Текст книги "Час зверя"

Автор книги: Эндрю Клейвен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Это я должна убить его, – растерянно бормочет она, прикрывая глаза. – Я собираюсь кого-то убить. Я убийца! УБИЙЦА! А ты еще говоришь, что ты хорошая.

Голоса внутри тоже затихли, словно и они остались позади. В какой-то момент Нэнси догадалась, что рот у нее все еще раскрыт. Надо бы закрыть, отметила она, но так и осталась сидеть, запрокинув голову, зажмурив глаза, не прислушиваясь даже к звуку мотора, не зная, о чем ей думать или мечтать. Ей казалось, что она погружается в темную, засасывающую трясину, во тьму неведения: она забыла, кто она, забыла даже, какая она. Нет, она все еще считала себя Нэнси Кинсед, только она уже не понимала, что означает это имя, не знала, что Нэнси Кинсед способна совершить буквально в следующую минуту. Какое решение она примет, на какую изуверскую жестокость отважится – или вдруг снова станет хорошей? Почем мне знать? Есть ли способ это выяснить?

Мне двадцать два года. Я работаю на Фернандо Вудлауна. Я живу в Грэмерси-парк с отцом и матерью…

Эти слова упали, канули в стоячее болото подсознания. Вниз, вниз, вниз. Нэнси все ждала всплеска со дна колодца, но так ничего и не услышала. Прижалась в уголке, челюсть отвисла. Автобус легонько покачивает. «Мне так жаль», – повторяла она, вновь чувствуя прикосновение мягкой материнской груди. Белые простыни. Теплые материнские губы на щеке, горчичная вода. «Я была подростком, я обиделась, с ума сошла от злости – мне так жаль». Мама сидит на краешке кровати, ее вес приятно давит на ноги, пододеяльник подоткнут под самый подбородок. Голос мамы, успокаивающее журчание, словно тихо течет вода. В усталых покрасневших руках книжка. Белая обложка, черные буквы. «Час зверя» и другие стихи.

Голос матери журит, как вода, уносит Нэнси далекодалеко. Волна за волной, прочь из погруженной во тьму спальни. Мимо затененного, едва доступного глазам холла, притаившегося за дверью, мимо полуоткрытой кладовки, где глаз чудища прилип к потайному отверстию, мимо уличного бормотания и ледяной пустоты вокруг, наставшей с той минуты, как папа свалился – свалился – упал – погоди, куда же? Ох, я так негодовала тогда.Она видела, как отец падает. Провалился в черный колодец, туда же, куда ушли все слова. Папочка… Папочка упал… Опрокинулся навзничь, раскинул руки, открыл рот.

Папа!

Нэнси вздрогнула, глаза широко раскрылись. Подняв голову, огляделась по сторонам. Облизала пересохшие губы. Отвратительный вкус сухого языка. Женщина, сидевшая рядом, равнодушно покосилась на нее. Остальные пассажиры – их было немного – погружены в свои мысли, все они сидят спиной к ней. Забывшись, Нэнси глянула на запястье левой руки: часов нет. Все правильно. Теперь она вспомнила. Часы у нее отобрали.

Вы переживаете приступ шизофрении.

Нэнси выглянула из окна. Вечер постепенно подкрадывался к низменному, поросшему кирпичными зданиями пейзажу. В эту пору года темнеет рано, и все же… все же она не знала, сколько времени у нее в запасе.

В восемь часов. В восемь часов.

Автобус добрался до очередной остановки. Фырча, раздвинул двери, и Нэнси поспешно поднялась. Хватаясь за спинки сидений, шаг за шагом добралась до задней двери. Вытолкнула себя наружу, спустилась по ступенькам на тротуар. Устало вздохнув, автобус тронулся прочь, оставив Нэнси в одиночестве.

Она осталась на побережье какого-то пустынного пространства. Невысокие дома, занавешенные окна. В воздухе разлита вечерняя синева. Мимо проехало несколько машин, пешеходов не видать, только у дешевой забегаловки толпятся небритые мужики, черные и белые, все пьяны так, что лыка не вяжут. Размахивают руками, каждый пытается что-то втолковать приятелю.

Когда Нэнси вышла из автобуса, они на нее оглянулись: вид у нее и Впрямь был странный.

– Эй, малышка, – пробормотал один из пьянчуг.

