Текст книги "Час зверя"

Автор книги: Эндрю Клейвен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Послушай, – заговорил Зах, сползая с подоконника. – Послушай. Послушай внимательно. Ты должна смотреть прямо, ясно? Я не выдержу больше. Смотри прямо перед собой.

Девушка отвернулась. Из ее груди вырвалось рыдание. Вскинулись и опустились плечи.

– Извини, – прошептала она, – просто я боюсь. Ты хочешь сделать мне больно, да?

Зах посмотрел на нее. Свет запутался в разметавшихся соломенных волосах. Наклонила голову, подставляет обнаженную беззащитную шею. Женственные, хрупкие очертания плеч…

– Ты спишь с Олли? – задал он вопрос. Само вырвалось, он даже не успел подумать, удержаться.

Женщина вздернула подбородок.

– Что?!

– Не важно, – поспешно отступился Зах. Помахал перед собой револьвером, точно перечеркивая докучную мысль. – Ничего. Я… просто глупо. Ведь он спит со всеми, верно? Девушки так и льнут к старине Олли.

– Нет, – пробормотала она. – Нет. Никогда. Я бы никогда. Честное слово.

– Шш! – заглушил он ее слова. Он-то знал: врет. Все они спят с Олли. Запихал револьвер в карман. Перебросил нож в правую руку. Девочки так и льнут к старому глупому Олли. Зах кошачьим шагом подкрадывался к своей жертве.

«Пора кончать с этим», – решил он. Какая разница, можно сделать это прямо сейчас. Он не выдержит больше – это ее лицо, ожидание, предчувствие того, что произойдет, когда он перережет ей глотку. «Все в порядке, – успокаивал себя Зах. – Все в порядке». Таково искупление. Его рок. Он отрешенно вздохнул и решительным шагом направился к ней. Желудок горел. «Как тут разобрать, где рок, а где твое собственное решение», – гадал он. Как различить, чего требует от тебя Бог, а чего хочешь ты сам? Кто-то ведь должен прибраться внизу, выбросить эти заготовки омлета…

Господи, а вдруг Олли уже вернулся?

Зах ничего не соображал. Просто не мог думать, и все. Столько хлама. Эти вьющиеся соломенные волосы.

Ямочка полумесяцем на щеке. Эйвис то и дело пытается повернуться к нему. Теперь в поле ее зрения попала рука. Рука Заха. Он потянулся схватить девушку. Он и не догадывался, что синие жилы на тыльной стороне руки так похожи на реки, бегущие с гор, с костяшек его пальцев…

Эйвис пошевелилась на стуле. Зах видел ровный краешек оправы очков. Один карий глаз. Миндалевидный карий глаз.

И тут глаз расширился от ужаса, стал совершенно круглым. Она заметила нож.

Задохнулась. Взметнулись руки.

– Смотри прямо! – зашипел Зах.

– Пожалуйста!

– Ну же! Смотри прямо или убью!

Эйвис повиновалась. Не было другого выхода. Нехотя повернулась к нему спиной. Так-то лучше. Намного лучше. Зах вздохнул с облегчением, но тихий жалобный голосок не унимался:

– Ты хочешь убить меня? Хочешь зарезать меня вот этим? Пожалуйста, не надо, а? Я никому ничего не скажу. Честное слово. Клянусь тебе, никому не скажу.

Зах протянул руку. Почувствовал мягкое прикосновение девичьих волос на своей руке. Надо намотать на руку прядь волос, запрокинуть голову, погрузить нож ей в глотку. Он справится с этим. Зах прекрасно знал: он справится. Пальцы уже впились в волосы, осталось лишь потянуть…

И тут что-то… какой-то звук… откуда?..

Зах глянул в дальний конец комнаты. Дверь. Именно оттуда донесся какой-то звук. Кажется, человеческий голос. Несомненно, человеческий голос.

Зах застыл, склонившись над девушкой, вытянув руку. Прислушался. Тишина. Но ведь что-то он слышал. Он точно слышал.

Там кто-то есть!

Маленький! Эйвис почувствовала, как последние силы вытекают из ее тела, словно Зах уже пустил ей кровь. Маленький просыпается! Тихое покряхтывание. Повернул головку на подушке. Крошечным кулачком протирает глаза. Этот звук пронзил ее, точно копье. Пригвоздил к стулу. Силы покинули ее.

Спи, мой мальчик. Спи, усни!

Напрягая остатки воли, она заставила себя сидеть неподвижно. Не оглядываться на дверь!

