Текст книги "Закон - тайга"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

…В Трудовом в это время шла своя жизнь.

В село приехала первая вольная семья. Толстенная громкоголосая баба, которую прислали продавцом в сельмаг, ее муж – невзрачный серый мужичонка, механик, и пятеро ребятишек. Они тут же вселились в новый дом. Дружно перенесли в него свой скарб, доставленный на грузовике.

Дети с визгом носились по селу, которое им, по странному совпадению, понравилось своей необжитостью.

Едва расставив койки и столы, Ксения пришла наводить порядок в магазине. Временный продавец с радостью передал ей ключи. Товаров в магазин не завозили уже несколько месяцев. На полках, стеллажах и витринах скопилось много пыли. И новая жительница Трудового выметала, мыла, выскребала грязь, зная, что завтра привезут товары и продукты.

Трое условников-работяг едва успевали приносить воду, дрова.

Ксения покрикивала, торопила их, заставляя шустрить и без того взмокших мужиков.

К вечеру не только магазин, склады и подсобки, крыльцо, а даже вывеска засверкали, отмытые до блеска.

Баба всюду навела порядок. Горластая, она даже фартозых запрягла, заставив выровнять, расчистить дорогу к сельмагу. И подбадривала всех:

– Шевелитесь, трутни сушеные, помогайте! Для себя стараетесь. С завтрашнего дня кормить вас, чертей мореных, буду. Пусть же харчи в чистоте храниться станут. А то, ишь, какую срань развели, по задницу в грязи заросли! Поди, годами тут не убирались!

К вечеру около магазина условники все под веник вычистили.

Дарья видела, как работяги без просьб Ксении помогают ее детям навести порядок в доме.

Гора напиленных и наколотых дров росла на глазах. Из трубы валил дым. Соскучились люди по семьям, вот и помогали приезжим освоиться, обжиться. Вместе все легче.

Кто-то из мужиков погладил вихрастую головенку мальчугана, сына Ксении. Других – на колени, на плечи расхватали.

Дочки старшей стыдятся: следят, чтобы ненароком грязное слово не выскочило, не обидело.

Кто-то цветов таежных принес целый букет. Пионы и колокольчики, незабудки и рябиновые ветки с гроздьями ягод. От них в доме теплее и наряднее.

А Дарье от того грустно. Ее здесь так не встречали. Не было цветов. Ни одной улыбки не проскользнуло. Никто не радовался ее приезду. Встретили настороженно. Оно и понятно. Путные бабы в тагом возрасте одиночками не бывают. А чем Ксения лучше? Тей, что детей имеет. Понятная. Не просто баба, а мать, жена, как у самих условников. Вот и потянуло к привычному, далекому и дорогому.

Пусть и мало знают семью, но ведь в ней все знакомо. Как и должно быть. А Дарья, хоть еще век проживи в селе, лишь для забавы, да и то по бухой, [2]2
  По бухой – по пьянке (жарг.).


[Закрыть]навсегда останется. Хорошо хоть не замаралась ни с кем. С одним лишь Тихоном и жила. Хотя условники давно приписали ей в сожители Дегтярева. Она не отрицала и не подтверждала выдумки. Знала: все равно не поверят.

Нет, она не собиралась знакомиться с новыми жителями села сама. Придет время… «Чего в глаза лезть да навязываться? Своих дел и забот хватает, – закрыла Дарья последнюю банку грибов, заготовленных сегодня уже на зиму. – Еще три таких похода – и грибами на зиму обеспечена. Если только сушить их. Но опять же – где? На чердаке их спереть могут, а для чужих кто стараться будет?» – раздумывала Дарья перед открытой дверью кладовки и услышала сзади:

– Хорошая хозяюшка! С лета о зиме позаботилась.

Оглянулась. Невзрачный мужичонка за плечами стоит. На ее припасы смотрит.

– Чего вылупился? – оттеснила от кладовки плечом.

– Да вот, познакомиться решил. В одном селе жить, знать друг друга будем.

