Текст книги "Час зверя"

Автор книги: Эндрю Клейвен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Он примерно на три астральных уровня превосходил всех в нашем лагере, – пояснила она Оливеру при первой же встрече. – Вот почему его аура так загрязнилась. Это все от усилия прорвать пелену их непонимания.

– Да, наверное, именно в этом все дело, – отозвался Оливер.

Зах и Тиффани обвили друг друга руками и заулыбались ему. Два влюбленных космических шарика.

Перкинс покачал головой при одном только воспоминании об этом. У него даже портился вкус во рту, когда он думал о Тиффани. Предательские, нежные, голубиные глаза. На миг взгляд Оливера обратился к потолку со звездами. Апрельский знак, нацелившись на восток, опрокинулся в зиму. Тиффани верила в астрологию. Верила, что сны – это вести от Бога; у Иисуса была белая аура, Мария зачала его от Божественной энергии, излучаемой Вифлеемской звездой.

– Знаешь, – пропела она однажды, – мне так трудно принять, что ты – брат Заха. – Наклонив голову набок, она внимательно посмотрела на него. Личико Венеры, голосок – что живая музыка. – Понимаешь, его астральный уровень настолько высок, у него такая чистая аура, он так глубоко проницает, а ты…

Перкинс коротко фыркнул, запрокидывая бутылку и выливая в рот последние капли. Широкоплечий мужчина, стоявший справа от него, сдвинулся к бару, поставив кружку на перила. Перкинс заметил женщину в зеленом платье, пристроившуюся за одним из соседних столов. Забросив ногу на ногу и покачивая на носке черную лакированную туфлю, она попивала содовую с соком. Женщина поглядела на Перкинса, но тот отвернулся, угрюмо оглядывая вокзал. Прислонившись к холодной каменной стене, он хмуро таращился вниз на постоянно прибывавший поток торопливых пассажиров, накрытых рукотворным небом. Стрелки часов, украшавших справочный киоск, приближались к пяти.

– Ты ничегошеньки не понимаешь, Оливер, ну просто ни капельки, – вот что говорила ему Тиффани. В ту ночь. В ту ночь год тому назад. Когда он припомнил это, у него даже кишки свело от отвращения. Перкинс ненавидел Тиффани, он ненавидел самого себя, его тошнило от этих воспоминаний, он думал о той ночи с ужасом и брезгливостью. – Ты ничегошеньки не понимаешь.

Он вновь повернулся и поймал взгляд женщины в зеленом платье. Женщина, легонько облизывая губы, откровенно разглядывала его. Перкинс едва не бросился перед ней на колени. Обхватить ее руками, зарыться лицом в щедрое лоно, прижаться носом, точно заблудившийся щенок, просить утешения, приюта, секса, который хотя бы на миг избавит его от одиночества.

«Все это глупости», – устало подумал Оливер. Печально улыбнувшись женщине, он вновь отвернулся к балюстраде, сосредоточившись на том, что происходило внизу.

Стрелки на часах справочного киоска показывали пять ровно.

«Той ночью», – снова подумал Оливер. Той ночью он нашел Заха, накачавшегося наркотиками так, что память отшибло. Брат валялся на полу спальни в коттедже и бормотал что-то насчет гребаной чашки и братской любви. А что же поделывала Тиффани со своими астро-мать-их-уровнями? Ей следовало позаботиться о Захе. Раскрыть глаза пошире и увидеть, что с ним происходит. Как же! Той ночью она показала себя во всей красе. Во всей красе.

Перкинс скривился, на его лице проступили боль и вина. В желудке осела тяжесть, сердце обратилось в свинец. Он мысленно перебирал события сегодняшнего дня: Зах в его квартире, они вместе, они шутят и смеются, как прежде; и впервые одиночество, пусть хоть и немного, но отступает.

– Господи Иисусе, – пробормотал Перкинс. – Господи Иисусе, что же мы натворили?

И тут уголком глаза он подметил движение на пути номер 28. Развернувшись, он увидел, как толпа пассажиров прорывается сквозь мраморные своды и медленно расползается по огромной территории вокзала. Перкинс выпрямился. Его взгляд ощупывал каждого человека, проходившего под мраморной аркой, провожал каждого, вливавшегося в тот или иной поток. На миг людская волна схлынула – и снова прибой.

