Текст книги "Час зверя"

Автор книги: Эндрю Клейвен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Так! Нэнси сдвинулась с места. Она не желала самой себе признаваться в своих побуждениях. Ясно одно: необходимо спрятать оружие. Как ни странно, она внезапно ощутила возбуждение, доходящее до восторга. Что-то вроде… вроде предчувствия, даже предвкушения. Она сама себя не понимала. Не надо думать. Главное – скорее спрятать сумочку, спрятать револьвер.

Нэнси метнулась в сторону. Силуэт полицейского приближался. Гравий между рельсами под его шагами громко хрустел. Луч фонаря еще более вытянулся, коснулся носков ее туфель. Нэнси поспешно отступила. Перешагнула через пути. Нырнула под платформу.

– Леди? – Коп стоит уже в двух шагах – наверняка слышал каждое ее движение. – Леди, вы здесь?

Нэн опустилась на колени возле ниши. Мерзостная вонь, доносившаяся изнутри, опаляла ноздри. Густой, прокисший запах распада. Желудок вновь всколыхнулся. Что-то там разлагается, испуская тяжкую вонь. Нэн видела это у дальней стены – какая-то осевшая груда, чей-то труп, поди знай чей.

Нэнсис трудом сглотнула, сняла с плеча сумочку.

– Леди? – Голос звучит уже почти за спиной.

Еще шаг, и она полностью попадет в прицел его фонаря. Вырванная из тьмы.

– Леди, вы здесь?

Нэн напряглась, крепко сжала губы, сдерживая дыхание. Отвернувшись, запихнула сумку в глубь ниши, прямо в зловонную массу в дальнем углу. Передохнула. Почувствовала какое-то липкое прикосновение к руке, запястью, рукаву. «Не думай об этом». Нэн еще глубже продвинула свою сумку.

– Спокойно, леди, – неуверенно проговорил полисмен и остановился.

Нэн услышала резкий хруст гравия под обоими каблуками. И еще один звук, громкий щелчок. Вытащив руку из ниши, она настороженно подняла голову: желтоватый свет понемногу расползался на пляшущих настенных надписях. Вновь поднимался легкий ветерок.

– Ох, черт, – прошептал полицейский.

– Опять поезд! – крикнул из темноты второй. – Осторожно! На этот раз местный!

– Идиоты гребаные! Поезд остановить думают! – завел свое третий.

– Черт побери, – пробормотал полицейский, стоявший возле Нэн. – Ненавижу это гребаный город.

Он пошел прочь от нее. Свет все ярче играл на стенах. Полицейские продолжали перекрикиваться, но грохот приближающегося поезда заглушил их голоса. Земля заходила ходуном под ногами Нэн. Ветер обдирал лицо. Сноп белого света вырвался из тоннеля – поезд приближался. Местный. На этот раз местный, по тому пути, где прячется Нэн. Еще одно долгое мгновение она стояла, оцепенев, а свет надвигался, поглощая ее.

Наконец Нэнси бросилась в укрытие, растворилась в густой вонище. Воздух колебался, пульсировал, дрожал в такт пролетавшему мимо поезду. Нэн, задыхаясь от вони, приоткрыла рот. Вход в нишу затопил белый свет. Нэнси поджала коленки к груди.

Состав промчался мимо сводчатой ниши. Проскользнула серебристая рыбья спинка, просвистели бешено вращающиеся колеса. Нэнси отшатнулась, вжимаясь в стенку. Она слышала только рев, только грохот…

И вдруг – скрежет. Пронзительный, как ножом по стеклу, нестерпимо громкий, точно Господь водит обкусанным ногтем по шершавой изнанке небес. Вновь и вновь скрежет, пока Нэн не вскрикнула от муки. Закрыла глаза.

Скрежет затих. Прекратила трястись земля. Замер гром. Нэн приоткрыла глаза. Поезд остановился – стоит себе спокойно прямо перед ней. Дрожа, Нэн выглянула из ниши. Напротив нее – сцепка, соединяющая два вагона.

Издали раздаются голоса полицейских:

– Ох, черт побери!

– Хорошенькое дельце!

– Ненавижу этот город.

Нэн съежилась в крохотной нише. Подтянула повыше ноги, обхватила руками колени. Вонь щиплет глаза. Вонь и запах собственной мочи. Моча жжет, разъедает нежную кожу в паху.

Вновь голоса полицейских. Мужские повелительные голоса:

– Давай, двигай!

