Текст книги "Закон - тайга"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

Глава 4

Продрогший Митрич сидел на санях и громко икал. Он не ел все три дня. Отвык дед харчиться в одиночку.

– Дед, подкинь жратвы! – донеслось с берега.

Вскоре подошел бульдозер. Иван выволок сани на берег. Пока их разгружали и ставили палатки, Митрич сварил обед. И только взявшись за ложки, вспомнили о новичках. Хватились Генки и Косого.

– Где ж они, туды их душу? – не понимал Шмель.

– Может, этих уродов поехали выгораживать? – предположил Трофимыч.

– Не будь их, не случилось бы пожара! Тоже мне – интеллигенты, не бывали в тайге ни разу. Не знают, как с огнем в лесу обращаться надо, – злился Сашка.

– Они – хрен с ними! Наши мужики где? – вертел Рябой взлохмаченной головой.

– Мы послали их встречный пал пустить. А они того почему-то не сделали…

– Загребли их, так выходит, – мрачно бухнул бугор.

– Нам легавых едино ждать. Чтоб указали новую деляну. Их и спросим, куда мужиков наших дели, – сказал бульдозерист.

А вскоре услышали условники цокот подъезжающего мотоцикла.

– С Косым и с Генкой уже разобрались. Тех, новых, тоже вот-вот привезет машина. Вы их сучкорубами ставьте, – предложил Лавров.

– Ну уж хрен всем вам, чтоб я с этими падлами в одной тайге дышал! Приморят ни за понюшку табаку и хлебай опять баланду в зоне! Вы, фраера, как хотите, а нам эти паскуды до жопы! Замокрить всех мало, говноедов! Пусть сами канают где хотят. Но не с нами, фартовыми! – заорал Шмель.

– Не ты тут распоряжаешься. Замолчать! – прикрикнул старший охраны.

Шмель глянул на него остекленевшими от лютой злобы глазами. Фартовые, перехватив этот взгляд, поняли: недалеко до беды. Увели бугра к палатке.

Шмель больше не обронил ни слова. Он не высунулся из палатки, когда машина привезла новичков. И Косой с избитой в синяки физиономией влез в палатку бугра. Там фартовый рассказал, как выбивали из него признание в Трудовом. Но не сломали… Да и Генка вступился. Шум поднял. Вот и выпустили из клетки на полуволю.

Бугор от ярости лицом чернел. Зубы скрипели так, что Косой умолк.

– Колись до жопы, кто метелил тебя в мусориловке?! – задыхался Шмель.

– Наш начальник и тот – Ефремов – со своими, – дрогнул обидой голос фартового.

– Ты-то хоть махался?-

– Не стоял же, усравшись! Тоже метелил мусоров!

– Кому вломил?

– Ефремову подвез. Будет помнить, как фартового морить.

– Так вот усеки: загребут тебя не сегодня, так завтра в зону. Приварят новый срок. Мусора не засветят своего дерьма. За то. что тебя трамбовали, тебя ж и приморят.

– А я при чем?

– Они сыщут…

Утром, когда все условники спали, охрана выволокла из палатки Шмеля, нацепила наручники и, затолкав в коляску мотоцикла, повезла в Трудовое.

Лишь через час проснувшиеся люди узнали, что в эту ночь умер Лавров. Сам или убит? С этим разберутся специалисты. Но вечером, перед сном, старший охраны ни на что не жаловался. Был в отличном настроении. Собирался в отпуск на материк. Говорил, что за хорошую организацию тушения лесного пожара его обещали поощрить. И вдруг умер. Не дождавшись ни поощрения, ни отпуска… А накануне ни с кем, кроме как со Шмелем, не конфликтовал. Фартовый единственный из всех мог быть подозреваемым.

Косой, услышав это, в комок сжался. Трофимычева бригада не верила в услышанное. Новички молчали. Фартовые в кучу сбились. Заговорили злым шепотом. Знали, скоро сюда приедет следователь. Разбираться будет. Убит иль умер? Но пока установит – время пройдет. И немало. Хорошо, если опытный, если не будет ошибки. Да кто ж такое гарантирует? А вдруг и впрямь Шмель оборзел и размазал старшего охраны? Но зачем? До воли так немного оставалось. Мог и потерпеть. Уж тогда пристопорил бы за все враз, за всякое слово. Выместил бы каждую обиду. Теперь это совсем некстати. Неужели не сдержался? И злоба разум помутила…

– Но ведь не впервой фартовым получать трамбовки у му– соров, грызться с ними по любому поводу. Тем более бугру. Нет, за такое не рискуют волей. Да еще за старшего охраны, а это известно даже сявкам – вышку можно схлопотать, – говорил Рябой тихо.

