Текст книги "Закон - тайга"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 39 страниц)

– А вечером вы чем занимались?

– Спал.

– Все обустраивали лагерь, а вы в то время спали? Что-то трудно себе представить такое, – недоверчиво хмыкнул следователь.

– Вы же знаете, как относится ко мне окружение. Я по этой причине в палатке Лаврова жил.

– Чем вы занимались, когда старший палатку ставил? Для. обоих? Где были? – глянул в упор.

– Умывался в реке. Когда вернулся, палатка уже стояла.

– Постарайтесь вспомнить, о чем вы говорили с Лавровым, когда пришли в палатку?

– Ни о чем. Я извинился за опоздание, за то, что не смог помочь. Лавров отмахнулся, ответив, что ему помогли охранники. Вот и все общение.

– После этого он сразу лег отдыхать? – поинтересовался следователь.

– Нет.

– Сколько он отсутствовал?

– Я уснул.

– Скажите, куда могла исчезнуть его полевая сумка? Рыжая? Он с нею не расставался никогда. И, по словам охранников, всегда держал ее на боку, когда ложился спать, клал под голову.

– Видел, была такая. Он ее спутницей называл, талисманом. Говорил, что всю войну с нею прошел. Нигде не терял ее, не забывал. А что, она пропала?

– Думаю, пропасть не могла. А вот украсть ее сумели. Может, с мертвого сняли. Возможно, за нее жизнью поплатился…

– Да что вы! Кому она нужна! Старая, истрепанная. В одном месте осколком пробита. Такую только как память беречь можно. К тому же денег у Лаврова не водилось. Семье, наверное, все отправлял. А как фронтовая реликвия только старшему охраны могла быть дорога. Укради ее фартовый иль сучьи – куда б с нею делся? Нет, он ее, вероятно, в пожаре потерял. Там не только сумку, голову потерять было не мудрено.

– Потерять? Это наивное предположение! В войну уберег. Да и фартовые после пожара видели на его плече сумку, – уточнил следователь.

– Я не обращал внимания…

– Сохранись сумка, можно было бы предположить со стопроцентной уверенностью, что человек умер по собственной неосторожности. Но эта пропажа исключает такую версию, – буравил следователь душу.

– Вы что ж, предполагаете, что мне понадобилась полевая сумка Лаврова? – Он рассмеялся в лицо следователю.

– Не сама. А ее содержимое. Оно, кстати, многих могло заинтересовать. Но знать о нем могли те, кто имел доступ к полевой сумке. И в первую очередь – вы, гражданин Тихомиров,

– Зачем мне она? Я никогда не интересовался ею, ни о чем не спрашивал Лаврова и никогда не прикасался к сумке. Не знаю, что в ней было.

– Не стоит прикидываться наивным. Не знать – не могли. Лавров в ней держал документы. Очень важные. Они не могли интересовать фартовых. С ними все понятно. Другие – не могли украсть и остаться незамеченными. Только вы могли ими воспользоваться.

– Но мне зачем? Я бумагами не интересуюсь. Мои документы – там, где им надо быть, находятся. Вы что-то заговариваетесь, гражданин следователь. Хотите мне висячку свою приклеить? Мало мне своего горя? Ну да теперь не все вам с рук сойдет. Я ведь не безграмотный.

– К чему ж так сразу? Я пока допрашиваю вас как свидетеля. Взял у вас подписку, что будете говорить правду. Ничего не станете утаивать от следствия.

– А я и не вру. Но говорить, что черное – это белое, не могу. Надеюсь, и вам такие показания не нужны.

– Правильно. Но уж очень старательно углы обходите. К тому же явно не договариваете, – упрекнул следователь.

– Чего?

– Говорите, что не входил, не видели, не знаете. А человек рядом с вами не один час проспал. Прежде чем влезть в спальный мешок, не раз невольно толкнул вас. Ведь палатка узкая, одноместная. Не раз проснуться должны были. И видеть, когда ложился и вставал человек.

– Всегда так было. Но в этот раз усталость свалила. Даже не поел…

– Так во сколько вы спать легли, Тихомиров?

– Часов не имею. Но засветло.