Перкинс, почти свисая с балкона, на миг оцепенел, увидев…

Из-под арки вышла маленькая, тоненькая фигурка. Голова опущена на грудь. Лицо прикрыто козырьком бейсбольной кепочки не по размеру. Однако он сразу же опознал этот наряд: невероятная рубашка из цветных лоскутьев, многоцветный плащ Иосифа – разве он мог пропустить такое? Разорванные на коленях джинсы, красная матерчатая сумка в руке…

«Что за черт? – изумился он. – Зах?»

Фигурка, пересекая вокзал, двинулась в сторону тоннеля с весело мигавшими продуктовыми киосками. Там, напротив цепочки магазинов, располагался вход в метро. Добравшись до середины станции, человек обернулся и глянул на старинные часы: 5.09.

В этот миг Перкинс успел разглядеть профиль. Он приоткрыл губы и, так и не сумев выговорить вслух имя, бесшумно выдохнул.

Фигурка торопливыми шагами удалялась в сторону подземки. Это был не Зах. Это была Тиффани.

Нэнси Кинсед

Седоволосый джентльмен, бережно свернувший «Таймс», вернется домой и расскажет жене, что повстречал чудовище. Уверенный в себе прожженный делец с Уолл-стрит. Чистая кожа, широкий нос. Он стоял на перроне подземки, крепкий, словно дуб. Посмеиваясь, он скажет жене: «Я стоял себе, дожидаясь электрички, и тут это… это существо выползло прямо к моим ногам. Судя по виду, оно уже несколько лет прожило в тоннеле. Я читал о таких вещах».

Во всяком случае, именно так представляла себе Нэн их вечерний диалог, поднимаясь по металлической лесенке с путей. Старикан уставился на нее так, что Нэнси съежилась, готовая упрятаться в скорлупу ореха. Она слишком отчетливо ощущала, во что она превратилась: от блузки остались одни ошметки, лифчик торчит наружу, руки и лицо покрыты грязью, смешанной с кровью. А запах! Она сама чувствовала его, выползая на четвереньках на платформу, она вдыхала ароматы своей мочи и блевотины, вонь, идущую от рук, перепачканных жидким черным месивом из ниши. Тот мужчина, бизнесмен с Уолл-стрит, едва увидев Ненси, скорчил гримасу, и кто мог винить его за это?

Нэнси рывком поднялась на ноги. Почувствовав, как в паху перекатывается какая-то тяжесть, она поспешно одернула юбку. Нэн запрятала револьвер к себе в трусики. Нож она потеряла во время драки с тем сумасшедшим, а сумочку так и не нашла, однако револьвер здесь – а это самое главное. Она чувствовала прикосновение к коже холодного металла, ощущала его всеми волосками, он согрелся и стал частью ее женской плоти. Нэнси огляделась: не заметил ли кто, как оружие выступает под юбкой? Однако в ее строну глядел только самоуверенный деловой человек, да и того больше интересовала покрывавшая Нэнси грязь. Остальные пассажиры повернулись влево, высматривая огни приближающегося поезда.

Нэнси решила не обращать на него внимания и, повернувшись к бизнесмену боком, отошла к краю платформы. С этой стороны поезда отправляются в город. Затем она спустилась в тоннель и перешла на другую сторону. Прихрамывая, Нэнси вышла к свету. Разглядела поезд – тот самый, который чуть было не раздавил ее. Теперь он приближался к платформе пригородных поездов. Нэнси видела, как станция там заполняется дорожной полицией. Синие мундиры затесались в толпу серых костюмов, твидовых юбок и жакетов. Ищут ее. Заметили, как она дралась на путях с тем безумцем. Нэнси поспешила прочь от них, наискосок через тоннель, между колонн, на другую сторону. В любом случае, она едет в город. В Грэмерси-парк.

Нэнси решила отравиться домой. Повидать маму Куда ей еще идти? Домашний адрес – единственный ключ к прежней жизни. Если и мама ее не признает, если маме неизвестно, кто она, какая она, значит, она пропала, погибла навеки, только и всего.

Поезд легко скользнул вдоль платформы, чистенькие серебристые вагоны проезжали мимо Нэнси, замедляя скорость перед станцией. Двери расползлись в разные стороны, и Нэнси вошла в вагон. Некоторые пассажиры обернулись при ее появлении. Она плюхнулась на сиденье – женщина, оказавшаяся рядом, поднялась и перешла на другое место.