Спи, усни!

Удержалась от вздоха, от стона. Тело оцепенело. Смотреть прямо перед собой, как велено. Руки сомкнуты на коленях. Может, Зах и не слышал…

– Что это? – спросил он, стоя у нее за спиной.

– Что? – переспросила Эйвис. Будто завелась пластинка внутри, говорит вместо нее. Надо лишь пошевелить губами. – Ты о чем?

– Этот звук. Ты что, не слышала?

Эйвис позволила себе слегка повернуться, посмотреть на Заха. Стоит, согнувшись у нее за спиной, в руке нож. Глаза белые, раскаленные, так и прожигают дверь.

– Я ничего не слышала, – выдавила из себя Эйвис.

– Там кто-то есть. – Он злобно обернулся к ней, зубы сверкают. – Кто там?

Эйвис покачала головой. Думай!Но думать она уже не могла. Продолжала автоматически:

– Там? Никого. Моя спальня. Я одна.

– Черт побери! – буркнул Зах и направился к двери в детскую.

Двигался длинными шагами, на ходу протягивая руку к дверному замку. Несколько мгновений – и он пересек комнату. Целая вечность. Эйвис неподвижно уставилась на него.

Кричи! Там малыш! Кричи громче!

Открыла рот, но крик застрял у нее в горле. Если она заорет – разбудит малыша. Тогда всему конец. Зах убьет обоих. Это Эйвис знала наверное. Надо его остановить, как – неизвестно, а он уже там. У самой двери. Протянул руку к замку. Долгие-долгие четверть мгновения. Рука поворачивает задвижку.

«Ты спишь с Олли?»– припомнила она.

Мгновения замерли, еле-еле ползут, останавливаются. Нет, все-таки он поворачивает задвижку. Эйвис услышала щелчок замка. Вот сейчас дверь в детскую приоткроется…

«Девушки так и льнут к старине Олли».

– Не входи в спальню, – сказала она, – я сплю с Олли. Я сплю с ним.

– Что? – Зах резко обернулся к ней. Секунды вновь потекли с привычной быстротой. Время, точно большое колесо, достигло верхней точки, помедлило миг и быстро обрушилось вниз. Дверь в детскую приотворена – маленькая щелочка. Эйвис видела очертания зверюшек из Маппет-шоу. Лягушонок Кермит, мисс Пигги. Призрачные силуэты болтаются в воздухе в темноте.

Зах уже не смотрит туда. Смотрит на девушку, не прямо, искоса. Глаза сделались совсем белыми, огромными, левая рука соскользнула с задвижки. В правой руке нож. Острие направлено на нее. Тонкое лезвие отражает свет лампы под потолком.

«Спи, мой малыш, – твердила Эйвис. – Спи, усни».

– Что ты сказала? – настаивал Зах.

– Это моя спальня, – поспешно ответила она, – там мы с Олли… Не входи. Он говорит там разные вещи… ты не должен входить. Он говорит о твоем… э-э… о твоем… твоем пенисе.

– Что? – Зах уставился на нее, будто Эйвис сошла с ума.

Ей и самой казалось, что она сходит с ума. Она уже не понимала, что бормочет. Бросает слова не задумываясь, полагаясь лишь на инстинкт. В мыслях одно: «Не просыпайся, малыш. Баю-бай, баю-бай, моя малютка, засыпай». Вслух она говорила:

– Честное слово. Он всегда говорит что-нибудь такое, рассказывает мне про твой пенис, а потом входит в меня. Он входит в меня, а мы все смеемся, смеемся над твоим бедненьким… «Девчонка, – говорит он, – вот девчонка, Зах, он же девчонка в постели…»

Ей казалось, что рот у нее набит грязью – наплевать. Говорила, говорила, а в мыслях одно: «Баю-бай, моя малютка, засыпай…»

– Девчонка, девчонка, и тут он входит в меня, – тараторила Эйвис.

Зах шагнул к ней. Склонил голову набок.

– Издеваешься надо мной? Ты что, в самом деле… Что еще он говорил? Отвечай. Просто любопытно. Это правда?

– Правда-правда. – Глаза Эйвис метнулись к приоткрытой двери. Кермит, мисс Пигги и медвежонок Гонзо легонько повернулись в темноте, колеблемые прохладным ветерком. – Конечно, правда. Ну да. Так каждый день, а потом он берет меня. И мы оба смеемся. «Добрый ангел вновь и вновь шлет тебе свою любовь».