– А почему вы нашли в себе силы сходить умыться на реку, а от ужина отказались? Иль усталость заказная у вас?.

– Не понял! Я же говорил, устал и лег спать. Как можно заказать усталость?

– На пожаре с кем вы были? С Лавровым?

– Не только. Я и сам по себе, и с сельскими, и с охраной. Всем помогал.

– А вернулись с кем?

– Со всеми вместе. В хвосте. Сзади меня один охранник был.

– Так сколько же времени вы проспали в ту, последнюю, ночь Лаврова? – вернул следователь допрос в прежнее русло.

– Я три дня не спал. Неудивительно, что лег засветло, а проснулся утром.

– А почему вы, оберегаемый Лавровым, один из всех не заметили его отсутствия за завтраком?

– Он часто завтракал позже других. Я и не удивился.

– Он не говорил вам, что носил в сумке? – напрягся следователь.

– А почему он должен меня информировать? Я для него – условник. Он со мною, случалось, строже, чем с другими, был. Возможно, и я на его месте поступал бы точно так. Он – начальник. И панибратства между нами не было. Спасибо, что приютил. Только теперь я тому не рад. Вон в какую цену выливается мне его жалость. В подозреваемые попал ни за что. А ведь случись, не проспи я ту ночь, голову за него положил бы не задумываясь. Он единственный меня понимал.

– Вы уверены, что понимал?

– Иначе не пустил бы к себе в палатку. Не приютил, не защищал. Видел бы он теперешнее, удивился бы немало. Как за усталость расплачиваться мне приходится…

– Прочтите и подпишите протокол, – подал следователь исписанные бумаги. А положив их в портфель, сказал: – Вы свободны. Идите.

А утром, едва условники сели завтракать, к палаткам подъехал следователь. Поздоровался со всеми. Глянул на Тихомирова. У того сердце побитым щенком сжалось. Кусок поперек горла колом встал. Хотелось обругать, накричать. Но знал, этим не поможешь. Ведь вот и сегодняшнюю ночь не спал. Жизнь не мила стала.

– Тихомиров, я задержу вас ненадолго. – И, обратившись к Трофимычу, продолжил: – Думаю, часа нам хватит.

– Попался, курва, за самые яйца, – ухмылялся Шмель злорадно.

Андрей Кондратьевич, глянув на Тихомирова, обронил:

– Пригрел человек змею под боком. Сколько хороших людей погибло, а это дерьмо никакая погибель не берет.

– Давайте без комментариев, – сухо прервал следователь.

Когда люди ушли на работу, допрос возобновился.

– Откуда вам известно, что у Лаврова не было денег?

– Зачем они в тайге? Что тут с ними делать? Да и не утверждал я, только предположил. На это имею право.

– А я и не оспариваю его. Но вот что меня интересует: почему вы умолчали, что Лавров в вашем присутствии получил почту во время пожара? От нарочного. Расписался за нее. Вскрыл

конверт. Вы стояли рядом. И увидев, откуда письмо, изменились в лице. Этого письма вместе с полевой сум-

кой найти не удалось. Но вы, вероятно, помните, откуда оно пришло?

– Из органов безопасности, которые меня в тюрьму упекли. Естественно, что со мною творится, когда я вижу иль слышу упоминание о тех органах, – дрогнул голос Тихомирова.

– Что было в том письме? Припомните, – попросил следователь.

– Не читал. Не смог. Строчки перед глазами поплыли, как в тумане. Да и Лавров тут же сунул письмо в сумку.

– А жаль, что не разглядели. Ну что ж, письмо мы восстановим. Это не сложно. А кроме него, ничего в конверте не было?

– Не видел. Не присматривался.

– Может быть, нарочный перепутал или забыл, но говорит, что в конверте фотографии были. Несколько выпало. Лавров поднял, – внимательно смотрел следователь на Тихомирова.

– Я не помню такого. Да и какое мне дело до чужих забот? У меня в жизни свое правило: чем меньше знаешь, тем дольше живешь. Потому никогда не суюсь не в свои дела. Зарок себе дал. Поумнел в тюрьме. Раньше бы мне этот опыт, не отбывал бы срок.

