Текст книги "Закон - тайга"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)

– Сдохли, падлы, – мрачно сквозь зубы процедил Баржа. И, высунувшись из палатки на звук шагов, сказал, вздохнув: – Слава Богу, хиляет Цыбуля! Приморили его там. Выходит, не все файно.

Цыбуля присел на корточки перед входом в палатку. Сказал тихо:

– Хреново, Филин. Твоя – в больнице. Выкидыш у нее. Теперь уж все. Но не фартит бабе. В сознание не пришла. К вечеру смотаться надо, может, оклемается Катюха.

– С чего они на нее набросились?

– Проиграли. Пятую…

– Ишь чего! Так они и на нас вздумают. Выкинуть их отсюда! – загремел Тимоха.

– Как? Мусорам не вернешь их, такое – западло!

– А вот так! – вытащил Тимка из-под спальника двухстволку. И, шагнув к палатке, откинул полог, крикнул: – Выползай, гниды! Крошить буду всех!

И только тут законники увидели, что в палатке не было никого.

– Слиняли! К добру ль такое? – удивился Цыбуля.

– Признали нас!

– Теперь зауважают, подходы искать будут. Мировую предложат.

– Хрен вам! И мне тоже! Вот теперь всякого говна от них жди. Пасти станут вас. Чтоб поодиночке ожмурить. Разделаться, сквитаться захотят. И коли так спустим, без разборки, наши калганы начнут трещать, – предупредил Филин.

– А где их нашмонаем?

– Далеко не слиняют. Верняк под лодками окопались. И рядом с нами. И видно, и слышно. Куда ж еще по дождю линять? – усмехнулся Филин. Взял двухстволку у Тимки и, выйдя из палатки, встал в полный рост и прицелился в одну из лодок.

Оттуда разом заорало в несколько глоток. Лодка приподнялась на один борт. Чья-то рука поставила бутылку водки.

Филин побледнел. Нажал на курок. Бутылка, звенькнув, разлетелась вдребезги.

– Не дай вам Бог, умрет Катюха, всех пидермонов размажу. Сам, своими руками. Ни одну паскуду дышать не оставлю! И еще! Слышите, козлы? Чтоб ни один хорек не вылезал! Кого засеку – замокрю на месте! – текли по лицу бугра то ли слезы, то ли капли дождя.

Мировая… А у него не стало сына Уже и имечко придумал Человечье. Чистое. С ним и ушел пацан – не увидевшись с отцом. Помешали.

– Да за такое! – Грохнул зыстрел по старому борту лодки. Щепки брызнули в сторону. Глаза Филина кровью налились. – Сожгу блядей! Заживо! Всех! – кинулся к канистре с бензином.

– Не быкуй, кент! – схватил Тимка за плечи. И впервые увидел, как плачет бугор. – Забей на них! Греметь в ходку за них? Обошлось бы с Катюхой. А дите будет. Но и она у тебя крепкая баба. Забирай в Трудовое ее.

Бугор погрозил кулаком спрятавшимся под лодкой фартовым и ушел в палатку. Всем кентам настрого запретил кормить приехавших, помогать им даже по мелочи.

Их палатку он. вырвал вместе с кольями и выкинул далеко, чтобы глаза не мозолила.

Двое суток продержала бригада фартовых Угря. Без еды, без глотка воздуха. В сырости и страхе.

Лишь на третий день, когда Катя стала вставать, сняли стрему условники, предупредив, что дышать рядом не хотят, а потому пусть законники канают где хотят.

Те установили палатку на берегу моря. Бригада Тимофея не общалась с ними. Они начинали работу с раннего утра и возвращались затемно, а потому промысловикам не было дела до соседей.

Не заметили они, как через неделю приехал участковый с председателем сельсоветами, подойдя к фартовым Угря, разговаривал с ними зло.

Тимка приметил участкового, когда тот остановил машину совсем рядом.

Бригадир ответил кивком на приветствие. И вышел из вдды, передав конец сети Филину.

Условники вытаскивали очередной улов. Серебристые рыбы бились в сети, обдавая людей брызгами.

Участковый смотрел, как слаженно работают условники, и радовался. Тимка сказал, что есть серьезный разговор. И, закурив, попросил:

– Филину работу подыскать надо. В Трудовом. Постоянную, чтоб семью кормить мог…

У участкового папироса изо рта от кашля выскочила. Глаза от удивления округлились, как фары у машины.

– Ты это – шутишь? – спросил громко.