Поезд тронулся. Нэнси, стиснув руки между коленками и опустив плечи, смотрела прямо перед собой, баюкая свое горе, точно дитя. Ей хотелось плакать; перед глазами, точно киношка, прокручивались кадры происшествия в подземном тоннеле. Пылали фары поезда, пылали нависшие над ней безумные, страдальческие глаза. Она снова видела черное отверстие револьвера, изрыгающее из себя оранжевое пламя.

«Тот человек, – подумала она. – Сумасшедший» Нэн задрожала, припомнив, как огни электрички высветили его тусклую физиономию, как он лежал на путях, беспомощно укрывшись рукой от приближавшегося поезда.

Вы переживаете приступ шизофрении…

Унимая дрожь, Нэн обняла себя за плечи. «Вот он кто, этот человек, – догадалась она. – Шизофреник. Такой же, как и я»

В самом конце, в средоточии тьмы…Нэн вспомнила веселый взгляд и легкий, звонкий голос Билли Джо Кэмпбелла, сумасшедшего, приветствовавшего ее в «Бельвью». «В самом конце, в средоточии тьмы, вас ждет внушающий ужас Другой, – предупреждал он. – То „я“, которым вы не хотите стать, ни за что не хотите».

«Значит, это он и есть», – решила Нэн. Тот сумасшедший с револьвером. То «я», от которого бы она предпочла уйти. Оно прячется в темноте. Живет во тьме. Вынашивает безумные идеи насчет федеральных агентов с Марса, внеземные цивилизации украли у него мозги, в восемь вечера произойдет убийство, в восемь вечера, в час зверя… О да, ей предстоит неплохая карьера в роли Подземного Безумца.

Если у вас достанет мужества признать это «я», вы откроете волшебное слово.

– Ох! – жалобно выдохнула Нэнси, сотрясаясь всем телом, но все же сумела удержать себя и, погрузившись в собственную вонь, что-то забормотала. Потом быстро окинула взглядом забитый людьми вагон. Все лица обращены к стене. Люди сидят или стоят, держась за поручни. В их глазах она уже превратилась в чудовище, монстра, обитающего в подземелье. Все они исподтишка наблюдают за ней, отмечают проступившие очертания запрятанного в трусики револьвера. Ждут остановки, чтобы позвать на помощь полицию.

Нэнси с подозрением озиралась вокруг. Чернокожая секретарша. Торговец в накрахмаленной рубашке. Две деловые женщины. А среди них, там и сям, другие, странные создания. Между секретаршей и юным клерком пристроился бледнокожий вампир, позади деловых девиц стоит обросший шерстью волк-оборотень, монах-призрак выставил пасть над плечом торговца. «Эй, стойте!» – мысленно воскликнула Нэн. Что тут происходит? Все таращатся на нее, и никто даже не обратил внимания на этих чудовищ?

Она забыла, что наступает канун Дня всех святых.

23-я улица. Нэнси заметила надпись внезапно, словно очнувшись. Ее остановка. Поспешно поднявшись, она присоединилась к ручейку пассажиров, вытекавших из поезда на перрон. Опустив глаза, незаметно прошмыгнула за чужими спинами. У эскалатора, пристально вглядываясь в лица, дежурил полицейский. Отвернувшись, Нэнси проскочила мимо него.

Она вышла на Южную Парк-авеню и, заметив, что уже стемнело, удивилась. Пять часов, не меньше. Исчезла ясная осенняя синева небес, над широким проспектом нависло фиолетовое облако, цепочка транспортных огней, протянувшись к северу, достигала ярко освещенного подъезда Гранд-сентрал-стейшн. Там лампочки меняли цвет, становились ярко-желтыми, в отдалении виднелись и красные. Напряжение часа пик постепенно спадало, большие автобусы, ворча, проезжали мимо, отблеск белых фар тонул в потемневшей глубине небес.

«Осталось максимум три часа», – подумала Нэнси и, остановившись на углу, посмотрела по сторонам, нет ли где часов, но тут ее внимание привлекло нечто другое: повернувшись, Нэнси уставилась в широкую освещенную витрину магазина аудиовидеотехники. «Ньюмарк и Льюс», угловой магазин. «Праздничная скидка!» – сулили оранжевые неоновые буквы вспыхнувшей на витрине рекламы.

