пояснил он.

– Олли! Иди же! Скорей! Что же ты…

И тут Зах остановился. Слова замерли у него на устах, рассыпались в пыль. Он чувствовал их вкус, мертвый, пыльный вкус на губах.

Ребенок Эйвис.

Желудок обмяк. На миг ему показалось, что дерьмо хлынет из ослабевших кишок прямо здесь, на ступеньках. Зах усилием воли сдавил свою задницу. Поглядел вверх на брата.

У нее был ребенок! Черт бы…

Он сразу догадался, что так оно и есть, едва Оливер произнес эти слова. Зах все вспомнил. Иисусе! Иисусе! Он так спешил удрать из ее квартиры! Ему следовало обыскать ту комнату – он же так и хотел, – ту запертую комнату. Надо было хотя бы заглянуть. Там-то и спал младенец!

Захари почувствовал, как кровь прилила к лицу, щеки стали пунцовыми. В нем поднималась волна бессильной скулящей ярости, он готов был зареветь в унисон с младенцем. Эта проклятая баба обманула его! Сука! Вот почему она принялась лить на него всю эту грязь, вот почему она решилась обрушить все эти мерзости на своего убийцу – она попросту старалась свести его с ума, отвлечь от двери, чтобы он не нашел ребенка, чтобы он не прикончил этого ублюдка, мать его!

Зах захрипел от ярости. Облизнув губы, ощутил во рту мертвую, горькую, соленую пыль. Он бы сделал это, непременно сделал, он бы пришпилил этого реву, этого визгливого поросенка, дерьмоеда, прямо к его подушечке – одним ударом. Теперь бы он уже не орал, он бы уже не смог привлечь внимание Олли, и тот бы не полез наверх выяснять, что же все-таки произошло.

Зах не отрываясь смотрел на брата, щеки горели, внутренности ходили ходуном, точно в бетономешалке. Только этого ему и не хватало.

– Оливер, – снова позвал он. Голос замирал, Олли, быть может, даже не слышал его. – Оливер…

– Погоди, Зах, – откликнулся старший брат, отцепившись от перил и двинувшись вверх по лестнице. – Погоди. Надо кое-что выяснить.

Зах поплелся вслед за братом. Он шел медленно, с трудом, точно узник, обреченный на казнь. За что Бог возненавидел его? Почему Иисус не хочет простить?

Еле волоча ноги, Зах поднялся на площадку. Над головой – грохот. Это Олли, добравшись до дверей Эйвис, стучит кулаком. Бух-бух-бух. Вопит, надрывается младенец. Оливер кричит:

– Эйвис! Эйвис! С тобой все в порядке?

Зах поднялся на последний этаж: брат все еще колотит в дверь. Какая-то женщина вышла в коридор, стоит у соседней двери. Тоненькая женщина с бледным лицом и выпуклыми глазами. Руки сложила на груди, вращает пальцами, точно пророчица на треножнике.

– Она никогда не допускала, чтобы ребенок плакал. Никогда, никогда, – зашептала соседка с британским акцентом.

Зах, зябко кутаясь в плащ, угрюмо наблюдал за ними. «Чертова сука! Чертова сука!»

Оливер нашарил в кармане ключ. Зах в изумлении вытаращил глаза. «Ха, у него даже есть ключ от квартиры этой девчонки?» Оливер бормочет:

– Если ее гребаный муженек… если ты тут, Рэнделл, если это ты… ты даже не представляешь, приятель, что я с тобой сделаю, я сам не знаю…

Ключ скользнул в замочную скважину. Зах молча следил за братом. Как ему помешать? В голове пусто. «Черт побери! – бессильно повторял он. – Черт ее побери! Она обманула меня, обманула!»

Оливер распахнул дверь. Вопли младенца сделались еще громче. Хриплый, захлебывающийся плач нарастал волнами. Оливер вошел в комнату.

Зах печально вздохнул. «Дерьмо!» – пробормотал он, качая головой. Он не спешил последовать за братом, пока не услышал дикий вопль Олли, перекрывший крики младенца. Тогда, спотыкаясь, он тоже ворвался в комнату – женщина с глазами божьей коровки затрепыхалась вслед.

– Господи! – выдохнула она.

