Текст книги "Закон - тайга"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 39 страниц)

Глава 4

Когда печник вернулся в село, условники успели поставить три новых сруба. Спешили. В готовых домах подсыхала краска. Внутрь даже глянуть было страшно. Забытый уют… Вноси скарб. И живи. Отдыхай сердцем от пережитого.

Обживать эти дома условникам не позволили. Село ждало своих первых новоселов – свободных людей. Без них жизнь здесь невыносима. Ждали пекарей, поваров, врачей и парикмахеров, нового директора леспромхоза. Ждали завклубом. Уж этого все ждут – киношки крутить станет. Про жизнь, про войну, про любовь мечтали условники. И торопили сами себя.

Пятнадцать домов. Как игрушки. С крыльцом для хозяина, с калиткой для всех, со скамейками для стариков. Всех уважили. И загадывали: кто приедет первым, чья семья? Сколько душ в ней?

Равнодушными к этим событиям оставались лишь фартовые.

Кузьма тоже торопился. Попросил двух подручных – ему и одного не дали. Сам управляйся как хочешь. И снова на помощь печнику пришел участковый.

Выложив селедку и тройку картох, заставил поесть, а сам, засучив рукава, за раствор взялся.

Печнику еда не лезла в горло. Он, подойдя к участковому, попросил:

– Послушай меня, Семен. Может, чего и не так ляпну. Да только пойми, не могу молчать.

Дегтярев насторожился. Присел.

– Ты помнишь, зимой фартовых искали, что Тихона зашибли. Так и не нашли их?

– Висячка у следователя в активе. Не нашел он их. Как сквозь землю провалились. И мне выговор влепили, – сознался Дегтярев.

– Они на дно залегли. Спрятались, так по-фартовому это зовется. Но я знаю, где прилепились. У деда Трофимыча, на участке. В баньке его живут. Трое. Своими глазами видел и слышал их.

– Кузьма! Да ты что? Если так, то мы их сегодня накроем! – подскочил Дегтярев.

– Ночью их брать надо. Глубокой ночью. И со всех сторон обложить, – волновался Кузьма.

– Если мы их накроем, я тебе век обязан буду! – надел Дегтярев китель и добавил: – Пришлю к тебе кого-нибудь из мужиков на подмогу. А мне, сам понимаешь, время дорого…

Тут же выскочил в дверь пулей. А к Кузьме вместо него прислали двоих условников.

Печник весь этот день был сам не свой. Как-то там, в Тро– фимычевой глухомани, сложится сегодняшняя ночь?

Допоздна не возвращался в барак. Работал остервенело. Словно не для кого-то, для себя, в своем доме печь клал. Отвлечься бы… Но перед глазами мелькали тени в окне баньки…

Лишь в полночь выехала милицейская машина из Трудового. На задание отправились самые ловкие и сильные парни.

Никто из условников не увидел, не услышал ничего подозрительного. Даже дотошные фартовые, что успевали пронюхивать первыми каждую новость, спали безмятежно в своих бараках.

А машина уже миновала Трудовое и, проехав пару километров, свернула в тайгу, на тележную, не укатанную шинами дорогу, ползла по ней, вздрагивая всей требухой, тряся на каждой кочке боевой наряд.

Тьма была такая, что дерево в двух шагах не разглядеть. А ведь доехать надо было тихо, без шума и треска, без единого слова. Запрещено было курить, чихать и кашлять. Любой посторонний, даже – самый безобидный, звук мог сорвать захват банды.

Машину вел участковый. Он наизусть знал здесь каждый пенек и корягу. Потому чужим рукам не доверял. Слишком велик был риск, слишком дорогой могла стать потеря. Машина шла на цыпочках, не дыша, как и люди в ней.

Когда до зимовья осталось метров пятьсот, участковый завел машину под куст бузины. И вышел в тайгу. За ним остальные. Шли крадучись, прижимаясь к деревьям.

Вот и зимовье. Разбились на группы, как было оговорено заранее. А вдруг на чердак дома перебрались после ухода Кузьмы? Все предусмотреть надо.

Потому у избы троих оставили, пятеро к бане пошли. Все должно начаться одновременно, по сигналу. Важно не спугнуть раньше времени, не поторопиться.

И вдруг за спиной, там, где осталась машина, крик раздался.

– На помощь! – кричал оставленный водитель.

