Текст книги "Час зверя"

Автор книги: Эндрю Клейвен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

И вот – час пробил. Из-за пазухи пестрой рубашки Зах вытащил свой кольт. Как это грустно, какая возвышенная печаль! В эту минуту любовь к старшему брату переполняла его сердце. Вытянул руку, нацелив дуло револьвера в спину Олли. Улыбнулся с нежностью. Глаза отсырели от сентиментальных слез.

Оливер обернулся и посмотрел на Заха. Увидев оружие, он замер от неожиданности. Даже в темноте Зах заметил, как Олли приоткрыл рот, услышал, как брат резко, точно в изумлении, перевел дыхание.

Зах улыбнулся еще шире, вложив в улыбку все свои чувства. Покачал головой, рассмеялся, дразня брата:

– Да ладно, Олли. – Его голос с неожиданной полнозвучностью разнесся в тиши библиотеки. – Нечего так смотреть на меня. Ты все знал, с самого начала.

Девушка в маске

Над верхушками деревьев, под круглой луной, на остром шпиле библиотеки часы отбивали удары. Девушка в маске мчалась туда со всех ног.

Она уже не могла соображать: боль захлестывала ее на каждом шагу, огнем сжигала легкие, била электрическими разрядами в ногах, ныла в спине, и все же руки девушки по-прежнему надежно сжимали револьвер.

Дождись меня, Олли.

Каждый раз, сгибая колено, она охала сквозь стиснутые зубы; плакала от последнего усилия, всматриваясь вперед сквозь слезы, сквозь узкие прорези мерцавшей электрическими огнями маски.

Оливер, не умирай. Дождись меня, пожалуйста!

Прохожие отскакивали в сторону, когда девушка налетала на них. Она вновь увидела Смерть, огромный картонный скелет, отплясывающий высоко в воздухе над обращенными к нему лицами тысяч зевак. Она видела, как толпятся любопытные на ступеньках библиотеки. Она различала все в краткие промежутки между наплывами багрового облака, она кусочками ловила музыку карнавала. Обрывки, негармоничные осколки музыки сыпались ей на плечи, точно дождь. Девушка бежала, слезы струились по ее лицу, внутри – чернота. Она так и не вспомнила свое имя. Чернота и растерянность.

Не умирай!

– Ох! – громко вырвалось у нее на бегу.

Оливер.

Господи, больше нет сил! Она не знала, как ее зовут на самом деле, хотя предпочла бы умереть, чем не знать этого. Эта тьма внутри нее наполняет, разрывает тело. Девушка ускорила шаг, вновь вскрикнув от боли. Она бежала так, точно все горгульи гнались за ней по пятам, разрубали воздух каменными крылами, протягивали к ней алебастровые когти. Вновь пробили часы.

Теперь ей приходилось расталкивать людей локтями. Толпа вокруг смыкалась, и страх перед замкнутым пространством превратился в еще одну вспышку боли. Столько лиц с оплывшими щеками, налитыми кровью глазницами, редкими волосенками, отвратительными ухмылками. Напирают со всех сторон, растут из земли, как трава. Кошмарные маски. Мужчины вырядились бабами, бабы – ведьмами. Всхлипывая и задыхаясь, девушка продолжала пробивать себе путь к библиотеке.

– Только бы он еще был жив, – повторяла она, потрясая в воздухе револьвером. «Только пусть останется в живых», – думала она, приближаясь к дверям библиотеки, но и эта мысль, как и все другие, растворилась в безумном беззвучном вскрике: «Я забыла свое имя!» – единственном крике, нарушившем черную тишину внутри.

Она уже взбиралась по ступенькам, цепляясь руками за стоявших там людей, хватая их за руки, за плечи, проталкиваясь, протаскивая свое тело между ними. И вновь раздался удар часов. Она слышала, как люди смеются над ней или окликают сердито, ругаются. Голова шла кругом от разрозненной музыки карнавала. Тень картонного скелета легла ей на плечи, словно невыносимая тяжесть, за спиной зашелестели крылья горгулий. Она уже подбиралась к дверям, заклиная: «Дождись меня! Останься в живых! Пожалуйста! Пожалуйста!»

И вот она уже у дверей. Девушка схватилась рукой за задвижку и, не удержавшись, упала на одно колено.

Заперта! Дверь заперта! Слезы хлынули из-под украшенной электрическими огоньками маски, потекли с обеих сторон. Громко застонав, она поднялась на ноги и в изнеможении прислонилась к двери.