Оливер, навалившись на коряк двери и запрокинув голову, рвал скрюченными пальцами ворот свитера, распахивал его на горле, на груди. Зах, нахмурившись, прислушивался к диким, истошным крикам брата. «Да ладно, Олли, – промелькнуло в голове. – Хватит. Не переигрывай».

Всхлипывая, Оливер уставился на тело своей подруги. Эйвис, недвижимая, молча лежала на полу возле стула – точно так, как Захари и оставил ее: одна рука покоилась на сиденье, другая выброшена вперед. Светлые волосы растрепались, потемнели на концах, окунувшись в лужу крови, окружавшей ее голову, точно багровый венец.

Лицо запрокинуто, подбородок задрался, очки косо съехали набок. Глаза зажмурены.

Глотка перерезана, зияет отверстая рана.

В соседней комнате надрывает младенец, зовет мать. Но его мать давно мертва.

Нэнси Кинсед

– Оливер Перкинс! – произнесла Нэн в телефонную трубку. «Мой отец умер», – припомнила она. Приходилось кричать, перекрывая пьяные голоса подростков. Трое белобрысых мальчишек, выкрасив лица черной краской и вырядившись в черные отрепья, поливали друг друга какой-то зеленой слизью из распылителя. Хохот, визг. Скачут по тротуару рядом с ней и вопят:

– Карнавал! Карнавал!

– Нет, Перкинс! – громко повторила Нэн. – Да, теперь правильно. Назовите его адрес, пожалуйста.

Пауза. В дальнем конце Парк-авеню проревел грузовик. Немногочисленные машины осторожно объезжали толпу. Подвыпившие парни, заслышав вой сирен, мгновенно приутихли. Вот еще два полицейских автомобиля с воем вырулили к парку и, завернув за угол, вплотную проехали мимо телефонной будки.

«Господи! – подумала Нэн. – Им что, больше сегодня заняться нечем?»

К линии подключился механический голос. Нэнси зажала пальцем второе ухо. Парни водили хоровод, подражая индейским пляскам.

– Номер телефона… – отдаленно пророкотал механический голос.

Нэнси вслушивалась, прикрыв глаза. Шепотом повторяла цифры. Не открывая глаз, ждала, пока вернется к телефону женщина-диспетчер.

«Отец умер», – снова подумала Нэн. Она представила пустой коридор по ту сторону двери в детскую. В коридоре совсем темно, потому что папа умер. В коридоре живут старые, уже почти что не страшные чудища, клыкастые монстры, змеи, красноглазые упыри. Они выползают из своих убежищ, расправляют крылья, трепыхаются у стены. Огромный пустой дом, девочка одна. Никакой защиты, нет больше сильного папы. Папа умер. Он упал – он попал – во что он попал?

В плохую компанию. Ну да, в плохую компанию.

Он попал в плохую компанию. Нэнси прислонилась к стене телефонной будки, трубка у самого уха, глаза закрыты. Теперь она вспоминала голос матери: «Это очень, очень плохие люди. Игроки. Гангстеры. Они хотели получить с него деньги, а у папы не было столько, просто не было… и тогда…»

– Я возьму твою жизнь! – завизжали пьяные парни.

Нэнси стояла, крепко сжимая губы, чтобы не закричать, не заплакать. Даже сейчас она чувствовала, как колышется ярость в желудке, кипучая, обжигающая ярость; к горлу подступала тошнота. Она ненавидела ее, ненавидела свою мать, женщину с потухшими глазами, которая каждую ночь усаживалась в ногах ее постели. Разве она могла защитить свою дочь от страха, от темноты? Она попросту сидела рядом, сидела и рассказывала ей такие вот вещи об отце, все эти ужасы. Как она допустила, чтобы такое случилось с папой? Почему она не попыталась хоть что-нибудь сделать?

– Что еще?

Нэнси открыла глаза. Оглядела длинную, освещенную зелеными огнями Парк-авеню. Вечерний ветерок колышет деревья и кусты в центре улицы. С проезжей части доносится успокоительный шорох машин. Пьяные пареньки отправились восвояси, голоса замирают вдали.

– Его адрес, – вымолвила Нэнси. – Оливер Перкинс. Мне нужен его адрес.

– Корнелия-стрит, – ответила диспетчер.

Эти слова проникли в ухо, точно сосулька, Нэнси даже вздрогнула от холода.