– Смирнов! Бегом! – отправил участковый одного из ребят. И увидел, как в ту же секунду открылась дверь на чердаке бани. Луч фонаря скользнул по лохматой голове, скуластому лицу. Дверь с силой захлопнулась. – Выходите! Вы окружены! – крикнул Дегтярев.

В ответ ни слова, ни звука. Залегли ребята в метре от баньки. Глаза попривыкли к темноте. Каждое движение караулят. Но вокруг тихо. Лишь топот ног торопящегося к машине слышен отчетливо.

– Выходите! Иначе подожжем баню! – предупредил Дегтярев.

В ответ– молчание.

– Лей бензин! Давай факел! – скомандовал участковый громко. И звук разливаемой жидкости вокруг баньки донесся до чердака. – Факел! Поджигай! – кричал Дегтярев, не сводя глаз с бани.

Кто-то чирнул спичкой. В руках у кого-то загорелся промасленный квач.

Полыхнула охваченная огнем банька. И вмиг в окне ее заметались тени. Вот один, самый долговязый, вышиб ногой окно. Сиганул. Его тут же оглушили. Следом второй, задыхающийся от дыма, вывалился.

– Трое их! Еще одного ищите! – застегнул участковый наручники на пойманных.

– Нет никого! Пусто в бане! – сказал заглянувший внутрь кто-то из ребят.

– Хер вам, а не пряники! – процедил сквозь зубы лохматый и добавил: – Ссучился печник ваш, фуфло поганое! Мусо– ров навел! Ну мы с ним еще свидимся. Из-под земли сыщем, падлу! Из шкуры вытряхнем…

– Здесь он! Здесь! – послышался голос одного из парней, сумевшего пробраться на чердак. Он сдавливал в руках хрупкое извивающееся тело то ли подростка, то ли старичка.

– Кидай! Прыгай! Живо! – кричал Дегтярев.

Парень слегка стукнул кулаком пойманного, сбросил вниз и прыгнул следом.

– Сюда! Ко мне, ребята! – позвал Дегтярев милиционеров из избы. Те обыскали зимовье, насмерть перепугали лесника.

Трофимыча вывели из избы в исподнем. Глянув на него, участковый сказал глухо:

– Я ж тебя, как отца, уважал. А ты кого пригрел в своем доме, старый греховодник!

– Не хотел, не пускал их. Они грозились убить меня.

– И ты испугался? Не мог сказать? Ты, старый каторжник, перед шпаной струсил? Кому ты это говоришь! У тебя в доме карабин, двухстволка, нарезное, и ты справиться не мог, хозяин тайги!

– Они все испортили. Бойки сорвали. Самого били, – заплакал старик. И, указав на низкорослого, признался: – Этот больше всех изгалялся…

– И ты туда же, старая плесень! На вышку тянешь нас. Так знай, фартовые не умирают. Завтра к тебе придут наши, шкуру с тебя снимать! – рассмеялся лохматый.

– Ты мне грозишь? – подошел к нему лесник и рявкнул: – Говно! Небось втрех на меня навалились. Кабы поодиночке, кости бы в муку столок ваши! А то мало вам было меня терзать, так все харчи извели. И бани теперь вот не стало. Будьте вы прокляты! – ругался осмелевший Трофимыч.

– Быстро в машину всех. И ты, лесник, одевайся. Там разберемся, почему приютил негодяев, – охрипшим голосом говорил Дегтярев, подталкивая впереди себя лохматого.

Около машины сидел перевязанный водитель. На него – вот уж неожиданность! – бросилась рысь.

Немного их водилось на участке старика. Эта оказалась самой голодной. Счастье человека, что, выезжая из села, не расставался с брезентовой курткой. Но даже ее, испытанную штормовку, разодрала рысь на спине. И… убежала, осознав неудачный прыжок. А может, крика человечьего испугалась, какого отродясь не слышала на участке.

– Уж я б не промазал. Блядь буду, уложил бы легавого за милу душу! Видать, фартовая с похмела была, – хохотнул лохматый.

– А ну, влезай! – толкнул его в кузов Дегтярев. И, пропустив еще двоих пойманных и ребят, закрыл дверь кузова, повел машину в Трудовое.

Дарья тем временем собиралась на работу. Теперь ей приходилось вставать раньше всех в селе. Ушла баба из тайги.

Долго мучилась. И наконец не выдержала. Пошла к участковому. Объяснила все. Попросила дать работу в селе. Тот и нашел. Определил банщицей. Дашка этой работой очень дорожила. Старалась изо всех сил.