Нэнси быстро миновала их, надменно распрямив спину. Решив, что отошла на безопасное расстояние, она оглянулась. Парни вновь погрузились в беседу, но какая-то зловещая фигура, прильнув к окну таверны, продолжала наблюдать за ней. Расплывчатый силуэт под пылающей неоновой рекламой. Женщина. Такая же обрюзгшая, как и эти мужики. Одежда порвана, волосы сбились клочьями. На миг Нэнси встретилась с ней взглядом. И тут кишки ее завязались в прочный узел – она узнала…

Убийца!

Это она, ее собственное лицо. Отражение в затемненном стекле ресторации.

Господи. Страшно-то как.

Ужас кошкой прыгнул на нее, пригнул к земле. Это я! Я! Поглядите на меня! Это я должна убить его – кого? Господи, только посмотрите!Она прошла мимо ресторанчика, пристально глядя перед собой. Шагай, шагай! Но этот расплывчатый силуэт, стеклянный, ненавистный взгляд из окна… он шел рядом с Нэнси, бок о бок с ней. Я – это ты. Это ты. Это ты.Нэнси с угрюмым удовлетворением принялась терзать себя, припоминая, как ласковый доктор Шенфельд глядел на нее, сокрушенный болью в раздавленных яичках. Ужас, поплывший в глазах нянечки Андерсон, когда Нэнси запрокинула ей голову. А та бедная богатая дама, которую Нэнси ограбила. Ограбила, Господи Иисусе! «Вот какова ты, Нэнси Кинсед, – твердила она себе, бередя раны, радуясь боли. – Вот на что ты способна. Ты плохая, ты вовсе не хорошая девочка, плохая, плохая, отвратительная Нэнси».

Потом она осознала, что шагает вниз по ступенькам, проходит внутрь темного бетонного свода подземки. Она даже не заметила, как вошла сюда. Все происходило само по себе. Нэн вытащила из кармашка юбки гангстерским способом добытую пятерку. Нащупала там же свой нож, замечательный нож. Купив жетон, миновала турникет. Тут-то она наконец догадалась, что прекрасно знает дорогу, всегда знала ее, это составляло часть ее боли, несчастья. Она знала, куда идет, и вовсе не хотела этого, но ничего не могла поделать, не могла себя остановить.

– Я же мечтала танцевать, – бормотала Нэн в ожидании электрички. – А пришлось работать у Фернандо. Даже квартирку перестала подыскивать, а ведь хотела завести свое жилье. – Такое впечатление, что все ее поступки совершались независимо от ее воли, сами по себе. Превратилась в фаталистку, жаловалась подругам по мелочам, а потом раз – и снова сделала именно то, чего вовсе не хотела делать. Упустила из рук собственную жизнь.

Я мечтала танцевать.

А превратилась вот в это и даже сама не знает как. Теперь она едет на метро. Забралась на угловое сиденье, скрючилась. В вагоне еще восемь или десять пассажиров, они делают вид, что не обращают внимания на Нэн, а все-таки следят за ней исподтишка. Еще одна помешанная. Ничего опасного, просто надо на всякий случай поглядывать, для надежности. Нэнси в ответ угрюмо воззрилась на своих спутников. Поезд все ближе к нужной станции. С каждой остановкой нарастает тяжесть внутри. Меня тошнит от Нэнси Кинсед!А они сидят тут. Читают газеты. Поглаживают ребят по головке. Почему они не остановят меня? Неужели никто, никто меня не остановит?

«Сити-Холл». Сердце бьется резкими толчками. Язык непрерывно облизывает пересохшие губы. Она не посмеет вновь сделать это. Это безумие. Нельзя! Но двери, открываясь, скользнули в разные стороны, и Нэнси, поднявшись с места, присоединилась к кучке выходивших пассажиров. Шагнула на платформу. Она не может остановиться.

На перроне в ожидании поезда стояла редкая цепочка людей – все они вломились в состав, как только он остановился. Нэнси, проскользнув мимо них на середину платформы, отыскала глазами глубокую пещеру. Заглянула: бетонные колонны, дальше уходят рельсы. Она быстро глянула по сторонам. Вот двое негров согнулись на скамейке, дальше – женщина, сонно моргая глазами, прижимает к груди кейс. Копов нет. Ни одного полицейского поблизости. Нэнси тронулась с места. Осторожно, вроде бы небрежно. Отделилась от возбужденной толпы и двинулась к дальнему краю платформы.