– А Лавров не показывал вам в палатке эти фото? – словно не слышал ответа следователь.

– За старшим охраны такое не водилось. Исключено. Больше чем о погоде – не говорили никогда, – вздохнул Тихомиров.

Когда следователь сел в машину, мужик пошел к костру шатаясь. Ноги подкашивались, не держали. Заметив его состояние, Митрич подошел:

– Чего это он к тебе зачастил?

– О Лаврове спрашивает. Знай я, что так повернется, собакой в тайге бы жил, но не со старшим в одной палатке. Уже душу наизнанку вывернул этими допросами, – пожаловался Тихомиров.

– Кому как. Вон наших мужиков в прокуратуру вызывали. Пятерых. И новых. Тоже чего-то спрашивали. Радостные приехали в обрат. Говорят, ента, будет освобождение. Лучше, чем амнистия. И позор смоют. Навроде они и не сидели вовсе. Так им сказали. Документы готовят ихние. К воле. Знать, нынче невиновного от виноватого отделят. Может, и тебя к тому готовят.

– Мне такого не говорили. О прошлом – ни слова. Будто не было его у меня. Все о Лаврове. Свободой и не пахнет, – мрачно курил Тихомиров.

– И мне не обещаются. И не зовут никуда. А уж я бы бегом побег. Только бы поманили. Так неволя заела!

Хочется под старь в человеках пожить, – выдал Митрич сокровенное.

Тихомиров молча встал, пошел на деляну, туда, откуда слышался звон топоров, рев пил, уханье падающих деревьев.

В тайге было тепло. Тучи мошкары вились меж деревьев и кустов. Под ногами сновали бурундуки, даже серый зайчонок прошмыгнул совсем рядом, не испугавшись человека.

Заполошная сойка метнулась с куста на ель. Вытаращилась удивленно. Что забыл человек в глуши таежной? Иль гнездо свое потерял?

Но тут упало дерево, спиленное под корень. Вскрикнуло громко. Сойка, хрипло обругав людей, суматошно захлопала крыльями, улетела в распадок.

Тихомиров подошел к пачке хлыстов, стал замерять выработку. Никто из условников ни о чем не спросил его. Каждый был занят своим делом. И казалось, его приход остался незамеченным.

Новички сегодня обрубали сучья со спиленных деревьев. Не слишком быстро и ловко у них получалось. Но старались люди. Их терпеливо учили. Без слов. Показывали, объясняли. Без ругани. И в его душе проснулась жгучая зависть. Ведь вот они ладят даже с фартовыми. И те, ворюги, а смотри, вровень с генералом здесь. Как со своими говорят. И от них никто не отворачивается. Здесь же, как от зверя, от падали, от чумного – сразу уходят. От греха подальше…

– Шмель, возьми клин, не то завалишь мне на лысину свою красавицу! – крикнул Генка.

– Санька! Погоди эту ель валить! Постучи по стволу. Там белка! Пусть своих шустрят утащит! Не оставляй ее бедолагой! – надрывался Иваныч, перекрывая рев бульдозера.

Рябой по стволу веткой стукнул, белку пугнул:

– Хиляй, мамзель, краля хвостатая, зазноба рыжая! Линяй с этой хазы! Чего барухой застряла? У тебя дуплянок, что у меня волос на калгане. Не мори! Не то размажу, стерва! Выметайся, добром прошу, как кента! Слышь! Иль тебе локаторы поморозило? Так я продую, мало не покажется! До самого Магадана без огляду когти рвать будешь! – грозил Рябой.

Мужики, слушая его, со смеху животы надрывали.

Санька, устав ждать, подошел к ели. Белые, как мелкий снег, опилки брызнули из-под пилы. На старую рыжую хвою, на траву, на сапоги. Запах смолы ударил в лицо. Вальщик опустил со лба очки, вбил клин, рассчитав угол падения дерева.

– Отойдите, мужики! – предупредил Санька.

Тихомиров загляделся на верхушку ели. Там на макушке дерева сидела белка. Он не услышал, пропустил мимо ушей предупреждение вальщика.

Дерево, падая, сшибло с ног, подмяло и враз укрыло хвоей, словно спрятав разом от всех или похоронив заживо.