В банные дни, а их лишь три в неделю, топила спозаранку. Мыла три душевых и парилку, раздевалки и коридоры.

Сама билеты продавала, мочалки, мыло, полотенца.

Раньше в баню только условники ходили. Да и то не все. Теперь, в отмытую, милиция наведывалась регулярно.

Дашка и сама тут мылась вволю. Теперь она ходила в белом халате, в прозрачной косынке и была очень довольна собой.

Нынче не только фраера, даже фартовые пытались с нею заигрывать. Не хамски – за сиську щипнуть, а под локоток поддержать иль к плечу ее, пахнущему свежестью, прижаться щекой.

Дарья хорошо знала цену мужичьей похоти и гнала всех прочь от себя.

Одному, самому нахальному, в ухо залепила. Тот, не выдержав, сказал ей вполголоса:

– Чего кобенишься? Иль не живая, мужика не хочется? Пусти на ночку. Я тебе настоящую парную устрою. Не пожалеешь, – похлопал себя ниже живота.

Долго смеялись мужики над незадачливым ухажером. Говорили, что Дашка из него яичницу всмятку сделала, а потом пол в предбаннике фартовым мыла.

Так иль нет, только повторять такие вольности теперь не решались. И удивленно наблюдали:

– Уж не на участкового ли зуб точит? Что-то уж слишком зазналась баба…

– Участковый к ней раньше всех подкатывался, да она его еще тогда отшила. Теперь и вовсе он ей ни к чему.

– А на кого она зарится? Не может баба никого не хотеть. Такого не бывает. Не может Тихона до сих пор помнить. Кого– то держит на примете. Только кого? – пытались угадать условники. И каждый остановил выбор на самом себе. Входя в баню, шутили: – Дарья, спину потрешь? Даш, пошли попаримся, – и, получив березовым веником по задницам, смеялись незлобиво и вкатывались в предбанник.

Баба и в этот день спешила. Надо управиться к полудню. В выходной особо много посетителей будет. Нужно все успеть. Протопить хорошенько, чтоб всем пара хватило. Все отмыть, отчистить до блеска. Лавки и полки дожелта отскоблить. Мочалки и веники развесить для продажи. Зеркала протереть. Полотенца прогладить. И себя в порядок привести. Чтоб, глядя на нее, мужикам захотелось стать такими же свежими, чистыми.

Дарья едва свернула к бане, как приметила милицейскую машину, тихо въехавшую с дороги, ведущей из тайги.

«Куда это их в такую рань носило?» – подумала баба.

Тут же ее позвал Дегтярев:

– Зайди через пяток минут…

Указав на троих мужиков, ничего не объясняя, спросил:

– Кто-нибудь из них знаком?

Дашке будто в глаза грязью брызнули. Вспыхнула. И, побледнев, сказала зло:

– Со всеми, как и с тобой, спала!

Дегтярев закашлялся от неожиданности.

– Меня не ваша постель интересует. Я о другом. Посмотрите не торопясь. Может, узнаете, вспомните кого-нибудь, – предложил участковый.

Дарья поняла, что не хотел он ее обидеть. И, подойдя поближе, стала внимательно вглядываться в лица.

– Вот этого маленького, плюгавенького, точно не встречала никогда. Иначе б запомнила. Век таких заморышей не доводилось видеть. Это где ж его нашли? Видать, вовсе приморенный. Как шкелет. Бедненький, – пожалела баба.

Участковый хмыкнул, отвернувшись к окну, и спросил:

– А других?

Дарья подошла к длинному лохматому мужику. Глянула в лицо, отшатнулась. Вспомнила:

– Он! Эта падла у меня под окном шлялась! Этот козел! Я его по бельмам признала! Видать, Тихона он прикончил.

– Прижми хвост, с-сука!

Услышав злобное, баба взвилась:

– Ишь, сучье вымя! Он еще вякает, пропадлина холощеная. Тебе ль пасть гнилую разевать?

– Дарья! – осек участковый бабу. Та замолчала на полуслове. – Третьего видела?

Баба глянула в глаза мужика. Тот смотрел спокойно, прямо в лицо ей. Не ухмылялся, не дрожал.

– Нет, его не видела. Да и не убивал он Тихона. Он никого не убивал. По глазам вижу, – не сдержалась Дашка.

– Ладно, иди, Шерлок Холмс, коль не справимся, вызовем, – усмехнулся участковый и указал бабе на дверь.