– Хочешь загнать поезд на станцию?

– Нет, в столовую! Давай, гони его на станцию! Идиоты гребаные!

– Ладно! Пойдет на станцию. О’кей.

Нэнси сидела тихо, праздно глядя на огромного зверя, неподвижно замершего перед ней. Металлические колеса успокоились, их блеск погас. Вот сцепка между вагонами, с нее свисает какая-то цепь.

«Сейчас они подведут поезд к станции», – размышляла Нэн. Подведут поезд к станции, двери откроются – на перрон выйдут пассажиры. Она не могла оторвать глаз от сцепки между вагонами, думала: в любую секунду… Ей хотелось стронуться с места, выбраться из ниши, подняться на поезд. Можно спрятаться среди пассажиров. Выйти из поезда вместе с ними и удрать.

Но она не могла уговорить себя проделать такой фокус. Чистое безумие, она непременно упадет, расшибется насмерть. «И все же, – думала Нэн, – сейчас, в любую секунду, поезд пойдет дальше, на станцию». Тогда ей придется выходить из ниши. Высоко задрать руки. Полицейские возьмут ее в кольцо. Подумать только, полицейские, мужчины, увидят, что она описалась. Свернуться, словно спаленный листок, рассыпаться золой…

– В любой момент, – повторила Нэн. Она выползла из нищи. Быстро распрямилась. Снова согнулась, подлезая под сцепку. Еще ниже – извернуться, ухватиться за цепь. Сбоку, на одном из вагонов, обнаружила железное кольцо. Хватаясь руками за низкий выступ, подтянулась, занесла ногу, чтобы вставить в кольцо.

И тут поезд дернулся. Двинулся вперед. Нэнси вскрикнула. Ее сносило назад, она почувствовала, что ей не удержаться на узенькой сцепке. Поезд слегка покачивало. Обеими руками Нэн ухватилась за опору и все же продолжала скользить – вниз, на рельсы, под поезд, под огромные сверкающие колеса.

«Пожалуйста, не надо!»

Закричав от напряжения, Нэн подтянулась. Сумела поднять свое тело на руках. Попав носком в железное кольцо, постаралась надежнее примоститься на сцепке. Руки напряглись, грудь болезненно сплющилась о металлическую стену. Поезд, подрагивая, спешил к ближней станции.

Последнее усилие – Нэнси снова вскрикнула – и вот она на подножке. Ударилась о дверь вагона. Ухватилась за ручку двери. Поезд засвистел. Стены тоннеля расступились – впереди показались огни станции. Нэн сумела подняться на ноги, плача от напряжения и боли. Сильный толчок – ей удалось распахнуть дверь. Покачнувшись, упала внутрь вагона. А там…

Нэнси едва поверила своим глазам. Моргая, сжалась в комок. Словно попала в иной мир, сладостный, как пение арф. Внутри вагона было так чисто, металлические детальки заботливо начищены. Яркий свет под потолком, все так отчетливо видно, так успокаивает глаз. Тут и там сидят опрятные бизнесмены, в строгих костюмах, такие настоящие, так привычно читающие «Таймс». Вот мамаша покачивает младенца в коляске. Рядом хихикает парочка – туристы из Германии.

«Подумать только! – уставилась на них Нэн. – Люди, самые обыкновенные, спокойные, разумные, тихие люди с их самой обыкновенной жизнью. А я! Вы только посмотрите на это чудовище! Одежда разорвана, волосы в беспорядке. Все лицо в мерзкой жиже, и руки тоже. А запах! Господи, как же от меня воняет!»

Нэнси поспешно запахнула куртку, моля милосердную Матерь Божью, чтобы желтые пятна не проступили спереди на юбке.

– Матерь Божья, Матерь милосердная, я уйду в монастырь, честное слово, только высуши, убери это пятно, Матерь Божья!

Поезд начал тормозить. Нэнси разглядела стены станции, лица пассажиров за окнами. Ей померещилось и несколько человек в форме. Бетонные лбы под синими фуражками. Нарукавные знаки. Теперь это уже не страшно. Ей почти удалось. Надо довести свой план до конца. Выйти на станцию вместе со всеми. Нэн распрямилась. Вскинула подбородок. Потуже запахнула чертову куртку и…

 
Напомажена улыбка, подведенные глаза.
Оперенье райской птички…
 

Отважно маршируя, Нэн прошагала в самую середину вагона. На нее даже никто и не глянул. Каждый был занят своим делом. Бизнесмены читали газеты, мамаши ворковали, немцы гортанно смеялись. Нэнси ухватилась за отполированную рукоять, точно за волшебный посох. Запрокинув голову, замерла в ожидании. Поезд вот-вот остановится на станции.