Дверь распахнулась. Пошатнувшись, девушка упала вовнутрь. Услышала, как орут люди за ее спиной. Какофония карнавала. Крылья горгулий. Она вновь поднялась на ноги. За ее спиной дверь медленно затворилась, издав пневматическое шипение. Померк шум толпы. Сгустилась тьма. Она прислонилась к серой стене, борясь за каждый вздох. Тело содрогалось от рыданий, все лицо в слезах.

Часы на башне пробили в последний раз. Теперь этот звук казался далеким-далеким. Замер, исчез, растворился в воздухе. Тишина сомкнулась вокруг нее, приняла ее в свои густые тяжелые складки. «Восемь часов. Восемь часов. Это час зверя», – молотом стучало в голове.

Девушка глубоко вздохнула. Отлепилась от стены.

– Ну что ж, – пробормотала она. – Вот я и пришла.

Оливер Перкинс и Девушка в маске

Оливер увидел револьвер в руках брата. Покачав головой, растерянно отвел глаза. Бюсты, пристроившиеся в нишах, пустоглазо следили за ними. Мелькали и исчезали образы в оконных витражах. Оливер пробормотал:

– Зах! Ох, Зах… – И не смог продолжить. Сжал губы, пытаясь не зареветь.

– Да ладно, Олли, будет тебе, – повторил Зах, все еще смеясь. Он шагнул к брату, револьвер в его руке ходил ходуном. – Хочешь сказать, ты ни о чем не догадывался? Да полно тебе!

Оливер не мог смотреть на брата, не мог произнести ни слова. Он слишком устал, слишком отяжелел, чтобы еще что-то говорить. Какое странное чувство, совсем не то, чего он ожидал, совсем не так сильно, не так страшно. Черная летучая мышь, обитавшая внутри, расправила наконец свои крылья, но казалось, что всего-навсего отворилась дверь, дверь, ведущая в темноту Оливер прикрыл глаза, созерцая эту окончательную тьму. Там тоже – лицо Заха, Мальчишеская щекастая физиономия с огромными черными глазами. Уставился выжидательно. Что же нам теперь делать, Олли?Старший брат покачал головой.

– Полно тебе! – пробормотал Зах и вновь издал нервный смешок. – Ты знал. Ты же вымыл ту чашку, верно? Ты не мог не знать.

Оливер с трудом перевел дыхание в темноте.

Внизу девушка в маске помедлила еще мгновение. Тишина сгущалась. Мигающие огоньки на ее маске хоть немного подсвечивали кромешную тьму вокруг. Почти инстинктивно она ощущала арки и ниши, различала слабое сияние оконных витражей, взгляд притаившихся там призрачных персонажей. Внутри темнота, темнота, завязанная в тугой узел. Она сделала еще один шаг вперед.

Теперь, кроме острого, резкого звука собственного дыхания, она услышала кое-что еще. Вновь послышалась отдаленная мелодия. Карнавал продолжается. Шум толпы здесь точно порыв проносящегося ветра. И что-то еще…

Голоса. Мужские, бормочущие голоса. Девушка подняла взгляд, устало покачнулась. Она увидела, как уходит наверх, изящно прогибаясь, лестница, растворяющаяся в глубокой тени.

«Я забыла, забыла, – безутешно всхлипнула она, – я забыла свое имя!»

И все же она двинулась вперед, переступая негнущимися ногами, таща за собой свое тело, точно непосильную ношу. Рука с револьвером бессильно болталась, другую руку она вытянула вперед, нащупывая дорогу, прикасаясь к холодным камням.

Забрела в нишу, продолжая на ощупь искать путь, и наконец ее пальцы наткнулись на деревянные перила. Ухватилась за них, двинулась вперед. Правая стопа нащупала каменную ступеньку.

Начала восхождение.

Захари сделал еще один шаг по направлению к брату Олли услышал его и задрожал. Все нервы обнажены. Он стоял в темноте, закрыв глаза, всматриваясь во тьму внутреннюю. Мама. Мама умерла. Лежит на полу возле кофейного столика, чашка опрокинулась, коричневое пятно от чая замарало плюшевый коврик. Отравленный чай. Немыслимо. Невыносимо. Ему все равно, что с ним теперь будет.

Зах глядел на него, ухмыляясь Согнулся, выставляя вперед револьвер.