Он ничего не заметил. Может, успел крикнуть, но шум падающего дерева заглушил. Да и что такое в тайге человеческий голос? Хрупкий звук, живущий секунды. Да и то если его успеет подхватить, вырвать из ветвей таежное эхо.

– Никак хмырь накрылся? – оглядевшись, ахнул Сашка.

– Да нет, небось в кустах отсиживается! После допроса оклематься надо, – вставил бульдозерист.

– Чего скучковались? Хиляйте сюда! – позвал Шмель.

– Хмыря замокрили! Елкой!

– Так что? Засыпать нечем? Иль помочь? Говно разбрызгивается! Оно не сдыхает! – засмеялся Шмель.

– Так человек все же! Как так? – возмутился Костя.

– Кому он нужен?! – хмыкнул кто-то.

– Следствию хотя бы! – направился к ели Андрей Кондратьевич и добавил: – Я за него отвечать не намерен.

Матерясь на чем свет стоит, Шмель обрезал вершину ели. Потом, поставив пилу в сторону, смотрел, как мужики приподняли дерево, вытащили из-под него Тихомирова.

– Живой иль накрылся, гад?

– Нельзя же так. Непристойно о человеке говорить грязно. Все мы – Божьи создания. Грешно такое молвить и думать, – урезонивал Харитон.

– Кончай, отец! Божьи создания не подводят ближнего до вышки. Это уже дьявольское семя! И с ним так же надо! – философствовал Генка.

– Ну что с ним делать будем? – развел руками Илларион.

– Да пусть лежит. Коль живой, сам очухается, встанет. А если концы откинул, в обед отнесем к палаткам, – предложил Санька.

– Ну уж нет! А вдруг перелом? Пусть Иваныч доставит его к палаткам. Там его охрана" выходит. Нам некогда этим заниматься, – сморщился Трофимыч.

Илларион позвал бульдозериста. Тот вскоре подъехал. Достал из кабины брезент и, замотав в него Тихомирова, уехал с деляны.

– Везет хмырю! Совсем в сачки зашился, – заметил Шмель.

– Может, он уже Богу душу отдал. А вы его тут ругаете. Остановитесь, люди, – уговаривал Харитон.

– Зачем Богу его душа? Да и была ль она у этого? А насчет гою – жив ли он, ботну без лажи – живехонек,

падла! Такое мурло и на том свете самим чертям без нужды! – взялся Шмель за бензопилу и вскоре забыл о случившемся.

Люди принялись за работу. Никто не отлынивал. Берегли время. Когда вернулся бульдозерист, на деляне были заготовлены две полные пачки хлыстов.

Два молодых охранника, приставленные к ним, только что вернулись из таежной глухомани. Губы малиной перепачканы. Спелой ягоды – полные фуражки. Мужиков решили угостить. О случившемся не знали. Этих условников охранять не надо. Так, для формы лишь. И торопить не стоит. Сами не отлынивают – зачеты зарабатывают. Даже те, кому доподлинно известно о реабилитации, спины не разгибают.

А тем временем охранники у палаток приводили в сознание Тихомирова. Ванюшка смачивал ему виски, Новиков, расстегнув рубашку, прослушал сердце:

– Жив. Молотит двигун. Легко отделался этот чудак. Считай, второй раз родился.

– Вряд ли он сам тому обрадуется, что вернулся из мертвых, – обронил парень и добавил: – Неспроста к нему следователь зачастил.

– Знаешь, Вань, не верю я им ни черта! Забили зэками весь Север. Все враги народа, вредители! И это такие, как наш Митрич. Да он, елки зеленые, алфавит до конца не знает. Спроси его, кто такой вредитель, так он о своей старухе враз вспомнит. Но ведь годы жизни отняты. И тут не до смеху. Старуха ему за лишнюю чарку печенку грызла, это можно пережить, а следователи – полжизни отняли. И не только у него. У большинства! Теперь реабилитируют! Мол, ошибочка вышла, извините! А судьи, следователи наказания не понесут. А почему? Этих ретивых надо было на место репрессированных, чтоб впредь охоту отбить к беззаконию. И этот – не лучше! Его кто учил? Да те, кто особистами звался, кто Колыму наводнил невинными людьми, ставшими зэками! Я не верю ему и потому, что не всякая правота права. Он допрашивает условника, который претерпел все муки ада. Выдержал их, выжил лишь в слабой надежде дожить до воли. А этот садист, иначе. не назовешь, отнимает даже тот слабый луч. Гнусно это – бить лежачего. Не по-мужски. Я бы отказался от такой паскудной роли.