Захари нахмурился. Точно маленький мальчик, вот-вот примется реветь.

– Черт побери, – проворчал он, – я так и Думал. Я знал. – Он подступил к ней ближе. – Что он тебе рассказывал? Что? Говорил про Тиффани, про меня и Тиффани?

Эйвис вцепилась в деревянную спинку своего стула, отклонилась назад, уклоняясь от надвигавшегося на нее Заха.

– Тиффани? – повторила она надтреснутым голосом. – Ну конечно, Тиффани. Он говорил мне про нее, а потом мы смеялись, мы очень смеялись, и он брал меня, снова и снова…

Захари сделал последний шаг, подошел вплотную к Эйвис, навис над ней, точно хищная тварь, но Эйвис почти что не обращала на него внимания. Взгляд, сосредоточенный на двери в детскую, не различал больше ничего. Все усилия ума и воли сосредоточились на одном желании: маленький должен спать. «Баю-бай…» Непристойности сами срывались с ее уст.

– Я приняла его, его пенис, большой крепкий пенис, больше твоего ножа, и тогда он рассказал мне про Тиффани, и мы долго смеялись.

– Хватит! – взвыл Захари. – Замолчи.

«Спи-усни. Баю-бай, моя малютка…»

– Ты свой и поднять-то не можешь, а он взял меня, и смеялся, и говорил…

– Сука! Не верю тебе! Оливер, сволочь! Я же не хотел жить, не хотел! Кто его просил спасать меня! Это я, я один страдаю…

– Смеялись, трахались…

– Замолчи!

– Смеялись над тобой, девчонка, девчонка…

– Замолчи!

– Смеялись, смеялись…

–  Замолчи!

С безумным воплем Зах бросился на нее. Внезапный удар пробудил ее от транса. В последний момент Эйвис попыталась увернуться от него, скатиться со стула, но Зах уже поймал ее, зажал прядь волос в кулаке. Эйвис рухнула на пол, больно стукнувшись коленями о паркет. Зах рывком потянул ее вверх, запрокинул ей голову – затылок прижат к сиденью стула, горло обнажено.

Эйвис сумела сдержать предсмертный вопль. Она видела нависшее над ней лицо убийцы – оно заполонило собой все – черные бездонные глаза. Слышала жесткое дыхание, видела отблеск ножа, просвистевшего в воздухе. Хваталась за руки убийцы, пристально глядя на него.

«Баю-бай, баю-бай…»

Наматывая на руку ее волосы, Зах яростно и торжествующе зашипел ей в лицо. Те же слова, что он шепнул вчера девушке, убитой в коттедже. Те же слова, что он произнес, глядя в остекленевшие глаза, обращаясь к отрубленной голове, когда, утолив свой гнев, он запихивал ее в унитаз. Тот же тихий вопль торжества.

– Ты – неживая! – объявил он ей.

«Добрый ангел вновь и вновь шлет тебе свою любовь…»

Часть четвертая
КОРОЛЬ ЧУМА

Душа скукожилась ото всего того, что ей придется помнить.

Ричард Уилбур

Оливер Перкинс

Перкинс был напуган. Не безотчетный страх, а подлинный ужас колотится в горле, точно бьющийся о стекло мотылек. Он слишком надолго покинул Заха. Потерял след Тиффани у самого дома бабушки. И теперь…

Пробежал по коридору к квартире, где жила бабушка. Успел подумать: если Тиффани уже там, если она вовлекла в это ба… Он-то помнил, что у бабушки больное сердце. Она не выдержит этого, она не переживет…

Замолотил кулаками в дверь.

– Ба?! – окликнул громко. – Это я. – Принялся судорожно нащупывать ключи в кармане джинсов. – Ба? – Ключ у него с собой. Вставил в скважину. Взялся за ручку.

Ручка провернулась, выскользнула из рук. Дверь распахнулась.

Стоит перед ним на пороге, таращится перепуганно.

– Привет, Олли, – говорит она.

Ужас, ужас бьется в горле. Сквозь стиснутые зубы как плевок:

– Тиффани!

Тиффани отбросила с лица смоляные и серебряные пряди. Собралась с духом, вздохнула. Раскрыла пошире дверь. Теперь Перкинс мог разглядеть и бабушку. У кофейного столика возле окна. Старая, утратившая четкие очертания фигурка, укрытая легким пледом, опирающаяся на подушки с ручной вышивкой. Бабушка подняла глаза. Осевшее, подтаявшее лицо осветилось улыбкой.