– Быковал он, когда я ему про трамбовку в Трудовом тре– хал. Кипел. Меня предупредил, что могу загреметь в зону. Значит, не думал мокрить, – говорил Косой.

– Сам накрылся, значит, увидят. Мусора нынче не без зенок. Не разгонятся гоношиться. Вишь, что наверху творится? Метут прежних! И до легавых доберутся. Иначе не стали б с виновниками пожара нянькаться, вредительство им пришили бы, ан нет! Ссут для завтрашнего! Чтоб свои калганы сберечь.

– Они фраера, политические! А мы – фартовые! Нынче – западло! Могут замести в зону. За нас с них спросу не будет! – перебил лысого законника Рябой.

– Хрен в зубы! Теперь за всякую душу спросят! А мы? В чьих лапах зоны от Мурмана до Магадана? В наших! Мы в них дышали и держали всех! Что может поменяться теперь? Иль зон не будет, ходки отменят? Мы нужны всегда! Нас повсюду знают!

– О чем балаган? Чего базарите? – подошел охранник и велел разойтись по палаткам.

Снаружи остались только Митрич и бульдозерист. Они готовили обед.

Тихо было в палатке Трофимыча. Сучьи дети, не знавшие беды от Лаврова, помнили, как наказал он за них фартовых, искренне жалели старшего охраны. И все же не верилось им, что убил его Шмель. Случались и раньше у них стычки. Да еще какие! Хотя бы та, с пробежкой. И ничего не произошло. Все живы были. Хотя Шмель после того два дня в себя приходил.

– Злопамятные они. Копили все. Не представлялось случая. А чуть подвернулся, они и ухлопали человека, – предположил Костя. Но охранники не поверили.

– Да брось ты дурака валять! Уж если бы они его убили, так хотя бы спрятали. Сунули бы под корягу иль в реку. Да и сами не ждали бы, когда за ними приедут, попытались сбежать, – возразил Илларион.

– Ну да, сбежать! Чтобы прямо на себя пальцем показать! Куда сбегут? Ведь Лаврова все равно хватились бы и нашли! Хоть в воде, хоть в земле! И тогда слинявшим сразу конец. Следствие долго не искало бы! С собаками, с автоматчиками поймали бы, – вмешался Трофимыч.

– Но ведь Шмель, если бы убил, неужели мог спокойно уснуть? – не верилось Харитону.

– Да что это – первый раз в жизни? Им убить охранника – подвиг! За это в зоне дополнительный навар будет. Так по их закону положено, я сам о таком от воров слыхал, – проговорил Костя.

– Нет, не может быть! Не убивал его Шмель! Облаять, пригрозить, ну, замахнуться – согласен. Тут же, когда до свободы так близко, – не мог. Логики нет, – не соглашался бригадир.

– Я другое понять не могу. Ведь Лавров не один в палатке спал. С тем гнидой! Неужели он ничего не слыхал, не видел? – напомнил Илларион.

– Этот всегда вне подозрений. Его Лавров сам пригрел. Это все знают. И охрана подтвердит. К тому ж на пожаре ожоги получил сильные. Три ночи не спал. Тут свалился вглухую. Вырубился. Мог не услышать. Какой ни негодяй, а живая душа. И его усталость валит, – вступился Харитон за новичка.

А вскоре условники услышали, как к палаткам подъехала машина.

– Не выходить из палаток! – послышался приказ охраны.

Условники из-за приоткрытых пологов видели, как из машины вышли два человека. Они не входили в палатку старшего охраны, сразу направились в тайгу.

– Выходит, бугор не в палатке мусора прикнокал. В тайге. Но как его сфаловал туда? Да еще без охраны, – удивлялся Косой.