 
Верно, все кажется скверным,
Потому что теперь ты ничья…
 

– Леди и джентльмены, прошу внимания, – проскрипел голос машиниста.

Нэнси с трудом сглотнула. Ради Бога, только не это. Еще сильней откинула голову. Если он объявит: здесь беглый преступник… Если скажет, что полиция разыскивает… Нэн затаила дыхание, глядя прямо пред собой. Они увидят. Тут уж все увидят. «Кончено со мной, мертва, убита, туша гниющая…»

– Прошу внимания, – повторил механический голос. – Этот поезд отправится в стазит фиф норие мозен дю то полекс он да трац.

Нэн подняла голову. Все пассажиры тоже смотрели вверх, озабоченно хмуря брови. Они пытались угадать смысл корявых слов, донесенных внутрипоездной связью и исковерканных разрядами электричества.

– Повторяю, – заявил машинист, – мы стерф фиф нолрин мозенс дю то полекс он да трац.

– Ну что ж, – пожал плечами кто-то из деловых людей, – раз уж завелся полекс он да трац, придется нам стерф.

Нэнси прикрыла глаза. Благослови Господь подземку города Нью-Йорка и ее радиосвязь! Открыла глаза, подобралась. Поезд остановился. «Наверное, все получится, – подумала Нэн. – Сейчас она просто выйдет и пойдет в толпе пассажиров. Проскочит мимо полицейских. И сразу домой. Выспаться, все забыть. Дома помогут. Там мамочка…»

Машинист в третий раз повторил объявление, все так же неразборчиво. «Я всегда аккуратно платила за проезд», – мысленно похвасталась Нэн.

Дверь скользнула в сторону. Пассажиры, оторвавшись от сидений, двинулись к выходу. Нэн задержалась на секунду, пока деловые костюмы не окружили ее со всех сторон, и смело шагнула вперед. Отважно вышла на платформу, и дальше, вперед, всего лишь одна из множества пассажиров, незримая в толпе.

И тут ее схватили стальные руки, с размаху впечатав в стену поезда. Один коп вцепился ей в горло, двое других заломили руки за спину. Заковали папочкину кнопочку в наручники. А вот и четвертый коп, размахивает тридцать восьмым калибром. Сунул мушку ей прямо в правую ноздрю.

– Попалась, психопатка чертова! Говори, где твоя пушка? Отвечай!

Нэнси замотала головой. Куртка. Господи, куртка распахнулась. Пятно мочи! Нэн закатила глаза, остались видны только белки. Пассажиры в испуге отшатнулись от нее, всюду черный круговорот лиц, утомительный переплеск голосов.

«По крайней мере, в одном я оказалась права, – подумала Нэн, когда у нее подкосились ноги. – Денек и в самом деле скверный».

Оливер Перкинс

Оливер осторожно пробирался по разгромленному дому. Ноги скользили на осколках стекла и мрамора. Взглядом Оливер пытался проникнуть в дальние уголки комнаты. Там стояла густая тьма. В тени мог притаиться кто угодно. Может быть, за ним уже следят. Перкинс прижал кулак к подбородку, готовясь отразить нападение.

– Зах? – еще раз негромко позвал он.

Осторожно добравшись до лестницы, он бросил взгляд вверх, в темноту, но увидел лишь серые очертания балясин перил на площадке второго этажа. Больше ничего не различить в сумраке. Оливер нащупал выключатель на стене, пощелкал – вверх-вниз, вверх-вниз…

Света нет… Все сломано, побито. Оливер вновь оглядел ступеньки, одну за другой, снизу вверх. Кровавые пятна на каждой из них. Красно-коричневые пятна на лестничном коврике. Растаявший шоколад, кошачье дерьмо… Нет – это кровь, Перкинс знад, что это кровь. Кто-то поднимался по лестнице или спускался по ней, истекая кровью…

Перкинс надолго остался стоять там, где был, внизу у подножия лестницы. В доме тихо. Снаружи, в тупичке, царит покой. Он слышал биение собственного сердца, ощущал тугой комок в горле. Как же ему не хотелось подниматься по лестнице. Вызвать бы полицейских. Он просто обязан позвонить в полицию. Если бы не Зах…

Ему виделся Зах, там, на полу в старой спальне, где они жили мальчиками. Брат лежит на спине, пытается поднять руку. «Помоги мне, Олли».Зах истекает кровью.