– Олли! – прозвенела она тонким надтреснутым голосом. – Я все ждала, ждала, когда же ты придешь. Ты как раз к чаю.

– Конечно, Олли, – возбужденно подхватила Тиффани. Выдавила из себя улыбку, краешек рта пополз вверх. Сглотнула с трудом.

– «Шамомиль» или «Эрл Грей»?

Перкинс беспомощно переводил взгляд со старой женщины на молодую, туда и обратно. Под поредевшей челкой выступил пот. Что он должен сказать? Что бабушке уже известно? Ужас, ужас бьется в горле. Тиффани притворила за ним дверь. Перкинс резко обернулся на звук. Скользнул взглядом по девушке. В тот же миг прадедовские часы в холле пробили шесть раз.

«Зах!» – спохватился Перкинс. Надо вернуться к Заху.

– Мне некогда, – хрипло выговорил он.

– Право, останься, – промурлыкала бабушка из кресла. – Тиффани принесет тебе чашку. Тебе ведь не трудно, дорогая, правда?

– Какие пустяки, ба, – откликнулась Тиффани. Глаз не сводит с Перкинса. – Так какой сорт ты предпочтешь, Олли?

Полыхнул взглядом на нее, заскрипел зубами. Прижать бы ее к стенке прямо сейчас, выколотить из нее правду. Признаться, он бы рад перервать ее пополам, точно незадавшийся черновик.

– «Шамомиль», – прорычал в ответ.

Тиффани нежным голоском поет:

– Одну минутку. – Повернувшись к нему спиной, вышла из комнаты. Даже под лоскутной рубашкой и мешковатыми джинсами он отчетливо различал движения девичьей фигурки.

Молча, беспомощно оглянулся на старуху. На дрожащих бабушкиных губах – выжидающая усмешка. Глаза увлажнились, смотрит напряженно. В высоком окне у нее за спиной уже меркнет свет. Торшер разлил масляный круг света вокруг своей подставки – обнаженной Венеры. Все остальное – кресла со старинной резьбой, камин, темный узор ковра – уходит в сумрак и тень. Бабушка, крошечная, Полупрозрачная, сидит на краю светового круга.

Перкинс выдавил из себя ответную улыбку.

– Одну минутку, – прохрипел он и бросился вслед за Тиффани. Застиг ее в кухоньке за углом. Длинная, узкая, хорошо освещенная комната. На кафельной стене медные горшки и чайники отражают свет. Кухонный столик между черной чугунной плитой и белым боком холодильника. Тиффани расставляет на серебряном подносе голубой фарфор. За ее спиной на плите бодро выпустил струю пара медный чайник. Девушка плотно сжала губы. Сосредоточилась на своем занятии. Головы не подняла, но Перкинс уверен, она почувствовала, как он вошел в комнату.

Осторожно оглянулся в сторону гостиной, где бабушка. Свирепо надвинулся на девушку. Голос понизил до шепота:

– Какого черта ты здесь делаешь?

Тиффани взглянула на него. Зрачки необычайно расширены.

– Ты преследовал меня. Прекрати.

– Какая тут связь? Какого черта ты явилась сюда? – Он шипел изо всех сил, точно его душили за горло.

Тиффани отвернулась к подносу. Сдвинула на середину чашки – фарфор весело зазвенел.

– Как мне еще отделаться от тебя? – проговорила она тихо. – Я же знаю, тут ты не посмеешь устроить сцену. Только не на глазах у бабушки. Тем более что… в общем, я могу порассказать ей всякого, Олли. – Она снова подняла глаза. Нежное бледное личико приняло решительное выражение, беспощадно столкнулись взгляды. – Я все расскажу ей. Если ты не оставишь меня в покое, я расскажу все, что знаю. Она очень расстроится, Олли. Может быть, даже заболеет, сам понимаешь.

– Чертова!..

– Ты, знай, молчи, – посоветовала она. – Ты и не догадываешься, что у нас творится. Сплошное безумие. Ты ничего не знаешь. А теперь – теперь мы мирно попьем чайку, ты, да я, да бабушка. Выпьем по чашечке, а потом я извинюсь и пойду. Ясно? И ты дашь мне спокойно уйти. Понял? Это все, что мне от тебя нужно. Отпусти меня. Перестань следить. Договорились?

Перкинс налетел на нее. Ярость выплеснулась откуда-то изнутри. Белая, расплавленная, горячая, как плазма, ярость заполонила все. Схватил девушку за плечи. Заставил ее обернуться, приподняться на цыпочки, смотреть глаза в глаза.