Никто за ней не следил. Нэнси с трудом сглотнула, распрямила спину и зашагала быстрей. Она уже видела впереди ограждавшую станцию стену. Белый знак и красные буквы: «Входить или пересекать пути строго запрещено». Бетонный пол закончился, дальше – темнота. Тьма, глухая, стоячая, как пустота внутри Нэнси. Она шла и думала: «Не могу. Все сначала. Я не могу Честное слово».

Она уже достигла края платформы, металлической лесенки, ведущей вниз. Оглянувшись, отметила хиппи, торчавшего возле лестницы и наблюдавшего за ней со смутным интересом. Плевать на него. Ухватилась за перильца лесенки и быстро спустилась вниз, на рельсы.

Больше Нэн не оглядывалась. Она торопливо вошла в тоннель, шагая вдоль путей и прижимаясь к стене. Она старалась глядеть прямо перед собой, нацелить свой разум вперед, словно узкий лазерный луч. Но Господи, Господи, как же стучало ее сердце, как бился пульс в виске, словно крохотный металлический молоточек. Все чувства обострились, она уже далеко углубилась в тоннель, но его очертания становились все отчетливее, из сумрака выступали подземные колонны, обнаженные лампы под потолком горели среди труб и проводов, точно глаза монстра. Вдалеке, точно винтовочные выстрелы, щелкали провода. Ей удавалось на секунду сосредоточить свой лазер-разум, но тут же, шурша, мимо нее проскакивало нечто. Крыса? Что-то пострашней? Взгляд поспешно обегал две пары исчезавших во тьме рельсов, дыхание сбивалось, и все же Нэнси продолжала идти вперед. Шла быстро. Прямо вперед.

Вот оно. Еще несколько ярдов – и она окажется на том самом месте, где тоннель сужается.

– О-о, – забормотала Нэн. – Не надо, не надо. – Но она продолжала идти. Стены уже поднимались по обе стороны, вот и этот коридор со змеящимися, перетекающими друг в друга наскальными рисунками, вот извилистые буквы, пузыри расплескавшейся краски. Нэнси дышала с трудом, сердце комом забивало горло. Она все-таки вернулась на ту заброшенную станцию. Из тьмы проступили очертания перрона и забытых там мешков и мотков провода, над головой на стене – грязные росчерки граффити. Внизу, под платформой, угадывались маленькие сводчатые ниши. Там она оставила револьвер. Револьвер.

Это я. Это я должна убить его.

Нэнси остановилась. Она чувствовала, как сжимается горло, противясь омерзительной вони. Запах забивал ноздри: влажный, физиологический запах распада. Услышав короткий щелчок, Нэнси глянула вверх: провода задрожали – близится поезд. Она почувствовала отдаленное дуновение, увидела, как в дальнем конце тоннеля постепенно расползается тусклое сияние. Поезд. Надо скорее делать дело.

Проскользнув под краем платформы, Нэнси опустилась на колени у входа в нишу. Она уже чувствовала, как сотрясается почва под натиском мчащегося чудовища. Вонь сгустилась, окутала ее, словно облаком. Нэнси еще и еще раз сглотнула, в желудке появилось жжение.

Ветерок обдувал ее затылок. Нэн оглянулась через плечо, наблюдая, как фары дальнего света разгоняют тьму по стенам тоннеля. Затаив дыхание, она с головой нырнула в глубокую нишу. При свете приближающегося поезда она могла хорошо разглядеть свое убежище, съежившуюся в углу мягкую гниющую массу.

Нужно перевести дыхание. Отвернув голову, Нэнси глубоко вздохнула – вонь вторглась в ее горло, проникла в легкие. Нэн застонала, чувствуя, как сокращается, бунтуя, желудок. Вновь задержав дыхание, она сузила глаза так, что они превратись в узкие щелочки. Протянув руку, пошарила у задней стенки ниши.

Влажная, истекающая зловонными соками масса сомкнулась вокруг ее руки, просочилась между пальцами. Нэнси исторгла рвотный звук, язык свесился между зубов. Земля уже ходила ходуном под ее коленками, поезд заполонил тоннель своим грохотом, залил светом. Нэнси глубже погрузила руку в дерьмо, ей снова пришлось вдохнуть – показалось, что она сглатывает блевотину. Она рылась в гниющей массе, а грохот электрички все нарастал, ветер превратился в ураган, сияние полностью затопило нишу.