– Зачем? Всерьез…

– Мне что, жить надоело? Зачем он в Трудовом? У него через три месяца срок заканчивается. Я ему на свои

сбережения самые пышные проводы устрою. Пусть скорее уедет. Я дни считаю. А ты о чем?

– Да чем он помешал вам? Работает один за троих. Не выступает. Бабу завел…

Участковый сморщился, как от зубной боли:

– Нет, Тимоша, только не это.

– А куда ему деваться?! Ведь семья у него, понимаете? Раз баба есть, будут дети.

– Сколько ж лет его жене?

– На два червонца моложе Филина.

– Специальность имеется?

– Да не о ней я толкую. Филина надо устроить. О Кате потом, – начинал злиться Тимоха.

– У нас рыбинспекция организуется. Но туда я тебя наметил. Работа трудная, опасная. А главное – оплачивается слабо. Оклады малые. Потому и спросил о его жене. Если и она работать станет – будет хватать им на жизнь.

– Она – сезонница, – ответил Тимофей и глянул на участкового исподлобья. Мол, попробуй, скажи плохое…

Но тот рассмеялся:

– У меня у самого жена из сезонниц. А до сих пор не нарадуюсь… Не зря они приезжают на путину к нам. Вот и Филину повезло.

– Так берете его? – не отставал Тимоха.

– Если семейный – беру! Таким не до фарта. Бабы обломать помогут лучше любого из моих..

– Значит, в рыбинспекцию его? – уточнил Тимка.

– Погоди. В инспекции этой может работать только свободный человек. Туда, хоть и оклад мал, не всякого вольного возьмут. Потому с работой еще думать нужно. И, честно говоря, не по душе мне этот Филин.

– Я тоже многим поперек горла был. И тоже не думал оставаться в Трудовом. Но… Женился. Этим все сказано.

– У тебя! А у него? У Филина баб хватало. Не верится мне, что удастся какой-нибудь на него хомут надеть, – покачал головой участковый, впадая в противоречие с только что сказанным и не замечая этого.

– Уже удалось. А чтоб надежнее склеилось, работу подыщите. Чтоб не унижала она бугра. Он тогда стараться будет. Надо помочь мужику.

– Подумаю, Тимофей. Все учту. Это я тебе обещаю. Но и ты мне помоги. По-человечьи пойми. Возьми тех к себе в бригаду, – указал на фартовых Угря.

– Нет! Не могу! – И, спохватившись, что выдает случившееся, добавил: – У них навыков нет. А мои втянулись. Кто ж свой положняк разделит на всех? Мы за день до полета центнеров на шестерых сдаем. А они? Хрен да малень ко? Не хватало нам дармоедов!

– В зону вернуть придется, – вздохнул участковый, – а тут все же району и государству прибыль.

– Как хотите, – отмахнулся Тимофей. И вдруг осекся на полуслове. Себя, выкинутым из барака, вспомнил. Потом в притыкинском зимовье. И сказал на раздумье: – С кентами надо ботать. Как они? Я сам за всех – не могу.

– Давай так: я завтра к вечеру приеду. Что решите – скажете… А я для Филина поищу место. Только вот еще – где жить он будет?

– В избе Притыкина. Я к Дарье ухожу. Совсем.

Когда участковый ушел, Тимка вернулся к бригаде. И в обеденный перерыв подозвал фартовых поближе.

– Мусор просил принять в нашу бригаду тех, – указал на фартовых, закидывающих сеть в море.

– На хрен они нам? Иль мало махались с ними?

– Да я с них намотаю столько колец, ни одна легашка не раскрутит, – пообещал бугор.

– Мы тоже на хрен Притыкину были, но не прогнал меня. Принял. Научил. Это всем сгодилось. Зато и в зону не вернули никого. А хотели. Иль выпало с калганов? Теперь тем зона светит. А где ж закон наш?

Филин удивленно смотрел на Тимоху. Бледнел, сжимал кулаки. Но молчал, сдерживая себя.

Было решено вечером созвать сходку. К фартовым Угря послали Придурка, чтоб позвал их от имени законников. Тот вскоре смотался. И, вернувшись, сказал:

– Ожили, падлы! Обещались быть в срок. Все рыла до единого. Просили зла не держать.

Вечером, после работы, едва бригада поела, пришли фартовые с моря. Тихо расселись у костра. Ждали.

– И долго мы так дышать станем, вроде не одной «малины» кенты? – спросил Тимофей.