– Что ты натворила? – шепот со свистом вырывался сквозь щель в зубах. – Что ты сделала с моим братом?

– Отпусти! – Глаза Тиффани наполнились слезами. – Идиот. Ублюдок. Ничего не понимаешь. Отпусти!

– Ты подставила его, так? – Перкинс хорошенько встряхнул ее. – Ты подставила его, хочешь свалить на него убийство. Верно я говорю?

Волосы Тиффани разметались по лицу. Сквозь спутанные пряди она молча глядела на Оливера. Лица вплотную друг к другу – Перкинс различал запах не только туалетной воды, но и самой кожи Тиффани. Смотрел на нее, стараясь встретиться взглядами, заглянуть в глубину ее измученных глаз. Ощутил мускулистую крепость ее тоненьких плеч, укрытых лоскутной рубашкой. Припомнил, как плавилась ее плоть под его руками.

Он чуть приоткрыл губы, собираясь заговорить.

– Вода кипит, – негромко напомнила Тиффани.

И Перкинс так и застыл с открытым ртом, выпустил ее, почти уронил. Отвернулся от девушки, бросившейся спасать чайник. Постоял, привыкая к поражению. Посмотрел на серебряный поднос, на одну из чашечек: белое, кремового оттенка дно. Заглянул в нее, и зрение помутилось.

«Это я! – вспомнил он. – Это я сломал машинку».

Туманно, будто в полусне, померещилось ему: отец с самого начала знал, с самого начала догадывался, кто виноват. Обозлившись, лупил Заха по заднице тяжелой медной линейкой, вновь и вновь, до черноты. Почерневшие рубцы. И он знал, с самого начала знал, что на самом деле машинку сломал Олли.

Перкинс услышал, как забурчало у него в животе. Ужас разрастался, заполнял все, бился изнутри о прозрачные стенки его тела.

– Осторожней! – предупредила его Тиффани.

Перкинс отступил, пропуская дымящийся чайник.

Тиффани остановилась возле подноса, наклонила голову – низко свесились волосы. Разливает кипяток по чашкам. Уронила слезинку, та упала на медный раскаленный бок чайника и, зашипев, испарилась крохотным облачком.

– Ты ведь знаешь, кто убил девушку в коттедже, – прижал ее Перкинс. – Ведь так? – Он говорил устало, плечи безнадежно поникли. Отвел взгляд. – Тот, кто задумал шантаж, кто бы он ни был, ведь это он – убийца? Господи, Тиффани. Это же шантаж! Ты улеглась в постель с тем парнем, верно? С Фернандо Вудлауном. Ты подставила ему зад, а твой напарник сфотографировал или как? Ничего не скажешь, хорошо придумали.

– Господи. – Из груди девушки вырвалось короткое рыдание, Перкинс сморщился, но даже не оглянулся на нее.

– А что потом? А? Вудлаун послал к вам эту девочку, Нэнси Кинсед, чтобы забрать снимки, а она испугалась, вовлекла в дело ФБР. Тут-то ты и запаниковала, верно? Ты запаниковала, и твой напарник убил девушку, потому что она была тут ни при чем, не то что Вудлаун, ни в чем не виновата, она могла выступить с показаниями против вас. – Перкинс дышал тяжело, отрывисто, точно карабкался в гору. Это и впрямь давалось нелегко, связать все концы с концами, и что-то все время мешало, не ложилось в мозаику, детали самую малость непригнаны. – А потом ты решила подставить меня, меня и Заха, ты отослала в коттедж нас обоих. Позвонила в полицию, пока я там возился, и сказала, что слышала вопли. – Оливер обеими руками сжимал лоб. Полно всякой чуши. Детали не совпадают, не подходят друг к другу. Не удается собрать. Растерянно поднял глаза на Тиффани.

– Твой любовник? – медленно продолжал он. – Этот твой напарник. Это все объясняет. Он – твой любовник, и ты делаешь все, что он велит. После всего твоего мистического феминистического дерьма ты просто исполняешь что тебе велено, ты подставила зад Вудлауну, и впуталась в убийство, и теперь тебе плевать, кого за это поджарят, лишь бы твой голубчик вышел из передряги живым и невредимым. Тебе все равно… – Оливер вновь запнулся. Что-то не сходится. Дыхание рвется из груди со свистом, точно пар из чайника. Он снова растерянно поглядел на девушку.