– Корнелия-стрит, – тихо повторила она. Оливер живет на Корнелия-стрит. Он живет. Он существует на самом деле. Хоть что-то на самом деле. На самом деле.

Повесив трубку, она тут же набрала другой номер, шепотом повторяя телефон Перкинса. Она не слышала своего шепота, его заглушил вой очередной полицейской машины, промчавшейся мимо будки. Вопит, гудит. Нэнси едва услышала, как откликнулся телефон в квартире Перкинса.

«Привет, мистер Перкинс, – мысленно заговорила она. – Я шизофреничка, меня убили, а сегодня вечером я прикончу вас. Кстати, мне по душе ваши стихи. Бегите от меня, если вам жизнь дорога, Ладно?»

Телефон звонил и звонил. Сирены завывали все громче – Нэнси едва не оглохла, пока полицейский автомобиль заворачивал за угол. Теперь уже не понять, звонит там еще телефон или нет. Сигнальный огонь полицейской машины бросал на ее лицо то красный, то белый отблеск; автомобиль, заскрипев шинами, на полной скорости свернул в соседний проулок.

Теперь сирена звучала тише, потом совсем замерла, и Нэнси отчетливо услышала: телефон все еще звонит. Никто не отвечает. Опустила трубку. Постояла еще мгновение, оглядывая улицу. В нескольких шагах от нее магазин. Нэнси увидела в витрине часы.

7.25.

– Корнелия-стрит, – громко повторила она.

Прихрамывая, девушка направилась к ближайшей станции метро.

Оливер Перкинс

Перкинс сидел на полу возле тела Эйвис. Рукой, мгновенно намокшей от еще свежей крови, Перкинс придерживал почти отделившуюся от тела голову девушки, прислонив ее к своему колену. Окровавленной ладонью тихонько похлопал ее по щеке, словно успокаивая. Щека все еще оставалась живой, податливой, кожа хранила тепло.

Перкинс оглядел пустую комнату, белые, теперь покрытые пятнами стены, окно, ночь за окном – он смотрел, но ничего не видел, ничего не понимал. «Удивительно, какая тупость находит поначалу, – подумал он. – Сперва ты даже ничего не чувствуешь, не можешь плакать, хотел бы, да не можешь». Перкинс свесил голову на грудь. Он ждал слез, он желал ощутить потерю прямо сейчас, ведь Эйвис была его другом и он знал, что будет тосковать о ней еще много дней. Он поглядел на лицо Эйвис, заглянул в прикрытые глаза, надеясь почувствовать связь с ней, ощутить ее присутствие, хоть что-то понять, но видел перед собой лишь сломанную игрушку. Лицо перепачкано в липкой крови, рот обмяк, в гортани – прореха, словно еще две раскрытые губы, алая, распахнутая, как рыбьи жабры – зрелище страшное и отвратительное. Перкинс еще раз похлопал девушку по щеке, и из отверстия вновь хлынула кровь. Голова бессильно моталась, точно цветок на сломанном стебле.

Перкинс отвел глаза и уставился на белые стены.

Спустя минуту он снова услышал крики младенца. Малыш то заходился в плаче, продолжая жаловаться, то начинал кряхтеть и кашлять. Перкинс глянул в сторону приоткрытой двери. Он слышал, как движется в детской Филиппа Валлаби, англичанка, жившая в соседней с Эйвис квартире. Она пыталась успокоить малыша, что-то ласково говорила ему. Когда Филиппа увидела мертвое тело Эйвис, она лишь коротко вздохнула и, обойдя и девушку, и рухнувшего перед ней на колени Оливера, сразу же проследовала в детскую, неколебимая, точно скала.

– Наверное, он… – Перкинс сглотнул. – Наверное, он голоден. В холодильнике бутылочка смеси, Филиппа.

– Знаю, – откликнулась миссис Валлаби, – только не стоит выносить его в ту комнату, Оливер. Лучше, когда оправитесь, принесите смесь сюда.

Миссис Валлаби заведовала магазинчиком фарфора и восковых изделий на Шестой авеню. Перкинсу она всегда казалась надутой и чванливой ханжой. Впрочем, теперь уже все равно, что он думал о миссис Валлаби. И вообще безразлично, что он думал о том или ином человеке. Все лишилось смысла.

– Ладно, – отозвался он, – сейчас принесу.