Не волнуйся, мамочка. Больше тебе не надо волноваться.Оливер зашагал вверх по лестнице, хватая ртом воздух, угрожающе приподняв кулаки. Затылком он старался опираться о стену, все время оглядываясь, чтобы никто не напал сзади.

 
Но здесь нет света,
кроме того, что с небес вместе
с ветром струится…
 

Тени на верхней площадке расступились в стороны. Вот телефонный столик в углу. Коридор, ведущий в ванную. Холл с выходами и направо, и налево.

Поднявшись на площадку, Оливер повернул влево. Он довольно смутно различал свой путь в коридорчике. Вот дверь в спальню, оттуда выползает серый свет, словно забыли закрыть ставни на окнах. И вновь эта вонь. Оливер уже начал привыкать к ней, почти не ощущал запаха, пока здесь, за углом, на него не обрушилась новая мощная волна.

Точно на бойне. Оливер никогда не бывал на бойне, но именно это сравнение пришло ему в голову. Должно быть, всему виной кровавые пятна на лестнице. Теперь ему мерещится, будто кого-то зарезали. Рвали на куски, расплескивая кровь. В два шага Оливер пересек коридорчик, на всякий случай занес для удара кулак.

«Я уже здесь, Захи!»Боже, просто жуть берет. Как не хочется входить. Как страшно встретиться с тем, что ожидает его в этой комнате. Ох, как страшно.

Вот она, дверь, из-за которой пробивается слабый осенний свет. Их общая спальня, его и Заха. Когда мамочка умерла. Когда папа уехал в Калифорнию. «Мне с ними не справиться».Бабушка забрала ребят. Братья тихо лежали в темноте, каждый в своей кроватке. Призрачный шум города вдалеке, такой странный старушечий запах во всем доме. Тогда, в первую ночь, Оливер запихал угол простыни в рот, чтобы братишка не услышал его рыданий. Сам-то он слышал, как плачет Зах. Тоненькое и-и-и– малыш тоже уткнулся в подушку, заглушая всхлипывания.

«Не волнуйся, Захи. Я уже здесь».Кулаки наготове. Оливер входит в спальню. Вот уж где вонь – точно окунулся в стоячие воды болота. Окно не закрыто – то окно, что у левой стены. За ним виднеются краснолиственные тополя и распогодившееся синее небо. Свет проникал узкой полосой, комната казалась серой. В пепельном полумраке Оливер разглядел очертания человеческого тела. Темная неподвижная фигура лежала на кровати справа. На той кровати, где всегда спал Зах.

Перкинс инстинктивно пошарил рукой по стене, надавил на кнопку выключателя. Потом вспомнил, что в доме все сломано, однако свет тут же вспыхнул. Загорелась люстра над головой, и Оливер смог разглядеть то, что лежало на кровати.

Обеими руками зажал рот, подавляя хриплый вопль. Кровь, кровь!

Кровь повсюду. Простыни насквозь пропитались ею, они уже даже стали черно-багровыми. Сколько крови, Иисусе, сколько крови…

Тело, лежавшее на кровати, было женским, но Оливер еще не сумел осознать этого. Он не понимал, что это. Зеленые колготки на девушке были разодраны, ноги исцарапаны. Там, внизу, у ее ног, простыня еще оставалась белой, туда попали лишь отдельные брызги крови. «Что же это?» Он никак не мог понять. Руки девушки прижаты к бокам. Ободранные, исцарапанные руки. Веревки впились в запястья, маленькие кисти сжались в кулачки. На нежной белой коже – гроздья ожогов. Юбка тоже пропитана кровью. Перкинс уставился на нее, бессмысленно качая головой. Сколько крови, Иисусе… Юбка задрана до самого пояса. Колготки вверху разорваны напрочь, пах раскрыт, волосы почернели от крови. Перкинс приоткрыл рот. Он глядел, прикрывая глаза растопыренными пальцами. Блузка пропитана черной кровью, разодрана пополам, и груди полуоторваны, точно на нее напал хищный зверь, и кровь, кровь повсюду, все пропитано кровью: простынка, окутывающая изувеченное тело, и там, выше, у шеи, сломанной шеи, порванной шеи, завершающейся тупым пеньком там, где голова…

Иисусе, Иисусе, Иисусе… Головы нет! Несчастного поэта на мгновение сковал ужас. Он просто не мог уразуметь то, что представилось его взору. Медленно, постепенно сознание наконец вернулось к нему, вобрало в себя все: безголовое тело, распростертое на кровати, и пьянящий запах крови. К горлу подступила тошнота. Оливер попятился к двери. Выбрался в темный холл. Скорее в ванную. Судорожно зажал рот рукой. Желудок тяжко всколыхнулся.

