Текст книги "Закон - тайга"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

Кравцову еще рано утром стало известно о случившемся. Участковый позвонил прокурору. Собирался к обеду выехать. Были другие заботы и дела. Но звонок Гориллы сорвал. Понял: медлить нельзя.

Кравцову вспомнились прежние участковые Трудового. Оба были убиты. Третий знал о том.

«Вроде сдержанный мужик. Никогда руки не распускал. Знал, что может случиться. Фартовые такого не забывают и прощать не умеют. Если не соврал Горилла, то и этого убьют. Найдется лихая голова, кому честь воровская дороже жизни покажется. Это трасса доказала. Хотя… Сколько времени прошло! Многое изменилось с тех пор. Да и уберут участкового в глухой угол. Спрячут от мести воров. Сам не новичок. С оглядкой жить будет. Но если убил – под суд пойдет. Из органов выкинут. Даже если не убил, а покалечил, из участковых выкинут. Не жить ему в Трудовом. Эх-х, баранья башка! Выколачивать признание решил! Так ли это делается? Разве кулаки смогут заменить недостаток знаний? Все же милиция есть милиция», – вспомнилось Кравцову свое прошлое. И в очередной раз взглядом поторопил шофера. Тот выжимал из машины все возможное…

– Пить, – попросил Костя тихо и скребанул рукой по шершавому, давно не мытому полу. – Пить. – Язык колом

в горле стал.

Но в кабинете никого. Пусто. О нем забыли. Кот открыл глаза. Серые стены наваливались, крутились перед глазами.

Чье-то бледное лицо застыло в двери.

– Пить…

– Не могу. Начальник не велел, скривилось лицо. А может, это только показалось.

Кот попытался оторвать голову от грязных досок. Но теперь до его слуха донеслось отчетливое:

– Лежи тихо! Не трепыхайся!

Костя уронил голову на обессилевшие руки. В голове звон, шум, брань, словно за стеной десяток «малин» разборку чинят. И вдруг как кто пером по стеклу провел – визгнули тормоза. И чей-то испуганный голос крикнул надрывно:

– Ребята, кончай, Кравцов тут!

Чьи-то сапоги громыхали совсем рядом.

– Этого чего не убрали? – услышал Костя голос участкового.

– Куда?

– Учить тебя? Идиот!

И тут же смолк голос. В дверь вошел человек. Поздоровался глухо и коротко потребовал:

– Включите свет.

– Пить, – простонал Костя, теряя сознание.

– Позовите дежурного! Пусть уберут вора! Распоясались, бандюги! – рыкнул участковый.

– Теперь уж подождите, – остановил Кравцов и, налив из графина воду, понес Коту. Наклонился. Глянул в лицо. Осторожно поил.

Костя глотал воду жадио, не видя лица и рук человека, сжалившегося над ним.

Игорь Павлович потемнел лицом.

– Кто ж это так избил вас? – покачал он головой.

Костя с закрытыми глазами, с запекшимся от побоев лицом

повернул голову, застонал и рукой указал в сторону стола участкового.

– Врача вызовите! Срочно в больницу! И молитесь, чтоб жив остался! Слышите, участковый? Не только я, враги вам не позавидуют, если этот человек умрет, – пообещал Кравцов.

Когда санитары вынесли Кота из кабинета, Игорь Павлович позвонил в горотдел. Потребовал, чтобы сам начальник милиции срочно приехал в Трудовое.

– Так! Значит, вам, молодежь, преподают здесь наглядные примеры расправы? – спросил он милиционеров, прячущих сбитые в кровь кулаки. Те молчали. – Есть еще задержанные?

– Всех взяли: Кто был в бараке, – хмуро отозвался участковый.

– Госпромхоз обчистили. Дотла. А замки на месте. Этот, Кот, как раз ночью в Трудовое вернулся. С заимки. У них два дня назад мех вывезли охотоведы. Подчистую. А у него полный рюкзак пушняка. Спрятанный под койкой. Он залез. Ворюга! Кто же еще? За два дня много ль возьмет на участке? – завелся участковый.

– А сколько украдено? – поинтересовался Кравцов.

– До хрена…

– Поточнее, – осек Игорь Павлович.

Участковый достал список. Прочел.

– И это все в рюкзаке поместилось? – съязвил Игорь Павлович.