– А мне без надобности! – хлопнула дверью перед носом, истолковав по-своему улыбку человека. – Небось уже налязга– ли в уши? Натрепались обо мне всякого эти проклятые условники. Их водкой не пои, дай кости перемыть бабе! Ничего, и вас обгадят вскоре. Приперся! Сам! Без бабы! Думаешь, так на тебя и позарятся враз! Знакомиться захотел, замухрышка! – злилась баба, убирая со стола специи, банки.

В дверь постучали.

«Кого еще черт принес на мою голову?» – подумала Дашка и, вспомнив предостережение Дегтярева, спросила:

– Кто? Чего надо?

Из-за двери отозвался бабий голос. Соли попросил. Взяла пачку. Сунуть хотела в руки и тут же закрыть. Но не тут-то было. За дверью – условники. На новоселье пригласили. Первое в селе. От имени хозяев.

– Прошу вас, Дарья, не обидеть наш дом и обоссать самый первый угол, какой понравится, – верещал бабьим голосом условник, стоявший впереди всех.

– Пошли, Даш! Все же мы старожилы. Первые землепроходцы здесь. Пожелаем вольному люду добра и счастья! Может, и приживутся новоселы? Чем черт не шутит!

– А я при чем? Идите! Мне они на кой сдались? – радовалась баба в душе, что вспомнили о ней работяги. Не побрезговали, пригласили с собой.

– Ты ведь здесь с нами вместе бедовала. И в тайге тоже… Наравне. Горя не меньше нашего хлебнула. Хоть и баба вроде бы, а выжила. Может, в том где-то и мы помогли. По-плохому иль хорошему заставили все одюжить, – хрипел простывшей глоткой вальщик.

– Не обессудь. Не откажи. Пошли с нами. Докажи, что не совсем зверье, не вовсе уж бесхозные, коль плечо в плечо вместе с нами придешь. Пусть новые не боятся, – просил тощий чокеровщик.

– Ты, Дашка, в сто раз красивей новой бабы! Это я говорю!

Вот мы и вотрем в нос, что не дикие, раз ты тут среди нас без страху живешь, – подал голос тракторист.

– Мы на минуту все. Поздравим их и пойдем. А ты как первая баба – хозяйка Трудового! Без тебя нам никак нельзя, – гундосил бульдозерист.

– Ладно, дайте переодеться. Не пойду же в халате, – согласилась баба.

А вскоре вышла к работягам, ожидавшим ее за дверью. Вместе впервые за все годы они шли в гости к вольным, свободным людям. И Дашке вспомнилось, что когда-то в тайге Никита высказал вслух мечту о вольных жителях в Трудовом. Его осмеяли разом. Никто не поверил, не мог допустить мысли о том всерьез даже Тихон. А ведь совсем немного не дожили.

А сколько прожито здесь людьми? Когда приехали сюда первые условники? Сколько лет селу, определенному под зону отбытия наказания? Теперь этого никто не вспомнит. Разве только могилы да кресты, где, помимо имен и фамилий, всегда ставилась дата смерти.

В Трудовом, где жизнь человеческая никогда не ценилась, село начиналось с кладбища. Его не прятали от глаз. Его никто не боялся. Ведь многих покойных знали как самих себя. Не могли лишь привыкнуть к их отсутствию.

Кладбище было вроде визитной карточки, лица села. Здесь и начало биографии. И первая могила. Покойный – вечный сторож. Ему не о чем заботиться. Некуда уезжать.

Дашка сдержанно поздравила новоселов с прибытием, пожелала гм здоровья и тепла на новом месте. Не захотела присесть, отведать хлеб-соль в семейном доме. Не приглянулась, не пришлксь ей по душе хозяйка дома. И Дашка, сославшись на занятость, поспешила уйти.

Проходя мимо барака фартовых, невольно остановилась. Законники, словно озверев, колотили троих кентов, выпустивших живыми из барака следователя и участкового.