– А как же иначе? – дразнил он. Оливер вновь содрогнулся, услышав знакомый голос, привычный смешок «хе-хе-хе!» – Почему ты вымыл чашку, а? Ты же догадался, что все это проделал я со своими любимыми химикалиями. Верно? Ну конечно же! Сдавайся, Олли. Скажи, что ты знал. Я же не просил тебя мыть чашку. Право, я и не подумал про это, у нее ведь было больное сердце, никто бы и так ничего не заподозрил, никто бы не стал искать. Ты сам решил прикрыть меня на всякий случай, старина. – Зах расплылся в улыбке. – Неужели ты не различаешь Узор, Олли? Теперь ты снова прикроешь меня, брат.

Оливер открыл глаза.

Девушка в маске поднималась по лестнице. Она не могла идти быстро, ноги одеревенели. Медленно, неуклюже она волокла их по высоким ступенькам, придерживаясь за перила, нащупывая свой путь.

– Пожалуйста, – бессмысленно повторяла она, – пожалуйста.

Миновала витражи, утопленные в нишах стен. Призрачные лики. С каждым шагом она все отчетливее различала бормочущие голоса, но теперь она слышала и еще один звук: приглушенный вой. Он становился все громче и громче. По измученному позвоночнику пробежал холодок. Это сирены, это полиция, снова за ней.

Девушка с трудом втащилась на площадку; одна рука цепляется за перила, в другой револьвер. «Пожалуйста, Оливер, пожалуйста».

Над головой она различала второй этаж библиотеки. Длинная вытянутая комната, книжные полки по обеим сторонам коридора. Теперь, завершив подъем, она постаралась дышать тихо, закусила губу. Она уже видела две мужские фигуры, одну подле другой, посреди комнаты.

– Вот видишь, надо внимательней всматриваться, – говорил один, – тогда ты поймешь Смысл.

Голос! Она знала этот голос! Тот самый, что она слышала, когда ползла по коридору. Настойчивый, бормочущий голос: «В восемь часов!»

Девушка в маске протянула руку в сторону, коснулась стены. Пальцы ползком двинулись по ледяным камням, добрались до металлической платы. Выключатели. Один, другой, третий.

Она отчетливо слышала, как завывают на улице сирены. Пронзительный голос сирен разрывает ритм отдаленной музыки.

Она щелкнула выключателями, всеми тремя одновременно.

Оливер смотрел на брата. Дыхание вырывалось из его уст с дрожью, с присвистом. Черные глаза Заха страдальчески взывали из темноты. Оливер ласкал взглядом нежные, словно детские, черты.

Мы ведь не перевернемся, а, Олли?

Оливер приоткрыл рот, желая сказать что-то или вскрикнуть, нет, наверное, все же сказать, но что? «Ты помнишь? Как папа вечно ворчал за столом? Как я поймал тот мячик? Как у мамочки подгорела морковь и она плакала?» Он хотел напомнить Заху о том, что они пережили вместе, о том, что известно лишь ему и брату.

Но в этот момент лицо Заха, выступив из темноты, стало приближаться к нему. Жалкая усмешка, лихорадочно блестящие глаза. Мушка револьвера. Слова застревали в глотке. Оливер слишком устал, не хочется разговаривать. Даже такое усилие не по плечу. Любое слово тут же прорастает смыслом. Все, что он скажет, разрушит его самого, разрушит…

Конечно, он знал. Там, глубоко внутри. Он знал – всегда. И теперь любое слово, которое приходило ему на ум, звучало, точно признание в соучастии.

Зах сделал последний шаг – они столкнулись лицом к лицу в центре продолговатой комнаты. Слабые звуки музыки проникали в их слух. Толстые книжные тома торжественно покоились на полках, выстроенных вдоль стен. Лица из ниш, лица на витражах – все они следили за ними. Оливер глядел на брата и не думал уже о том, что свершится. Он смотрел на брата: вылитая мать. Зах был так похож на мать, что скорбь стала непосильной для Олли и он перестал заботиться о себе. Маленькая, тревожная, точно птичка, всегда нервничавшая, как и бабушка. Порывистые движения, бегающий взгляд, пальцы переплетаются, теребят друг друга. Ласковые прохладные ладони успокаивались лишь тогда, когда гладили кого-нибудь. Только волнуясь за мальчонку – приболел, свалился с велосипеда, еще что-нибудь, – она ненадолго обретала покой.