– Не один был. Это и дураку понятно. Только подельщика не назвал. А может, и не одного. Вы посмотрите, на какую сумму совершена кража! – окреп голос участкового.

Кравцов встал, сказав, что хотел бы осмотреть склад. И вспомнил о задержанных милицией:

– Всех освободить. Кража меха – не моя подследственность, но первоначальные следственные действия я сделаю. Вы, участковый, будьте готовы к тому, что я привлекаю вас к уголовной ответственности за должностное преступление, связаннее с насилием. Постановление я уже вынес.

Участковый ничего не ответил. Глянул искоса на Кравцова. И когда Игорь Павлович закрыл за собой дверь, сказал ему вдогонку:

– Не дьявол, козел магаданский! Какой дурак тебя в прокуратуру вернул, если ты и сегодня всякой сявке в обязанниках остался!

Участковому не хотелось уезжать из села, где получил дом и неплохо устроился. Где происшествий в последнее время почти не было. Случались пьяные драки, устраивали фартовые разборки. Но не больше того.

«Может, обойдется? Может, остынет этот колымский черт? Говорят, что он дела фартовые как орехи щелкает. Что у него никогда не бывает висячек. Счастливый, гад. Мне б так! Разве работал бы в Трудовом?» – оглядел убогий кабинет участковый. И, увидев еще не ушедших милиционеров, сказал: – Выпустите зверинец из клеток! А Тимоху – ко мне!

Когда бригадира ввели в кабинет, участковый деланно удивился:

– Зачем его в браслетках держите? Это же бригадир! Уважаемый, свободный человек! Снимите! Это недоразумение!

С Тимофея сняли наручники, участковый предложил папиросу.

– Прости, Тимофей! Накладка вышла. Все ошибаются. И я – живой человек. Сам пойми. Госпромхоз обобрали. И я потерял контроль. Ты что-то хотел сказать мне утром.

– Хотел. Теперь уж не о чем говорить стало. Утром я еще верил. К человеку шел. Как свободный к свободному. Как мужик – к мужику. С добром. Не для себя, за человека! А вы… Впрочем, на что надеялся? Нет, гражданин участковый, мне с вами нынче говорить не о чем! Через запретку, а она всегда, всю жизнь меж нами, слова до сердца не дойдут. Это много раз доказано.

– Слушай, Тимофей, да мне тебя виновным сделать ничего не стоит. Никто не поможет и никогда не очистишься, если я того не захочу. Меня уберут, тебе легче не станет. Пришлют моего друга, знакомого. И все снова повторится. Он тебе не простит того, что со мной случится. Отыграется элементарно. На каждом шагу пасти станет. Жизни не обрадуешься. Так что выбирай сам. Забудем все. Спишем на случайность. Или – как я говорил.

– Я один раз ботаю. Свое я еще утром трехнул. Добавить, иль менять нечего. Одно помни! Запамятовал, видно, кто я! Напомнить придется, – прорезала лицо Тимки страшная ухмылка, которой побаивались кенты, зная: появилась она – хорошего не жди…

Бригадир из кабинета участкового сразу пошел в больницу. Навстречу ему санитары вынесли на носилках накрытый простыней труп. Увидев Тимофея, головы опустили.

Бригадир отдернул угол простыни. Костя… Он уже успел остыть. Восковое лицо незнакомо заострилось, вытянулось. Гримаса боли – видно, душа кричала, – так и застыла в раскрытых глазах.

Тимофей быстро повернул домой. Схватил карабин, зарядил его. И шагнул к двери. Решение созрело по пути из больницы.

Уложить участкового на месте. Через окно. Или в кабинете. Не важно. Но размазать непременно. Сегодня же. Сейчас…

– А я к тебе, Тимофей! Ты что же, опять на заимку собрался? Ну да я ненадолго! – вернул его в дом Кравцов, что-то понявший по лицу.

Бригадир поставил карабин в угол. Сел за стол. Невидящими глазами уставился в окно.

Кравцов выждал время. Потом понемногу разговорил Тимку.

– Пушнина, говоришь, общая? А почему она в бараке оказалась? Не у тебя дома? Ты же бригадир. Говоришь, шея была у Кости порвана рысью. Зачем же в этом случае ему пушняк дал?

– Я его рюкзак нес. Вон он на кухне валяется. Он тяжелее, чем тот. Да два ружья на мне, – отозвался Тимофей.