Баба не знала причины яростной трамбовки. Она лишь прикрикнула, хотела остановить взбешенных мужиков и не приметила, кто из них швырнул камнем в нее, кто попал в голову.

Дашка потеряла сознание сразу. Она не видела толпы работяг, бежавших тут же. Кто их позвал? Может, увидели сами. Возможно, испугались чего. Но, увидев Дарью, онемели от удивления:

– Камнем в бабу?! За что?!

Работяги загудели. Их становилось все больше. Гнев одного заражал десяток других. Катился волнами по собравшейся толпе. И кто-то, не выдержав, крикнул:

– Кроши их, мужики! Вломим им по самую задницу! Чтоб неповадно было баб задевать!

Будто кто-то злой рукой пороховую бочку поджег. Толпа работяг кинулась на барак воров, успевших скрыть драчунов.

Зазвенели разбитые стекла, взвыли выламываемые двери, задрожали стены барака, окруженного со всех сторон.

Работяги, поднатужившись, толпой ломились в дверь, матеря фартовых так, как никогда ранее.

Вот рослый вальщик с разбегу ткнулся плечом в дверь. Та, охнув, выронила засов, разинула щербатый рот, распахнулась. Толпа работяг хлынула в барак, подстегиваемая злобой, местью.

И сошлись условники лицом к лицу. Кулаки заходили. Там громила-вальщик поддел на кулак медвежатника, тот, хряснувшись спиной о шконку, глаза закатил под лоб. А вальщик уже стопорилу на гоп-стоп взял. Разделывал, как пенек. Труху выколачивал. Да так, что у фартового из глаз искры снопами полетели. Фартовый матом поливал мужика. Вальщик, терпение потеряв, в подбородок кулаком врезал. Стопорила, зубами лязгнув, взвыл от боли. Сам себе язык откусил.

Чокеровщик в ухо майданщику заехал. Тракторист законника из-под шконки выволок. За горло прихватил.

Кто-то головой фартового угол пробивал, чьи-то пальцы вцепились в шею, ноги, колени, головы, кулаки – все в ход пошло.

Вон бульдозерист заломил чью-то ногу за ухо; одолел, на радости, сдурев, орал:

– Я тебя, козел, заставлю через уши сраться!

Сучкорубы дружно, словно на деляне один ствол, отделывали налетчиков. В угол зажали. Тем не развернуться, не выкрутиться.

А на проходе, у самых дверей, мокрушника толпа приморила. Кто-то печень-почки отбивал, другие – глаза выбить норовили. Упасть – и то некуда. Руки завернули. Кто-то в пах въехал с лихостью. А вот и «солнышко» кулак достал. Зубы давно выбиты, выплюнуть не дают. Голову на осколки крошили.

А худого, что в Дарью камень кинул, с комфортом на шкон– ке трамбовали. Уши оторвали. Нос – больше рожи. Вся физиономия в лепешку расквашена. Руки выкручены. Ребра ногами ломали. Кто-то на животе в сапогах гулял. Перед глазами – кулаки и радуга огней.

Даже старого сявку не пощадили. Всего искромсали в клочья. Кому нужно интересоваться, виноват иль нет? Живешь, дышишь с фартовыми – значит, виноват. Голубятника, решившего выскользнуть в выбитое окно, кто-то за ноги приловил и – об стену, держа за ноги…

– Козлы паскудные! Пидеры вонючие, сачки мокрожопые! – слышалось со всех сторон.

Сотня фартовых отбивалась, как могла, до последнего. Ни звука, ни слова о пощаде никто не обронил. Работяг впятеро больше…

Они долго терпели обиды от фартовых Налоги и зуботычины, унижения и оскорбления, откровенный грабеж. Вот и кончилось терпение. Переполнилась чаша. Нужна была последняя капля. Ею стала Дашка. И теперь – не помирить, не угомонить, не остудить вскипевшей разом злобы. Она помутила разум и рассудок. Из придавленной униженной серости, которой помыкали фартовые на каждом шагу, выплеснулось достоинство, гордость, личности, мужики.