– Где ж вы их поймали? – не уходила она.

– В тайге выловили, – ответил Дегтярев, раздражаясь.

– Значит, суд скоро? Меня не забудьте. Ведь моего мужа убили! – кричала Дашка уже из-за двери.

Слух о пойманных убийцах облетел Трудовое. Всяк на это событие отреагировал по-своему. У печника на душе теплее стало, когда узнал, что никто из милиции при том не пострадал. Другие работяги взбодрились: мол, не дремлют блюстители. Когда-никогда, а поймали.

Фартовые, пронюхав новость, заходили возле дежурки группами. Им интересно было взглянуть на беглецов. Кто такие? За что ожмурили Тихона? Но взглянуть никак не удавалось.

Приметили, что рано утром из Поронайска приехала охрана. С нею следователь. Он долго и обстоятельно допрашивал Трофимыча. А потом, отпустив его, вручил милиции постановления о взятии под стражу всех троих беглецов, и «воронок» тут же увез их из Трудового.

Лесник, посидев на завалинке милиции, хотел идти на участок пешком. Но Дегтярев пожалел деда. Завел машину, посадил лесника в кабину и повез на участок, в зимовье.

– Обижаешься на меня, Сем? – дрогнул голосом дед.

– Теперь, после услышанного, не злюсь. Но поначалу…

– Били они меня. Так мордовали, не чаял выжить. И все грозились шкуру с живого спустить. А чего ее снимать? Она и сама слезла. Держаться не за что. Мне эту шкуру, почитай, семнадцать зим снимали. Кому не лень. Я уж и бояться устал. Она ведь опосля каторги к костям так и не приросла. За жизнь держатся те, кто в ней что-то хорошее оставил и помнит. Оно держит за сердце цепями. А я что оставлю опосля себя? Разве вот Стрелку. Ей я нужон покудова, но и она забудет, – вздохнул печально. – А этих злыдней приютил от великой усталости, чтоб не докучали мне и не ускорили смерть мою.

– Какую Стрелку? – встревожился участковый.

– Рысенка взрастил. Девку. Назвал вот так. Она смышленая, все понимает.

– Но почему ты через соседа не передал мне ничего? Ведь мог намекнуть, что с самой зимы бандюги живут.

– Не подпускали меня к телеге близко. Спасибо Кузьме твоему. Выручил он меня… Редкой души человек. Дай ему Бог здоровья.

И Дегтярев покраснел до макушки. За работой, хлопотами и заботами забыл о человеке, который помог, подсказал. И едва вернулся в Трудовое, позвонил в Поронайск. Рассказал о подробностях ареста банды, о Кузьме. Там все оформили рапортом-телефонограммой.

А под вечер, получив разрешение руководства, пошел к печнику, заканчивавшему очередную печь.

– Слезай! – позвал его с крыши Дегтярев.

– Погодите минуту! Еще один рядок выложу, – улыбался Кузьма, основательно укладывая кирпичи.

Начал складывать эту печь условником, а закончил – свободным человеком. Завтра уедет домой. Уже и документы его готовы. А вещи… Какие вещи у условника? Паспорт, справка, деньги на проезд – все в карман уместится. Ноги в руки и бегом.

Когда участковый сказал печнику, что за помощь в поимке опасных преступников он освобожден от дальнейшего отбытия наказания, Кузьма едва не потерял дар речи от радости.

Последняя ночь в Трудовом. Короткие сборы.

Наутро печника не добудились. Он был мертв… Все работяги спали, и никто не знал, входил ли кто этой ночью в барак. Убит иль сам умер от радости, не пережив ее. Такое, как слыхали, тоже случалось иногда.

– Он нас выручал. Спасал от фартовых. А свою беду не почуял, – вздохнул кто-то из работяг.

А участковому вспомнилась угроза в адрес печника, брошенная убийцей Тихона на Трофимычевой деляне,

– Нет. Не сам… Снова «закон – тайга» сработал. Но кто же в этот раз посеял смерть? – Участковый сжал до хруста кулаки.

Когда сообщал в Поронайск о смерти Кузьмы, узнал, что во время эгапирования из Трудового один из преступников по кличке Сова совершил побег. Двое других прибыли к месту совершения следственных действий…

– Это тот недомерок сбежал? – удивился Дегтярев.