– А как со списком? Записано, чья пушнина? Кому что принадлежит?

– Он жениться хотел. Кенты свое отдали. Ему. Чтоб наличные имел. Сразу, – замолчал Тимка.

– Во сколько вы пришли в Трудовое? – поинтересовался Кравцов.

– Свет уже выключили. Значит, за полночь.

– Костя к тебе заходил?

– Нет. Он себя неважно чувствовал, сразу в барак пошел.

– Утром к нему не заходил, к Косте?

– Нет. Хотел договориться с участковым, а уж потом нарисоваться, порадовать.

– Кому вы обычно сдавали мех?

– Приемщику. Охотоведу. Чаще всего Ивану Степановичу. И в этот раз Кот к нему собирался. Этот старик в пушняке волокет. Жаль, дряхлым стал. На пенсию пошел. По полдня работает. Он один всего госпромхоза стоит.

– Когда к нему Костя собирался? – мягко спросил Кравцов.

– После обеда.

– А мех принимают именно на складе или в конторе? – насторожился Кравцов.

– Конечно, на складе. В конторе самим не повернуться. А мех тесноты да темноты не уважает. Его во всей красе показать надо. Стряхнуть, продуть, расправить, повесить. С мехом на вы говорить надо, – проснулся в Тимке знаток и ценитель.

– Один он у вас мех принимал? Или еще кто-нибудь при этом присутствовал?

– Товарный эксперт. Молодой еще. Он в мехах не шибко разбирался. Его Иван Степанович учил.

– А мех этот накапливался в складе? Иль его сразу отправляли? Не замечал?

– Этого не знаю. У них – свое. Однажды слышал, как Иван Степанович пацана ругал, эксперта, что люк на чердаке не закрыл. И мех отсырел. Дождь шел со снегом. Но это еще в прошлом году было.

– Люк? Что-то я не приметил его, – оживился Кравцов.

– Наверное, забили его. Пушняк проветривать надо. Для того делали тот люк.

– А кто о нем знал, кроме вас?

– Да весь госпромхоз, – отмахнулся Тимка.

– Странно. Мне о нем ничего не сказали. И сам не догадался. Стареть стал, – усмехнулся Игорь Павлович.

– Забыли, наверное.

– Такая забывчивость, возможно, кое-кому жизни стоила, – помрачнел Кравцов.

Они курили у стола, забыв о сумерках. Не включали свет.

– Знаете, Игорь Павлович, приди мы вчера, может, все было бы иначе. Была бы семья. Еще один отошел бы от фарта. Ему немного за тридцать перевалило. Еще жить и жить. А тут… Как сорвался этот падла! Угробил Костю ни за что. Но ничего. У всякой параши дно ржавеет, – хмыкнул Тимофей.

– Ты это оставь! По-своему, как брату, говорю, не бери на душу грязи больше, чем имеешь. Раз я здесь – разберусь. Объективно. За самосуд – с любого спрошу. С него! И с тебя! Но вдесятеро горше будет тому, кто, слушая, не услышал. Иль зэки разучились думать и понимать? Иль только тебе больно? Да случись ты иль я на месте Кости, участковый и тогда не задумался бы ни на минуту. Но нет, не кулаком, это слишком примитивно, таких надо наказывать иными методами, – умолк Кравцов.

– Какими?

– Тупые люди очень туго и медленно поднимаются по служебной лестнице, а потому дорожат достигнутым. Отними, вышиби эти ступени, и не станет опоры! Ведь это дало им положение, дутый авторитет, зарплату, возможность беспредельни– чать. Отними все это, и они не смогут жить. Либо спиваются, либо стреляются. Как правило. А спившийся – не личность. На него собаки мочатся. Он познает в полной мере на собственной шкуре цену унижений и мордобоя. Иные замерзают под забором, других собутыльники разорвут за глоток вина. Своей смертью мало кто из них умер. Потому, зная это, многие пускают себе в лоб пулю, когда понимают, что их карта бита.

– Э-э, нет! Наш участковый не застрелится! У него натура хорька. Своей вонью десяток задушит. А сам слиняет канать в другую нору. Их у него по тайге с десяток в запасе, – не согласился Тимка.

– На всякого хорька находится и охотник, и капкан.

– Но сколько куfi порвет, гад, пока нарвется на такое! – невесело усмехался Тимка.