Тиффани не возражала. Налила доверху заварочный чайник, всхлипнула, втянула в себя слезы. Отвернулась, поставила чайник на плиту. Вновь занялась подносом. Дрожь пробежала по ее телу. Один только раз тыльной стороной руки вытерла щеки. Решительным жестом приподняла поднос.

– Ладно, – объявила она, – а теперь пошли пить чай. – Девушка распрямилась и поглядела ему в глаза. – Ты не посмеешь устроить мне сцену. Только попробуй, и я все выложу бабушке. И как вышло у нас с тобой в ту ночь, и про эту девушку в коттедже. Я все расскажу. Может быть, это ее убьет, Олли, но я это сделаю, клянусь. – Их взгляды вновь встретились на мгновение. – Пошли пить чай, – повторила Тиффани. Двинулась грудью на него. Перкинс еще преграждал ей путь, просто стоял на дороге, но тут же опустил глаза, отступил в сторону. Тиффани выплыла из кухни с серебряным подносом, направилась в гостиную.

Они пили чай вместе с бабушкой, рассевшись вокруг белого мраморного столика, в бледном отсвете старого торшера, в вечерних тенях. Каждому досталось кресло на львиных лапах, с изогнутыми подлокотниками и старой шелковой обивкой. Тиффани пристроилась на самом краешке, руководя церемонией, разливая по чашкам золотистую заварку – бабушке, Оливеру, напоследок себе. Она успела разогреть фермерские бисквиты, положила по одному на тарелочку. Передала сотрапезникам их чашки, взяла свою и откинулась на спинку кресла, избегая встречаться взглядом с Перкинсом. Тонкие дрожащие пальцы старухи деликатно окунули биеквитик в чай. Тиффани отхлебнула глоток обжигающего напитка и уставилась прямо перед собой. Перкинс сжал в руках блюдце и смерил Тиффани убийственным взглядом, будто Король Чума.

Я все выложу бабушке. Я все расскажу.

«Нельзя же просто так отпустить ее», – соображал он. Если придется, можно удержать ее даже силой. Скрутить и отвести в Шестой участок. Пусть выложит Муллигену всю правду, пока не залегла на дно.

Все расскажу.

Надо заставить ее обелить Заха, пока копы не схватили братишку. Если она вздумает закатить истерику перед бабушкой… Грудь Оливера беспокойно вздымалась, он скрючился в кресле, впиваясь пальцами в блюдце и чашку. Она попытается расстроить бабушку, наговорит ей всякого… больное сердце… челюсти Оливера медленно двигались, пульсировала жилка на виске. Он не понимал, что делать. В любом случае, нельзя упускать Тиффани. Он не позволит ей уйти.

– Как все славно! – прощебетала бабушка, улыбаясь им со старомодной благосклонностью. Старший внук и что-то вроде невесты младшего. – Наконец-то мы собрались посидеть втроем.

Перкинс заставил себя кивнуть. Тиффани загадочно улыбнулась. Оба они поднесли свои чашки ко рту, чтобы скрыть невольное движение губ.

Бабушка аккуратно пристроила обломок бисквита на блюдце.

– Так, – произнесла она, – а теперь обсудим это убийство.

Оливер поперхнулся чаем. Откашлялся, задыхаясь. Чай выплеснулся из его чашки на блюдце, на свитер.

– Что? – с трудом вымолвил он.

– Это же настоящая катастрофа! – всплеснула руками старуха, в жидковатых глазах блеснула насмешливая искорка.

Приоткрыв рот, Перкинс уставился на Тиффани. Девушку точно громом поразило, иначе не скажешь. Щеки серые, точно сланец, затравленные глаза глубоко запали. Беспомощно смотрит на бабушку.

– Как? – Перкинс снова откашлялся и наконец обрел голос. – Как ты могла проведать об этом, ба?

– Проведать? Право, Олли! – Бабушка, чуть скосив глаза, укоризненно глянула на него. Пряди седых волос колышутся на лбу. Призрачная, эфемерная в вечерних тенях. Исчезнет, растворится, точно облачко дыма. – Неужели ты рассчитывал скрыть от меня, Олли?

– Я… я просто…

Тиффани осторожно отпила глоточек. Она наблюдала за ним. Следила за ними обоими.

– В конце концов, этот дом принадлежит мне, – выпалила старуха. – Сегодня днем ко мне заходил полицейский. Очень приятный человек. Натаниель – а как же его фамилия? Муллиген. Натаниель Муллиген.

