Текст книги "Колымское эхо"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

–        Да, трудно ему! – согласился Игорь.

–        А Козловскому как пришлось? У человека куча детей. Он написал критический материал по стройучастку. Так его целой бригадой били. Полгода в гипсе лежал. Строители мелким штрафом отделались. Вот так наши жизни ценят. Живой и радуйся. Да все хулиганьем мечены. А вступиться некому.

–        Досадно...

–        Девчонку, практикантку нашу, едва в речке не утопили. А редакцию, даже вспомнить стыдно, к девятому маю всю в свастику уделали. Мы ее перед этим и помыли, побелили, но кому-то вздумалось нагадить. Конечно, не дети устроили эту пакость, кто-то из взрослых недоумков. А спроси, зачем?

–         Кого-то разделали под орех. Вот раньше заставили бы найти виновного и наказали бы сурово. Может даже Колымой. Но теперь вседозволенность. Вот и безобразничают. Творят, что хотят.

–         Нет, Игорь, лучше забелить свастику, надрать уши хулиганам. Но только не наказывать Колымой. Это уже крайность на грани жестокости. Пусть человек сердцем поймет ошибку и сам ее исправит. Но не кровью и жизнью. Я против варварских методов.

–         Зато это наказание помнилось бы всю жизнь и жило бы в памяти поколений.

–         Не надо зверств. Все мы люди, случается, ошибаемся. Но и наказание не должно быть свирепее проступка.

–        Тут у нас разные мнения,– не согласился Бондарев.

–        Мужчины, к столу! – позвала Варя.

Даже Султан вылез из-под койки. Ему, как и обещал сосед, принесли кости оленя, Султан долго возился с ними, но потом разобрался, что с ними нужно делать и быстро сгрыз их.

И только мужчины продолжали свой бесконечный спор. Кто из них прав, так и не приходили к одному мнению.

Варя пошла на работу на целые сутки. Собрала в сумку картошку, огурцы и грибы. Выгуляв Султана, завела в дом и, велев вести себя прилично, выскочила из дома. Ей повезло в этот раз. Подхватила попутная машина и увезла в поселок.

–         Послушай, Игорь, может Аслана позвать в дом? Легко ли ему ночевать в могильнике. Какая ни была б закалка, здоровье может дать осечку. Неловко станет,– глянул Иванов в глаза Бондареву.

–      Дом не наш! Варя может обидеться. Сами здесь на птичьих правах.

–        Послушай, а как ему? Ведь впереди ночь. Замерзнет насмерть.

–        У него там есть какие-то приспособления и меховой спальный мешок. К тому ж он здесь не первый раз. Не на одну ночь приехал. А на Колыме не новичок. Этого ничем не удивить.

–         Но я так не могу. Давай позовем. Все последствия с Варей беру на себя.

–        Да будет тебе, я что, не мужик? – накинул куртку на плечи и вышел из дома. Вскоре он вернулся с Асланом, волоча в руках сумки, корзины.

–        Ты садись к печке, согрейся. Уже зуб на зуб не попадает. Зачем так мучиться?

–         Каждый год так езжу, а что поделаешь? – ответил человек, заволакивая в дом бутыль с вином.

–        Жалко будет, если замерзнет. Весь цимес пропадет. Ни вкуса, ни аромата не останется. А ведь издалека вез. Хочется, чтоб сохранилось.

–         Зачем ты мотаешься сюда каждый год, ведь теперь билет сюда дорого стоит! – спросил Иванов.

–                    Все так. Но память дороже. Здесь мои лежат. Оба. Что им скажу?

–         Найми кого-нибудь, чтоб за могилой присматривал. И тебе удобнее и дешевле обойдется. Ну, зачем себя мордовать? – встрял Игорь Павлович, Аслан задумался:

–                   А кто согласится за чужой могилой смотреть? – спросил тихо.

–         Здесь нет чужих, все свои – колымчане.  И ухаживать будут, как за своей. Какая разница,  откуда они? Здесь лежат, по соседству. Договорись с Варей, нашей хозяйкой. Она не откажет, женщина добрая, сердечная, уважит твою просьбу

и поймет!—советовал Иванов.

–         Надо подумать, удобно ли будет вешать  свою заботу на чужие плечи.