– Не гробил падлу! Нутром чую. Сгребли сдуру. Ваньку сваляли, – буркнул Гнедой, обычно молчаливый законник.

– Ну кто-то же его грохнул! – подал голос из угла Удав и умолк. И только в палатке новичков шептались о другом.

– Что теперь нам за пожар будет?

– Добавят сроки за вредительство и снова в зону, – хмыкнул один, которого все звали Арсеном.

– Будь так, не отправили бы в тайгу обратно. Придержали в селе. В милиции. Наверное, теперь поняли, что человеческая жизнь дороже тайги. Время изменилось. Научились сопоставлять – коль пересажают всех, не останется в стране хороших специалистов, свободных мозгов. А принуждение никогда не было продуктивным, – возразил Андрей Кондратьевич.

– Ефремов сказал, что ссылка на неумение работать в тайге несостоятельна, – напомнил всем Арсен.

– Это ты себе скажи. Ты вместе с Татариновым ветки поджигал. Мы только носили. А отвечать всем придется, – буркнул кто-то из угла.

– Ветер виноват. Мы при чем? Такое у тебя могло случиться! – возмутился Татаринов. И высунул голову из палатки. – Нам технику безопасности никто не объяснял.

– Никого! Все слиняли! Объявляю перекур. Все смылись в тайгу. Идите разомнитесь, – позвал фартовый новичков.

Он уже. проверил все вокруг. В палатке Лаврова было пусто. Не было бывшего обкомовца, ни одного охранника не осталось у палаток. Лишь Митрич дремал у костра, сидя на пеньке.

Он уже отогревался. Мертвого – не вернуть, не поднять, каким бы хорошим он ни был. А вот живых кормить надо. И ждал старик разрешения охраны звать людей к обеду. Но никто не возвращался из тайги, а мужики есть запросили. Решил сам осмелеть. Загремел ложками, мисками. Люди плотным кольцом костер окружили. Каждому в этой ситуации хотелось быть вместе со всеми. Неизвестность била по нервам даже таких закаленных, как фартовые.

В тайге тем временем шла своя работа.

Лавров словно дремал. Лицо спокойное. Смерть опередила боль, удивление. Будто сам человек назначил своей кончине встречу здесь. Ждал ее. Она и пришла. Только не лицом к лицу. Со спины зашла, наверное. Лавров ее приметить не успел.

Следователь внимательно оглядел старшего охраны. Тот лежал, утопая в высоких синих цветах. Успел переодеться после пожара. Гимнастерка свежая. На ней ни одного постороннего пятна.

Следователь вглядывался в бледное лицо старшего охраны. Мысли, догадки, предположения. Только Лавров мог ответить на них.

– Что ж, кажется, все, забирайте покойного и пойдем к машине, – предложил следователь.

Охранники легко подняли тело, понесли его бережно, словно боясь причинить дополнительную боль усопшему.

Вскоре машина уехала в Трудовое, увозя с собою догадки условников.

– Ничего, вскрытие покажет, – обронил кто-то из бригады Трофимыча и добавил: – Там ответы на все вопросы сыщутся. Чего нам головы ломать?

Убит иль умер? Через день этот вопрос интересовал лишь охранников, начавших свое мужание плечом к плечу с Лавровым.

…Видавший виды судебно-медицинский эксперт не торопился с выводами и заключением. Он тщательно осмотрел труп и сказал молодому практиканту:

– В вашей будущей работе такой экземпляр уже не встретится. Видите, как кожа у человека обгорела. От плеч до пояс ницы. Нет, не в пожаре. Она только воспалилась от воздействия температуры в тайге. Он в хорошей переделке побывал. В войну танкистом был. Успел от смерти сбежать. На последних секундах.

– Зато теперь от сердечной недостаточности умер, – глянул практикант на покойника.

– Так думаете? – усмехнулся патологоанатом.

– От чего ж еще? На теле – ни одной царапины. Ни одного синяка. Несколько мелких ожогов после пожара. Но ведь не они стали причиной. Да еще у такого, как этот…

– Подожди, Никита. Не спеши. Покойник не убежит А наше заключение должно быть безошибочным, – взял в руки скальпель эксперт.