Его нет. Револьвер исчез. Полицейские нашли его. Обыскали тут все и нашли.

– А! – вырвался из ее уст бессмысленный крик. Дернув руку, она высвободила ее из трупной жижи. Поднялась на ноги. Отползла от платформы, коснувшись пятками рельсов. Попыталась дышать. Волосы свесились на лицо. Грохот поезда сотрясал все внутренности.

Нэнси глянула вверх, на платформу. Придется забраться туда, чтобы разминуться с электричкой. Вновь посмотрела вверх: отсвет фар, как и прежде, вовсю играл на размалеванных стенах – наскальная роспись ожила и задвигалась, буквы весело заплясали. Корчились, извиваясь, огромные коричневые выплески краски, сворачивались, вертелись и плясали зеленые пятна, красные кляксы водили хоровод.

И вдруг посреди этой фрески задвигалась огромная черная тень. Она медленно отделилась от остальных и двинулась по направлению к Нэнси.

Нэн приоткрыла губы. Фары электрички уже показались из тоннеля, два раскаленных световых круга с каждой секундой все увеличивались, но Нэнси стояла неподвижно, изумленно следя за оторвавшейся от стены и подбиравшейся к ней фигурой. Сутулый гигант, он движется прямо к ней, мертвые стеклянные глаза отражают свет надвигающегося поезда.

Человек Господи Иисусе, человек. Вот он встал на четвереньки и перевалился через край платформы. Поднялся на дыбы, точно левиафан. Ушел головой в потолок – только глаза сверкают с высоты. Стоит, усмехается, обнажив влажные, нечистые зубы.

И вдруг плечи монстра затряслись от смеха, но Нэнси за шумом поезда не слышала его безумного хохота. Раскрыв рот и размахивая руками, он прямо-таки покатывался со смеху, челюсть у него отвисла.

И тут это чудовище ткнуло чем-то Нэнси в лицо. Она сразу узнала: это был ее револьвер.

Оливер Перкинс

Над площадью Шеридан угасал вечерний октябрьский свет. Солнце уже коснулось плоских крыш кафе, последние золотые лучи играли на ограде Вьюинг-гарден. Длинные тени проскользнули на Седьмую авеню, на сером фоне полыхал преследовавший Перкинса Ужас: время уходит.

Оливер вошел на площадь со стороны 4-й западной улицы. Он быстро пересек ее и, добравшись до угла, переждал красный свет, рассеянно вытирая о джинсы перепачканные куриным жиром пальцы. Он чувствовал, как минута за минутой утекает время. А время важнее всего: скоро Муллиген выследит Заха. Светофор мигнул, и Перкинс бросился на другую сторону Седьмой авеню. Плечи вздернуты, руки энергично покачиваются. Теперь он сосредоточил свои мысли на Тиффани. Она, конечно же, легко не сдастся. «Я не хочу говорить с тобой, Оливер. Мне известно, каким ты бываешь. Я вообще не стану говорить с тобой». И она улыбнется ему этакой возвышенной, астральной улыбкой. Дернув уголком рта, Перкинс представил себе, как он надавит на Тиффани, прижмет ее к стене и будет орать на нее до тех пор, пока девка не расколется.

Магазин, в котором она работала, именовался «Женской комнатой» и располагался в подвальчике желтоватого кирпичного здания на углу Бликер-стрит. Перкинс, углубившись в тень, быстро промчался по Гроув. Бликер-стрит, начинавшаяся со следующего квартала, уже почти полностью погрузилась в сумерки. Ссутулившись, Перкинс отмерял длинные поспешные шаги. Он уже подходил к перекрестку.

И тут он остановился как вкопанный. Вот он, магазин, на той стороне улицы, чуть правей. Из-под желтого кирпича проступает новенький красный кирпич, замуровавший книжную лавку; две большие витрины, обрамленные черной металлической рамкой, завалены книгами, между ними в таинственной нише – вход. Дверь распахнулась, оттуда, из глубины, выступил на тротуар детектив Муллиген.

– Мать твою! – в сердцах буркнул Перкинс, поспешно прячась за угол.

Прижавшись к стене жилого здания, он осторожно выглянул из-за угла – прямо-таки Петер Лорре в старом дурацком фильме про шпионов. Младенчески кудрявый, круглолицый Муллиген стоит себе, не трогается с места. Руки в карманах военно-полевой куртки. Веки трепыхаются за стеклами круглых, обрамленных проволокой очков. Линзы, точно оптический прицел, медленно развернулись в его сторону – Перкинс едва успел убрать голову.