– А если он убил Лаврова?

– Ты что, дурак иль прикидываешься? – удивился старший охраны.

– Выходит, не я, а он – дурак. Но в следователях дураков не держат…

– Скажи, умные могут пересажать тьму народа, потом реабилитировать с извинениями? Да для таких звание дурака похвала. Они гораздо худшего заслуживают. И следователи в той черной игре не последняя спица в колеснице. А я их вообще в глаза б не видел. Они сажают, а крайние – мы. Потому что невиновных охраняем. А настоящие преступники, виновники этой беды, пока на свободе!

– Я тоже думаю, что Лавров сам умер. Но вокруг все совсем другое говорят, – покраснел Ванюшка.

– А ты свою голову имеешь? Ну, раскинь мозгами, этот хиляк мог убить твоего старшего? Физически нет! Иль силой заставить пойти в тайгу? Тоже нет! Убить внезапно из-за дерева, а потом перенести его на полянку с борцом? Наивно! Дурья выдумка! Бред. Он после того, как поднял бы Лаврова, часу на свете не прожил бы, позвоночник сломался б у него! Заставил Лаврова насильно нюхать борец? Такое только шизофреник придумает. Ну, как он мог его убить? Ты знал Лаврова, видишь этого сморчка. Он сам всех боится. Шмель в палатке пернет, этот – до утра в шалаше вздрагивает, – сплюнул Новиков.

– А сумка Лаврова куда подевалась? До сих пор ее не нашли! – возразил Ванюшка.

– И что? Подумаешь, письмо, фото! Да какими б ни были прежние грехи у этого мужика, он свое уже на Колыме искупил. Громадный срок отбарабанил! И прежнее, если и был какой грех, поглотилось бы отбытым наказанием! А чтобы не реабилитировать всех подряд, выискивают хоть какую-то зацепу. Мол, все равно был виновен. Не за то, так за другое! Возня это все, Ванек, мышиная, нечистая. Оттого, что не хватает духу признать собственную подлость в прошлом. Да к тому ж не забывай, что патологоанатом не нашел на теле Лаврова следов насилия, ударов, синяков, ушибов. И прямо указал, что смерть произошла в результате вдыхания ядовитой пыльцы борца. И все, Ваня! Другого нет! А я Афанасия Федоровича хорошо знаю. Он не ошибается. Вскрытие проводит тщательно. Старой школы специалист!

– А сумка?

– Да что ты заладил, найдется она.

– Смотрите! – указал Ванюшка на Тихомирова.

По щеке мужика текли ручьями предательские слезы. Он слышал весь разговор, а может, часть его. От понимания или участия не сдержался. А может, боль допекла, стиснула сердце. Тут и зверь не выдержит, взвоет.

– Ну, чего мокроту пустил? Дышим, значит? Радоваться надо! Ну-ка, воды попей – и полегчает совсем! – Ванюшка подал в кружке звонкую родниковую воду.

Тихомиров приподнялся на локте, потянулся к кружке и вдруг рухнул без сознания.

– Ты, елки зеленые, чего дуришь? Ну, давай помогу! Обопрись, – предлагал Новиков.

Но Тихомиров не слышал. Только через час он снова открыл глаза. Увидел над собой синее небо, далекое, как мечта о воле, как дорога домой. Как призрачна она, как легко и просто может оборваться!

– А хмырь еще канает? Ну и шкура! – услышал он голоса людей, усевшихся обедать.

– Сачкует, гнида! – поддержал Рябой.

– Он хоть жрал? – спросил Трофимыч Митрича.

И, услышав, что Тихомиров сегодня совсем не ел, забеспокоился, подсел рядом:

– Ну что? Здорово задело?