«Вот оно что», – тупо отметила про себя Нэнси. Вот откуда взялись чудища в электричке. Эту витрину тоже украшали различные чудовища. Картонный Франкенштейн в натуральную величину тянул к прохожим длинные руки; ведьма помешивала в чугунке ядовитое зелье; желтоглазый скелет навалился на стекло, демонстрируя зловещую усмешку, а также червей и крыс, резвившихся в опустевшей грудной клетке.

Но не это остановило Нэнси. Кое-что более интересное притаилось в самой витрине, девять телеэкранов, установленных точно по центру, «Сони», диагональ двадцать один дюйм. Они располагались на полках, по три в ряд. Одинаковое изображение на всех девяти экранах. Миловидная дикторша с серьезным выражением лица поглядывает на прохожих. «Пятичасовые новости», – догадалась Нэн.

Она рассеяно уставилась на экран. Там ведь промелькнуло что-то еще? Что показалось на экране мгновение тому назад, что она заметила краешком глаза? Что-то знакомое, всколыхнувшее все воспоминания…

Несколько секунд Нэнси следила сквозь стекло за мимикой девяти одинаковых телезвезд. Все на одно лицо, все в окружении картонных вампиров и летучих мышей, на фоне затянутой черным крепом стены. Наконец Нэн разочарованно покачала головой. Ничего не было, привиделось. Глюки. Дежа вю. Она уже почти что отвернулась, и тут…

Картинка на экране сменилась. Нэнси приостановилась. Торчит тут на тротуаре, чучело в разодранной одежде. На миг она вдруг забыла, как пахнет ее перемазанное в грязи, крови и дерьме тело, забыла об опасной тяжести в трусиках, об исходящей от нее самой угрозе. Она смотрела сквозь окно витрины на девять телеэкранов, девять одинаковых картинок, девять портретов молодой девушки.

«Я ведь знаю ее?»

Миловидная девчушка в академической шапочке с кисточкой. Высокие скулы, щеки заливает румянец, на лице застенчивая улыбка. Блестящие темные волосы рассыпались по плечам. Глаза голубые.

«Я ее знаю».

Один взгляд на это лицо – и внутренности Нэн сжались от страха.

Другой, то «я», которым вы не хотите стать, ни за что не хотите.

Девять картинок, все девять изменились одновременно. Появилось изображение дома. Небольшой дом, коттедж, бледный кирпич, по стенам вьется ржавый плющ, маленькая лужайка, тень от тополя. Страх сгущался, нахлынули воспоминания, страшные воспоминания, но их не коснуться рукой. Ободранная, пропитанная дурными запахами девушка стояла на улице и глядела на экран телевизора, судорожно облизывая губы. «Что это? Что это?»

И вновь картинка сменилась. Мгновенная перебивка кадра, на всех девяти экранах одновременно: несколько мужчин выносят из дома носилки. На них темная бесформенная фигура. Черный мешок, в который кутают мертвых.

«Я знаю, знаю! Черт побери!»Желудок медленно вращался, точно центрифуга стиральной машины, дыхание участилось, сердце выбивало негритянскую дробь. Нэнси казалось, она уплывает куда-то далеко-далеко, покидает собственное тело, этот физический сосуд, наполненный глухим, бессмысленным страхом.

Словно загипнотизированная, девушка прилипла взглядом к экрану. Смена кадра. Множество людей на крошечной лужайке перед домом. Полисмены поспешно обходят фотокорреспондентов. Дрогнувшая в руке оператора камера направлена на пластиковую корзину в руках одного из копов. Камера наезжает. Девять корзин заполняют экраны, по корзине на каждом. Нэнси тихонько приподняла руку и, борясь с удушьем, обхватила пальцами горло. Господи, страх-то какой!

– О! – выдохнула Нэн. Быстро переместив ладонь от горла вверх, девушка прикрыла рот На нее с экрана, с девяти экранов, двигался мужчина, молодой парень в джинсах: черные волосы до плеч, усталые глаза. Она узнала его – несомненно. Узнала эти усталые, печальные одинокие глаза.

«Но ведь… я же его выдумала?»