– Тем страшнее итог. У молодых еще есть надежда начать все сначала. Когда молодость ушла, на выживание сил остается мало. Заметил? Молодые птицы высоко в небо поднимаются. А старые не любят покидать гнездо. Потому что молодые занять его могут. Второе сложить – сил нет. Птицы – не люди. А понимают. Орел до тех пор орел, пока парит над горами и владеет ими. А орел в гнезде – уже вороном стал. И даже мыши наглеют, перестают его бояться…

– Участковый всю жизнь нашего брата будет считать вором, – вспыхнул Тимка.

– Поднимись выше мести. Она тебе, кроме горя, ничего не даст, – оборвал Кравцов. – Участковый совершил убийство и предстанет перед судом. Я сам этим займусь.

– Тимофей! Скорей открой! – послышался снаружи голос Дарьи. – Ты спал? Нет? А я испугалась.

– Чего? – удивился Тимка.

– Милиция сгорела! Говорят, сожгли ее воры! Бензином облили и никому не дали выйти. Всех приморили. И участковый там был, – говорила Дарья торопливо, входя в дом. Включив свет, увидела Кравцова, покраснела, закрыла рот ладонью.

Кравцов торопливо поднимал упавшую под стол шапку.

– Извините, задержался я у вас, – заторопился он к двери.

На улице ему в лицо пахнуло запахом гари. До слуха донесся гул людских голосов.

Бывшее здание милиции теперь осело черным ребрами, дымились вздыбленные решетки, сейфы. Обугленные трупы, застрявшие в оконных переплетах и решетках. Скорчившиеся. Попробуй пойми, кем он был пару часов назад.

Чуть в стороне сердобольные старухи отливали водой одуревшего от дыма мужика. К сейфу рванулся. Старое вспомнилось. Руки зачесались. Открыл. Думал, деньги найдет. А там всего-то полбутылки водки да кусок колбасы…

– Кто же, по-вашему, поджег? – спросил Кравцов председателя сельсовета.

– Да вот эти двое. Видите, трупы в окне застряли. Они облили. И подожгли. Дверь ломом подперли. И сами к окну. Им захотелось видеть, как все будет происходить. Стали материть милицию. А участковый пристрелил обоих. Из пистолета. Сам тоже сгорел. Да все они тут остались. Никто не уцелел. И виновные, и невиноватые. Никому выжить не удалось.

– Почему не тушили пожар? – изумился Кравцов.

– Как это не тушили? Еще как тушили, батенька! У баб юбки до сисек и теперь мокрые. Все воду носили. У мужиков… да что там, в исподнем остались. Обгорели все. А погасить не смогли. Дом из ели поставлен. Она же смолистая. Взялась огнем – не погасить. Аж с венцами сгорела, под самый корень. Нельзя, батенька, милицию из дерева строить. Ее, как гробницу, с цельного камня выдалбливать надо. Чтоб и бомбой не свернуть, – вытирал вспотевшую от жара лысину председатель сельсовета.

– Из Поронайска никто не приезжал?

– Только вот. Перед вами уехали. Постояли здесь. Сняли шапочки. И ушли. В машину. Да и верно. Посудите сами – виновные тоже сгорели. Вместе с милицией. Ни спасать, ни наказывать некого. Чего ж глазеть впустую. А смотреть на такое кому охота?

Кравцов оглянулся. Рядом с ним стоял Тимофей. Ни тени зла не пробегало по лицу. Счеты свела сама судьба. Не оставив никому радости от случившегося.

Никому не хотелось умирать. Вон как вцепился в решетку фартовый. Одни угли от него остались. А не снять, не отодрать от железных прутьев. Чужую смерть караулил, свою жизнь потерял.

А это кто руками в железный ящик вцепился? Там документы? Видно, дорожил, а может, опасался? Ну да теперь не важно…

– Неужели сразу не могли ничего сделать?

– Со всех сторон бензином облили. Факелом, за полчаса сгорело все. Опомниться не успели, – обидчиво поджал губы председатель сельсовета.

К пепелищу стягивались запоздавшие люди. Пришел и Горилла. Глаза навыкате от удивления:

– Падла! Как же так? Была мусориловка – и нет ее! Даже склянку поставить некому! Почему мне не вякнули? Такое всем селом обмыть надо!