Тихомиров ответил еле слышно:

– Наверное, прижало немного.

– Есть будешь?

Тихомиров отрицательно мотнул головой.

– Да выламывается, падла! Плюнь на него, Трофимыч! Он, паскуда, на жалость давит. Дурней себя ищет. Ты хиляй от него, он через пяток минут сам вскочит. За жопу от котла не вытащишь, покуда все не схавает. Видали мы таких! – гудел Шмель.

– Захлопнись, бугор! Не учи меня дышать! Я говорю! – разозлился бригадир.

– Да чего с ним трехать? Пусть на своей шкуре познает, как сдыхается!

Яков позвал Митрича, вдвоем они приподняли голову Тихомирова повыше.

– Покормите его, отец, негоже, чтоб живой средь живых от голода мучился. У костра мы сами справимся. Вы ему помогите, – попросил он старика.

Деду охотно помогала охрана.

– Нынче и я голой жопой на шиповник сяду, может, и мне сопли вытирать будут? – сказал Гнедой, но на его голос никто не отреагировал.

Всем бросилось в глаза осунувшееся бледное лицо человека, который, казалось, уже был выше презрения, унижений и обид. Из уголка рта на рубаху стекала каплями кровь.

Заметив это, фартовые прикусили языки. Ели молча. Потом заспешили в тайгу.

Новиков невольно вздрогнул, услышав звук приближающегося вездехода из Трудового. Позади него тащился мотоцикл с охранниками.

Дородная женщина, выйдя из кабины вездехода, крикнула зычно:

– Где больной?

Врач осмотрела Тихомирова, нахмурилась, попросила помочь перенести его в кузов, оборудованный под походную больничку.

– Тяжелый больной, – сказала врач и добавила тихо: – Его нужно срочно перевезти в село. Дайте двоих людей, чтоб помогли его довезти бережливее, придержали бы на ухабах, чтоб не вывалился из носилок.

– Ванюшка! Давай сюда! А вы, ребята, за нами поезжайте. Чтобы было на чем вернуться из Трудового, – сказал Новиков охранникам и влез в вездеход.

Не видели отъезжающие, как дрожащая сухонькая рука Митрича крестила вслед их спины.

Вернулись они поздней ночью, когда условники давно спали. Лишь Митрич с Трофимычем засиделись у костра. Заговорились о своем, а может, попросту ждали охрану, чтобы узнать, как довезли человека, если довезли.

– Что так долго? – спросил бригадир Ванюшку.

– Ну чего там, сказывайте? – дрогнул голос деда.

– Живой. И наверное, будет жить, только вот с ногами плохо, может, не будет ходить, – подсел к костру Новиков.

– Хорошо, что успели. Его сразу под капельницу положили. А через полчаса полегчало. Кровь перестала идти. Врач говорит, что в тайге он больше не сможет работать.

– Да при чем тут тайга? Дело всегда найдется. Выжил бы! – перебил его Новиков и, глядя на огонь, курил папиросу за папиросой.

Трофимыч не задавал лишних вопросов. Новиков тоже не торопился. И лишь Ванюшка не выдержал:

– Расскажите бригадиру. Ему надо это знать.

– Короче, рассказал Тихомиров все. Умирать собрался. Не думал, что выживет. Выложил все как на духу.

– Возьмите сумку Лаврова, – внезапно возник из-за спины охранник-мотоциклист. И добавил: – Следователю передадите, как просил Тихомиров.

Новиков положил полевую сумку предшественника на колено, продолжил возмущенно:

– Я с самого начала не поверил следователю. Измотал он человека. А вышло, как я предполагал. Не убивал он Лаврова. И не думал этого делать. Да и причины, повода к тому не было. Все оказалось просто. Лавров сделал запрос о своих фронтовых друзьях, кому с войны жизнью был обязан. Послал запрос в Москву. Еще в прошлом году. И ждал. Ответа не было. Он повторил запрос. Уже в начале года. Ответ получил на пожаре. В тот день. Но не из военного министерства, куда запрос посылал, а из органов безопасности. Ему сообщили, что все его друзья реабилитированы. Посмертно…

Тихо горел костер, вырывая из темноты нахмуренные, озадаченные лица. Старший охраны открыл сумку,

достал фотографии. Бегло'глянул на них. Сообщение читать не стал. Чертыхнулся вполголоса.