Стараясь двигаться по прямой, Оливер ввалился в ванную. Широко раскинул руки, цепляясь за воздух; ударил по выключателю. На белом кафеле вспыхнул и заиграл ослепительный свет. Унитаз ожидал в углу. Вот…

Ох, черт. Крышка, проклятая крышка закрыта. Рвота уже хлынула, сейчас он тут все изгадит. Оливер упал на колени, опираясь руками на унитаз. Вцепился скрюченными пальцами в крышку. Рванул ее, сунул голову внутрь.

Женщина глядела на него из чаши унитаза, ее глаза – в дюйме от глаз поэта. Отрезанная голова плавала в луже темно-бурой крови. Волосы намокли. Изо рта все еще текла кровь. Глаза вытаращены, почти вываливаются наружу Пристальные, бессмысленные, остекленевшие.

Голубые глаза фарфоровой пастушки.

Часть вторая
ПСИХУШКА

Оставьте разум мне! Оставьте, боги!

У. Шекспир. «Король Лир»

Нэнси Кинсед

Все оказалось не так плохо, как она ожидала. Честно говоря, больница, укрытая в тени тополей времен немого кино, выглядела вполне уютно: замок из красного кирпича, круглые башенки, остроугольная крыша; высокие сводчатые окна с цветными, глубоко ушедшими в камень стеклами. Жить можно.

Полицейский фургон въехал в глубокую аллею. Нэнси прижалась лицом к стеклу. В просветы между стройными рядами деревьев проглядывало здание посреди слегка холмистой местности. Пригорки, поросшие зеленой травой, невысокие изгороди, по тропинкам тихо скользят белые фигуры: на таком расстоянии Нэнси не могла отличить сестер от пациентов. Словно призраки промелькнут от скамьи к фонтану, от березы к цветущему кусту лавра.

И все же Нэн приободрилась. Полицейская машина свернула в тупичок и остановилась перед входом. Дверь распахнулась, навстречу вышел главный врач, остановился на ступенях, приветствуя Нэн, улыбаясь, протягивая к ней руки. Нэнси, пристально всматривавшаяся в него сквозь оконное стекло, почувствовала приятное волнение: такие грустные, ласковые глаза. Худое лицо с острыми чертами, длинные черные волосы – такой сочувствующий, такой понимающий.

Нэн самостоятельно выбралась из машины. Поднялась навстречу приветливо улыбавшемуся врачу. По телу пробежала горячая волна – этот человек примет ее, во всем разберется. Кажется, он видит ее насквозь. Все уладится.

По-прежнему улыбаясь, доктор отступил в сторону, позволяя Нэн пройти. Придержал одной рукой тяжелую дверь, приглашая вовнутрь.

– Быть может, из тумана выйдет лань, – тихо пробормотал он, когда Нэн проходила мимо, – спустятся по дорожке еноты, чтобы порыться в мусоре. А может, и рысь пожалует сюда, вы увидите, как светятся в лесу желтые кошачьи глаза…

Нэн окончательно успокоилась. Почти радостно переступила порог больницы. С глухим стуком сзади затворилась дверь.

Одна в длинном белом коридоре. С обеих сторон плотно закрытые двери. За дверями перешептываются люди. Нэнси нехотя двинулась вперед, услышала едва различимые голоса:

– Нэнси, Нэнси…

Они тихо повторяли ее имя.

– Нэнси!

Словно песня – почти без слов.

Нэнси медленно шла по коридору. В противоположном конце восседала на троне белая фигура. Тонкая, узкоплечая, завернувшаяся в струящийся черный плащ. В руках – скипетр. Не рука – одни белые кости, усмехающийся череп вместо головы. Маска Смерти.

– Нэнси! Нэнсссссссссссси!