– Он самый. Этот недомерок опасней целой «малины». И сбежать удалось по-дикому. Лесовоз наш «воронок» задел. Что называется, расцеловал в задницу до крови. Замки и сорвались. Машина несколько секунд шла по инерции на полной скорости, пока шофер затормозил. Но этого Сове было достаточно, чтобы сообразить, выскочить и сбежать. Все, обшарили. Не нашли. Словно сквозь землю провалился. Не человек – дьявол какой-то, – удивлялись в Поронайске.

«Значит, вернулся он ко мне в Трудовое», – без радости понял Дегтярев. И услышал в ответ утвердительное. Мол, куда же ему еще податься, если в городе вся милиция на ушах стоит, а в Трудовом – опять происшествие со смертельным исходом. Не Сова ли счеты свел?

– Ищи у себя. Куда ему деваться? Ведь вот и расписаться в своем прибытии успел. Этот печник помог их поймать. А по фартовому закону за это смерть полагается. Ты о том не хуже нас знаешь, послышался в трубке голос уже самого прокурора.

– Легко сказать – ищи! Будто он вешки на своем пути для меня оставит. Иль зарубки, чтоб дорогу не потерять. Я этих гадов больше полугода искал. А они довезти не сумели! Машина их в зад стукнула. Лесовоз! – осекся участковый и тут же понял, как исчез, как Сова добрался в Трудовое. Конечно, на лесовозе, который, лишь притормозив после столкновения, помчался от места аварии на бешеной скорости. Значит, в кабину паскудник успел заскочить. И там водителя за жабры взял. «Надо проверить по путевым листам», – решил участковый. И через пару часов убедился в собственной правоте.

Водитель лесовоза сознался сразу. Не стал изворачиваться.

– Да, зацепил прицепом «воронок» на повороте. Не я, они поспешили проскочить. Я правил не нарушил. Иначе б нагнали и прижали. Я притормозил, чтоб шоферу натолкать, сами понимаете чего. Высунулся из кабины, слышу, кто-то рядом на сиденье дышит. Оглянулся, а он мне – пальцы в глаза. И говорит: «Гони, падла, свою таратайку! И живей! Не то зенки в жопу всажу». Я и включил скорость. А потом гадко стало, что такого гниды испугался. Он ведь по пояс мне. Ну и тормозить начал. В зеркало вижу, что «воронок» стоит, за мной не гонится. Решил к ним вернуться. Так этот хорек, с сиденья, мне кентелем в подбородок въехал. Чуть зубы не вышиб. Будто мои мысли угадал. И говорит: «Сматываемся! Не то и вовсе ожмурю». Из-за пазухи достал спицу. Похожую на велосипедную. Заточена острей любой иглы. И брешет мне: «Натяну тебя на эту игрушку, и будешь сохнуть, как червяк в гербарии, в своей развалюхе». Я ему по-свойски все, что о нем думаю, в двух словах сказал. А он мне – к груди спицу. И предупреждает: «Фартовые от фраеров не терпят… Еще потрехай и накроешься… Мне терять нечего!» Довез я его до Трудового. А вот где он вышел – не знаю. Словно испарился. Как появился, так и исчез незаметно. Когда его в кабине не стало, будто я от говна отмылся, дышать легче стало. Так я теперь вторую дверцу намертво закрыл. Чтоб никто не подсел.

– Неужели не притормаживал, когда он выходил? – удивился Дегтярев.

– Нет! Скорость не снижал.

– Где в последний раз его видел, где проезжал?

– Да перед селом уже. В километре. Не дальше…

– В лицо узнал бы?

– Да его спутать нельзя. Таких средь людей больше не водится.

Отправив покойного Кузьму на вскрытие в Поронайск, Дегтярев решил съездить к Трофимычу. Прихватил с собой двух ребят на всякий случай. А вдруг Сова к старику отправится?

Но нет… Трофимыч разбирал остатки бани. Узнав о сбежавшем, погрустнел. Но потом сказал жестко:

– С ним одним я управлюсь. Ты не боись за меня. Коли что, наведаюсь. Молчать не стану.

– Может, возьмешь на время одного из ребят? Охранять тебя будет, баню поможет поставить, – предложил Дегтярев.

– Хорошо бы так-то! Да в Трудовом, чую, вы нужней будете.

– Зря, Трофимыч, отказываешься. Ребята мои надежнее твоего оружия. Жаль мне тебя будет, если этот недоносок напакостить тут успеет. Но мы наведываться к тебе будем, – пообещал участковый и внезапно услышал над головой:

– Р-р-рау!