– Подумать только! – пожаловался он холодным кирпичам, ласкавшим его щеку Отсчитал шестьдесят секунд, прежде чем вновь осмелился высунуть голову.

Муллиген наконец-то сдвинулся с места и направился к черному «доджу», припаркованному – вопреки правилам – на автобусной остановке. Отворил дверцу со стороны пассажира. Водителя Перкинс не разглядел, однако мотор тут же зафырчал, и автомобиль ринулся в путь. Перкинс вновь по-черепашьи втянул голову в плечи – «додж» заворачивал за угол.

Как только автомобиль скрылся с глаз, Перкинс зашагал дальше. Он пересек улицу и подошел к магазину Миновал витрину, ее грозные сокровища: кипы авторских экземпляров, прижавшихся друг к другу в поисках тепла. Фотографии амазонок, злобный ум сверкает в интеллектуальных очах.

Триш, которую Перкинс прозвал Вошью, согнулась за прилавком – восьмиугольной приземистой полкой посреди помещения. Перкинс, громко топая, направился к ней, но Триш не обратила на него никакого внимания, даже головы не подняла. Ей недавно исполнилось двадцать лет, тощая-претощая, голова – узкий вытянутый цилиндр, белая прядь волос торчит вверх, точно стрелка лука. И лишь широкие плечи, распялившие кожаную куртку, придавали ее фигуре хоть какой-то объем. Триш, копаясь в прилавке, перебирала записи новых поступлений.

Перкинс нагнулся к ней, его кулаки врезались в две стопки лесбийской поэзии.

– Что ты ему сказала, Триш?

– Отвали.

– Что ты сказала Муллигену?

– Поцелуй меня в задницу.

– Где Тиффани?

Триш ответила непристойным жестом. Зубы терзают жвачку.

– Слушай, Триш, – сказал Перкинс, – я прекрасно знаю, как ты ко мне относишься. Попробуй все-таки понять. Одно дело твои феминистические теории и воззрения и все прочее, а другое – то, что сейчас происходит Ясно? Сейчас важно то, что происходит. Тут твои взгляды и теории ни при чем. Мы должны разобраться в этой ситуации. Ты поняла наконец?

Триш презрительно глянула на него и выдула из жвачки радужный пузырь. Перкинс наблюдал, как покачиваются в ее правой ноздре пять золотых колечек. От этого зрелища у него, как всегда, засвербило в носу.

– Просто поразительно: врываешься сюда и ведешь себя так фаллически, – угрожающе проворчала Триш.

– Господи Иисусе!

– Ты что, в самом деле надеешься, что я стану считаться с притязаниями самца?

Оливер повесил голову.

– Тебя и пускать-то сюда не следует, – продолжала Триш, – ты детеоризируешь женщин.

– Постой, постой. Я не де-как-его-там вот уже неделю. Разве мужчина не может перемениться к лучшему?

– Законченный женоненавистник.

– О, я недостаточно законченный для тебя, крошка.

– Твои стихи следует сжечь на костре в виде чучела.

Перкинс залился яростным румянцем, руки, все еще опиравшиеся на лесбийское творчество, задрожали.

– Как можно сделать чучело из стихов, Триш? Что за чепуха! Послушай, ты позволишь мне поговорить с Тиффани или предпочтешь, чтобы ею занялась полиция?

На этот раз в глазах Триш мелькнула искорка. Она притворилась, будто полностью поглощена своей работой, челюсти с щелканьем продолжали обрабатывать жвачку. Наконец, так и не поднимая глаз, девушка угрюмо спросила:

– Полицейский сказал, что произошло убийство. – Она вдруг резко дернула головой и уставилась на Оливера. – Это правда?

Перкинс кивнул.

– Верно, произошло убийство.

– Великолепно. Просто великолепно, – искривив рот, процедила она. – Подонки. Что ты, что твой братец. Во что вы впутали Тиффани?

– Ты сказала Муллигену, где она?

– Я понятия не имею, где она. Ничего я ему не говорила. Ясно? А теперь убирайся отсюда, сперматозоид.

– Либо я, либо копы, Триш, – повторил Перкинс. – С кем-то из нас ей придется поговорить.