Шепот, словно туман, проникает в дверные щели. Нэн испуганно завертела головой, из стороны в сторону, в поисках выхода или помощи. Ничего, одни голоса:

– Нэнси! Нэнси!

Не надо идти вперед. Не надо приближаться к престолу, к завладевшему им мертвецу. Однако Нэнси не в состоянии остановиться. Какая-то сила влечет ее туда, словно она летит, едва прикасаясь носками к полу. Потянулась рукой к скелету, душа содрогается: сейчас коснусь его. Но рука сама по себе – все ближе, ближе, заглянула в глазницы скелета. В них – фарфоровая синева.

«Нет! Нет!»

Не дают остановиться. И вот череп уже в руках Нэн. Крепко прижала его к себе. Захватила скрюченными пальцами грубую кожу – маска. Сорвала. Открылось лицо…

Нэнси! Нэнси Кинсед!

Ее собственное лицо. Смотрит на нее сверху. Усмехается с высоты трона, голубые глаза ярко сияют. Вот вытянулся палец-косточка, указывает прямо на нее:

– Не забудь! Ты ведь теперь не забудешь?

Боже!

Завыла сирена – Нэнси очнулась, выпрямилась, замигала. Сердце забилось в груди резкими толчками. Не понять где, что с ней. Разглядела наконец: за окном мелькают улицы города. Впереди торчат крепкие полицейские шеи, а за спиной – скованные руки. «Ой… Иисусе!» Ужас зашевелился в груди, в животе, точно по телу поползла вереница пауков. Широко распахнулись глаза. Нэнси огляделась по сторонам. Первая авеню. Полицейская машина спешит за город, обгоняя быстроходные желтые такси. Неведомые Нэн здания, из белого камня, из стекла, быстро расступаются; впереди виднеются корпуса и флигели безобразной кирпичной постройки. Кривые углы, узкие, хмурые окна, красные стены сливаются с купами тополей-недомерков. Угрюмая черно-чугунная ограда вокруг.

«Бельвью!» – вспомнила Нэн. Истина обрушилась на нее, точно скала.

Она припомнила платформу подземки. Пришла в себя, когда лежала ничком, уткнувшись лицом в бетонированный гравий, едва выдерживая тяжесть двух насевших на нее полицейских. Один держит рукой за шею, другой уперся коленом в позвоночник. Лающие голоса: «Где револьвер? Где чертова пушка?» Роются в ее одежде. Раздвигают ей ляжки, точно выбирают кусок баранины пожирнее. Один из них, кажется, женщина – проворчала: «Сволочь, обмочилась!» Тогда Нэн прикрыла глаза. Погрузилась во тьму, растворилась в холоде камня, к которому прижималась щекой. Остаться здесь, лежать неподвижно, будь что будет.

– Ты помнишь, кто ты? – крикнула женщина-коп в самое ухо. – Ты сознаешь, где ты находишься? – У нее было жуткое произношение.

«В дерьме, – мысленно ответила Нэн, – и по самые уши». Из-под ресниц выползла одинокая слеза. Нэн не хотелось вставать, не хотелось шевелиться.

– Ладно, идем! – решила наконец женщина, и Нэн одним рывком поставили на ноги.

– Ox! – Как тут уйдешь от действительности. Огромные мужские руки сильно сжали запястья. Боль пронзила плечо.

– Вы не смеете так обращаться со мной! – яростно буркнула она.

Они не удостоили ее ответом. Синие мундиры сомкнулись вокруг нее. Поверх них Нэн еще различала прохожих, лица, белые и коричневые, рты, занятые пережевыванием жвачки, глаза, море темных глаз, в глубине которых – пляшущие искорки. Люди привстают на цыпочки, им все надо разглядеть. «Смотрите, смотрите! Психопатку схватили, с оружием. Вся описалась. Сопли на роже». Она не могла вытереть себе нос: руки были скованы за спиной. Даже голову не повернешь, чтобы хоть о плечо утереться. Если бы хоть перестать плакать. Если бы голова не была такой тяжелой, такой беспомощной.

Женщина-коп вновь попыталась заговорить с Нэн; крепко ухватив ее за плечи, притянула лицо пленницы поближе. Нэнси разглядела белокурые волосы, выбивавшиеся из-под полицейской фуражки. Огромные, нежные, карие глаза, точно у лани. Женщина предпочитала голубые тени для век, и напрасно: совершенно не идет к прочей ее косметике.