Перкинс сглотнул и прикрыл глаза. Муллиген навестил бабушку перед тем, как принялся допрашивать самого Оливера. Старуха, быть может, осведомлена лучше, чем он сам.

– Я не хотел, чтобы ты волновалась, – пояснил Перкинс, стараясь говорить обычным поддразнивающим тоном. – Ты же знаешь, когда ты волнуешься, ты превращаешься в глупую старую наседку.

– Но я беспокоюсь, – возразила бабушка, – я очень беспокоюсь. Еще как беспокоюсь. Погляди на меня внимательней. Я прямо вся дрожу. Я звонила тебе и звонила, а тебя все не было дома. Где ты болтался, Олли? Мне пришлось принять лекарство! Ох, Олли! – Влажные старческие глаза с мольбой обратились к нему. – Я же говорила, мне следовало продать коттедж, как только вы съехали. А теперь вон как все обернулось. Я этого не переживу, нет, не переживу.

Оливер и Тиффани обменялись долгими взглядами поверх мраморного столика. Нежное личико Тиффани исказилось от страха. Огромные глаза сияют в полумраке, точно два окошка. «Она не знает, – догадался Перкинс. – Не знает, что я сейчас скажу. Как далеко я решусь зайти».

Я все выложу бабушке. Я все расскажу.

Но раз бабушка уже все знает, все самое страшное… Перкинс закусил губу. Наверное, теперь можно вступать в игру. Просто-напросто вызвать полицию и передать им Тиффани.

– Мистер Муллиген велел позвонить ему сразу же, как мне станет что-нибудь известно, – трещала старуха, словно прочитав мысли внука. – Все так необычно. Просил позвонить ему, если выяснится, где сейчас Зах. А я говорю: «Зах? Зачем вам понадобился Зах? Зах ничего не знает». А детектив ответил, что он просто обязан поговорить с ним, так полагается по протоколу. Я этого не понимаю, Олли. Что за протокол? Я ему прямо сказала: «Мистер Муллиген, – говорю, – у меня слабое сердце, меня очень легко расстроить, а вы меня так просто напугали». Тогда он говорит, что нет, мне-де не о чем беспокоиться, но, разумеется, это же невозможно, как я могу не беспокоиться?

Перкинс снова сглотнул. Он по-прежнему не отводил глаз от Тиффани. Та тоже смотрела на него, карауля каждое движение.

– Только не сходи с ума, – хрипло посоветовал Перкинс. Произнося эти слова, он продолжал следить за девушкой. Откашлялся и заставил себя посмотреть прямо в глаза старухе. Утратившее очертания тельце трепещет. Чашка слегка дребезжит, постукивая о блюдце. В любой момент, в любой момент, как казалось Перкинсу, она может потерять сознание. Сползет на пол. И все же ему мерещилась какая-то чертовщинка в ее глазах.

– Зах в порядке, – подбодрил он бабушку, – я виделся с ним, он в полном порядке. Ясно? Не тревожься о нем.

Бабушка прижала руку к груди. Перкинс гадал: этот жест выражает облегчение или близится Последний Удар?

– Зах в порядке? – переспросила она. Перкинс заколебался. Кровь обратилась в серную кислоту, губы горели от прикосновения языка. «Нет, – мысленно ответил он. – Нет, с Захом беда. Большая беда, и Тиффани знает, в чем дело. Надо выдать ее полиции, ба. В это дело вмешаются копы, все будет уродливо, мерзко, выплывет, что я сделал с Тиффани, и ты узнаешь, и Зах. Но иначе они убьют его…» Перкинс приоткрыл рот, словно собираясь заговорить, но молчание все длилось, бабушка выжидающе глядела на него, пальцы прижаты к груди, в другой руке дрожит чашечка на блюдце. Перкинс глянул в сторону, на эту чашку.

– Мне пора идти, – пропела Тиффани, поднимаясь. Перевела взгляд с Оливера на старуху. – Извините. У меня назначена встреча. Надо спешить.

Она легким движением опустила блюдце на мраморный столик, расправила цветную лоскутную рубашку. Даже в сумраке пестрые заплаты выступали дерзким и сочным пятном на фоне старинного, ветхого убранства комнаты. «Почему они вырядились так похоже? – удивился Перкинс. – Почему они всегда одеваются почти одинаково?»

– Тиффани, Тиффани, дорогая, – захлопотала старуха, – ты же только что пришла. Не оставляй меня в одиночестве, я так волнуюсь, я не в состоянии справиться со всем этим.