– В самом деле? А который из вас хуже?

Перкинс промолчал. Он и сам не знал, что ответить.

– Дерьмо, – буркнула Триш. – Пошел вон, придурок. Черт бы тебя побрал! И тебя, и твоего братца. Черт побери вас обоих.

Перкинс удивился, почувствовав, как заливает его изнутри алая волна гнева. Сейчас он ухватит Триш за кожаную куртку, перебросит через прилавок и надает пощечин по этой ухмыляющейся физиономии. Он заставил себя сделать шаг назад.

– Я же ей сто раз говорила, мужчины – дерьмо.

– Разумеется, – фыркнул Перкинс. – Сучка завистливая.

Не стоило давать Триш такой козырь: она мгновенно побагровела, глаза увлажнились.

– Иди соси мальчишек, гомик, – пропела она, – ты же любишь мальчиков.

– Ну да, ну да, ну да, – подтвердил он.

«В Гринвич-Вилледже это вполне сошло бы за интеллигентный разговор», – подумал Перкинс. Махнув на прощание рукой, он повернулся к девушке спиной и направился к двери. Ладонь уже коснулась металлической рамы, расплющилась о нее.

– Эй! – рявкнула Триш. Перкинс, не оборачиваясь, остановился. – Эй, – повторила она. – Постой, яичкоголовый.

Перкинс глянул через плечо.

– Что тебе?

Последовало недолгое молчание, потом Триш тяжело, обреченно вздохнула.

– Они в самом деле арестуют ее? – робко спросила она.

– Думаю, что да.

– А как тысобираешься поступить с ней? Окунешь с головой в дерьмо?

Перкинс ничего не ответил. Он догадывался, что поймал Триш на удочку, и не собирался выпускать ее. Медленно развернувшись, он поглядел ей прямо в лицо. Она и впрямь встревожена, рот дергается, челюсти ослабли и перестали жевать. Перкинс молча выжидал: пусть сама все обдумает.

– Свинский дерьмовый коп, – проворчала она, – он-то в любом случае доберется до нее.

Перкинс молчал. Триш яростно глянула на него.

– Ладно, – буркнула она, – ладно, мать твою. Но не вздумай втягивать ее в ваше дерьмо. Даже и не пытайся.

По крайней мере, мне она может все объяснить, возразил Оливер, полагая, что говорит правду.

Триш вновь сделала неприличный жест рукой, потом вынула что-то из кармана. Узенькая полоска бумаги Бросив ее на прилавок, девушка отвела взгляд.

Перкинс понял: Триш помогла ему настолько, на сколько была способна. Тяжело ступая, он медленно двинулся к ней. На прилавке – белый лист бумаги, испещренный синими значками. Схема северной линии, отправление от Гранд-сентрал-стейшн. Чуть ниже – расписание поездов на Скардейл.

– Нашла у нее в ящике, – пояснила подруга Тиффани. – Сегодня утром, когда она не вышла на работу. Звонила ей туда пару раз – без толку.

На расписании остались пометки. Перкинс разглядел две небольшие царапины, оставленные, по всей вероятности, ручкой, в которой закончились чернила. Одна метка возле 12.03 из Нью-Йорка, другая – обратный поезд в 4.35 Он прибывал в город в начале шестого.

Я ведь даже не знаю, имела ли она в виду сегодня, – сказала Триш, – просто она уже сто лет не бывала дома и я. Тут лицо ее закаменело. Оливер, если ты отдашь это копам, я тебя прикончу.

Он кивнул.

– Спасибо, Триш.

– Прикончу, Олли!

Но Оливер уже отвернулся от нее и поспешил к выходу.

Нэнси Кинсед

– Бах! – Мужчина размахивал револьвером перед самым носом Нэнси. Она слышала, как он выкрикивает что-то, перекрывая своим голосом грохот, поднявшийся от приближения поезда:

– Бах! Трах!

Фары, ударив справа, мощным лучом света ослепили Нэн. В их ярком свете боковой фон растворился, осталось только глубокое черное дуло револьвера, заслонившее все мысли, кроме одной, о внезапной смерти в оранжевой вспышке выстрела. Оцепенев, погрузившись в черный предсмертный холод, Нэнси еле держалась на ногах; из груди толчками выплескивалось хриплое дыхание. Человек, скакавший по платформе, продолжал размахивать револьвером. Нэнси приоткрыла рот. Подняла руки.