Глянув вверх, окаменел от неожиданности.

– Нельзя! Не моги! Прочь, Стрелка! Сгинь! – заорал старик диким голосом и вырвал пистолет из руки участкового.

Дегтярева бил озноб. Промедли секунду – и рысь, громадная, сильная, впилась бы в горло. Такую не стряхнешь, не испугаешь криком. Она – хозяйка тайги, Трофимычева заповедника. Лесник давно передал ей свои владения. От ее взгляда ничто и никто не ускользал. Она стала владычицей всего живого, она карала и миловала, она была той, кого лесник звал своею душой после смерти. Ее он выходил и вырастил себе на замену.

– Ну и напугала, гадость! – вытер вспотевший лоб Дегтярев, глянув вслед Стрелке, спокойно сидевшей на крыльце зимовья и оглядывавшей тайгу. – Что ж она бандюг проглядела? – укоризненно качал головой участковый.

– Гон у нее был. Первая любовь. Вот и прозевала. Зато когда воротилась, из избы прогнала. Не дозволила в хате жить. Они из-за нее не шибко в тайгу совались. И кабы не рысята, Стрелка сжила б их с заповедья.

– Он и теперь подгадать может. Под зиму. Иль момент улучит, когда не будет ее на участке, – встрял молодой милиционер.

– Нет. Нынче верней собаки подле меня пасется. Глаз не отводит. До ветру без присмотра не пускает. Аж совестно, – признался дед. И продолжил улыбаясь: – У Стрелки свое имеется особливое чутье. Она беду враз сечет. И мчит ко мне. Надысь прискакала, молоком все пузо вымазано, рысят-детей своих от титек оторвала, а меня от погибели сберегла. И этим… избу поджечь помешала… А говорят – в ней сердца нет. Откуда ж такое чутье идет, ежли не от сердца? Дай Бог людям его иметь. Чутье, сострадание иль сердце, пусть Господь всякое живое эдакой верностью наделит. Любовью тайги к ближнему, человека к человечьему. Мне нынче дружка иного не надобно. Дал Творец защиту. На том благодарствую. А коль опередит злыдень, значит, судьба моя такая, горемычная. И сетовать не стану. Господу все видно, и я его создание, не без присмотру живу.

– Тебе виднее, – пожал плечами участковый, удивленный стариковской уверенностью.

Он решил вернуться в Трудовое. Вскоре машина въехала в село. И Дегтярев свободно вздохнул, узнав, что за время его отсутствия в селе ничего плохого не случилось.

А в это время в тесную камеру Тестя, ожидавшего отправки в Южно-Сахалинск, охранники втолкнули угрюмого лохматого мужика, крикнув бывшему бугру:

– Эй, Тесть! Принимай! Из-за этого зверюги и ты пострадал.

Василий пружиной разжался. Подскочил к новичку. Ухватил за душу окрепшими волосатыми лапами.

– Колись, падла! – взревел так, что стены загудели.

– Иди-ка ты, – отмахнулся новый, рухнув на шконку, и залился горькими слезами.

Бугор оглядел его недоуменно, заметил кровавое пятно на брюках. Оно расползалось все сильнее. Бугор понял. И этого пропустили охранники через обиженников. Скопом петушили. А теперь к нему, на последнюю разборку швырнули.

– Не отмазывайся, падла! Меня на сопли не возьмешь! Колись, покуда я с тобой ботаю!

Мужик лег на спину, охая и кривясь. Лицо в синих подтеках. Зубы выбиты, губы рассечены. Он глянул на Тестя исподлобья и сказал глухо:

– В Трудовом фартовал я.

– Темнишь, козел! Я бугор Трудового! Всякую вошь в харю знаю. Такого хорька у меня не было!

– Недолго. Налетчиком! – вырывался из-под мослатого колена Тестя мужик.

– Мокрушник? Тихона угробил, падла? – ревел Василий.

– Не своею волей. По закону. Обязанник я! – взвыл налетчик.

– Чей? – выпустил горло из рук Тесть и сел напротив.

– Кривого знал когда-нибудь? Бугра нашего. Вот его Тихон ожмурил. Тот башли потребовал. Фартовый положняк. Тихон зажал. А когда бугор на него наехал, тот раздухарился. И – крышка! Замокрил Кривого…

– А ты при чем? Неужель фартовые тебя вместо Кривого поставили зону держать? – удивился Тесть.