Кто сказал о правилах в драке? Они соблюдаются обоюдно. А если тому предшествовали годы терпения, о каких правилах можно говорить? Запрещенные приемы? А кто их запрещал? Врезается нога в пах фартовому, который обещал трамбовку за припрятанную от налога пачку папирос.

Раздирали ноги, выламывали руки. Кто жив, тот дрался, защищался либо нападал.

Лопнувшее терпение всегда срывает кулак. Фартовые не ожидали такой развязки. Они не тронули бы Дашку, не заметь она их драки. Знали о ней – она донесет участковому. Вот и хотели прогнать, припугнуть. И попали в нее. Теперь приходится отдуваться за все разом.

В бараке пахло кровью, разлитой парашей. Грохот драки не стихал. И вдруг, как гром, автоматная очередь поверху, в дверях – милиция…

Все разом стихло. Застигнутые на месте работяги еще не успели остыть. На лицах многих – синяки, кровь, ссадины. Порванная одежда. В глазах злоба не улеглась, кипела ключом.

– Выходи по одному! – приказал кто-то из милиционеров. – Строиться!

Условники стали по бригадам.

– Бригадиры – в дежурную часть! Остальным быть на месте!

Условники до ночи простояли на улице под охраной, пока милиция выявляла зачинщика драки. А когда работяги-бригадиры обсказали все как было, заместитель Дегтярева отправил их в бригады, но придержал двоих бригадиров фартовых. С ними разговор был особый.

Давно ушли отдыхать работяги в свои бараки. И лишь фартовые почти до рассвета стояли под стражей: не пошевелись, не переступи с ноги на ногу. Каждый вздох на слуху, всякое движение заметят. И тогда… предупреждать не станут.

Понимали это и бригадиры фартовых. Не кололись, не выдавали мокрушника, бросившего камень. Проще взять вину на себя. Но им не поверили. Рассмеялись в лицо.

Атам, перед бараком, стояли воры под стражей. Часы прошли. А бригадиры молчали.

Утром фартовых увезли на деляны под усиленной охраной. Давно такого не было. Отвыкли условники и вот опять терпеть надо.

Едва с работы вернулись, поели, как их снова из барака и опять по стойке смирно – битых три часа!

«Если бы не начавшийся дождь, до утра продержали бы», – усмехнулись милиционеры, загоняя фартовых в барак, пообещав: когда вернется Дегтярев, то вытряхнет фартовых из Трудового в зону жир протрясти. И если они сегодня не назовут виновного, завтра все вместе отбудут на Колыму.

У дверей бараков, как когда-то в зоне, дежурила милиция. Следила за каждым.

Давно бы попытались расправиться с ними фартовые, но понимали – кулаками против пушек не попрешь.

А работяги строили дома и словно не замечали происходящего.

Дашка, походив два дня с повязкой, вернулась на работу.

И лишь Дегтярев не приезжал из Поронайска. Что его там задержало, не знал никто.

Дашка, после того как упала перед бараком, ничего не слышала и не знала. Ее унесли в хибару двое работяг, положили на постель и привели медика. Тот осмотрел, промыл, прочистил ссадину и, наложив повязку, сказал, что ничего опасного, мол, Дарья скоро встанет. Так оно и случилось.

Дашка не знала, что драка вспыхнула из-за нее в бараке фартовых. Она отлежалась дома. Одна. Никто, кроме медика, не зашел навестить ее. И баба, проходя мимо дежурной части, не увидев Дегтярева, впервые осмелилась спросить о нем у ре– бят-милиционеров. Те, плечами пожимали: сами не знаем, не звонит. Ждем.

А участковый тем временем присутствовал на суде над Тестем.

Бывший бугор Трудового сразу приметил в зале участкового и дрогнул сердцем, поняв, что приговор ему вынесут самый что ни на есть суровый.

Судила Тестя выездная областная коллегия.

Василий, сидя понурившись, внимательно слушал обвинительную речь прокурора.