– Руки вверх! – выкрикнул мужчина. Нэнси постаралась задрать руки повыше. Она чувствовала, как ходуном ходит земля у нее под ногами. Раскалившийся от вибрации рельс жег пятку. Воля обратилась в прах. Нэнси не могла сдвинуться с места – стояла, всем сердцем обратившись в немую молитву.

– Бах! – И снова взмах револьвера у нее перед глазами. Гигант склонился над ней, погружаясь в яркий красный отсвет поезда. Интеллигентное, ухоженное лицо. Волосы песочного цвета, печальные глаза, полные, чувственные губы, угрюмая усмешка, точно у него внутри что-то болит.

– Я знаю, кто ты такая! – крикнул он. Теперь еще приходилось орать во всю глотку. Грохот поезда распространялся во все стороны, вытесняя воздух. Свет жег глаза. Ветер отбросил волосы Нэн ей на лицо, забиваясь в раскрытый рот.

– ФБР! – визжал человек на платформе. – Внеземная цивилизация. ФБР! Лезешь мне в мозги! Хочешь завладеть моим разумом! ВНЕЗЕМНЫЕ МАТЬ ИХ СОЗДАНИЯ ПОВСЮДУ! Ты меня не обманешь!

Нэнси молча уставилась на него.

Он переживает приступ шизофрении…

Безумец снова шагнул к ней. Нэн отшатнулась, уклоняясь от нацеленной на нее черной дыры, но мужчина, нависнув над ее головой, сунул оружие ей прямо под нос, вынуждая Нэнси заглянуть в глубокий кратер револьвера, в его зловещую тьму. А между тем вся станция погрузилась в оглушительный белый свет. Поезд визжал и свистел, его сигнал пронзал слух, словно вой дикого животного, предупреждающего сородичей о близкой гибели.

– Ради Бога! – вскрикнула она.

– Знаю, кто ты, федик-педик!

Нэн почувствовала, как ствол револьвера уперся ей в лицо. Горячий. Вот-вот выстрелит.

– Сдохни! – приказал он, и вопль поезда подхватил его слова.

Нэнси быстро взмахнула рукой – правой, умелой рукой, отбивая в сторону руку с револьвером. Нападавший успел нажать на курок, и Нэнси завизжала, услышав, как из дула револьвера вырвался страшный гром. Пламя и дым растворились в ярком сиянии, но Нэнси успела уже нырнуть в сторону. Она сама не знала, что делает, даже не задумывалась об этом – просто рванулась вправо, в сторону платформы. Поезд обратился в лавину грохота и света, вытесняя все на своем пути, и пространство и время.

Нэнси резко рванула нападавшего за руку. Левой рукой потянула его вниз, правой – залепила ему в челюсть. Исступление не дало ей ощутить боль – только глухой удар, отдавшийся в плече и локте. Она почувствовала, как костяшки пальцев врезались в поросший щетиной подбородок. Удар и рывок – и сумасшедший распластался на краю платформы. С громким воплем он опрокинулся навзничь, раскинул руки…

Папочка?

Мужчина полетел вниз, в слепящий свет. Вниз, на рельсы. Нэнси растерянно глядела ему вслед, огромный серебристый лик поезда уже приближался к ним обоим. Сумасшедший, прижимаясь к рельсам, лежал на спине, окутанный ледяным белым светом. Он даже не успел испугаться, просто лежал и в немом изумлении таращился на фары. Нэн тоже не успевала спасти его: она сама должна была лезть либо на платформу, либо под нее. Сойти с путей, чтобы не превратиться в лепешку между бетоном и сталью.

Сумасшедший приподнял руку, защищаясь от надвигавшегося поезда.

– Убийца! Убийца! – вскрикнула Нэн и спрыгнула на рельсы.

Схватив безумца, она рванула его за лацканы рубашки, потянула к себе. Слишком большой, слишком тяжелый – ей никак не удавалось повернуть эту тушу. Поезд вот-вот налетите Нэнси уже чувствовала спиной его хищное дыхание, уши разрывал гром, неистовой гарпией завывал сигнал. Безумец глупо таращился мимо нее на поезд, все еще укрываясь от приближающегося чудовища приподнятой рукой.