Афанасий Федорович слыл большим знатоком своего дела Циник и философ, он проработал в морге не один десяток лет Через его руки прошли тысячи мертвецов. Недавних начальников и нищих, ночных красавиц и фартовых, фронтовиков и полицаев, обычных смертных. Случалось вскрывать и тех, с кем был знаком и дружен, кого уважал. Специфика работы разучила удивляться, скорбеть.

Может, потому он редко улыбался. Ведь неспособный сожалеть не умеет радоваться. Он один знал о скрытых от посторонних, а порою и от самых близких, пороках усопших. Годы работы дали большой опыт и окончательно сформировали характер.

Афанасий Федорович не; терпел возражений и болтливости. Угрюмый, свои заключения о причине смерти излагал всегда в нескольких лаконичных фразах, где никогда не было предположений. Только утверждения.

За все годы он ошибся в своих заключениях всего два раза – в самом начале. Потом был точен. И следователи всех рангов доверяли ему.

Он мог стать хорошим хирургом. Лечить, оперировать людей. Но предпочел иметь дело с мертвыми. Им он не причинял боли.

Мужчины и женщины для него были все на одно лицо. Он с ними разговаривал, даже иногда спорил. И ему нравилось, что никто не смеет перебить или не согласиться с ним. Но вот недавно ему дали в помощники практиканта. Ненадолго. Тот решил стать патологоанатомом. Сам. Добровольно. Небывалый случай. Редкий. Обычно в морг посылают работать несостоявшихся хирургов. А этот даже попробовать свои силы не захотел. Никита напоминал ему собственную молодость.

Может, потому относился к нему, как к своему повторению. Вот и теперь вскрытие сделал и позвал:

– Подойдите, коллега!

Никита не промедлил,

– Взгляните теперь. Что думаете о причине смерти? Изменится мнение или останется прежним?

Практикант внимательно вглядывался в легкие, сердце, печень, желудок Лаврова,

– От чего умер? – повторил вопрос патологоанатом.

Никита указал на легкие. Они, будто обожженные, потемнели, сердце, а это сразу приметил практикант, не справилось с нагрузкой. Никто тому не удивился.

– Вот если бы не легкие, не бронхи, можно было бы сказать, что в смерти виновато сердце… Тут же – наглядное отравление. Всех дыхательных путей. Вот только чем? – Афанасий Федорович взялся за пробирки, колбы. Никита внимательно следил за его действиями. – Борцом отравился. Запахом. Он теперь цветет. Самая опасная фаза. Для всего живого. Запах, сок – крайне опасны. Случай не первый…

– Неужели этот человек ничего не знал о борце? Ведь он в тайге не первый год работает. Людей должен был предостерегать, – удивился Никита.

– Много чего должны. Да что теперь о том?

– Неужели сам по незнанию отравился? Может, помогли? – спросил Никита эксперта.

Но тот снова посуровел. Причина смерти установлена. Когда поступит другой покойник – новая загадка. Сколько его ждать? А до него – серое, тягостное ожидание, и снова – не с кем словом перекинуться. Никита? Но и у того на днях заканчивается практика. Да и молод он. Тороплив. Не понял, что патологоанатому никак нельзя спешить. А сердечная недостаточность – слишком общее определение. Как канцелярский штамп.

Трое людей ждали около морга заключение о причине смерти Лаврова. Один – следователь. Тоже молодой, не терпится ему скорее истину установить. Убит иль умер? Ему положено на вскрытии присутствовать. Брезгливость мешала.

«А что от того теперь изменится? Человека не стало. Ему все равно Когда-то смерть приходит к каждому. Раньше иль позже, ее ие минешь», – подписал заключение Афанасий Федорович и, накрыв покойного белой простыней, пригласил ожидавших. Узнав о причине смерти старшего охраны, трое переглянулись в недоумении. О действии борца здесь, на Сахалине знали все, даже в глухих деревнях. Много скота им отравилось. Синие цветы его, с удушливым запахом, обходили даже звери. Считали, что лишь настоем цветов и корней борца можно отравиться насмерть. Запах может причинить сильную, до рвоты, головную боль. Но смерть… В это трудно верилось.

Афанасий Федорович понял причину сомнения. И, зная, что перед ним, помимо следователя, стоят прокурор и начальник милиции, пояснил доходчивее:

– Организм был ослаблен участием в тушении пожара. Ну и длительность воздействия не просто цветка – целой их поляны, что я отразил в своих выводах. Других причин смерти нет. Она – ненасильственная.