Но узнав, что в пожаре сгорели пристреленные участковым двое фартовых, осекся, стоял молча, посуровев лицом и сердцем.

На следующий день с утра Игорь Павлович потребовал, чтобы для него открыли склад госпромхоза. Это было сделано тут же. И Кравцов, включив свет, вновь осмотрел все помещение.

Чердачный люк был забит. Но Игорь Павлович попросил лестницу. И вместе с Иваном Степановичем и экспертом влез на чердак. Дверь его не открывалась давно. Поржавели петли. И Кравцов понял, что если вор и воспользовался чердаком, то входил не через эту дверь, обращенную к улице.

На чердаке было темно. Игорь Павлович достал из портфели фонарь.

В одном месте долго рассматривал пыль на досках. Потом оглядел балки. Подошел к люку. Две доски на нем легко снимались. Видно, вор торопился. И хотя доски сдвинул, на гвозди потом не посадил. Шуметь боялся. Значит, побывал он тут не глухой ночью, а в то время, когда село еще или уже не спало. Кравцов заметил, что влез вор в отдушину, сделанную на противоположной стороне от двери. Значит, он очень худой и долговязый.

«Но как через такое отверстие сумел протолкнуть столько пушнины? Хотя вот обрывок мелкой сети, которой охотники накрывают куропаточьи выводки, ставят их на перелетных птиц. Вот в эту сеть, как в чулок, вор набивал и опускал вниз пушнину, пользуясь тем, что эта стена склада ниоткуда не просматривалась, а территория не охранялась».

Сетка эта была прочной и хранилась на чердаке. По ней, предварительно закрепив за балку, спустился через люк в склад, как по канату. Но как сам выбрался из склада? Хотя… Это проще. Подтянулся на вешала для меха, а там – в люк. Вот и отсюда хорошо видно вешало, которым воспользовался вор. Влез на чердак по березе, росшей рядом со складом. Вон на стволе даже свежие царапины от сапог остались.

Теперь все понятно, кроме главного – кто вор? Кравцов вспоминал всех воров, отбывающих наказание в Трудовом.

Еще участковый успел узнать, что фартовые, работающие на деляне, не появлялись в селе, не отлучались из тайги. Из тех, кто остался в селе, никто не смог бы пролезть в отдушину. И главное, никто из них не знал, где отключается сигнализация. Ведь даже когда в селе гасили свет, в больницу, милицию, сберкассу, магазин и на склады всегда подавалась энергия. И отключить ее мог тот, кто знал здесь на складе все.

Странным показалось Кравцову и то, что вор не полез в сейф, который стоял на самом виду. В этом сейфе были самые ценные шкурки соболя. День лежали. На второй их повесили на вешала.

Вор обязательно залез бы в сейф. И только свой мог знать, что, кроме приемных документов, там нет ничего, и не проявил к нему интереса.

Забравший даже беличьи шкурки, конечно, не обошел бы вниманием сейф.

Из своих здесь двое. Вот эти. Оба у двери замерли. Хотя старик спокоен. Покуривает. Ждет…

– Давайте вниз, – предлагает Кравцов, невольно подметив дрожь в руках эксперта.

Когда вернулись на склад, Игорь Павлович спросил парня:

– Чей вы будете, как зовут вас?

– Анатолий… Шомахов, – ответил, заикнувшись, тот.

– Что это у вас во рту пересохло? Иль волнуетесь? С кем живете здесь?

– С матерью жил. Теперь она уехала. К сестре. Насовсем.

– И вы к ним собрались?

– Откуда знаете? – удивился Шомахов.

– По лицу вижу, – невесело усмехнулся Кравцов.

– А что ж ты мне ничего не сказал? – изумился Иван Степанович.

– Я сам еще точно не решил, – ответил Анатолий и отвернулся.

– Да. Он всего два дня назад собираться стал в дорогу, – поддержал Кравцов.

У парня глаза квадратными стали. Губы дрогнули.

– Я еще не собирался, я думаю…

– Зачем стесняться? Тут все свои. Собираетесь основательно, обдуманно. Ведь не с голыми руками хотели поехать, – усмехнулся Игорь Павлович.

– Я не воровал мех! Зачем меня позорите? Я на свои, что заработал. Я – не вор…

– А кто назвал вас вором? Сами себя! Выходит, и впрямь на Сеньке шапка горйт…

– Не горит. Не вор я. А будете честных людей позорить – жаловаться буду! И на вас управа есть!