Нэн заорала, заставив его приподняться, поволокла в сторону – прочь с путей, прочь от рельсов; запихала его под платформу, словно тряпичную куклу. Нырнув в убежище вслед за ним, она упала прямо на безумца. Прижалась к нему, пропуская мимо острые, словно нож, огни; железные колеса проклацали рядом с ней, буквально в полудюйме от нее. Нэн прижималась к маньяку, впитывая в себя отвратительный кислый запах, вонь его мочи и грязи, механический запах раскаленного поезда. Паровоз промчался мимо, за ним – вагон, потом еще один и еще; вспышки света следовали одна за другой. В последний раз торжествующе взвыла сирена, и вот поезд уже стучит в отдалении, притихает гром, смыкается тьма. Состав прошел, скрылся, укатили колеса, все погрузилось во тьму.

Сгустилась тишина. Нэн застонала. Перегнувшись через своего полоумного товарища, она извергла из себя блевотину.

– Господи, какое унижение! – пожаловался сумасшедший.

– Заткнись! – Нэнси скатилась с него на пол. Перевернулась на спину, ухватила рукой револьвер, оставшийся лежать на путях, между рельсами. Недоуменно оглядела темный тоннель.

– Заткнись, мать твою! – хрипло повторила она.

Оливер Перкинс

Без двадцати пять.

Перкинс стоял возле мраморной балюстрады, откуда открывался вид на платформу Гранд-сентрал. К этому времени он уже чувствовал себя усталым и озадаченным.

Он устроился в открытом кафе на балкончике. Рядом с ним мужчины и женщины потребляли спиртное за столиками и возле стойки бара. Облокотившись на балюстраду, Перкинс осушал очередную бутылку пива.

Внизу, на площади большого вокзала, растекались во все стороны потоки пассажиров. Они врывались на вокзал из двух длинных проходов с обеих сторон, выплескивались через мраморные тоннели, ведущие к путям. Наверху, под просторным потолком небесного цвета, разукрашенным знаками Зодиака, расположенными против осевого движения, мерцали слабенькие голые лампочки заменявшие звезды, а люди, не поднимая глаз, сталкивались друг с другом и, петляя, выбирались наружу. Волны все новых и новых пассажиров то и дело ударялись о справочный киоск в самом центре вокзала.

Киоск был отделан медью, наверху красовались старинные часы. Стрелки указывали: без двадцати пять.

Перкинс снова глянул на часы и сдул с пива пену. Следовало вернуться домой. Вернуться и проверить, как там Зах. Страх, забивая глотку, переходил в тошнотворное удушье. Думать становилось все труднее. Мать твою, на до было сразу же идти домой.

Но что потом? Он мог только стоять рядом и смотреть, как Зах сдается полиции, а Муллиген и фэбээровцы рвут его на части.

Прозрачные черные стрелки часов на вершине киоска медленно сдвинулись с места. Без четверти пять. Пер кине прислушивался к смутному, гулу голосов, вздымавшемуся к нарисованным звездам. Он думал о Тиффани Разыскать ее, подвергнуть допросу, выпытать все о теле в коттедже, о фотографии, где она снята вместе с Фернандо Вудлауном. Оливер пытался дозвониться ее родителям в Скардейл, но безуспешно, поэтому он решил встретить поезд, прибывающий в 5.02 вечера, который она сама отметила в расписании. Перкинс продолжал томиться на вокзале, твердя себе, что следовало бы поспешить домой.

Человек в справочном окне сказал ему, что поезд следует встречать на 28-м пути. Отсюда Перкинс видел нужное ему число, намалеванное над одним из мраморных сводов. Он следил за выходом, посасывая пиво, надеясь, что пиво размоет кисель страха, заливавший его внутренности от желудка до самого мозга. Знать бы только, сколько пива для этого понадобится! Он пил большими глотками и думал о Тиффани. Передернув плечами, Оливер с гримасой отвращения вгляделся в снующую внизу толпу.

Перкинс припомнил, как в первый раз встретился с Тиффани. Тогда она уже поселилась вместе с Захом, но Оливер пока даже имени ее не слыхал. Однажды он зашел навестить Заха – пожалуйста, она тоже тут. По всей видимости, они познакомились в той пенсильванской секте, истинно христианском убежище, откуда Оливеру пришлось спасать Заха, когда тот во второй раз принялся за наркотики. Какое-то время Тиффани оставалась там и после отъезда Заха, однако ей не хватало его мистической, таинственной, астрально-оккультной силы, и она поспешила вслед за своим дружком.