Он осторожно выпустил из объятий тело Эйвис. Поднялся на ноги. На миг на глазах выступили слезы. Эйвис лежала на полу у его ног, куча праха – той Эйвис, которую он любил, больше нет нигде. Эта мысль вызвала первые слезы, предвестие тоски, которая однажды станет невыносимой. Сейчас Перкинс поборол смятение.

Согнувшись, с устало болтающимися руками и отвисшей челюстью, он двинулся прочь от Эйвис. Ужас прорезал глубокие морщины на его лице, заострил все черты. Глядя прямо перед собой, Перкинс автоматически передвигал ноги.

В холодильнике и впрямь обнаружилась баночка детского питания. Оливер перелил содержимое в пластиковую бутылочку, насадил соску. Тяжело прошагал в детскую, даже не взглянув на тело и на брата, который все это время провел в комнате рядом с ним, а теперь снова отошел к двери.

Миссис Валлаби ожидала посреди комнаты, прижимая малыша к своему тощему бедру и слегка покачивая его. Она попыталась отвлечь мальчонку, качнув у него перед носом толстым моржом, свисавшим на веревочке; рядом с ним болтались аэропланы. Комната, заполоненная висячими лягушатами, слонами, картонными силуэтами Микки Мауса и Гуффи, показалась Перкинсу кошмарной, чудовищной. Все эти персонажи мультфильмов залихватски усмехались. Чему они радуются, черт побери? Все так же, с отвисшей челюстью, Перкинс подошел к миссис Валлаби и протянул ей бутылочку – ребенок тут же ухватился за нее обеими руками, и миссис Валлаби направила соску ему в рот. Малыш жадно принялся сосать, но глазки его уже смотрели в другую сторону: он узнал Перкинса. Оливер выдавил из себя лучезарную улыбку, не хуже Микки Мауса. Малыш на миг отнял бутылочку от губ и шумно выдохнул.

– Па! – Восторженно смеясь, ребенок завертелся в объятиях миссис Валлаби. Обе маленькие ручонки просяще протянулись к Перкинсу. Оливер принял малыша и осторожно вскинул его к себе на плечо.

– Па! – крикнул малыш ему в самое ухо, уткнувшись лицом в шею Перкинса.

«Теперь отец заберет его, – подумал Перкинс, крепко обнимая младенца окровавленными руками. – Рэнделл-Пустоголовый оформит опекунство. Ничего не поделаешь. Отец завладеет малышом и будет издеваться над ним, понемногу, день за днем, губить его душу. Каждый день, иногда больше, иногда меньше…»

– Па! Па! – Малыш начал извиваться в его руках. Перкинс почувствовал, как болезненная судорога свела его лицо, он содрогнулся всем телом, и слезы разом хлынули из глаз. Сжимая в руках мягкое податливое тельце, он видел кровь на своих руках, картонные фигурки усмехались и подмигивали со всех сторон, со стены, с потолка.

– Господи! – задохнулся Оливер.

Сердце тупо ныло. Ему вдруг стало все абсолютно безразлично.

Малыш начал вырываться, высматривая что-то через плечо Оливера, – ага, ему снова понадобилась бутылочка. Перкинс передал ребенка миссис Валлаби – та пристроила его на сгибе руки и вставила в ротик соску. Ребенок сосал, поглядывая на Перкинса. Протянул ему ручку, но Перкинс отвел глаза и поглядел на соседку.

– Послушайте, Филиппа, – монотонно произнес он. – Послушайте меня внимательно, ладно?

– Говорите, Оливер, – откликнулась она, не отвлекаясь от своего дела.

– Унесите ребенка отсюда. Постарайтесь, чтобы он не видел… сами понимаете, свою маму. Просто унесите его. Заберите к себе и позвоните в полицию.

– Да, разумеется, – с готовностью кивнула миссис Валлаби. Большие глаза напряженно заморгали.

– Расскажите им, что произошло. Попросите к телефону Натаниеля Муллигена. Детектива Натаниеля Муллигена. Вы запомнили?

– Да, конечно, – повторила она, легонько покачивая малыша на руках.

Перкинс не смотрел на ребенка.