– Слушай внимательно! – потребовала женщина. – Ты понимаешь, где ты находишься? Ты понимаешь, что с тобой происходит? А? Понимаешь?

Нэн попыталась не уворачиваться от нависшего над ней лица. Ладно, решила она, пришла пора отвечать. Всхлипнув, с силой втянула в себя сопли – хватило и одного раза. Ее голос звучал тоненько и пронзительно, будто принадлежал испуганной школьнице.

– Сегодня утром я пришла на работу, – осторожно начала она, – пришла в свою контору, но они не узнали меня. То есть я-то знала, кто я, но они сказали, это не я. Но это же я! А потом все бродяги принялись мне подмигивать.

Полицейские обменялись многозначительными взглядами.

«Ничего не скажешь, чудное объяснение», – подумала Нэн, опуская отяжелевшую голову. Все это чересчур сложно.

– Ладно, – вздохнул один из полисменов, – должно быть, она выбросила револьвер где-то в метро. Придется искать.

А женщина в форме сказала:

– Мы повезем ее в «Бельвью». Предупреди там.

Услышав слово «Бельвью», Нэнси поспешно приподняла голову. Психиатрическая клиника. Для свихнувшихся психов. Ее губы тихо зашевелились, повторяя: «Бельвью».

Вот она. Сквозь окно патрульной машины Нэн прочла название больницы, вырезанное на металлических воротах. Затем ворота распахнулись, машина въехала и помчалась по пустынной улочке мимо очередной кирпичной громады, печальных рядов урн, украшавших бетонные колонны.

Нэнси облизала пересохшие губы.

Должно быть, они направляются к отделению неотложной помощи, решила она. Едут так быстро – вероятно, через одну-две минуты будут на месте. Нэн попыталась сглотнуть, но в горле застрял ком. «Господи, что же они хотят со мной сделать? Запрут под замок? В одной клетке с безумцами, настоящими сумасшедшими? Боже, если меня не выпустят на свободу, если не снимут эти наручники, я завизжу, завизжу…» Патрульная машина продолжала нестись по пустынной улочке. «Они молчат, эти копы, не хотят даже поговорить со мной. Одна-одинешенька в целом мире».

Нэн вновь поглядела на два железобетонных затылка, закрывавших ей вид. Сиденье пассажира занимала женщина. Светлые стриженые волосы чуть выбились из-под околыша фуражки. Нежная, гладкая кожа.

– Простите, – прошептала Нэн. Не голос – мышиный писк. Копы, похоже, не расслышали ее: в окна машины с ревом врывается ветер. Кашлянула. – Простите…

Женщина едва глянула на нее и посмотрела на водителя.

– Мы едем в клинику? – спросила Нэн. – Вы везете меня в «Бельвью»?

– Ага, – не оборачиваясь, бросила через плечо женщина-коп. – Именно.

Машина выехала на пустынную лужайку. Нэн выглянула из окна и почувствовала холодную тяжесть в желудке. Еще одно здание впереди. Широкое, приземистое, белое, высокие узкие окна, между ними – полоски белого камня. Дом уставился вниз, на просторную автомобильную стоянку. Патрульная машина уже добралась до поворота.

– Можно мне кому-нибудь позвонить? – Нэнси с трудом сдерживала слезы. – Правда… мне бы хотелось позвонить маме. Можно?

Женщина-коп склонила голову набок и пожала плечами:

– Ясное дело. А теперь успокойся, о’кей? Нечего так расстраиваться.

– Я не расстраиваюсь, – твердо возразила Нэн. – Со мной уже все в порядке. Мне было нехорошо, но теперь все прошло. Я как-то запуталась, но сейчас чувствую себя просто прекрасно.

Женщина промолчала.

– Просто, когда мы приедем, мне надо позвонить маме, – уверенней продолжала Нэн.

Ясное дело, – повторила женщина в форме, – все будет о’кей.

Нэнси оставалось лишь кивнуть. «У меня же есть право на один звонок», – хотела было добавить она. Отваги не хватило. Отвернувшись, снова уставилась в окно.

Патрульная машина уже свернула. Подъезжает к белому зданию. Нэн следила, как белая громада растет, надвигается на нее. Внезапно сам собой вырвался нервный смешок, непроизвольно Нэнси забормотала:

– Боже, я и впрямь напугалась. Это так глупо, верно? Но я никогда не была в больнице, в такой больнице. – Она вновь сглотнула слезы. – Я правда очень боюсь. Сама не знаю почему.