– Как долго, по-вашему, он вдыхал борец? – спросил следователь.

– Дело не только в продолжительности. Борец особо опасен за полчаса до восхода солнца. В это время достаточно один раз втянуть в себя его запах даже здоровому человеку, чтобы получить отек легких либо сразу – разрыв сердечной аорты. В остальное время, особо когда высохнет роса, борец может причинить головную боль. Но убить не способен. Сил не хватит. Нет пыльцы, она облетает на солнце и тут же погибает. Об этом как раз знают немногие. Если к борцу не прикасаться, пройти мимо, он вреда не причинит.

– Вы уверены, что борец стал причиной смерти? – все еще не верилось начальнику милиции.

– Не только в легких обнаружена пыльца, но и кожа ладоней обожжена соком борца. Посмотрите. Вот следы ожогов, полученных на пожаре. А вот эти – коричневые вспухшие линии – от стеблей борца. Это ни с чем другим невозможно перепутать. Ни одно растение, хотя ядовитых у нас немало растет, такого автографа не оставляет…

– Ну и случай, – вздохнул следователь. А за дверью морга, убедившись, что никто не слышит, сказал честно: – Не верю я, что по незнанию, что сам виноват в своей смерти он. Но докопаться до истины самому тяжеловато будет. Кравцова нужно привлечь. Он разберется.

– У Кравцова в производстве восемь дел. Самой сложной категории. Перегружен человек. Да и нельзя же валить на него все. Он не может работать один за всех. Пора и вам впрягаться. Хватит надеяться на него! – вспылил прокурор и, сворачивая к милиции, добавил коротко: – Постарайтесь уложиться в месячный срок. Отсчет начнем с сегодняшнего дня. И знайте, я не хуже вас осведомлен, что Лавров в тайге не новичок.

В этот же день следователь допросил Шмеля. Единственный подозреваемый едва ли не смеялся в лицо следователю:

– Зачем мне его гасить было? Коль в прокуратуре пашешь, надо знать – бугор никого своими руками не дду

замокрит. На то другие всегда сыскались бы. Но и это без понту. Мне охранник соль на хвост не сыпал…

– Вы с ним повздорили, – напомнил следователь.

– Я с ним все время гавкался. Всякий день. И что с того? Я и со своими лаюсь еще файней. Так что, за каждый брех мокрить? Заливаешь, гражданин следователь.

– Одно дело – ваши, другое – охранник. Его убить фартовые считали б подвигом.

– Это если б я в бега линял. Тогда – другое дело. Здесь – вовсе без понту. И трехни мне, ради всего – чем я его размазал? Нашел перо иль лапу, может, розочка с моими отпечатками завалялась там?

Следователь промолчал. А потом спросил в раздумье:

– Во сколько вы легли спать в ту ночь?

– Как с пожара прихиляли, похавали, я в палатку и враз отрубился. Три дня не спавши. Пожар тушили. Разбудила охрана…

– И не знали о смерти Лаврова?

– Нет. Как перед мамой родной. Если темню – век свободы не видать.

– Лавров вас незадолго до пожара наказал пробежкой. Всю бригаду. А это для вас потеря авторитета перед всеми. Восстановить его вы могли, убив охранника, – глянул следователь на фартового.

– Такое раньше проходило. Теперь, даже захоти я, не обломилось бы. Свои же зарубили бы. За убийство охранника я получил бы вышку, а кентов – в зону повернули. То даже сявки знают. Кому ж в честь такой авторитет? Скорей меня кенты прикнокали б, чем дали к охраннику подойти. Это раньше бугры заправляли, теперь отняли кайф. Как сход решит. Да и забыл я про ту пробежку. Все живы, ничего, оклемались.

– За что он вас наказал? – поинтересовался следователь.

– Я сдуру хвост на сучьих поднял. Раньше это проходило. А старший охраны кипеж поднял. Ну да кто старое помянет, тому глаз вон.

– Лавров обещал вас в зону вернуть? – поинтересовался следователь.

– Нет Такого никогда не ботал старший охранник. Это туфта!