– Назовите Муллигену мое имя, – продолжал он, – скажите, чтобы он как можно скорее пришел к Джефферсоновской библиотеке. Скажите ему, там будет женщина, которая может все объяснить, которая в курсе всего случившегося. Ладно? Передайте, я должен встретиться с ней в восемь и попытаюсь задержать ее так долго, как только смогу. Но я не знаю, сколько продержусь. Не знаю, сколько времени понадобится, чтобы… – Перкинс не закончил фразу, почувствовав вдруг страшную усталость. Он уже ни о чем не думал, ни о чем не беспокоился. Горестно покачал головой. Глаза вновь наполнились слезами, капельки медленно покатились по щеке. – Просто передайте ему это, и все, – добавил он. – Попросите его поторопиться.

Миссис Валлаби продолжала кормить младенца. Малыш жадно сосал молоко из бутылочки, обхватив ручонками ее пластиковые бока. Филиппа дружески глянула на Перкинса и сочувственно поджала губы.

– Хорошо, Оливер, я немедленно позвоню, – пообещала она.

– Спасибо. – Перкинс благодарно кивнул и двинулся прочь.

Малыш сделал очередной глоток.

– Па! – позвал он. – Па!

Перкинс не смог заставить себя оглянуться. Наклонившись, он пробирался под висячими игрушками, раздвигая их обеими руками. В животе затаилась черная летучая мышь страха. Он знал, что весь мир превратился в черный крылатый ужас. Оливер вышел в гостиную.

Зах сразу же повернулся к нему лицом. Он все еще ждал в дальнем конце комнаты, у самой двери. Тревожно улыбнулся старшему брату. Красная сумка лежала у его ног.

Стоя в дверях детской, Оливер внимательно поглядел на него. Почему-то Зах показался ему каким-то странным, почти чужим. Тощая фигура, окутанная длинным плащом, юное лицо скрыто козырьком шапочки – он выглядит непривычно, не похож на самого себя. Словно они очень давно не виделись. Непонятное, ускользающее ощущение.

С минуту братья смотрели друг на друга, стоя неподвижно в разных концах комнаты. На полу между ними распростерлось тело Эйвис.

Наконец Оливер кивнул. Шепотом обратился к брату:

– Все в порядке, Зах. – Он едва отдавал себе отчет в собственных словах. – Все в порядке. Идем.

Нэнси Кинсед

Вагон забит монстрами. Морское чудище, ведьма с клювом вместо носа, зеленоватый труп с кровавыми соплями. Нигде ни местечка, чтобы присесть, а Нэнси устала, так устала. Стояла посреди призраков, ухватившись за поручень, покачивалась, туманно вглядываясь в искаженные физиономии. Внизу спины пробегали судороги боли, острие вонзалось в пораненную голову. Закрыв глаза, приоткрыв губы, Нэнси раскачивалась взад и вперед. «Оливер», – мечтательно бормотала она. Комната-студия наверху, спартанское ложе так мягко, она засыпает, дожидаясь своего поэта…

Поезд остановился на 4-й Вест-стрит. Причудливые создания гуртом бросились к двери. Прежде чем Нэнси успела что-либо сообразить, ее вынесло из вагона. Она оказалась на платформе посреди клыкастых ухмылок и горящих глаз. Толпа повела ее на эскалатор, Нэнси шаталась, касаясь плечами соседей, опасаясь потерять равновесие. Все устремились наверх, в лиловую октябрьскую ночь. Словно сквозь сон – грохот сразу множества оркестров. Нэнси карабкалась по ступенькам, со всех сторон подпираемая гоблинами.

Потом она потеряла ориентацию. Прибой человеческих тел выбросил ее во тьму и шум. Резкие звуки музыки обрушились на нее, точно град камней на прелюбодейку. Девушку преследовали липкая людская вонь, горячее дыхание, запахи пота, пивной отрыжки. Над головой, подсвеченное рекламой и праздничными огнями, завертелось ночное небо.

Что происходит? Что, черт побери, происходит?

В отчаянии Нэн поворачивала то в одну сторону, то в другую. Мимо мелькали глаза, полускрытые масками, ухмыляющиеся резиновые рожи, лишь глянув на нее, устремлялись прочь. Бесформенные лики, извивающиеся тела – повсюду, куда достигал взгляд. Где-то над головой, на возвышении, в обрамлении багровых огней, отплясывала волосатая тварь в два человеческих роста, выкидывала коленца под залихватский мотив медных труб. По обе стороны от монстра скользили, извивались, склоняясь в жреческих позах у его ног, женщины в пестрых трико.