Женщина опять поглядела на своего напарника, но ничего не сказала. Они уже прибыли. Машина скользила по проезжей дорожке вдоль стены здания. Остановилась на углу. Нэнси прижалась лбом к оконному стеклу. Ничего не видно, только стеклянная дверь. Женщина-коп вышла из машины. Подошла сбоку, отворила дверцу напротив Нэнси, ухватила девушку под локоть и помогла ей сойти.

– Главное, не волнуйся, – повторила она, – все будет хорошо.

Нэнси сжала губы. Женщина ведь обращается не к ней, к какой-то другой девушке, безымянной психопатке. «Одна во всем мире».

Другой коп – широкоплечая негритянка – толкнула изнутри стеклянную дверь. Светловолосая крепко сжала локоть Нэнси и заставила ее быстро пройти сквозь открывшуюся дверь. Нэн услышала, как захлопнулась дверь за ее спиной, и, обернувшись на стук, задохнулась от страха.

– Нет! Господи, нет! – закричала она во весь голос.

Перед Нэнси – белый коридор. С обеих сторон закрытые двери. Там, за дверьми, бормочут, перешептываются люди. Уже слышно:

– Нэнси! Нэнси!

Монотонный, напевный призыв.

Она широко раскрыла рот, но не смогла закричать. Копы волокут ее по коридору, а там, в конце, фигура, восседающая на престоле. Узкоплечая фигура в черном плаще, в костистой руке зажат скипетр.

Нэн изо всех сил уперлась ногами в пол. «Не пойду, не пойду».

– Нет! – закричала она, вновь обретая голос, и начала извиваться, в надежде освободиться, вырвать руки из наручников. – Нет! Нет! Пожалуйста!

И сама испугалась этого пронзительного крика. Как странно. Нэнси слышала свой собственный дикий вопль, но будто со стороны. Издали видела, как она извивается, бьется отчаянно, крепко зажатая полицейской хваткой. Выкатила глаза – одни белки. Белая пена потекла с губ на подбородок. Видела сама, как лягаются и скользят ноги на гладком линолеумном полу. Упирается, не хочет идти. Закинула голову, напрягла шею, каждый мускул в тоненьком тельце натянут, словно ее, малышку, тащат в тот самый сарай. Это и впрямь было странно, нелепо, ведь Нэнси уже погашала, что оказалась вовсе не в том коридоре из кошмарного сна, а в самой обычной больнице, в вестибюле. Женщина-коп пытается заломить ей руку, с дальнего конца приемного покоя спешат еще двое. И две сестры в белых халатах бегут к ним, заглушая командными выкриками ее безумный вопль.

Нэнси понимала, что просто паясничает, ломается на глазах публики, на своих собственных глазах. Наверное, она притворяется сумасшедшей, чтобы на нее не взвалили ответственность за все, что произошло. Она даже разбирала советы своего истинного «Я»: «Ладно, кончай, не стоит. Ты произведешь плохое впечатление. Прекрати немедленно. Немедленно, слышишь? Сейчас же прекрати».

Но не могла остановиться. Представление уже не зависело от нее. Она могла только визжать и лягаться, мотать головой из стороны в сторону, лязгать зубами. Вот уже приближается человек в белой курточке, холеный молодой врач, остроконечная бородка. Распахнул дверь кабинета, бросил на Нэн один проницательный взгляд, в руке сверкнул шприц. Шприц! Она видела, как он выпускает фонтанчик какой-то жидкости сквозь тонкую иглу, избавляясь от воздушных пузырьков. Из соседней двери выплыли две нянечки, вынесли жуткую на вид одежонку: длинные-предлинные рукава.

«Смирительная рубашка! – догадалась Нэнси. – Шутки кончены. Прекрати, Нэн, скорей прекрати!»

Но она продолжала вырываться. Вид врача и смирительной рубашки, казалось, только подстегнул ее безумие, ее неистовые крики. Нэнси бросилась на пол, тело извивалось, переламывалось пополам в отчаянной попытке освободиться. Ее подлинное «Я» наблюдало беспомощно, как полицейские, сестры, нянечки, молодой врач набросились дружно на вопящую притворщицу. И лишь в последний момент, на самом кончике какого-то последнего нормального нерва, чувствуя холодок и подступающую тошноту, Нэн догадалась, что это вовсе не было спектаклем.