– Вы письма с воли получаете?

– Нет! Без понту я кентам. Бросили. Три месяца – ни гре– ва, ни вестей. Наверное, попухли, замели всех мусора, – взвешивал Шмель каждое слово, зная, что все его ответы будут не раз перепроверены в Трудовом.

– До освобождения вам немного осталось. Куда собираетесь поехать? – поинтересовался следователь.

– Это мое дело. На воле я сам себе пахан и кент. За нее отчитываться никому не стану! – обрубил бугор зло. И добавил: – Никого я не гробил! Не имеете права меня тут морить. Нет у вас улик. Не можете предъявить обвинение! А сегодня – уже три дня! Утром закончились! Мне, что ли, напоминать? Выпустить обязаны! Чего резину тянете? И на вас управу сыщем за беззаконие!

– Даже мне грозите! А говорите – Лаврова пальцем не трогали! Да с такими замашками трудно верится, – смотрел следователь на фартового вприщур.

Шмель понял: его провоцируют. И замолчал. Перестал отвечать на вопросы.

Следователь решил все же посоветоваться с Кравцовым. И вечером, когда прокуратура опустела, зашел к нему в кабинет, зная, что тот допоздна не уходит с работы.

Кравцов уже слышал о смерти Лаврова. Знал, кому поручено следствие. Увидев молодого коллегу, не удивился. Выслушал его.

– Бесспорно одно: Шмель не убивал Лаврова. И никто из фартовых руки к этому делу не приложил. Шмеля я знаю по прежним его делам. Он убивал. На его руках много крови. Но эта смерть если и насильственная, то сделана тонко. Не ворами. Шмель ничего не смыслит в растениях, никогда не прибегал к помощи ядов. Грубый по натуре, он грубо работает. Его оружие – кулак, гусиная лапа, нож иль финка. На интеллигентное убийство не способен. Правда, свою жертву он обязательно спрятал бы. Чтобы время оттянуть. Об этом никогда не забывают блатные.

– Но как установить истину? – оглядываясь, спросил следователь растерянно.

– Допросите еще политического, который вместе с Лавровым в одной палатке жил. Хотя и эта версия о его причастности малореальна. И все ж… А Шмеля выпускайте. Он не убивал. Отправляйте в Трудовое незамедлительно. Вы уже превысили предельный срок задержания, а оснований для санкции на арест у вас нет. И к вам с возрастом придет расплата за ошибки в работе. Исправить, их будет невозможно. Старайтесь же их избегать. Работайте чисто.

Следователь не стал дожидаться утра. С ночным, последним поездом отправил Шмеля в Трудовое, извинившись за недоразумение

Фартовый ничего не ответил. Смотрел в окно, нетерпеливо ожидая отправления. Вместе с ним в одном вагоне ехал в Трудовое новый старший охраны. Коренастый, кряжистый, он был старше Лаврова. И едва состав тронулся, сел напротив Шмеля, уставился на фартового немигающими глазами.

Бугор отвернулся к окну. На вопросы охранника отвечал односложно, вяло. А потом вовсе уснул. Проснулся от того, что кто-то гаркнул в самое ухо:

– Вставай! Трудовое!

Шмель вышел из поезда, пошатываясь со сна. В глазах рябило. В последние дни ему никак не удавалось выспаться. То пожар помешал, то в камеру загремел. А в ней кто отдыхает? Нервы до предела натянулись. А что, если приклеят ему убийство? Не виноват? Кому это докажешь? Сколько раз не был виноват. А сроки тянул! Да и он ли один? Если разобраться по совести – половину зон и лагерей по северам невинными забиты. Кто их выпустит, кто о них вспомнит? Вот затолкать туда – не промедлят.

Видно, правду говорят зэки, что у каждой тюремной двери своя хитрость: туда – двери широкие, оттуда – узкие.

Шмель, покачиваясь, пошел к милиции.

«Будь она проклята! Но только тут дадут транспорт добраться до места. Иначе век бы сюда не прихилял добровольно. – Бугор оглянулся на охранника. Тот еле успевал за ним с пузатым чемоданом. – И на хрена мужику такой майдан? Не баба! А тряпья вон сколько! Зачем оно в тайге? Кой с него понт? Одна морока. Вон у Лаврова ни черта не было. Все барахло в саквояже помещалось. А этот как баруха загрузился», – подумал Шмель.