– Это карнавал, – задыхаясь, прошептала Нэн. – Карнавал всех святых.

Девушка сильно зажмурилась и резко открыла глаза, стараясь очнуться, избавиться от растерянности. Платформа с пляшущим чудищем проехала мимо – толпа устремилась вслед за ней, двигаясь в том же направлении, но чуть медленнее. К центру города. Они идут в центр.

«Нет! – решила Нэн. – Нет!»

Корнелия-стрит здесь, совсем рядом. Прямо за углом.

Восемь часов. Восемь часов.

Она барахталась, отчаянно пытаясь прорваться сквозь людское море. Толпа не выпускала. С каждым шагом ее сносило все дальше, к центру города, прочь от Корнелия-стрит, прочь от Оливера.

– Дайте пройти! Пожалуйста, дайте пройти! – услышала она собственный крик.

Все хохотали. Все люди вокруг хохотали. Трубили в картонные трубы, ревела музыка – высокий, пронзительный голос Нэн растворился в грохоте карнавала.

– Пожалуйста, – чуть не плача повторила она.

Собрав последние силы, девушка снова надавила плечом, раздвигая плотную людскую массу. Попыталась протиснуться, проскользнуть в щели между людскими телами. Ничего не получалось. Она могла двигаться лишь вместе со всеми, шаг за шагом. Вытянув шею, Нэнси попыталась рассмотреть, куда она попала. От этого движения по всему позвоночнику расползлись ледяные щупальца боли, в глазах помутилось, и все же, словно отдельными вспышками, поверх плеч, между людских голов, Нэнси различала участников процессии, она видела тарад на Шестой авеню. Демоны, удерживаемые на поднятых руках, скакали над толпой, андрогины с безумными очами скользили мимо, развевались длинные шелковые капюшоны, вращали бедрами заправские танцоры, клоуны взметали к ночному небу фонтанчики конфетти. Зомби неторопливо заворачивали за угол, опираясь на вывихнутые члены, пугая попадавшихся на их пути детей.

Нэнси следила за парадом, чувствуя, как пересыхает во рту, как поднимается муть в желудке. Повсюду, посреди тварей, вовлеченных в неистовую пляску, в каждой точке – и в начале, и в конце, и в середине улицы – Нэнси различала крепких парней в форменной одежде с бледными, невыразительными лицами, сильными руками, сосредоточенным взглядом.

Копы.

Они патрулировали по краям толпы. Пристально наблюдали из-под черных форменных козырьков. Всматривались во все визжащие, брызжущие смехом физиономии, которые проносились мимо них.

«Господи, сколько тут копов!» – испугалась Нэн. Дремота, головокружение волнами накатывали на нее, колени подгибались. Если она ринется туда, к карнавальной процессии, заметят ли они ее? Узнают ли? Неужели все они, все до одного, охотятся только за ней?

Нэнси повернула вправо, вновь напряженно выгибая шею, пытаясь рассмотреть дальний тротуар.

Там тоже полиция. Выстроились в ряд, точно заграждение, плечом к плечу. Полускрыты в тени, но полицейского всегда узнаешь по фигуре. Ошибиться невозможно.

Нэнси громко всхлипнула. Вцепилась рукой себе в волосы, пытаясь хоть что-то придумать. Оливер, Оливер.Упал навзничь, челюсть отвисла, печальные глаза слепо уставились в пустоту.

Восемь часов! Восемь часов!

Сдаваясь, девушка погрузилась в бурный поток. Шаг за шагом ее уносило прочь.

Наконец толпа достигла поворота, и Нэнси поволокло за угол. Выбросило на улицу, и тут, посреди двух тротуаров, Толпа немного проредилась.

Не размышляя, Нэнси рванулась из людского потока, расталкивая локтями тех, кто ей мешал, протискиваясь в редкие щели, едва успевая переводить дыхание.

Выбилась из толпы в соседний переулок. Попала в бурный круговорот: люди спешили кто на площадь, кто оттуда. Кто-то сильно толкнул Нэнси в плечо – она отшатнулась. Выпрямилась. Постояла, согнувшись, пряча голову, бросая вокруг украдкой взгляды, точно загнанное животное.