Она не могла ошибиться. Резкие очертания лица, знаки пережитого. Поэт из ее грез! Тот самый поэт о котором она мечтала, исстрадавшийся художник, обвивший руками ее нагое тело. Нэнси сама выдумала его. Она вызвала к жизни грустные глаза, которые обернутся к ней, оторвутся от кипы бумаг на столе, взгляд обратится к постели, где лежит она, нагая, укрытая одной лишь простыней. И пожалуйста – вот он. Идет по дорожке, высоко вздернув плечи. Отстраняет рукой протянувшиеся со всех сторон микрофоны. Репортеры наседают. Полицейские окружают поэта со всех сторон, уводят в свою машину Нэнси переполнял страх, но теперь она испытала также и изумление: она создала идеальный образ, и вдруг – вот он, прямо перед глазами.

Прохожие услыхали ее вскрик. Сейчас на тротуаре, рядом с Нэнси собралось немало людей: вновь начинался час пик. Асфальт гудел в такт поспешавшим домой шагам. В вечернем сумраке горели живые глаза. Нэнси вскрикнула, и все услыхали ее, оглянулись в ее сторону, оглядели жалкую, грязную, оборванную, что-то бормочущую, с отвисшей челюстью бродяжку, постарались аккуратно обойти ее, а Нэнси стояла неподвижно, позабыв обо всем на свете, уставившись на девятикратное изображение в витрине «Ньюмарка и Льюиса», на девять лиц, глядящих на нее с девяти экранов, похожих, как девять капель воды.

И никто, ни один из прохожих не догадался, что лицо, на которое она смотрит, лицо на экране – это лицо Нэнси Кинсед.

Это она. Нэнси покачала головой, не в силах признать факты. И все же: вот она, девять раз, трижды по три ряда, смотрит с экрана на самое себя. Еще секунда, и она осознала происходящее, очнулась от транса. Рванулась вперед, подбежала к стеклянной двери, где поджидал покупателей изглоданный червями скелет. Вторглась в магазин.

Теперь собственное изображение окружало ее со всех сторон. Повсюду, на двух длинных полках вдоль стен магазина, в центре, на прилавке, протянувшемся поперек торгового пространства, лицо Нэнси Кинсед смотрело с экранов различной яркости и величины. Фотография, цветной снимок, чуть-чуть не в фокусе, но она узнавала широкие скулы, крепкий подбородок, которому опускавшиеся на шею пряди волос придавали некоторую женственность. Ясный, прямой и честный взгляд.

– Это я! – бормотала Нэн, поворачиваясь от одного экрана к другому, сливаясь со своим «я». – Это я! Я нашла себя! Вот же…

Откуда-то из-за кадра невидимый диктор, переносчик новостей, короткими, ритмичными строками передавал свою информацию. Нэнси попыталась сосредоточиться, вслушаться, но тут:

– Мисс?

Сперва она не поняла, с какой стороны послышался этот голос, но вскоре разглядела – приказчик, полнотелый индус в белой рубашке, под мышками – круги от пота. Узел красного галстука распущен, высвобождая воротник. Спешит к ней с того конца зала, отгораживает ее от Нэнси Кинсед на экранах, на полках.

– Мисс! – Он сердито погрозил ей пальцем. – Вы не должны входить. Вы не одеты. Вы должны уйти.

–  Полицейские, возмущенные этим злодеянием, поклялись во что бы то ни стало разыскать преступника… – донесся комментарий диктора.

Торговец уже подбегал к Нэн, выставив, словно таран, свое брюхо.

– Извините. Извините, мисс!

–  …улики, собранные к настоящему моменту…

«Я должна выяснить все до конца», – решила Нэн.

–  …пытаются решить загадку зверского убийства…

– Вон, вон, вон, вон.

–  …Нэнси Кинсед.

– Что? – изумилась Нэнси.

Приказчик уже набросился на нее. Круглое брюхо теснит ее прочь, к выходу. Палец раскачивается перед самым Носом.

– Вы не можете покупать, если вы так одеты. Вы должны уйти.

Нэнси отшатнулась от него. Глядела с отвисшей челюстью, как ее лицо, множество принадлежащих ей лиц исчезают с экранов вдоль стен и на прилавке. Вновь появилась дикторша новостей.

–  Городские новости, – произнесла она, – пожарники в Бруклине сражаются с огнем, вспыхнувшим в результате…

– Бруклин? – повторила Нэнси. – Но как же…

«Зверское убийство Нэнси Кинсед?»