Все молчали. Не хотелось поддерживать скользкую, больную тему.

– Давай ты, бугор! Веди сход! – попросил Угорь.

Филин нахмурился. И все же звание бугра обязывало. Он подсел к огню, чтоб видеть всех и быть видным каждому.

– Сход наш нынче не простой! И на это дело решиться должен каждый без примуса, чтоб слово мое не висело удавкой на жабрах. Короче! Нам в обязаловку пристегивают вот этих фраеров! Чтоб мы с ними, паскудными козлами, вместе пахали. И чтоб делили хамовку и башли, чтоб приняли в свою кодлу. Иначе их упекут в зону, как последних задрыг. Они такие и есть. Но… «Закон – тайга» велит веем нам помогать, держать своих на греве, сколько есть сил.

Эти кенты облажались у нас. А потому брать их в свою код– лу иль нет и на каких условиях – пусть решит сход. Я бы, как бугор, размазал всех до одного, но пусть трехнут свое слово кенты, – умолк Филин.

Поднявшийся с моря ветер трепал языки пламени костра, выхватывая из темноты лохматую голову, сверкавшую монетой лысину, хмурое лицо.

– Дозвольте мне, кенты, – откашлялся Угорь пересохшим горлом. И, заметив легкий кивок бугра, продолжил: – То верняк, ежели не приклеимся к вам – кинут нас в зону. Легавый о том ботал и список в нюх совал. Мол, готово! Не все кайфово склеилось у нас. Помахались малость. У нас двое кентов и нынче в палатке канают. Ребра им посчитали сапогами иль еще чего, только двигаться не могут. Окалечены до гроба. Даже срамное в исподнее делают. Конечно, не мы их так уделали. Есть урон и у вас. Но зачем квитаться говном? Ну, раздухарились малость. Пора и обнюхаться. Мы ж законники, каста. Как врозь дышать станем? Нельзя без пахоты? Лады, согласны пахать. Хоть сами, хоть с вами. Нам без разницы. Не по кайфу нам стало, что закон наш не держали. Ну да то не нам судить…

– Где закон нарушен? Пахать пришлось? Нынче все законники даже в зонах вкалывают! Тут для тебя работяг нет, чтоб на тебя чертоломить. Все из «малин»! Ты еще в Трудовом знал, что мы яйца не сушим. Чего сфаловался сюда? – не выдержал Скоморох.

– Не о том трехал! О бабах! Они тут себя держат с гонором!

– Захлопнись о бабах. Они не клевые! И ты в их сраки своим шнобелем не лезь! – вспыхнул Кот.

– Не в них дело! Но к чему ваш Тимоха с легавым ботал? Иль это по закону – фартовому с мусором трандеть? – взвился Угорь.

– Если бы не тот легавый, а он за вас, мудаков, просил, не было бы схода. Усек, зараза? – вскипел Тимка и добавил: – Этот легавый дышать дает. Не дергает. И нас понимает. Тебя бы к прежнему легашу, ты б давно на Колыме канал…

– Не темни, все мусора – западло. А ботающий с ними – сука! – подал голос долговязый.

– Кранты! Кончай треп! Я – сука, ты – фартовый. Но именно тебя я не беру в бригаду. Хиляй этапом в зону. Там качай мозги! В гробу видел всякое говно выручать и греть. На хрену всех видел! – вскочил Тимка, взбешенный.

– Не горячись, кент! Лишнее вякнул фартовый. Сгоряча.

Забудь, – попросил Угорь. И добавил: – У нас иного нет. Либо всех берете, или все – в зону…

У костра стало тихо. Лишь вскипевший чайник ронял кипяток на угли. Угорь снял его, налил в кружку доверху, подал Филину. По обычаю законников – перед всеми, своими и чужими, признал главенство, превосходство Филина над собой.

– Прости, бугор, лйхуя мы с кентами дали. Но и сами еле одыбались. Теперь же не до разборок. Удержаться бы в фуфло. На воле закон держать проще. Нынче б душу не посеять. Клей нас к себе. Не прогадаешь.

– Как, кенты? – отлегла обида у бугра.

– Греби их к нашему берегу. Куда от них деваться? – вздохнул Тимка.

– Но пахать поровну. Чтоб не чинились, заразы! – крикнул Кот.

– Давай одной кодлой! А то дожили, нас, законников, мусора мирят. Кому ляпни, сдохнет со смеху.

– Клянусь парашей, такого не слыхал, – говорил Цыбуля.