«Ну, гад, на всю катушку тянет. Ишь, заливает. Вроде хуже меня на свете нет ни одной паскуды. Все дерьмо наружу вытащил. И размазывает. На понимание бьет. Для убедительности. Да они все твои кенты, эти судьи. А то не доперло до меня!»

Потом Тесть словно отключился.

Вновь осознал, где находится, лишь на выступлении адвоката. Тот встал уверенно и заговорил негромко. Но его слушали все, затаив дыхание. И только обвинитель несогласно усмехался да качал головой.

Дегтярев внимательно вслушивался в каждое слово защиты, иногда смотрел на Василия, словно увидел его впервые.

Когда все присутствующие в зале встали, ожидая оглашения приговора, у Тестя заныло внутри. Не первый раз, не внове ему эта процедура, но тогда он был моложе, беспечнее. Теперь же словно что-то надломилось в нем. Устал, наверное. Вот и барахлит нутро. Откуда-то сердце объявилось. Век о нем не слыхивал. А тут с чего завелось? Болеть вздумало, едри его в качель, так некстати.

Да и как не заболеть здесь, если вчера Цыпу увезли. Под вышку подвел его обвинитель. И суд сказал, что приговор обжалованию не подлежит.

Держался мужик до последнего. Виду не подал. А вернулся в камеру и впервые взвыл. В тюфяк. По-волчьи. До самого вечера. И хавать не смог. Всю ночь смолил махорку. Аж зеленым стал от дыма и горя.

Когда ему велели собраться на выход, к Тестю подошел:

– Прости меня. Ты последний кент, которого я видел в жизни. Не все гладко у нас склеилось, ну да ты не держи камня на меня. На мертвых нельзя базлать. Их прощают. И мне мое – отпусти. Виноват я перед всеми. За всех вас, моих кентов, молиться буду. Там, наверху. Чтоб пуля облетала, чтоб смерть обходила. А ты – дыши. И за меня. Тебе теперь легче будет, – потрепал по плечу и вышел из камеры. А вот лицо его, глаза, как тень, навсегда с Тестем остались.

– Поздравляю, – услышал бугор над ухом внезапное. И удивился,| заметив пустеющий зал: – Я, честно признаться, даже не рассчитывал на такой успех, – улыбался адвокат. И долго не мог поверить, что не слышал Тесть о мере наказания. – Три года в зоне усиленного режима – это успех! Если учесть статью да прежние судимости, вам просто повезло! – радовался адвокат.

Тесть кивал головой, туго соображая, что нужно сказать или сделать в этом случае.

Но вдруг жгучая боль, как стопорило из подворотни, скрутила мужика. Он открыл рот, будто хотел что-то сказать иль продохнуть, но боль опередила.

– Симулирует, гад, – услышал Тесть, приходя в сознание.

– Нет. Этот не таков. Фартовый, без лажи. Я его давно знаю. Такие умирают молча. Помогите ему.

Василий не веря собственным ушам узнал голос Дегтярева.

– Он от вас сюда загремел?

– От нас, к сожалению. Это его ошибка и мой недосмотр, – удивлялся бугор словам участкового.

А когда Тесть пришел в себя, участковый заговорил с ним как ни в чем не бывало:

– Одумайся, Василий. Три года – не так много. Хотя с учетом того, что пробыл в сизо, тебе теперь лишь два с половиной года отбывать. Завязывай с фартом. Жизнь – не баруха. Не всяк день звонкой монетой отмеришь. И тебя уже валит с ног. А значит, пришло и твое время линять из «малины». По возрасту. Когда одумаешься – приезжай в Трудовое. К нам!

– Заместо овчарки, какая от старости накроется? Так я ж тоже старым становлюсь. Не смогу на гоп-стоп своих кентов для тебя брать.

Участковый рассмеялся, услышав знакомое. Иного не ждал от бывшего бугра.

– Я тебя своим заместителем по криминалистике возьму, а ловить кентов есть кому и без нас. Вон опять двоих привез. Твои. Нашего, Николая, убили. В тайге…

– Кто? – побледнел Тесть.