– Уходите! – орал приказчик пронзительным, сохранившим акцент голосом.

«Значит, я вовсе не убийца? Я – жертва, разрази меня Господь?»

– Что случилось? – вскрикнула Нэнси.

– Я вызову полицию, – посулил индус.

Он с силой надвигался на нее, отпихивая, почти сбивая с ног, пока она не налетела на дверь. Нэнси хотела протянуть руки к этому человеку, возопив: «Бога ради! Оставьте меня в покое. Ведь я же – я мертва!»

Однако приказчик уже протянул руку поверх ее плеча. Распахнул дверь за спиной у Нэнси.

– Вон, вон, вон, – зачастил он, надавливая животом.

Пешеходы, огибавшие магазин, едва удостоили взглядом девушку, внезапно вылетевшую к ним на тротуар. Она постояла минутку посреди торопливой толпы, уставившись на входную дверь, которая тут же захлопнулась с пневматическим шипом.

«Какого дьявола? – крутилось у нее в голове. – Какого дьявола тут происходит?»

Она вновь поглядела на стеклянную дверь: внутри гудели и мерцали телевизоры, прямо перед ее носом покачивался скелет. Скелет, пораженный червями, объеденный крысами, таращится прямо на нее. Усмехается, глядит желтыми глазами, затмевая ее перепуганное, отраженное в витрине лицо.

Оливер Перкинс

Перкинс оттолкнулся от балюстрады. Проложил путь сквозь набившуюся в кафе толпу, перешагивая через сту пеньки, спустился по мраморной лестнице на площадь вокзала. Сперва он хотел сразу же пересечь площадь Поймать Тиффани. Заставить ее обернуться и крикнуть ей прямо в лицо: «Тиффани, что за херню ты затеяла?»

Однако Перкинс помедлил, следя, как Тиффани пробегает мимо него, пробирается среди ручейков пассажиров вдоль сводчатого коридора, ныряет под мраморную арку Она крепко прижимала к себе красную сумку Опустила голову, лицо прикрыла бейсбольной кепочкой, волосы упрятаны под головной убор. Тиффани решительно прорывалась в любую щель в толпе, двигалась, судя по всему, очень торопливо, спешила к какой-то вполне отчетливой цели.

«Почему она вернулась?» – удивился Перкинс. Он протиснулся сквозь толпу за спиной Тиффани и начал упорно продвигаться вслед за девушкой, Не спуская с нее глаз. Все его тело, казалось, затвердело, пульсировало волнение и гнев слегка кружили голову, сбивая дыхание, и точно так же короткими электрическими разрядами пульсировали мысли: «Куда она пошла? Что она делает? Почему вернулась? Черт бы ее побрал, зачем ей понадобилось возвращаться?»

– Извините, – негромко произнес Оливер, обходя широкоплечего дельца. Он уже не пытался приблизиться к Тиффани. Он просто шагал вслед за ней.

Обошел пожилую женщину, прорвался сквозь парочку обнимавшихся ребят. Он все время видел Тиффани поверх толпы, в просветах между разделявшими их телами. Двигался вслед. Тиффани добралась до входа в метро и там остановилась. Перкинс замер примерно в пятнадцати ярдах позади нее. Позволил толпе между ними сгуститься. Наклонился, стараясь укрыться за чужими плечами, но по-прежнему украдкой наблюдая за девушкой. Он видел, как она медленно оборачивается, обшаривает широкий перрон огромными затравленными глазами. Она что, почувствовала за спиной шпиона? Неужели заметит его? Перкинс не знал. Он вглядывался в пепельно-серое лицо узкую полоску побледневших губ.

Ты ничегошеньки не понимаешь, Оливер.

И тут он увидел, как Тиффани перевела дыхание и бросилась в глубь подземки.

Он поспешно кинулся за ней, страшась потерять девушку в толпе, однако стоило ему войти внутрь, и он сразу же заметил ее. Пестрая лоскутная рубаха так и бросалась в глаза. Он последовал за ней вниз по ступеням на станцию, через турникет, по подземной долине с низким потолком, поросшей бетонными колоннами, значками, лесенками. Тиффани шла в гуще людей, шагая быстро и в такт своим попутчикам. Перкинс наблюдал каждое ее движение: покачивание бедер, согнутые в локтях руки ускоряют темп, еще один лестничный пролет, и она выберется к поездам.