– Тащи сюда барахло! В один круг! Поддай огня, Скоморох!

– Бугор! Хавать кентам надо! Не жравши они. Заморены, как гады!

– Мечи из нашего! Харчи! – отлегло от сердца Филина.

– Федя! Феденька! – вошла в круг света Катя, и фартовые мигом утихли.

– Ты как тут нарисовалась? – обомлел бугор от неожиданности.

– Сбежала из больницы. Не могу без тебя! Наши все сегодня собираются в дорогу, а я не могу не простившись, – заплакала Катя.

– Куда ж мне девать тебя?

– Вот хорошо, что пришла! Нам тут в аккурат хозяйка нужна. Ну дозарезу! Не погребуй нами, бабонька! Признай! – подошел Угорь.

А за ним и Тимка:

– Зачем вам прощаться? Вон – хаза отдельная, – указал на палатку, – повариха и впрямь нужна. Не мужичье дело у печки толчись. Нехай остается Катя. Она у нас будет за главного балан– дера!

– Ну что, Катюха, решаешься?

– А надолго берете? – дрогнул у нее голос.

– Навсегда! На всю судьбу! До гроба! Не будь я – Филин. Ввек не отрекусь от тебя, – не оглянулся бугор на кентов.

Те молча ушли подальше от света. Все поняли. Не место им здесь. Не стоит мешать, не надо слушать этот разговор. Он не для них. Он – первый и единственный. На всю жизнь. А она – неизвестно, как сложится…

Фартовые бегом носились. Ставили палатки, готовили. Они старательно обходили бугра и Катю. Они помнили свою вину. Знали по себе – враз такое не забывается…

Покуда фартовые ели у огня, притирались друг к другу, присматривались и мирились, Катя огляделась в палатке, прибрала в ней. Без просьбы бугра к костру подходить не решалась.

Он позвал ее, когда законники, обговорив все, наевшись до отвала, расходились по палаткам кемарить.

– Катюш, иди похавай, – всунулся Филин в палатку лохматым медведем.

Женщина послушалась. Поев рыбы, убрала со столов, у печки, возле костра и пошла на реку умыться на ночь.

Ей было непривычно и жутковато одной среди мужиков, которых она до икоты боялась. Но именно этот страх нельзя было выдать. Ведь ее муж – главный средь всех. Его слушаются и боятся все. Значит, ей пугаться нечего.

«Федя при всех нынче меня женой признал. На всю судьбу. Даже не мечтала о таком. Дома, в деревне, все смирились с тем, что останусь я в вековухах. Не одной мне эта доля светила. И вдруг повезло. Вот удивятся в деревне, что я вышла замуж. Значит, не такая уж я и страшненькая, – улыбнулась Катя. – Маманя небось перед Спасителем на коленях не одну ночь простоит, прося для меня светлой доли, благодаря Господа за подаренное счастье. А папаня выпьет стакан сивухи, пожелав дочке тепла на северах да кучу ребятишек в утеху старости. Могла б уехать. И надо бы. Да мимо судьбы, обронившей улыбку, кто пройдет?» – вздохнула баба.

Из партии сезонниц, приехавших на путину для обработки рыбы, не каждой повезло. Многие так и уедут на материк одиночками. Иных даже ни разу не провожали в общежитие. Хоть были пригожими собой, моложе Катьки. Не повезло им в этот сезон. Придется приехать на будущий год. Может, тогда улыбнется судьба…

«А где я буду жить с Федей? Кем и где работать?» – вздрагивали плечи женщины от холодной воды.

– Катерина! – послышался голос Филина. В нем тревога за нее. Бабе приятно. К палатке бегом вернулась. – Одна не шастай! Усекла? – сказал Филин коротко и прижал бабу к волосатой груди.

– Нешто любишь? – спросила тихо.

– А почему бы и нет? Без того как назвал бы своею?

– А жить где станем? – дрогнула всем телом.

– Все в ажуре, краля моя. Без хазы не останешься.

– Да мне с тобой ничего не страшно, – призналась Катя.

Филин прижался к ней всем телом.

– И почему ты мне сбереглась, меня выбрала? Неужель глянулся тебе?

– Сразу приметила. С неделю вокруг тебя ходила. Ты в мою сторону даже не глянул, я и робела. Не знала, как подступиться. А уж потом насмелилась – была не была.

– Другие, помоложе, небось подкалывались? – спросил на ухо.

– Мало что. Ты мне в душу запал, – соврала Катька.