– И что дальше-то? – спросил Митрич.

– А что дальше? Их тоже охраняли такие, как Лавров. Им повезло на войне выжить. Но зачем? Признать врагом того, кто спас в войну? Это ли не сумасбродство? Но так случилось! И не выдержали нервы. Вразнос пошли, наступил разлад долга с сознанием. Расхотелось жить. Исчез всякий смысл. Устал от слепого подчинения мужик. Дошел до точки. Все мы через это прошли. Не все дожили…

– Выходит, он сознательно сделал это, с борцом? – спросил Трофимыч.

– Сердце у него в последнее время стало сдавать. Молчал, не жаловался никому. Может, и там, в тайге, прихватило… Но, уходя из палатки, стонал. Простился с Тихомировым. И не велел никому ничего говорить. Слово с него взял. Тот обещал, пока жив – ни слова…

– Мальчишество все это, – не выдержал бригадир.

– А я понимаю Лаврова! Непросто выполнить приказ, с каким не согласен. А если это приходится делать каждый день, годами? Тут не только сердце сдаст, с ума сойти можно! Мы – тоже люди! А из нас сделали слепое орудие! Задавили все человеческое. Будто мы, кроме зон и зэков, ничего не знали в этой жизни! Но мы прошли войну! Она – целая жизнь! Ее не выкинешь из памяти. И он не сумел. Остался самим собой. – Новиков подвинулся ближе к огню. И, помолчав, продолжил: – Лавров часто о тех ребятах вспоминал. У него никого в жизни, кроме них, не было. Так сложилось… А тут один остался. Днем служебный долг выполнял. А ночами все воевал. Вместе с ребятами. Во снах они еще жили. И не хотели умирать. Они шли в атаку. Вот только что защищали? Кого? Свое будущее? Знать бы его наперед… Может, потому и помнят их не в зонах, куда попали по воле идиотов!

– Почему он скрывал, ведь времена изменились? – не соглашался Яков.

– Никакое время уже не поднимет его ребят. И реабилитация не оживит. Мертвому безразлично, очищено имя иль нет. Он далек от человечьей гордыни и глупости. А Лавров понимал все. И, обозвав всю систему так, как она заслуживает, уже не мог ей служить. Закономерный исход. Он не хотел, чтобы об этом знали другие, кроме Тихомирова, который пережил то же самое. Его уничтожили как личность, но не сумели убить в нем человека и желание жить хотя бы из любопытства. Он более примитивен, потому выживет, – грустно улыбнулся старший охраны.

– А сумку зачем прятал? – спросил бригадир.

– Не хотел, чтоб вот этих мальчишек-охранников раньше времени черная беда скрутила. Чтоб не укоротить их жизни, не покалечить их судьбы. Не думал, наверное, что его законченной судьбой будут интересоваться тщательнее, чем им при жизни. Потому сам спрятал сумку. Сжечь, видно, рука не поднялась. Тихомирову тогда показалось, что Лавров решил пустить себе пулю в лоб. Видимо, тот был недалек от такого. Отговорил, упросил. Но не от смерти…

– Я когда на Колыме отбывал, там охранник застрелился. Тоже по этой причине. Но врач назвал его в заключении психом. С тем и похоронили. Двое детей остались у человека, – запоздало пожалел Трофимыч.

– Оно и верно. Врач в чем-то был прав. Нервные стрессы – профессиональная наша беда. Какова работа – таков и результат. Кого интересует причина? О ней не спрашивают живых. А мертвые молчат…

Мужчины сидели вокруг маленького костра. Языки пламени вспыхивали в их глазах. Говорить не хотелось, все было сказано. Каждый думал о своем. О будущем? Иль о прошлом? Что виделось им в этой ночи?

Лишь старый Митрич, крякнув, незаметно отошел в тайгу. Оглядевшись, для верности, на колени встал, зашептал горячо:

– Господи! Упокой души невинных рабов твоих! И прости живых…