Оливер знал: Зах убил ее. Где-то глубоко в подсознании он с самого начала догадывался об этом, знал, сам не зная, что он знает. Он скрывал это от себя, но он знал, знал ежедневно, ежечасно, знал во сне, каждую минуту – всегда.

«Почему?» – вот что он хотел спросить. Губы нащупывали слова, но слова не рождались. Слишком устал и уже все равно. Однако Олли попытался еще раз. Глядя сверху вниз на Заха, на его лицо – точная копия мамы. Хрипло, еле слышно выдавил свой вопрос:

– Зачем ты это сделал? – И тут прорвались слезы. – Она же никогда не причиняла тебе зла. Ни разу ничем не обидела. Понимаешь? Конечно, папа, я знаю, он сердился, он… но она… послушай, Захи, – бормотал он, рыдая, – я же любил, любил ее. Как ты мог сделать такое?

Лицо Заха в нескольких дюймах от лица Оливера. Оливер видел, как исказились черты, как кровь прилила к щекам брата. Губы задергались. Глаза горят, точно угли. Маска ненависти. Зах коротко фыркнул, раз, другой, и ответил:

– Она позволила ему бить меня, так? Она позволила ему. Разве нет? Разве нет? А ты…

Братья стояли совсем рядом, оба едва различали сквозь слезы лицо другого. Зах уже не мог говорить. Он взвыл от ярости, гримасничая, шагнул вперед. Дуло револьвера уперлось Олли в висок.

Оливер смотрел на него, не тревожась о том, что сейчас произойдет. Холодный металл револьвера. Рука у Заха дрожит.

Зах помедлил еще мгновение.

Наконец он улыбнулся и палец согнулся на курке.

– Ты сломал машинку! – торжествующе объявил он.

Вспышка. Сперва слабая, словно молния на горизонте. Заскрипели, замигали лампы дневного света под потолком. По всей комнате растеклось неверное багровое мерцание.

В странном ускользающем свете девушка в маске разглядела обе мужские фигуры. Оливер…

Живой!

Поднял глаза в изумлении. Второй человек резко обернулся к ней. Шея вытянулась, лицо летело на нее, точно снаряд из катапульты, развевался распахнутый плащ.

Это он! Это он!

Теперь она узнала Короля Чуму, подлинного Короля. Захари – так звали его. Это он собирался надеть маску-череп. Мерцал свет над головой, Захари быстро-медленно разворачивался к ней, рука поворачивается вслед за ним, рука, кисть – пурпурное сияние растеклось по серебристому стволу кольта.

Вспыхнул свет. Замершая картинка в белом сиянии. Рука с револьвером оторвалась от ее бока. Она видела, как выбросил вперед обе ладони Оливер, как Захари направил револьвер на нее, она видела искаженное багровое лицо с догорающим взглядом, упершимся в мушку кольта.

– Захи! – крикнул Оливер. – Захи! Не надо!

Девушка тоже прицелилась.

И тут Зах выстрелил в нее.

Оливер Перкинс и Гас Сталлоне

Сперва Оливер увидел девушку. Увидел маску, переливавшуюся в темноте зелеными, красными, желтыми огоньками, – она поднялась над площадкой второго этажа. Потом замерцали над головой флюоресцентные лампы, он различал теперь маленькую несчастную фигурку. Разодранные черные джинсы, перемазанная кровью серая водолазка. Под дешевой маской угадал лицо в потеках грима, пропитанное усталостью.

И тут мушка револьвера оторвалась от его головы – Зах начал разворачиваться прочь от него. Он поворачивался к девушке медленными, рваными движениями, Оливер успел подумать: «Господи, он же убьет ее!» и услышал собственный крик: «Захи! Не надо!» Ладонь, взметнувшись, врезалась в правую руку брата, пальцы впились в скользкий рукав плаща, прикоснулись к мускулистому телу, он с силой рванул в сторону руку, державшую оружие.

Зах нажал на курок. Кольт подпрыгнул и изрыгнул пламя. Оливер увидел, как пуля, вонзившись в тело, отбросила девушку назад. Он видел, как она отлетела к перилам, там удержалась и, приземлившись, обнажила зубы в решительной, бесстрашной усмешке. Зах поднял кольт, вновь направляя дуло на нее, но девушка тоже прицелилась, и Оливер снова вскрикнул: «Не надо!», но выстрел заглушил его слова. По комнате, расшатывая тяжелые камни, пронесся ветер, оглушительный багровый рев покачнул стены. Медленно, очень медленно, грохот улегся, погас, словно догорающие угольки. В комнате дрожала тишина. Совсем тихо.