Все обходили ее стороной. Никто даже на секунду рядом не задержался. Искали помоложе. Она не раз слезами давилась. Но теперь о том зачем вспоминать? Есть муж. Чего еще желать?

Утром, чуть свет, помня вчерашнее Тимохино слово о хозяйке, развела костер. Примостила над огнем ведро, чайник. На печку – кастрюли.

От гречневой каши сытный дух пошел. Баба в нее масла не пожалела. Чай приготовила. На вымытом столе тарелки расставила, разложила ложки. Нарезанный хлеб в миски положила.

Условники, увидев такое, радовались. Хозяйственная баба попалась. Такая голодом морить не будет.

Поев, спасибо говорили. А Федя в щеку чмокнул. Значит, доволен.

Мужики принесли ей дров и воды. Показали все продукты. И, принеся бак с рыбой, ушли на лов.

Катя долго думала, что приготовить. Рыбу? Но она уже надоела. Хотя… И принялась баба за готовку. Без подсказок и советов.

Хорошо – тушенка нашлась. С нею гороховый суп сварила. Из рыбы – котлеты. Икру, благо на рыбокомбинате научилась, сделала. Компот из кишмиша – к счастью, кусты его росли рядом.

Условники глазам не поверили. Думали, что икру кеты только на комбинате можно сделать. А тут – своя. Ешь, сколько хочешь.

– Эх! Склянку б под такую закусь! – вырвалось невольное.

А баба, походив вокруг палаток, на ужин грибы нажарила.

Накормила всех досыта.

– Слушай, Катюха, где ж ты раньше была? Да мы с тобой от казенной жратвы совсем отвыкнем, – смеялись условники.

Женщина признала всех, кроме долговязого лысого мужика, которого все звали Любимчик.

Катя его никак не звала. Ненавидела люто. Знала: не сможет признать его и простить. Он это почувствовал сразу и старался обходить бабу стороной.

Она боялась его. Чувствуя, что открыто не способен сподличать, но втихаря, исподтишка готов на любую мерзость.

Катя внутренне сжималась в пружину, проходя мимо него. Любимчик делал вид, что не замечает бабу.

К вечеру следующего дня, когда условники были на лове, к палаткам подъехала машина из Трудового. Из нее вышли Дарья и участковый.

Катя готовила шашлыки из кеты на ужин и не сразу заметила приехавших. А те, увидев женщину, остановились удивленно. Переглянулись друг с другом:

– Откуда она взялась?

Подошли, поздоровались.

– Где мужики? – спросил участковый.

– Где ж им быть, на лове все!

– А вы кто?

– Хозяйка ихняя. Жена старшого.

У Дашки скулы побелели. Этого она от Тимки никак не ждала. И, глянув вприщур, подошла вплотную, влепила пощечину:

– И давно с ним спуталась?

Катя оторопела. Резкая пощечина была неожиданной.

Она схватила Дарью за волосы и повалила на землю:

– Вернется Федька, еще больше чертей даст!

– Федька? Какой Федька? – вытаращилась Дарья.

– Мужик мой!

– Елки зеленые! Зря я на тебя наехала! Думала, ты с моим схлестнулась. С Тимкой! Он здесь бригадир. Про твоего бугра и забыла, – поправляла волосы Дарья.

Участковый пошел к мужикам, держась за живот от смеха. Не стал лезть в бабьи дела. Знал, сами разберутся и помирятся.

Дарья с Катей и впрямь, забыв неудачное знакомство, вместе накрывали на стол, переговаривались негромко.

– Ты не бойся, у нас в селе хорошо. Привыкнешь, даже в отпуск не захочешь поехать. Народ добрый. Отовсюду. И ты со своим понемногу обживешься. Хозяйство заведете, – говорила Дарья.

– Мой Федя пока молчит, где и как жить станем. Мне так хоть уголок какой, лишь бы с Федей…

– Видать, первый он у тебя? – поняла Дарья.

– И последний, – вздохнула Катерина.

Бабы разговорились. Они уже подружились, пришлись друг другу по душе. Секретничая, хихикали вполголоса, забыв о мужьях.

А участковый еще издали увидел, как работают условники. Без слов все стало понятно. Не хотелось мешать. И все ж ведь обещал. Ждет Тимофей. И, выждав, когда условники сели перевести дух, подошел:

– Дарья со мной приехала. Ждет тебя у палаток.

– Ничего, подождет, – переводил дух бригадир.

– Как мужики? Новые как?

– Помалу… Втянутся…

– Толк с них будет?