В ту ночь она надела черное. В ту ночь, когда он нашел Заха в коттедже, оглушенного, одурманенного наркотиками. Он отвез брата в больницу Св. Винсента и позвонил Тиффани; она явилась вся в черном. Черные джинсы, черная водолазка, черные волосы туго завязаны в «конский хвост», в них мелькает серебристая прядь. Лицо осунулось, очень бледное, все черты заострились. Перкинсу она показалось усталой, озлобленной и малопривлекательной.

Теперь Тиффани выбрала маршрут номер 7. Перкинс тоже вошел в поезд, в соседний вагон. Добрался до разделявших вагоны стеклянных дверей и стал следить за девушкой. А та сидит себе, уложила матерчатый мешок на колени. Глядит в пространство, бледненькая, несчастная. Перкинс машинально утер рот рукой.

Врачи оставили Заха на ночь в больнице. Перкинс отвез Тиффани домой, в барачную квартирку в Ист-Вилледже, где она обитала вместе с Захом. Она уселась на постель, свесила руки между колен. Смотрела прямо перед собой. Перкинс собрался было уходить, повернулся и увидел ее лицо в зеркале. Ему хотелось надрать на девчонку, схватить ее за плечи и потрясти хорошенько. Все это мистическое дерьмо! Неужели она не могла как следует позаботиться о его брате?!

Поезд остановился. 42-я улица. Тут Тиффани вышла. Перкинс вновь пошел вслед за ней по широкому, низкому подземному лабиринту. Тиффани ускорила шаг, бросая косые взгляды на мужчин и женщин, окружавших ее со всех сторон. Почуяла его присутствие? Каким-то образом угадала, что он позади? Нервы пульсировали в такт шагам. Шаги отдавались в широком коридоре, их отзвук растворялся в грохоте тысяченогой толпы.

–  Ладно, – пробормотал он и двинулся к двери.

–  Не уходи. – Тиффани даже не взглянула на него. Сидела на постели, глядела прямо перед собой, черты бледного лица поплыли, задрожали. Она наклонилась вперед, заслоняя лицо ладонями. Перкинс подошел к ней, уселся рядом на кровать, обнял, повторяя про себя: «Черт побери, что же ты за ним не смотрела?» Но он не мог видеть, как девушка плачет. Она прижалась щекой к его плечу, Оливер почувствовал, как намокает рубашка от ее слез, и принялся гладить Тиффани по голове. Девушка подняла на него горестный взгляд.

–  Господи, Оливер, – пробормотала она. Оливер поцеловал ее.

Перкинс сглотнул пропитанную желчью слюну, глядя, как движется чуть впереди него Тиффани. Какого дьявола он поцеловал ее тогда? Какого дьявола должно было произойти все это? Он следил, как подружка его брата то исчезает, то выныривает вновь среди торопливой толпы. Видел, как мелькают порой ее быстро покачивающиеся бедра, и вспоминал тот снимок у Муллигена – голую белую задницу. Нежная, беззащитная шея, волосы собраны в пучок, убраны под бейсбольную кепку. Господи, Господи, он же знал, что Зах любит ее, даже в тот момент, когда происходило это,он помнил, что Тиффани – единственная женщина, которую Зах когда-либо любил. Он повторял потом, что все это пустяки, так, одна минутка, когда обоих захлестнуло отчаяние, они оба нуждались в утешении в ту проклятую, затопленную одиночеством ночь, когда все пошло наперекосяк. Господи Иисусе, как он вторгся в ее тело, как он ворвался в нее, вопя и отзываясь ее воплям, а она лихорадочно впивалась ногтями в его спину! Тело, скрытое водолазкой, казалось податливым, мягким, но, когда Тиффани сорвала с себя одежду, она предстала перед ним крепкой и мускулистой. Темная кожа, маленькие заостренные груди, зажала его умелыми бедрами, и Перкинс, не сдерживаясь, прикасался к ней, вонзался в нее, проник языком внутрь теплого рта. Обхватив девушку сильными руками, он крепко прижал ее к себе и повторял ее имя со стоном – только бы забыть, забыть об этом, не вспоминать.