– Вы очень устали, Анатолий. Это плохо для вас. Подпишите протокол осмотра и идите работать. Если вы мне понадобитесь, я приглашу, – пообещал Кравцов, решив позвонить да госпромхоза в горотдел милиции.

В кабинете начальника госпромхоза уже сидели следователь милиции и новый участковый с тремя сотрудниками. Познакомились. Разговорились. Кравцов написал постановление о передаче дела о мехах по подследственности – следователю милиции. Передал документы.

– А теперь, – сказал Кравцов, – выслушайте совет. Пока в селе никого из милицейского пополнения не знают, переоденьтесь в штатское. И глаз не спускайте с Шомахова. Он – не профессиональный вор. И вот-вот засветит место, где спрятал мех.

– Вы сказали: он один в доме живет. А моим парням жить негде. Можно подселить. Не исключено, что в доме мех прячет. Найдут, – предложил участковый.

– Спугнут. Сбежит, бросит пушнину. Поймет, что жареным запахло. Он неглупый парень. Хотя с виду и кажется простаком. ,

– Жаден. Вы сами это подметили. Такой без меха не сорвется. Он крепко на этот крючок попался. Теперь уже намертво. Возьмут его мои мальчики. Тем более практика такого рода у них есть. И навыков не занимать. Этим не повезет, завтра еще пятеро приедут. Он от нас никуда не денется, – уверял участковый.

– И все же пусть не говорят, что работают в милиции. Спугнут…

– Не беспокойтесь, Игорь Павлович, – улыбнулся участковый.

А через полчаса, окружив Анатолия, парни гурьбой шли в его дом, таща за собой чемоданы, сумки, рюкзаки.

Участкового поселили в пустующий дом. И он пригласил Кравцова скоротать эту ночь вместе.

– Я думаю, что хоть и плохой из меня собеседник, но в доме лучше, чем в гостинице. У меня вы хоть отдохнете.

Игорь Павлович согласился. Хотя предпочитал не надоедать никому, привык к гостиничному одиночеству и независимости, к участковому пошел из человеческого и профессионального любопытства.

– Меня в Трудовое послали в наказание. Начальник горот– дела вместе с замом своим рассвирепели за то, что перечить им осмелился, – рассказывал Виктор Ефремов.

– Ив чем же вы не согласились с ними?

– Вначале поругался, когда моих ребят хотели послать в вытрезвитель. Охранять его. Ну и сказал, что для такой работы учиться в школе милиции не стоило. Для того есть другие – без знаний. Там ведь только грубая сила нужна. И никакого творчества. А мои – образованные кадры. И потребовал использовать их знания соответственно.

– И это все? – удивился Кравцов.

– Жалобу я написал на начальника горотдела. В Москву.

– Вот как?! Видно, довел вас Дорофеев?

– Знаете, Игорь Павлович, я не признаю солдафонства в нашей работе, грубостей, хамства. А Дорофеев – старый кадр. Из довоенных. Привык к своим методам. Все еще прошлым живет. Мол, молодые не должны работать в белых перчатках. Все обязаны уметь. Я и возмутился, что человек с неполным средним образованием командует мною, распоряжается кадрами, более образованными, да еще помыкать намеревается…

Кравцов молчал, слушал.

– Дорофеев весь во вчерашнем дне застрял. И на своем месте держится благодаря громадному стажу. Но годы годами, а какова отдача? Итог никто не подбил. Вот я и спросил, как он умудрился усидеть на своем месте, когда в Трудовом трое участковых погибли?

– И что ответил на это Дорофеев? – оглянулся Игорь Павлович, помешивавший угли в печке.

– Я об этом и в Москву написал. И копию – в горком партии. А Дорофеев мне на стол положил полный список работников милиции, погибших при выполнении служебного долга. Идиот!

– А что сказал при этом? – не удержавшись, улыбнулся Игорь Павлович.

– Сказал, возмите, пригодится для мемуаров. У вас неплохо получается. А через день – сюда загнал.

– С каким напутствием?