Тиффани поглядела на нее, потом на Оливера. Снова на бабушку. Губы ее двигались беззвучно, пока ей не удалось наконец выдавить:

– Ба, мне, право, неловко, но у меня встреча. Я должна идти, непременно. Извини, ба.

С этими словами она выбежала из комнаты. Словно молния промчалась по коридору.

«Задняя дверь!» – вспомнил Перкинс. Внизу, наискосок от спальни, дверь черного хода. Тиффани выскочит через тот выход и воспользуется лестницей или грузовым лифтом.

– Извини, ба, я на минутку, – пробормотал Оливер. Ставя чашку на стол, он вновь расплескал чай. Поднялся на ноги и устремился в погоню за Тиффани.

– Что случилось? – пролепетала старуха.

Но Перкинс уже выскочил в коридор.

Сперва ему показалось, что Тиффани ускользнула. Справа Перкинс увидел тяжелую металлическую дверь с огромной задвижкой. Слева дверь в затемненную спальню. «Ушла, она уже ушла», – запаниковал он, но, подскочив к двери спальни, неожиданно разглядел там Тиффани.

Нагнувшись, она пыталась нашарить что-то в темноте возле постели бабушки. Выпрямилась, и Перкинс увидел у нее в руках сумку, матерчатую сумку, точно такую же, как у Заха. Девушка повернулась, обеими руками удерживая свой багаж. Шагнула к двери и только тут заметила Перкинса.

Задыхаясь, она прошептала:

– Выпусти меня, Олли.

Перкинс шагнул к ней.

– Сперва ты расскажешь всю правду.

– Ты и сам знаешь правду. Ты просто не хочешь поверить. Дай мне пройти.

Девушка с вызовом глянула на него. Ринулась к двери, размахивая сумкой, наклонив голову, точно бодаться собралась.

На этот раз Перкинс не дрогнул, застыл в дверях. Сердце бешено колотилось. Страх все больше овладевал им. Тиффани едва не налетела на него, запрокинула голову, сверкнула серебристая прядь в волосах, отражая свет коридорной лампочки, сверкнули белые зубы, сверкнули глаза.

– Дай мне пройти, черт побери! Теперь уже поздно! Ничего не изменишь. Господи! – вскрикнула она. – Почему это случилось со мной? Господи, Господи!

– Я звоню в полицию, Тиффани. – Больше он ничего не надумал, больше ничего не получалось. Страх все нарастал, и Оливер мог лишь твердить про себя: «Это же я сломал машинку. Это я». – Сейчас я позвоню Муллигену.

В первую секунду Тиффани лишь безмолвно качнула головой. Он слышал, как воздух с хрипом вырывается из ее глотки, как девушка борется со слезами.

– Давай же, – сквозь зубы пробормотала она. – Ради Христа, ради Иисуса сладчайшего, давай же, давай!

Еще мгновение, бесконечное мгновение, они стояли лицом друг к другу в дверях спальни. Перкинс не мог стронуться с места, не мог уступить ей дорогу. Он хотел протянуть руку, крепко сдавить плечи Тиффани, трясти ее, трясти до тех пор, пока она все не выложит, пока не подтвердит, что Зах невиновен. Зах невиновен! Она должна признать! Кулаки сжимались и разжимались, но поднять на нее руку Оливер так и не посмел, он не посмел вновь коснуться ее, не желал вновь ощутить хрупкие плечи под своими ладонями.

Перкинс отвернулся. У кровати ждал телефон, старомодный, неуклюжий, на низконогом ночном столике. Оливер помнил, где стоит телефон, но почему-то на этот раз не догадался им воспользоваться. Как-то не пришло в голову. Вместо этого он развернулся и побрел по коридору. Вернулся в гостиную.

– Олли? – донесся из кресла голос бабушки.

Оливер прошел мимо нее, прямиком в кухню. Там тоже имелся телефон, висел на стене возле холодильника. Оливер снял трубку, приложил ее к уху. Постоял, глядя на кнопки с цифрами. Потянулся к ним, намереваясь набрать номер.

И все же он так и не нажал на нужные кнопки. Просто стоял, уставившись на них, прижимая к уху телефонную трубку, вслушиваясь в долгий гудок. Краем глаза он вбирал всю кухню, задумчивый блеск медной посуды, зеленый линолеум на полу. Смотрел на телефон и ждал, пока гудок не прервался. Послышался механический голос: «Если вы намерены позвонить, опустите, пожалуйста, трубку, а затем снимите снова и наберите номер…»