Копы.Вон их двое. На южной стороне, прислонились к ограде. Следят за ней, аж глаза выскакивают. Задыхаясь, Нэнси повернулась к ним спиной. Со стороны переулка, пробиваясь через поредевшую толпу, прямо на нее надвигался еще один полицейский.

Нэнси осталась стоять на месте, подталкиваемая со всех сторон прохожими. Коп из переулка подходил все ближе. Те двое у ограды сблизили головы, что-то бормоча сквозь стиснутые губы. Все, все гонятся за ней.

Крик торговца перекрыл шум толпы:

– Маски! Электромигающие маски! Покупайте – карнавал!

Нэнси рванулась на голос, колени почти не гнулись. На углу переулка, у выхода на площадь стоял человек-пантера, полосы на его черной куртке блестели даже в тени здания. Он размахивал масками, подняв их высоко над головой. По краям домино, мигая И вспыхивая, бежали зеленые, желтые и красные огоньки.

– Покупайте карнавальные маски! – вопил человек-пантера.

Нэнси, с трудом переводя дыхание, выбралась из толпы к продавцу масок. Едва подойдя к нему, она начала шарить в кармане, выгребая все уцелевшие у нее деньги.

– Держите! – Ей пришлось кричать: мимо как раз проходил очередной духовой оркестр, «Похоронный марш Марионетки» обрушился на Нэнси, едва не оглушив ее.

Человек-пантера выхватил у нее купюры, протянув взамен маску с огоньками. Нэнси надела ее на лицо и затянула на затылке тесемки.

Укрывшись маской, она вновь обернулась к толпе.

Полисмен, шедший по краю улицы, миновал ее. Он прокладывал себе путь через толпу в сторону площади, зеваки уже почти заслонили его. Копы, стоявшие у ограды, тоже отвели взгляды от Нэнси.

«Все в порядке», – возликовала она. А теперь – прочь отсюда. Скорее к Оливеру. Как же туда добраться?

Площадь. Придется пересечь площадь. Проскользнуть между участниками карнавальной процессии. Оттуда она сможет выйти на Шеридан-сквер и, не столкнувшись с толпой, свернуть на Корнелия-стрит.

Косясь по сторонам сквозь прорези маски, Нэнси устало вернулась в толпу. Течение подхватило ее, стремясь унести назад на тротуар, вернуть в клейкую массу, ползущую к центру города. Однако Нэнси заработала плечом, точно рычагом, пробиваясь к перекрестку. Там она остановилась и, приоткрыв в изумлении рот, запрокинула голову.

«Ты только посмотри, – зачарованно подумала она. – Смотри, Олли. Вот так тыква».

Фонарь из тыквы с прорезями для глаз и размером с хороший дом катился мимо нее, спеша к площади. Сверкнул усмешкой, точно внутри огонек загорелся. Выбиваясь из-под капюшона, в треугольных глазах плясали искры. Через капюшон на макушку тыквы выбралась прекрасная фея, окруженная бумажными язычками пламени, и со счастливой улыбкой замахала всем платочком.

Большой… большой… очень большой…

Нэнси покачнулась. Тыква каталась дальше, к центру города, толпа радостно вопила, швыряя в нее пригоршнями конфетти. Парад на миг прервался, перекресток заняли копы. Расхаживали взад и вперед, сцепив руки за спиной. Небольшие группки людей, вырвавшись из потока, кинулись пересекать улицу.

Нэнси едва не упустила момент. Сморгнула, возвращаясь к действительности. Пригнулась, прячась за плечами толпы. Проскочила прямо перед носом у патрульного. Пробежала полпути и только тогда оглянулась…

«До свидания, госпожа тыква, до свидания»…

Обернулась, чтобы посмотреть, как катится прочь огромная тыква. Остановилась. Замерла. Уставилась, не веря своим глазам.

Люди продолжали двигаться к противоположной стороне улицы. Нэнси осталась одна, на виду у всех конов. Медленно покачала головой.

На фоне багрового неба высился замок из красного кирпича. Круглые башенки, остроконечные крыши. Сводчатые окна с витражами глубоко утоплены в каменных нишах, серая крыша, зубчатая линия выступов и впадин… Нэнси таращилась на это здание, музыка отдалилась, радостные крики зевак отступили на второй план. Она смотрела на кирпичный замок, и плотная дымка тишины окутывала ее, отделяя от всех.