– А куда им деваться? – отмахнулся Тимофей.

– С завтрашнего дня для совхоза рыбу будете ловить. Для себя. Для всех.

– Заметано. А машины будут?

– По три в день. Каждая по три-четыре рейса сделает.

– Значит, иной раз дома можно застрять? – усмехнулся Тимка.

– Погоди немного. Скоро конец путине. Ты целых два месяца отдыхать будешь, – уговаривал участковый.

– Может, хватит обо мне? Мы еще и о другом условились. Как с бугром? Нашли для него работу?

– Несколько наметок имею. Хочу с тобой обсудить. Первое – это дать ему вашу заимку, прежнюю. И мужиков, с которыми уже промышлял. На Мертвой голове…

– Не пойдет. Он семейный. На Мертвую голову пойдут те, кому жить надоело, кого сявки в кенты не возьмут. А Федор – бугор! Отметаем враз.

– Тогда второе. На три недели сходит на озера, на перелетных поохотится. Пора людей порадовать дикими гусями и утками. А после того примет нижний склад. Заготовленный на делянах лес будет отпускать потребителям…

– Это Филин? Он отпустит! Ввек из-под запретки не выйдет.

– Тогда конюхом! Это последнее! Больше ничего нет! Если сам что на примете имеешь – скажи! – потерял терпение участковый.

– А что наезжаете? Мне вашу просьбу разве легко было выполнить? Да я лучше б месяц задарма вкалывал, чем уламывать кентов… Но сумел. Все честь честью. А вы?

– Давай вместе думать, – предложил участковый. И вдруг рассмеялся: – Чего ж это мы? Да у нас коптилка вот-вот будет готова. Целый цех. Там и рыбу, и птицу, и мясо для селян коптить будем. Есть и мастер. Старый, правда. Вот к нему и отправим бугра. Месяца два подучится и сам сумеет. Вдвоем с женой. А что? Заработки там должны быть неплохие. И нам хорошо. Своя теша, балык. Вот рыбу засолим, и давай Федьку в Трудовое. А то мастер наш уже слабоват. Силенок нет. А там наметанный глаз и крепкие руки нужны.

– Это подходит, – подумав, ответил Тимофей и добавил: – Его баба икру умеет делать. Может, стоит их уже завтра в Трудовое увезти, с первым уловом? Пусть сразу начинают. Чего тянуть? Семья уже.

– Как хочешь, Тимош, ты – бригадир, тебе решать. Обойдешься ли?

– Пусть едут. Утром, к десяти, пару машин подгоняйте. А Федьку с Катей забирайте сегодня. Я им ключи отдам. Хозяйке нужно дом увидеть. Отмыть его. Когда жилье есть, человек спокойно пахать будет.

– Тогда мы подождем их. Вместе и поедем, – согласился участковый.

Тимофей посмотрел на него устало. А участковый – во все глаза… Ведь вот не первый день человека знал, а каждый раз словно заново открывал его для себя.

– Спасибо, Тимофей, – сказал тихо.

– За что?

– За то, что и за меня, и за себя сработал с мужиком. В тайге и здесь. Еще одну судьбу уберег от горя. Теперь он за все непугное наверстывать станет. Не зная, кому всем обязан. Видно, тебе много пережить пришлось, что вот так вытаскиваешь своих из беды. Жаль, что мне ты не был и не станешь другом. Знаю, Тима… И все ж хорошо, что ты есть у меня, – сказал участковый и, надвинув фуражку на лоб, пошел к машине.

Условники закончили ужин, и Катя проворно взялась мыть посуду. Тимка остановил ее:

– С этим Дарья справится. А вы вместе с Федором едете в Трудовое. Вас там ждут дом и работа.

Катька стояла, открыв рот. Хотелось о многом спросить, но слова перепутались в голове, застряли комом в горле.

Ведь вот недавно, осмеянная, побитая, лежала она в больнице, и Федька ни разу не навестил ее. Было больно и обидно. Потешился и забыл. Но нет. Принял, не прогнал. А теперь она будет жить с ним одной семьей, в одном доме?

– Спасибо, сеструха, за доброе твое! Готовься, на новоселье нагрянем к вам.

Катька, уткнувшись в плечо Филина, всю дорогу плакала от радости.

Мало этих радостей выпало на ее долю. Оттого каждую в слезах вымыла. И помнила крепко.