– Сказал, что жизненного опыта мне не хватает. А он в литературном труде – немалое подспорье. Вот он и решил этот мой пробел восполнить. Послушаешь его, так вроде он мне одолжение, великую услугу оказал. Доверил самостоятельный участок, где проявить свои способности можно. И сам остался работать с недоучками. Ими проще управлять, как я понимаю. Слепое повиновение. Никакой инициативы, творчества, самостоятельных действий. Это же работа под колпаком, под постоянной опекой, мои ребята не смогли бы так.

– А вы что предпочли бы? Грамотную, но голую теорию, или опыт? Какого сотрудника бы взяли?

– Опыт – дело приходящее. Я предпочел бы образованность. Ее ничем не заменишь. Этого потребует само время, условия работы.

– Демагог вы, Ефремов, – встал Игорь Павлович. И продолжил: – Сплошные рассуждения и обиды. А за всем – банальная, примитивная зависть, что не вы, а практик Дорофеев руководит горотделом. И никто на ваши кляузы внимания не обращает. Вот такие, как вы, грамотные и безупречные, видящие во всех одни изъяны, только то и умеют – доносы строчить. Сколько судеб поломано! Сколько вас клеймили! Но не извели. Сильно сучье племя! – сорвал жиденький плащ с гвоздя и, натянув на плечи, пошел к двери.

Кравцов, чтобы хоть немного успокоиться, подышать свежим воздухом, направился знакомой дорогой, ведущей к Трфимычеву урочищу.

Игорь Павлович легко ориентировался в наступающих сумерках. И хотя давно тут не был, ходить по тайге не разучился.

Не трещали сучки под ногами, не пыхтели кочки, не били ветки по лицу. Он устало сел на поваленный ветром сухой ствол дерева. Только тут, в глуши, можно отдохнуть от людей, перевести дух. Только здесь можно успокоиться.

Дорофеева знал Кравцов много лет. Еще с Колымы, по трассе. Уже тогда того скосила кляуза. Но повезло. Реабилитировали мужика. А три зцмы на всю жизнь в памяти остались. На трассе обморозил ноги. Их Дорофееву ампутировали без наркоза. Обычный лагерный фельдшер. Хотел руки на себя наложить. Да без ног не получилось. А вскоре повезло – протезы выдали. С тех пор так и ходит на деревяшках. Скрипят они, за версту человека слышно. А на лицо глянешь – всегда смеется. И только по ночам… Болят ноги. Так ноют, что хочется растереть занемевшие пальцы, согреть их теплыми носками, попарить. Но где они? Пусто… Лежат у койки протезы. Вьется, кружит по магаданским снегам серая трасса. Текут от нестерпимой боли слезы по щекам. В подушку, белую, пушистую, как снег, горячую, как боль… Ничего! К утру высохнут. Расцветут улыбкой в лице. До самого вечера… До ночи. А ночью все спят. Ночью слезы не видны, не слышно стона, сдавленного подушкой. Нельзя будить сыновей. Пусть их ничто не пугает. Пусть живут безмятежно. Завтрашний день, конечно, должен быть лучше вчерашнего. Иначе зачем же было прокладывать колымскую трассу через мерзлые версты, через болота и дождь, через жизни…

Вот только ночи, их и теперь берегут для себя старики. Они бывают долгими, как боль, потому что остаток жизни короток, как культи.

Они теперь редко виделись – Кравцов и Дорофеев. Встречаясь, никогда не вспоминали трассу. Зачем? Она и так жила в них. Иногда в редкие выходные ходили на рыбалку. Вдвоем. Подальше от города. И, выпив горькой из одного стакана, подолгу молчали у костра. Иногда пели вполголоса. Свои. Те. Давно забытые всеми песни…

Нет, Кравцов не расскажет Дорофееву о Ефремове. Беречь ближнего от лишней нагрузки и переживаний удавалось немногим. Не всегда получалось это и у Кравцова. Может, потому, что любил побыть в одиночестве. Вспомнить, обдумать, взвесить наедине с самим собой каждое слово. В тайге никто не мешал сосредоточиться.