– Не бугрил я. В рамса проигрался Кривому на обязанность. В долг. И он меня вместо пса держал. А потом, при фартовых, словно чуял погибель, велел мне убить любого, кто на его калган позарится. Если, мол, того не утворишь, останешься сам без калгана. А следить за мной Сову поставил. И Щеголя. Те двое везде за мной ходили. Пасли. Когда Тихон пришил Кривого, я стремачил его всюду. Но фраера увезли. Судили. А потом дошло, что в Трудовом он кантуется. Мы и нарисовались. Дальше сам знаешь, – отмахнулся мужик.

– Колись сразу! Я тебе не мама родная! Обязаловка не резиновая. Лишь год мог тянуть. Дальше тебя пришить должны были!

– Пять раз разборка фартовых к росписи приговаривала. Чего только не стерпел. Дикий с меня скальп снимал. На колючей проволоке вешали. То и спасло, что колючая. Петля не затянулась. Па ремнях растягивали. Разорвать хотели. Повезло, мослы крепче ремней оказались. Стеклом глотку резали. Зажило. Даже фартовые устали. И велели найти Тихона. В судьбу поверили. Я не сам по себе. Я – обязанник. Ты не фраер, сам понимаешь. Но при всем в ходку не хотел идти за это дело. И лишь оглушил Тихона. У него на ту беду

печь топилась. Я и закрыл задвижку. Оглушенный, он так и не пришел в себя. Думали, что никто не докопается, на пьянку все спишут…

– А водяру ты с ним жрал? – вспомнил Тесть.

– Сова. Он в свидетелях моих перед фартовыми был. Я после вошел. На том все кончилось.

– А Дашку зачем пасли?

– С легавым она скентовалась. И нас ему заложила. Что мы на чердаке ее канаем. Вот и хотели заодно с Тихоном, чтоб ему одному на том свете скучно не было.

– Зачем ко мне не прихиляли? – понизил голос Тесть.

– Чтоб ты нас всех разом ожмурил? Кто ж в своей «малине» чужой суд потерпит? Даже я это знал. Вот и не нарисовался. Мне моя шкура нужна.

– Дошлый, гад! – удивился Тесть.

– Кто тут бугор Трудового? Живо к следователю! – открылась внезапно дверь камеры.

Тесть шагнул в коридор. На пороге кабинета зажмурился от яркого света.

«Новый следователь? С чего бы такое?» – подумалось Василию.

– Входите смелее, – предложил человек из-за стола. – Вот вам передача. Не положено, конечно, пока. Но уж очень просили ребята. Не смог им отказать, – указал на тяжеленный рюкзак у стены. И добавил: – Надеюсь, там нет ничего недозволенного. Сами понимаете, все должно быть на доверии. – Следователь предложил присесть.

Тесть смотрел на рюкзак, ожидая, когда следователь разрешит ему уйти. Но тот, видимо, не спешил.

– Я помогаю вам, – указал он на рюкзак, – а вы помогаете следствию. Что известно вам, негласному хозяину Трудового, об убийстве Тихона? За что была поставлена муха Никите и кем? – спросил следователь.

– Это что ж, условие? – не поверил в услышанное Тесть.

– В порядочность не играю. Цена слишком высока, – не сморгнул следователь.

– На фискала сфаловать решили? Так я же фартовый! – возмутился Тесть и отвернулся от рюкзака.

– Можете не говорить. – Следователь вызвал охрану и, указав на рюкзак, сказал: – Верните людям внизу. Скажете: отказался подследственный.

Солдат взял рюкзак, с трудом поднял его на плечо, пошел к двери, согнувшись.

– Значит, не поумнел. Придется в прежнюю камеру вернуть. Там-то гонор живо сгонят, – криво усмехнулся следователь и добавил: – Мне, Василий, давно все известно.

Ваш нынешний сосед сам рассказал. Вот протокол допроса, его чистосердечное признание. Иначе как бы он в вашу камеру попал?

– Это его дело. Он мне не поделыцик. И колоться не обязан. Не мой кент. У него свой хозяин. Перед ним ответ держать станет. Я за свое – перед сходом.

– Теперь уж сходов не будет. Знают фартовые все. В Трудовое от нас пятеро законников ушли. Они все расскажут.

– Я и сам письмо послал им! Чего бояться? Легавые приморили. Сунули к лидерам. Все написал кентам без липы. Это мне отпустят, – ощерился Тесть.