В Трудовое машина привезла их к полуночи. Выгрузив из кузова пожитки и два мешка рыбы, навязанных бригадой, Филин повел Катьку в притыкинский дом. Дарья, немного опередив, открыла двери.

– Дай вам Бог здоровья, счастья и добра! – пожелала новым трудовчанам.

– Не обижаешься? – обняла ее за шею Катя.

– За что?

– Дом твой забираем.

– Наоборот, спасибо вам за то. Мой Тимофей теперь всегда со мною будет. И пугаться перестану, что уйдет. – Дарья чмокнула Катю в щеку, шепнула на ухо: – Помни, лаской да сытостью любого мужика обратать можно. Не спорь с ним днем. Ночью они покладистей. Следи, чтоб в чистоте, ухоженным был.

Не перечь, соглашайся во всем до ночи. А там – твоя власть. Но без перегиба…

– Спасибо, подружка милая, – радовалась новая хозяйка дома.

– Я тебе сама платьев и халатов нашью. Королевой ходить станешь. Приживайся. Помоги вам Господь! – попрощалась Дарья и плотно закрыла за собою дверь.

Катя обошла комнаты. Вернулась на кухню. Федор разбирал пожитки.

– Присядь, отдохни, я сама с этим управлюсь, – взялась баба за рюкзак, сумки, мешки. Открыла и свой чемодан. Одежду в шкаф определила. Белье – в сундук. Все по полкам, вешалкам, крючкам. Через полчаса все сумки лежали в кладовой, а Катя, затопив печь, готовила ужин.

Федор сидел здесь же, на кухне. Не сводил глаз с жены. Ловкая, крепкая, она успела протереть пол, сменить постель, пожарить картошку, рыбу, заварила чай, перемыла посуду. И, словно девчонка, на одной ноге крутилась, всюду успевала. Накормила его. Нагрела воду в баке, уговорила помыться с дороги. Сама за разделку рыбы взялась. Быстро управилась. Три литровых банки икры поставила в подвал.

– Гляди, Федуня, на зиму начало есть, – радовалась баба. А потом, будто вспомнив что-то, полезла в карман своего плаща. Сумочку достала. Подошла, опустив голову: – Федя, тут вот мой расчет. За сезон. Две тысячи. Возьми их. Тебе деньгами править. Так у нас дома было. Деньги в руках папани. Только, если можно, вышли моим немного денег. Совсем они избедо– вались. На меня вся надежда была. Да слава Богу, теперь я – на ногах, при тебе. Одной заботой меньше. Но избу им надо подправить. Ты не серчай. Сделай, как сам решишь, – оробела, увидев насупленные брови.

– Адрес родителей дай, – потребовал коротко. А на следующий-день принес квитанцию. Пять тысяч старикам отправил…

Три дня дали семье на обустройство. Филин, не теряя времени, вместе с Гориллой ушел в тайгу заготовить дров на зиму. А Катя с Дарьей обмазали дом, побелили снаружи и внутри, все перестирали, отскоблили, отмыли. Готовились к новоселью.

Сельчане придут. Надо всех приветить. Первое знакомство с ними пугало Катю. Дашка, не разгибаясь, шила ей к этому дню нарядное платье. Такого у бабы даже в девичестве не было.

Все было готово к приходу гостей. Ждали лишь возвращения Федора из тайги. Он обещал вернуться к вечеру.

Столы во дворе были расставлены, накрыты белыми скатертями. Ступи хозяин на порог, дай начало радости! Пусть звонкий смех, светлые улыбки и добрые пожелания земляков согреют твой очаг.

…Филин продирался с топором через завал. Не прислушался к Горилле, предупреждавшему об опасности.

На его участке рядом с селом появилась медведицам медвежонком. Двух условников окалечили совсем недавно – по осени, когда те с деляны пешком возвращались. А ведь осенью зверь сытый, человека бояться должен, не нападать на него.

– Видать, эта – фартовая. Кто-то ей хвост прищемил, раз наехать вздумала. Людоедка! С какого хрена сорвалась, лярва? Бабы по грибы не хиляют в тайгу. А ну как нарисуется и прижмет? Ей ожмурить, что два пальца обоссать. Трехали – мощная колода. Без разборок мокрит, падла! И наваром не откупишься. Ровно они нас своей зверьей «малиной» всех разом в рамса продули. Так ты, того, не откалывайся шибко. На двоих не покатит бочку лохматая кентуха. Зассыт законников! – говорил Горилла.