«Я знаю это место. Я уже видела его».

Замок ее грез. Убежище, о котором она мечтала, когда полицейская машина увозила ее в «Бельвью». Челюсть отвисла, тоненькая струйка слюны потекла по подбородку. Девушка покачнулась, не сводя глаз с красного здания. Она помнила: там, внутри, длинный, пустой, крашенный зеленой краской коридор. Из-под дверей пополз шепот:

– Нэнссссииииии… Нэнсссииииии, – нарастал хор призрачных голосов. – Нэнсссссссссссииииииии Кииии-иинссссссссссед.

Откуда она знает это имя? Кто первым назвал его?

Меня зовут Нэнси Кинсед.

Кто? Кто первым произнес эти слова?

Нэнси осталась стоять посреди улицы. Покачиваясь, глядя на призрачный силуэт замка сквозь прорези в маске. Желудок крутило, но даже тошнота отступила от ее сознания. Нэнси вспоминала свой сон: больница, длинный коридор, заполненный шепотом, гранитный трон, на котором восседает Король Чума. Король ждет Нэнси.

«Король Чума, – пронеслось в голове. – Это его я должна отыскать». Но чье лицо скрывалось под маской? Чей голос сказал: «Меня зовут Нэнси Кинсед. Мне двадцать два года».

Она почти что припомнила. Кто-то сидел напротив нее и рассказывал. Кто-то с лицом Чумы. Человек с черепом вместо лица говорил: «Я работаю на Фернандо Вудлауна. Я его личный секретарь. Я живу в Грэмерси-парк вместе с мамой и папой…»

«Это я, – смутно соображала Нэн. – Это должна была быть я». Если бы только она могла все вспомнить.

Она стояла и смотрела, не слыша шума вокруг, торжества карнавала, воплей толпы. Она не замечала полисмена, который обратил наконец на нее внимание и, решительно сжав губы, уже направлялся к ней; рука на кобуре. «Если бы сорвать эту маску, – размышляла Нэн. – Если бы она могла увидеть лицо, скрытое маской Смерти!» Пальцы машинально сжимались, словно она уже ощущала в руках прикосновение резинового черепа.

«Меня зовут Нэнси Кинсед», – шептал череп.

И тут перед ее мысленным взором маска Смерти внезапно спала, и Нэнси увидела:

За ней нет головы. Король Чума безголов. Из разрубленной шеи, точно пучки проволоки, торчат перерезанные вены и артерии. Кровь запеклась, прикрывая зияющее отверстие, потоком пролилась на одежды монстра. Голос булькает кровью, он густой и жидкий, как кровь.

«Меня зовут Нэнси Кинсед».

Нэнси почувствовала, как покачнулась мостовая у нее под ногами. Вокруг сомкнулась тьма. Глаза закатились.

Я. Это я. Там должна была быть я.

Безумный грохот музыки вновь обрушился на нее. Толпа подняла неистовый крик. Нэнси широко раскрыла глаза. Лица, ухмыляющиеся, пляшущие лица колебались со всех сторон, будто морские волны. Пошатываясь, Нэнси повернулась в другую сторону. Над головой раскачивается пузырь уличного фонаря. Испустив тревожный вопль, девушка отшатнулась.

И тут, заслонив небо, над ней нависла маска Смерти.

– Ура! – пронеслось, словно смерч. – Ура королю! Да здравствует Король Чума!

Нэнси отшатнулась, обеими руками сжимая голову. Она видела только немыслимых размеров череп, спускавшийся на нее из тьмы, подменивший полную луну.

– О Боже! – прошептала она.

Какой большой! Человеческий скелет длиной с квартал. Ухмыляющийся череп завис прямо над головой Нэн. Позвоночник покачивался и прогибался, плясали в воздухе костлявые руки. Внизу по мостовой шагали кукловоды в масках-черепах и черных, разрисованных костями пижамах, поддерживая на длинных шестах картонный призрак. Они плясали, кружились, заставляя скелет размахивать руками, неистово притоптывать берцовой костью и плюсной. Все они направлялись к Нэн.

– Ура! – кричали они (маски слегка приглушали их голоса). – Да здравствует Король Чума.