Захари, уронив руки, отступил.

– Зах? – пробормотал Олли, глядя на него.

Он шагнул за спину брату и подхватил его за плечи. Зах обмяк, руки бессильно свисали. Оливер услышал, как с глухим стуком револьвер Заха упал на пол.

Колени брата подогнулись.

– Захари? – прошептал Оливер. Он еще с минуту удерживал брата на ногах, но необоримая сила уже вырывала Заха из его рук. Оливер обвил тело брата рукой и вместе с ним опустился на пол. Он стоял возле него на коленях, сжимая Заха в объятиях, прислонив его к своей груди. Тупо уставившись на веселую лоскутную рубаху, он вдруг обнаружил в ней черное отверстие; сквозь дыру в пестрых лоскутках Оливер видел тело Заха и багрово-черную дыру, зиявшую в его плоти. В ужасе он быстро глянул в лицо Заху. Огромные, все еще живые глаза неотрывно смотрели на него. Захари пошевелил губами. Оливер склонился ниже, ловя каждое слово.

– …помнишь?.. – прошептал Зах.

Оливер наклонился еще ближе и прижал ухо к губам Заха. Ему казалось, Зах хочет спросить, помнит ли он, как они катались на санках с горки, позади дома в Лонг-Айленде. Конечно, он помнит. Конечно.

Зах замолчал.

Оливер вновь поглядел на него. Открытые глаза все еще смотрят на него. В них еще светится жизнь.

Свет померк. Оливер склонил голову. Он прижимал к себе братишку, гладил его по лицу, по волосам, покачивал его, баюкал, приговаривая про себя: «Не тревожься, Захи. Больше тебе не надо ни о чем волноваться». Слезы брызнули на лицо Заха, заструились по его щекам, будто сам умирающий заплакал.

– И-и-и, – простонала девушка в маске. Цепляясь за перила, она упала на колени. Револьвер, выскользнув из пальцев, грохнулся на пол. – И-и-и-и-и-и! – К горлу подкатывала волна дурноты. На миг она утратила сознание и покатилась по лестнице вниз. Долгое головокружительное падение. Голова с силой ударилась о ступеньку. Девушка ощутила толчок, но не боль. Тело перевернулось на бок, и она отсчитала еще одну ступеньку, потом еще и еще, каждый раз ударяясь головой.

Наконец она остановилась, ноги оказались гораздо выше головы, застряли где-то на ступеньках. Руки распростерты по сторонам, голова запрокинулась, глаза сквозь прорези маски различают лишь колеблющееся сияние.

«Все ли я сделала правильно? – смутно припоминала она. – Мне удалось – в конце концов мне удалось?»

Тут ее коснулось первое дуновение боли. Девушка резко выдохнула. Тело одеревенело, прошитое судорогой, в глазах поплыла красная пелена. Боль постепенно перешла в длительный спазм. Она знала, что в ее теле, высоко слева, у ключицы, застряла пуля. Левая рука онемела. В теле пульсировало и перекатывалось жжение. Скоро начнется настоящая боль. Совсем скоро.

«Скверный денек, – успела подумать она, прежде чем ее глаза закатились. – Скверный, совсем скверный».

Она вновь вскрикнула от боли, и только тогда Перкинс выпустил брата. На этот раз он услышал ее мучительный зов и, оглянувшись через плечо, увидел торчавшие посреди лестницы ноги.

Нехотя он позволил голове Заха коснуться пола. Глаза брата превратились в мрамор. Перкинс прикрыл их рукой.

Девушка, лежавшая на лестнице, начала стонать. Перкинс слышал, как она что-то бормочет – слова шелестели, как палый лист. Он отошел от тела Заха и глубоко вздохнул, приходя в себя. Тыльной стороной руки отер слезы.

Сирены смолкли. Только-тогда он догадался, что слышал их. Их сигнал, перейдя в пронзительный вопль, внезапно оборвался. «Должно быть, Муллиген», – решил Перкинс. Миссис Валлаби позвонила детективу, как он и просил. Тут он вспомнил, что Эйвис лежит в своей квартире с перерезанным горлом. Не глядя на Заха, он ощущал его тело, неподвижное тело у самых своих ног. И бабушка… придется все рассказать бабушке…

Девушка на лестнице испустила очередной стон. Перкинс направился к ней.