Филин понял, о какой медведице предупрежден. И не ошибся. Та самая, с заимки у Мертвой головы. Пришла следом. Мстить за убитого медведя. Искала виновных. И, не находя, крошила людей всех подряд.

О ней даже участковый рассказал бригаде. И Филин понимал: от медведицы не уйти, не спрятаться. Все равно найдет, встретит, выждет, подкараулит у самого дома. Хорошо еслй его, а вдруг Катьку припутает? В чем она виновата?

Медведица не нашла себе пары. Значит, стара. И у нее месть стала смыслом жизни. И у зверей, как и у фартовых, крепко сидел в крови «закон – тайга»: кровь за кровь.

Филин держал наготове отточенный тесак. Им даже при желании бриться можно. Но не для того держал на поясе. И лез в черную глухомань. Нашло отчаяние:

– Нарываешься, падла! Надыбаю тебя!

Медведица давно почуяла людей и, заложив восьмерку, коварно зашла за спину. Она все слышала, видела, понимала. Медвежонок, что-то осознав, влез на дерево, оттуда, с вершины ели, наблюдал за матухой: осторожно, стараясь не хрустеть сучьями, кралась она за лохматым мужиком, рвавшимся в тайгу, как пьяный ветер.

Матуха чувствовала запах железа у человека в руках. Ветер был встречным. Этот запах и заставил ее схитрить. И когда человек ступил на гнилую корягу, хрястнувшую под ногами, медведица рявкнула, бросилась на мужика.

Горилла, услышав голос зверя, оглянулся:

– Филин! Кент! Где ты?

В ответ услышал хриплый крик.

Филин почувствовал медвежьи когти в плечах и, превозмогая боль, достал нож. Медведица рванула его с земли, грохнула о корягу. Из глаз посыпались искры, как от костра.

У словник вскочил на ноги. На секунду медведица замерла удивленно. От такого броска даже олень требуху на корягах оставлял. А этот – жив…

– Ожмурись, пропадлина, сучье семя! – кинулся бугор к одуревшей от фартовой брани зверюге и ткнул в пузо тесаком. По самую рукоять вогнал, рванул нож кверху, вспарывая брюхо. И, отскочив в сторону, спрятался за вздыбленную рогатую корягу.

Фонтан крови брызнул из брюха, обливая пожухлую траву, сучья, кусты. Медведица увидела, как полезли из брюха кишки. Она тащила их из пуза, ревя от боли и ужаса. Кишки мешали сделать последний прыжок. На него уже не хватило сил.

Почуяв запах крови, слез с елки медвежонок. Подскочил к матухе. Заревел, заголосил. Ему, растерявшемуся от горя, накинул петлю на шею Горилла. И, дернув к себе, прикрикнул:

– Захлопнись, кент. Попух – молчи!

Филин, окровавленный, в порванной рубахе и портках, ощупывал себя за корягой.

– Дышишь? Ажур! Теперь тыщу лет фартуй, сам черт не страшен. Экую курву замокрил. С ней десятку «малин» не сладить. Силен бугор. Видать, не знала она, с кем свиделась. Не то бы внукам заказала б и сама зареклась, – засмеялся Горилла.

Через час он приехал на лошади за тушей. Филин успел разделать медведицу, по обычаю закопав ее сердце под молодое дерево, чтоб водились в тайге медведи, чтоб не скудели ими сахалинские леса.

– Куда фраера дел? Медвежонка? – спросил Филин.

– Покуда у себя в сарае привязал. Продержу зиму. А весной отпущу.

– Зачем?

– Чтоб сердце отошло от горя. Чтоб забыл беду свою. Пусть отляжет. Не то людоедствовать станет. Сам еще не сможет берлогу подыскать и вырыть. А помочь уже некому. Куда ж ему, как не в шатуны податься? А это – горе для нас. Скольких угробит… А и подружку себе не сыщет. Память о матухе помехой станет. После такого потрясения и на подружку не потянет, и корягу не обоссыт, все себе на лапы пустит. Такая у них натура тонкая. А средь людей – обвыкнется понемногу, забудет. И заснет под печкой до весны. Мороки с ним не будет.

– Пришить его дешевле, – обронил Филин.

– Кончай трепаться! Он тайге сколько медвежат подарит! Молодой совсем. Зверюшный малыш. Таких не мажут, таких растят. Он-к весне уже мужиком сделается. Сурьезным. В тайге – хозяином. Нехай кентом дышит. Нам в тайге стремачи и стопори– лы ихние без понту. Пусть кент имеется, – улыбался Горилла.