Когда участковый назвал имена, Василий отмахнулся. И лишь по кликухам сразу вспомнил.

– Знаю, за что Колун замокрил легавого. Давно он за ним пасся. Все не фартило.

– Чего ж не предупредил? – обиделся Дегтярев.

– Я не фраер, не стукач. Фискалом не был.

– Уж лучше б меня. Зачем его убили? Ведь я годами рядом был. Этот – всего несколько месяцев! Никого не обидел. Самый воспитанный, грамотный сотрудник был! – вырвалось у Дегтярева.

– Ни хрена не грамотный. Пень он, а не мужик. Неужели не знал, что с мусульманином дело имеет? Зачем при всех свиньей назвал в бараке, когда тот на пахоту не хотел? Ты его как хошь полощи, хоть козлом, все стерпел бы и забыл. Но не свиньей. Это для них – западло. Любого пришьют. Усек? То-то! И тебе наука! С мусульманином в «малине» много разборок было. Но называть свиньей даже я не стал бы. Мне мой калган еще нужен был. А легавому – помехой стал. Отговорить Колуна, кроме смерти, никто не мог. Он его годами бы пас и укараулил бы, накрыл. То – как два пальца обоссать, не темню, – сказал Тесть, за которым уже пришла машина из зоны.

Тесть, проходя по двору сизо, услышал, что его окликнули из-за зарешеченного окна. Он видел, как насторожился охранник, сопровождавший его в машину, на суд. Теперь понял Василий, кто окликнул его. Конечно, Колун…

Знал бывший бугор: если Колуну дадут срок, в любой зоне, куда бы ни направили, фартовые примут его в закон. Признают своим лишь за то, что убил тот легавого. Даже не спросив за что.

Но вряд ли отделается фартовый сроком. Именно потому, что пришил мусора, упекут под вышку. Чтоб другим неповадно было. Не первая судимость… Это тоже учтут. Вспомнят все грехи. И валяй, Колун, на тот свет. Там все равны.

Тесть и оглянуться не успел, как оказался в зоне. Здесь все привычно и знакомо. Едва закрылись ворота, Василий понял ^-он – за запреткой. Зону держали воры. О том он слышал много раз. Знал: больше его не отпустят в Трудовое. А потому придется тут звонковать. И, если доживет, отсюда выйдет на волю.

Пока дело смотрел начальник зоны, Тестя держали в дежурной охраны.

Ну вот и все. Ему выдали спецуху, и охранник, указав на дверь, скомандовал:

– Вперед!

Тесть вышел во двор зоны.

В бараке, где его оставил охранник, было сыро и сумрачно. Все зэки на пахоте. «Значит, к работягам сунули», – догадался Василий и, выждав, пока охранник исчезнет, решил сам найти фартовых в зоне.

– Ты, мурло, куда прешься? – услышал над ухом родную музыку.

– Тебе не ботал, падла! Всякий козел тут вякает! А ну, колись, где тут бугор паханит? – спросил уверенно Тесть.

С нар зашуршало торопливо. Голопято стукнувшись в пол, тощий шестерка спешно шмыгнул мимо Тестя в темноту. И вскоре к бугру подошли фартовые.

Трое из них узнали Тестя.

– Прихилял! Кент, едрена вошь! – обрадовались законники и поволокли Василия в угол фартовых.

– Чифирнешь? – спросил одноглазый ворюга.

– Хавать дай Тестю!

– Пузырек волоки!

– Вчера все выжрали. Где возьму? – стонал шестерка.

– Хиляй к бабкарю. За стольник нарисует, – вытащил купюру одноглазый, и сявку как ветром сдуло.

Тесть сидел среди своих. На душе тепло, спокойно. В воровской зоне не страшны три года.

Внезапно из-за спин законников лохматый старик объявился.

– Ох-хо-хо! – рассмеялся скрипуче. И, указав на Тестя, сказал: – Этого падлу все фраера петушили в сизо. Какой он законник? Пи дер вонючий!