«Один, – размышлял он. – Теперь остался один – навсегда».

Перкинс с трудом пересек комнату и наконец добрался до лестницы. Увидел хрупкую фигурку, запрокинувшуюся вниз головой. Лампочки, украшавшие ее маску, точно огромные драгоценные камни, нелепо подмигивали, флюоресцентный свет размывал жалкие огоньки.

Девушка пошевелилась, застонав, что-то забормотала. Она пыталась подняться.

Перкинс спустился по ступенькам. Присел на пол подле нее.

– Лежи тихо, малышка, – ласково произнес он. – Я с тобой.

Девушка покачала головой.

– Я забыла… – забормотала она. – Я боюсь… боюсь, там должна была быть я… я боюсь… пожалуйста…

– Тсс, – прошептал Перкинс. Вновь вытер слезы со щеки. Он заметил, что девушка пытается открыть скрытые маской глаза, но тяжелые веки не слушаются ее. Наклонившись, Перкинс потянул маску вверх, очень осторожно снял ее через голову и отбросил к стене – огоньки все еще переливались.

Рыжевато-каштановые локоны хлынули на лицо. Перкинс сразу же узнал девушку. Широкие скулы, решительный подбородок – Муллиген показывал ему фотографию. Агент ФБР, выследивший Заха. Как же ее звали? Сталлоне. Гас Сталлоне.

Голова мечется на каменной ступеньке, ноги судорожно подергиваются:

– Боюсь… Оливер… Оливер! – прошептала она. Поэт погладил ее по щеке, бережно откинул с лица пряди волос. Девушка внезапно широко раскрыла глаза. Слабым движением руки коснулась его рта, кончики пальцев прижались к губам Оливера. – Ты… Ол… я знаю. Я знаю тебя.

Девушка попыталась всем телом повернуться к нему.

– Тихо, тихо, – уговаривал ее Оливер. – Тебе не стоит подниматься.

– Скверный… скверный день, – выдохнула она.

Оливер невесело засмеялся.

– Да уж. У меня тоже. Давай-ка я снесу тебя вниз.

Он осторожно уложил ее раненую левую руку вдоль тела, а правую закинул себе на шею. Потом наклонился и, крепко обхватив ее одной рукой за плечи, а другой за колени, резко поднялся. Прижимая девушку к своему разорванному свитеру, к обнаженной груди, он шаг за шагом нес ее вниз, вдоль кривой лестницы, мимо внимательных лиц, выглядывавших из витражей. Внизу, на темном полу первого этажа, расплывалось большое пятно иссера-белого света: кто-то распахнул дверь библиотеки. В дверном проеме стоял человек, Оливеру был виден только его тонкий силуэт, вычерченный карнавальной иллюминацией. Позади него толпились люди, кое-кто уже заглядывал в библиотеку – глаза зевак сверкали сквозь прорези жутковатых масок, прожигали белизну грима, удивленно таращились на него. Музыка продолжала играть, гремела медь джазовых оркестров. Группа клоунов все еще кривлялась перед прохожими, хотя им приходилось корчить свои гримасы посреди полицейских автомобилей. Патрульные машины перекрыли улицу, вращаясь, переливались красным и белым светом круглые лампочки сигнала тревоги.

Перкинс нес девушку вниз по лестнице, крепко прижимая ее к себе. Она запрокинула голову, и Оливер вновь посмотрел на нее. Ее лоб был испещрен багровыми ссадинами, на щеках – потеки грязи и глубокие царапины, рана возле шеи продолжала кровоточить. Кровь уже пропитала левую сторону ее рубашки.

– Оливер, – повторила она, поворачиваясь поудобнее. – Живой… оставайся живым… Оливер…

Перкинс, не отрывая от нее глаз, растерянно покачал головой. Гас Сталлоне. Надо же так назвать ребенка. Должно быть, на самом деле ее окрестили Августой.

– Ты… знаешь… – выдохнула она. Подняла к нему лицо и вновь распахнула глаза. – Ты знаешь волшебное слово? – Веки девушки сомкнулись. Голова бессильно упала. Оливер чувствовал обнаженной грудью прикосновение ее щеки, чувствовал, как шевелятся потрескавшиеся губы. Она что-то шептала.

Он повернулся и понес ее к двери. К маскам на улице. К музыке. К переливам света.