Вскоре вместе с новым охранником он поехал в тайгу на зеленой старенькой полуторке.

Возвращение Шмеля было встречено общим ликованием. Фартовые затарахтели, что заждались его. Даже Трофимыч папиросами угостил. Сам. Подсел рядом. Молча, по-мужски сочувствовал пережитому. Ни о чем не спросил. Глазами себя выдал – искренне радовался возвращению,

Глядя на них, новички удивлялись. Пока не коснулась беда, эти двое постоянно меж собой не ладили. Ругались, спорили. Едва нависла угроза над Шмелем, им стало не хватать друг друга. И все прошлое забыто, словно не было его.

Мужчины… Их роднит не возраст и положение, не звания и способности. Их роднит беда. Общая, одна'на всех.

Прошедшие сквозь жизненные передряги, пережившие боль, несправедливость люди умеют понимать друг друга без слов.

– Мои тут не гоношились? Не поднимали хвосты? – тихо спросил Шмель Трофимыча.

– Все в ажуре, – ответил тот еле слышно и спросил: – Ты как дышишь? Обошлось иль была ломка?

– Пронесло. Думал, влупят ни за хрен чужой грех, не отмажусь. Но пофартило.

Митрич принес Шмелю полную миску гречневой каши. Масла не пожалел.

– Ешь, родимый. Забудь, что стряслось. И душой вертайся к нашему шалашу. Не то жисть станет несносной вовсе.

Шмель ел торопливо. А Митрич урвал ему от новичков даже кружку какао. Он держал ее, ожидая, когда бугор уплетет гречку.

Шмель чувствовал себя именинником. Такого внимания он давно не ощущал даже среди кентов.

– Страдалец ты наш. Бедолага. Едва судьбину сызнова не окалечили твою. Она и так-то у всех горбатая, – приговаривал дед Митрич жалостливо.

В этот день, перезнакомившись с охраной и условниками, старший охранник предупредил, что завтра весь лагерь перебирается на новое место, где начнет заготовку леса.

– Работать будем от зари до зари. За неделю вы не сдали ни одного кубометра древесины. Придется наверстать отставание. Так что о выходных ни слова. Когда войдем в график – другое дело. И помните, рабочие показатели – это ваша свобода. – Он оглядел условников.

И на следующее утро вместе с подоспевшими лесником и мужиком из леспромхоза повел людей на новую деляну.

Условники шли друг за другом, перегруженные до самой макушки.

Продирались сквозь буреломы и завалы, через глушь и коварные осклизлые распадки. Сколько они шли? Казалось, прошла вечность. На плечах рубахи взмокли, на спине, груди – разводы белые. Волосы прилипали ко лбу. Глаза заливало потом. Но никто не напомнил об отдыхе.

Впереди всех, нагруженный не меньше других, шел старший охраны. Он не оглядывался. Старался не отстать от лесника, шагавшего по тайге не по годам резво.

Далеко ли до деляны, язык не поворачивался спросить, а старик все кружил по тайге, словно решил проверить на измор или на прочность идущих следом. Новичков уже заносило в стороны. Но они молчали. Ведь даже фартовые не матерятся. Конечно, тут и без груза пройти мудрено. Куда проще было бы уложить все на сани, подцепить к бульдозеру и привезти на место. Но новый старший охраны не стал ждать, пока Иваныч починит бульдозер, и скомандовал:

– Вперед! Шагом марш!

Человек он, судя по выправке, военный, с людьми считаться не привык. Лавров сердечнее был, душевный. С этим труднее будет.

Солнце уже покатилось за сопки, когда лесник наконец остановился и, топнув корявой, как суковатая палка, ногой, сказал:

– Тута обживайтеся!

Старший охраны свалил с плеч ношу. Хотелось упасть в мягкую, шелковистую траву и отдышаться, дать отдохнуть занемевшим мышцам. Смотреть в небо – синее-синее, в раме березовых кос, еловых лап. Но… Позади шли условники. Значит, нельзя давать волю человеческим чувствам. Нужно держать себя в кулаке. Не растормаживаться.

– Подтянись! – донесся его голос до самого хвоста колонны.