Тиффани выбрала вест-сайдскую электричку. Перкинс на миг приостановился, все еще пытаясь проглотить комок, который не желал растворяться, затем забрался в соседний вагон, проскочил в тот самый миг, когда двери начали закрываться, ужом проскользнул сквозь толпу секретарей, рабочих, служащих, вновь к разделяющим вагоны дверям, чтобы не упустить Тиффани. Поезд тронулся и начал набирать скорость.

Перкинс прижался к двери и заглянул сквозь стекло в вагон, где сидела Тиффани. И тут странное оживление в вагоне привлекло его внимание. Перкинс понял, что карнавал начался.

Компания весельчаков. Заполонили весь вагон. Мутанты, чудища, гибриды. Пляшут, вздымают руки, бешено вращают бедрами. Вскакивают на сиденья, запрокинув морды, выпятив грудь, воют в потолок, теряют равновесие, падают в объятия своих дружков. Бледнолицые вампиры, зомби в полосатой тюремной одежде, трупы в трико и цилиндрах а-ла мистер Хайд, всевозможные сочетания полов, бабы с мужской висюлькой, бородатые мужики, украсившие себя бюстгальтерами, немыслимое смешение изгибов, выпуклостей, первичных и вторичных половых признаков, отплясывают свой танец, кружатся парами, прижимаются грудью к груди, пах к паху, в покачивающемся, до отказа набитом вагоне.

Перкинс какое-то время смотрел сквозь стекло, потом обернулся, окинул взглядом собственный вагон: спокойные усталые рабочие, налегли друг на друга, отвоевывают местечко, чтобы мирно прочесть вечерний листок. Вновь повернулся к стеклянной двери, созерцая неистовое веселье. Тут он вновь наткнулся взглядом на Тиффани и затаил дыхание. Девушка в упор смотрела на него.

Она словно в отчаянии уставилась на стеклянную дверь, улыбалась разнесчастной, робкой, безнадежной улыбочкой. Смотрит прямо на него! Показалось? Секундой спустя Тиффани отвернулась, растерянно глядя на безумное празднество. Перкинс так и не понял, обнаружила ли она его присутствие.

Поезд добрался до 4-й Западной улицы. Диковинные существа в соседнем вагоне дружно вопили: «Карнавал!» Вырвались в распахнувшиеся двери. Перкинс прижался лицом к стеклу, толпа мешала обзору.

Наконец вагон опустел. Теперь он отчетливо видел: Тиффани тоже вышла. Двери уже закрывались.

Одним прыжком – к дверям. Удержал их, когда они, урча, почти сомкнулись, заставил вновь раскрыться. Двери на миг поддались, и Перкинс проскользнул на платформу, постоял, оглядываясь по сторонам, пока вновь не высмотрел пеструю лоскутную рубашку Тиффани, притаившись в гуще разноликих монстров, продвигалась к лестнице. Перкинс последовал за ней, и оба они выбрались под темнеющее вечернее небо.

Стоя на улице, впитывая прохладный воздух, Перкинс успел коротко глянуть на часы. Скоро шесть. Парад начнется только через час, но зрители уже тянутся к Шестой авеню. Кто в костюмах, кто в цивильной одежде, иные выбрали места возле полицейских постов вдоль тротуаров, другие – большинство – несутся мощным потоком мимо широких, ярко освещенных витрин. Мелкие торговцы готовят свои лотки, протягивают покупателям накладные носы и полумаски, отделанные цветными светящимися полосками.

Улицу расчистили от транспорта. Полицейские привольно расхаживают по ней, туда и обратно. Перкинс вздрогнул, увидев, как их много, и совсем близко к его дому, совсем близко к Заху Тут уж ничего не поделаешь Тиффани уходит. Двигается в глубь улицы, подвижная, как ртуть, скользит сквозь плотную толпу, чуть отклоняясь вправо-влево. Перкинс приподнялся на цыпочки, следя за мелькающей впереди бейсбольной кепочкой.

Перкинс шел за ней по пятам и мечтал как можно скорее прекратить преследование. Ему казалось, что Тиффани сознательно ведет его куда-то, куда он вовсе не хотел попасть. Он был бы рад, если бы Тиффани внезапно исчезла, растворилась, если б вся эта история как-нибудь рассосалась. «Извините», – механически бормотал он, расталкивая прохожих. Сам остановиться Перкинс не мог Он чувствовал себя бессильным, словно во сне, и, как во сне, его томило предчувствие, которое все нарастало…