Кусок застрял в горле Тестя. Кенты схватили за шиворот старика, на Василия уставились.

– Верно ботает козел? – потребовали озверело.

Тесть рассказал все как было. Ничего не утаил. И о том, как его скрутили сворой, как трамбовали и, беспомощного, истязали кучей.

– Ты тут сопли на кулак не мотай. Не дави на жалость! Как ты, козел, уронил свое имя, так и очищайся! Законник сдохнуть должен иль тех лидеров размазать. Всех до единого. Тогда он фартовый. А покуда они дышат, ты – пидер. Вали отсюда! И не клейся к нам! – багровели лица законников.

– Любого из вас, падла буду, мусора к обиженникам кинут. И вы, как я, ничего не сможете! Сколько фартовых в сизо ожмурили себя из-за того, счету нет. Урон лишь «малины» несут. А легавым то и надо. Раскусили наш «закон – тайга». Скольких кентов тем загробили! Теперь и вы им поможете! Со мной. Чем же вы мне файней легавых? Те к обиженникам толкнули, вы – тоже! Иль гоноритесь, что сами не побывали в моей шкуре? Клянусь свободой, хоть кого из тех накрою, ожмурю на месте! Без разборок.

– И ожмури! – поддержал кто-то.

– Не меня выпираете! А всех, кто в моей шкуре нынче дышит! Измельчали фартовые! Нет средь вас законников. Одни фраера! – встал из-за стола Тесть.

– Фраера, но не пидеры! – вякнул старик, сдавленный за шиворот.

– Ожмуриться самому – мелочь. Ты попробуй заставить себя дышать после всего! Дышать, чтоб дышала «малина» и кенты. А разделать козлов – сумею. Покуда не жмур – все помню! – сделал шаг от стола.

– Верно ботает Тесть! – поддержал Василия кто-то из фартовых.

– Сход надо созвать. Как он трехнет, так и будет, – сказал грозный медвежатник – бугор зоны и ее хозяин.

Василий ушел в свой барак, кляня по пути Трудовое и Дегтярева, сунувшего его в сизо, как головой в парашу.

А участковый тем временем возвращался из Поронайска в Трудовое с очередным выговором. Вместе с ним ехали в поезде пять семей – новоселов Трудового.

С детьми, старухами ехали люди обживать новое место. Какое оно? О Трудовом многие знали лишь понаслышке.

Большинство решились переехать не с добра. От нужды бежали. Она согнала с обжитых мест. Невмоготу прокормиться было. Вот и подались куда глаза глядят. На слово вербовщику поверили. Тот словами, как деньгами, сыпал. Золотые горы обещал. Гарантировал рай земной, беззаботный и безмятежный. И поверили люди в сказку. Даже шамкающим старухам захотелось увидеть своими глазами сытый, теплый, устроенный дом. Порадоваться за детей и внуков – себе многого не хотели. Теплую печку да хлеба вдоволь.

С любопытством глазели в окна новоселы.

– А и правду сказал вербовщик, места тут и впрямь необжитые. Сколько едем, ни одной избы. Все пусто.

Сопки и те дремучие, как я, – признал старик в рыжей кацавейке, подойдя к Дегтяреву.

Поезд, дотащившись до Трудового, прокричал голосом охрипшего лешака и вскоре задремал у перрона, ожидая, пока освободят его брюхо переселенцы.

А они вытаскивали из вагонов узлы, мешки, чемоданы. Сновали от вагона к вагону, торопя друг друга.

Вскоре их развезли по домам, определив каждой семье свое жилье – новое, соскучившееся по человеческим голосам.

И вербованные поверили в чудо. Ведь вот враз дом получили. Не лачугу, не хибару, доживающую свой век. А настоящий новый дом. С сараем и участком. И подъемные за проезд выплатить обещают немедля – завтра утром. За каждого члена семьи, привезенного сюда, оплатить дорогу. Даже не верится, что здесь, в чужом краю, с ними считаются.