Таежное эхо, подхватив это слово, понесло его в чащу, распадки.

Без груза в этой серой веренице людей шел только Митрич. Его ношу разобрали мужики на свои плечи. Фартовые и сучьи одинаково любили и берегли старика. В этом переходе и те и другие поддерживали его, не давали оступиться, пытались ободрить шуткой.

Старик терпел. Придя на место, сразу разулся, давая отдохнуть истертым в кровь ногам.

Мужчины взялись ставить палатки, а старик, разложив по заведенному порядку посуду и харчи, принялся готовить ужин. Ему помогали все, кто оказался не у дел.

Старший охраны вместе с лесником пошел глянуть на деляны, с ним увязался Ванюшка, прозевавший смерть Лаврова.

Обратно они возвращались затемно. И парень предупредил старшего, что жить ему в палатке придется с одним из новичков, которого приютил Лавров. Рассказал почему.

Старший охраны ответил резко:

– Я не нянька, не кормилица. И здесь не гостиница, не офицерское общежитие! Где прикажу, там жить будет. Чего не хватало, кого-то выделять! А насчет трамбовки, запомните, вы за это ответ несете. Изобьют, вы отвечать будете!

А едва вошел в свою палатку, споткнулся о ноги спящего человека: тот опередил, занял палатку первым, не спросив разрешения у хозяина. Старший охраны включил фонарь, направил луч света в лицо спящему.

– Встать! Покиньте палатку и никогда более не входите сюда! – сказал громко, раздраженно.

– А куда же мне деваться? – послышался растерянный вопрос.

– К своим!

– Его свои в лесу стаями бегают, – послышался голос Шмеля.

– Определите его! – приказал Новиков Ванюшке и выкинул из палатки постель непрошеного соседа.

– Крутой мужик! – Трофимыч похвалил старшего охраны.

Новички, заметив Ванюшку, ведущего к ним подселенца, у Палатки стенкой стали. В глазах непримиримая злоба застыла.

– Придется шалаш ставить. Отдельный. Один в нем жить будете. Иначе ничего не получается, – позвал парень на помощь других охранников, и через полчаса шалаш был готов.

Мужик, наскоро поблагодарив охранников, нырнул в шалаш, завалился на свежую, душистую хвою, блаженно потянулся.

Как хорошо иметь свое жилье! Пусть временное, липкое, пещерное, но его ни с кем не надо делить. Оно почти собственное. Потому что никому из условников не вздумается позариться на него. Кому охота жить в одиночестве? Здесь его все боятся. И только он не любит компаний. Всегда их избегал. Потому что никому не верил.

С Лавровым было просто. Он уходил с рассветом, возвращался, когда все спали. Новый побрезговал соседством с ним.

Что ж, так даже лучше. Он вспомнил, как его допрашивал следователь о смерти Лаврова.

– Я вместе со всеми тушил пожар. А когда пришел в палатку, даже не ужинал, спать лег. Сразу, как в пропасть, в сон провалился. Не слышал, ложился ли спать старший. Когда встал и вышел – не зна-ю.

– Общались вы с Лавровым больше других. Были ль у него– враги? – спросил следователь.

– Враги? Нет, не было. Разве вот Шмеля недолюбливал. Да и не только его – всех фартовых, за непорядочность. Не верил он им никогда.

– Имел ли он основания опасаться их? Грозили они ему когда-нибудь расправой? – интересовался следователь.

– Сам не слышал ни разу.

– А Лавров вам об этом говорил? – сориентировался следователь.

– Он не жаловался никогда. Но как-то обронил, что от фартовых всего ожидать можно. И когда ложился спать, я нередко это видел, пистолет под голову совал. Неспроста, наверное?

– Слышали ли вы, как выходил из палатки Лавров? Его кто-нибудь вызвал?

– По-моему, он вообще не заходил в палатку. Во всяком случае, я его не видел.

– Он после пожара несколько раз побывал в палатке. Сам ее ставил. Кстати, без вашей помощи. Потом ходил на речку умыться, и снова в палатку. Переоделся в чистую гимнастерку. Даже лежал в спальном мешке. Где же вы были все это время, если не видели Лаврова в палатке?

– Я имел в виду вечернее и ночное время.