Игорь Павлович вспоминал Анатолия Шомахова. Молодой мерзкий мужик. Он рассчитывал, что его кражу повесят на фартовых. На кого же еще? Его, Шомахова, и не заподозрят. Другое дело – воры. Их трясти начнут. Они ж меховые магазины постоянно обворовывают. Кого-то да заподозрят. Тем более что иные на промысле работают. Правда, у них мех не клейменый, в отличие от украденного…

«Негодяй! Из-за него столько горя! Такую кашу заварил, мерзавец! Но ничего, из рук милиции теперь не выскочит. Жаль времени. А то бы… Не просто предполагаю, уверен, что именно он украл. Мех штампованный. Его продать труда не составит, – подумал Кравцов. И тут же спохватился: – Хотя как же так? Конечно, нештампованный. Без выделки еще был. Штампы на готовом к отправке ставятся. Значит, сам выделывать будет. Или отдал в работу. Но вряд ли здесь осмелился. Слишком наглядно. Меха много. С таким количеством артели скорняков на две недели работы хватит. Но теперь он под колпаком. Каждый шаг на виду…

Игорь Павлович медленно возвращался в село. Кое-где в домах уже погас свет. Спали люди. Завтра – новый день. Он тоже потребует сил и здоровья.

– Иди, паскудник, говнюк поганый. Иди, покуда я с тобой, покуда ночь на дворе, – донеслось до слуха Кравцова. Он оглянулся на знакомый голос охотоведа Ивана Степановича. Старик толкал в спину Шомахова и сетовал: – Будь я помоложе, сам бы тебе морду начистил. Змей подколодный, ишь что отчебучил!

– За что это вы его, Иван Степанович? – рассмеялся Кравцов.

Старик схватил Шомахова покрепче:

– К председателю сельсовета хотел. Но теперь уже вам его сдам. Это он мех украл! Он! Я его застал!

– Пойдемте со мной! – предложил Кравцов и, понадежней взяв Шомахова под руку, повел обоих к участковому.

Тот не спал. В окнах горел свет. Кравцов, не постучав, втолкнул парня в дом. И извинился: Ефремов, в одних кальсонах, стирал рубашку. От неожиданности уронил ее на пол, опрокинул таз с водой на ноги и прикрылся им, как щитом.

«Мальчишка… Завистливый, неумелый мальчишка, а туда же, в мужики лезет, желторотый», – подумал Игорь Павлович и сказал:

– Вора Иван Степанович поймал. Пригласите вашего следователя. Послушаем, как это произошло.

Ефремов позвонил в гостиницу, телефон в доме уже успели установить, и вскоре появился милицейский следователь.

– А что? Я к нему за отчетом пришел, который мы завтра в область должны выслать. Повторную сверку хотел я сделать. А бумаги у Тольки были. Я – к нему. Открываю дверь, и что бы вы думали? На полу валяются пьяные мужики. Все обрыганные, в доме от табачной вони не продохнуть. Я ни одного не растолкал. Спят как дохлые. Я – в сарай. Глядь: лестница к чердаку приставлена. Я туда. Вижу, мех этот скот в мешки заталкивает. Никого не ждал. Я как гаркнул, он присел. С испугу. Все уговаривал не сдавать его влаетям. Я б и не сдал, если б столько народу из-за этого не полегло. Целая милиция сгорела. А людей! Больше десятка! Нельзя без наказания такое спускать!

– Молодец, Иван Степанович! – похвалил Кравцов и спросил: – А вы уверены, что именно тот мех прятал на чердаке Шомахов?

– В этом, батенька, я не могу ошибиться. Это мой хлеб, моя работа. Я его и по виду, и по запаху определю. Он же еще невыделанный, жирком пахнет, тайгой отдает. Это после обработки улетучивается. А теперь… Да чего мы долго говорим, пойдемте, покажу, – предложил охотовед.

– Завтра он с вами займется, – кивнул Кравцов на следователя.

– Ему? Ну что ж… Только вы… того, под расстрел не засудите дурака. Молодой еще. По глупости отмочил. Не ведая, что сотворил. Без отца он рос…

– А им-то что? – горько усмехнулся Шомахов и, подумав, добавил: – Сам высветил, теперь поздно выгораживать…

– Молчи, сопляк! Заткни уши! Не для тебя говорю, вошь голожопая! – побагровел охотовед. – Селом его растили. Сообща. Выходит, все вместе просмотрели. Все и виноваты. Да еще тот, какой, брюхатую бабу бросив, ни разу не вспомнил про сына. Вот и раскиньте на каждого. За последствия. Их угадать никто не мог. А пацан путевым мог стать. Он не-

ог л пьющий. И работяга! В деле нашем – разбирается.

– Да уж это видно! – хохотнул Ефремов, оправившийся от смущения.