– Кого скрываете? Глобуса? Его нет в живых. Вырви Глаз – безнадежен. Никого у вас нет. В Трудовом фартовые даже кличку вашу забудут. Подумайте хорошенько. За что держитесь? Возраст уже приличный. На шестой десяток пошло. Дело я могу закончить и без ваших признаний. Имеется много других доказательств покушения. И перед судом, сколько ни тяните, все равно встанете. Но и мера наказания, и режим зависят от того, как проявите себя на следствии.

– Мне уже терять нечего! – отмахнулся фартовый.

– Да как сказать… Вас фартовые Трудового целиком охарактеризовали. Значит, в душе простились навсегда, – вздохнул следователь.

– Темнуха! Просчитались вы, гражданин следователь. Никто из кентов не станет ботать с вами…

– Ну а откуда мне известны подробности последней ночи Никиты, о походе фартовых с ним в тайгу?

– Последнее легавый рассказал. А что с фраером было – не знаю.

– Если без ведома бугра ставят на щеке метку, того хозяина фартовые в грош не ставят. Значит, и с вами так было?

– Нет!

– Значит, Глобус метку без вашего согласия ставил?

– Нет! – выпалил Тесть.

Следователь уловил слабое место бугра-тугодума и засыпал его вопросами:

– Никиту метили при вас?

– Нет.

– Доложили, как сделали?

– Сам увидел.

– Эфиром усыпили?

– Да, – растерялся Тесть вконец.

– В больничке стащили?

– Да, сявка сработал.

– Знал, что повесится?

– Нет. Не думал.

– Зачем из барака выгнали?

– Так положено с сучней.

– Кто сказал, что Никита ссучился?

– За ним Шибздик смотрел. Он легавого почти до Трудового довел.

– Видел, куда ушел Никита?

– Нет. Ссучившийся – равно жмур. Таких не шарят и дышать не оставляют.

– Хотел убить его потом?

– Нет! Муха страшней смерти. Да и не фартовый он, всего– то мелкий фраер. Об такого никто в Трудовом мараться не стал бы, побрезговали бы.

– А если б стал?

– Фартового – да, пришили бы. Фраера – нет.

– Зачем же метили фраера?

– Чтоб фартовые знали. Не погорели бы на нем. Для них этот знак. Для всех. На будущее…

– Никита с фартовыми часто общался?

– В одной зоне и бараке, приморенные канали. Мало что ль?

– Он знал о фартовых недозволенное остальным?

– Нет. Хотя и скрывать было нечего. Все одну лямку тянули.

– Вы велели Глобусу муху поставить?

– Да, – вырвалось само собой.

Тесть хотел замкнуться, не отвечать. Но было поздно.

– Если бы поймали гастролеров, убили бы их на разборке?

– Как два пальца… – осекся Тесть.

– За свой авторитет иль за Тихона?

– За все разом. Чтоб в моей кодле второго хозяина не водилось.

– А если бы вас убили? Кто был бы обязанником, кто – бугром?

– О том не ботали. Я рамса и очко не уважаю. И мокрить меня фраерам не дано. Обязанники за меня – все фартовые. С ними ни один мусор не сладит. Туго ему придется. Хоть и другой у них теперь бугор, – вздохнул Тесть и замолчал, не стал отвечать на вопросы следователя.

– Василий, ничего нового вы мне не сказали. По моим вопросам это должны были понять. Не мне вы помогаете. Сами себе. И скоро это поймете, – сказал следователь и, вызвав охрану, бросил коротко: – Рюкзак в камеру отдадите. Второго подследственного – ко мне…

Едва Тесть переступил порог камеры, охранник отдал ему рюкзак. Бугор поставил его на шконку, развязал. И медленно, не торопясь, доставал содержимое.

Теплое белье, даже шарф и носки не забыли положить кенты. Копченая колбаса, масло, хлеб, сахар, курево. Аккуратно завернуты в полотенца куски мыла.

Тесть искал письмо. Он обшарил все карманы. Там пусто. Ни в хлебе, ни в масле, ни в сахаре… Нигде даже записки не было. Обидно стало. И хотя был голоден, аппетит пропал. Он сел на шконку потерянно, опустив плечи. Захотелось курить. Василий открыл пачку папирос. Достал. Хотел размять в пальцах, но почувствовал, что в руке не папироса, а свернутый под ее размер лист бумаги, исписанный мелким, бисерным почерком.