–        Да есть у нее время, чего не помочь?

–                   Посмотрим, как сложится разговор,– ответил человек нерешительно.

Аслан грелся у огня, подставив горячему теплу руки, плечи, лицо.

Мужчины понемногу разговорились:

–         Я в прошлом году летом приезжал сюда.  Дожди вконец замучили, каждый день лили, как  из ведра. В могильник столько налило, что вставал в воду чуть не по колено. И обсушиться  было негде. Отсырел насквозь. А когда уезжал,  как назло дождь закончился. Колыма и тут себя показала. Я в самолете улетал домой. От меня  парило, как от самовара, до самого Внуково. Хорошо, что закалка сохранилась, добрался без  болячек.

–        Аслан, а ты к Колыме привык? Ведь много раз был здесь? – спросил Евменович.

–         Привык? Да разве можно к ней привыкнуть? Ведь она все отняла. С самого детства ограбила хуже разбойницы,– закурил человек нервно:

–         Мне в то время и четырех лет не было. Помню, было очень темно. К дому подъехала машина. Я думал, что родственники с гор приехали, какие баранов пасли. Они вошли громко. Подняли мать с отцом, велели быстро собраться, вывели, не дав проститься ни со мной, ни с бабкой, грубо вытолкали во двор, запихнули в машину, надев наручники, и быстро повезли. Куда, з a что, надолго ли, ничего не сказали. Отец оглянулся, увидел нас с бабкой в окне, хотел махнуть, да руки скованы, мотнул головой, влез в машину. Больше я их не увидел. Могилу нашел через много лет. Уже после четвертой ходки. Даже раскопали, убедились, что мои лежат, отдельно ото всех. На телах следы от пуль. Их было много, очень много. Я так и не узнал, за что убили моих. Никто ничего не сказал. Со мною попросту не стали говорить. Отняли родителей молча. А как без них было выжить малышу? Конечно, старшая детвора шепотом мне все объяснила за сараем. Да бабка, та, что ночи напролет плакала. Она меня и вырастила, как могла.

–        А что она могла, старая?

–        Да уж это точно. Я рос не подарком. И узнав, куда делись мои родители, рано повзрослел и многое возненавидел.

–        Кого возненавидел?

–       Ну, прежде всего Сталина. Я все хотел попасть на Колыму, чтобы увидеть своих. И сбылось... В четырнадцать этапировали. В шестнадцать первый раз приговорили к расстрелу. В газете дали, что приговор приведен в исполнение. Тут бабка залилась слезами. Я был ее единственным и любимым внуком. Ну, хрен им всем! Живой остался. Хоть занимался фарцовкой. Деньги делали. Натуральные. Не отличить от казенок. Только номера подвели. Они все оказались одинаковыми, что и подвело. А сгребли не только меня. Всю братву. Вместе мы и смылись, «залегли на дно» в Прибалтике на целых пять лет...

–        Да, искали вас долго. Но вы словно испарились. Нигде не наследили. Будь это просто кража, давно бы вас забыли. Но это фарцовка, да еще какая грамотная. Весь угрозыск на уши встал. Но... Бесполезно. Вас не было нигде. А потом случайно наткнулись. Сгребли всех в кучу и снова на Колыму,– дополнил Игорь Павлович хрипло.

–         Не знаю, кто кого больше измотал, по каким зонам нас не кидали. Все старались разъединить, а мы смывались и кучками и поодиночке. Сколько раз по нас стреляли, счету нет,– вздохнул человек.

–         Ни за одной бандой столько не гонялись, сколько за вами. Четыре начальника зон были уволены с работы за ваши побеги.

–        Я и один смывался! Дважды!

–        Знаю! – согласно кивнул Игорь.

–        А ты откуда знаешь?

–        Высчитал. Но догонять не стал. Уж очень красиво ушел. А значит, такому жить надо,– усмехнулся Бондарев.

–       Я знал, где ты осел. Там тебя без труда могли взять. Но я не пустил на твой след, ведь ты женился. А семейный, считай откольник. Этот уже в дело не пойдет, детей растить надо. Так мы с тобой простились, не познакомившись и не простившись,– улыбался Бондарев.

И только тогда Аслан понял многое. Исчезли загадки, случайности и совпадения.

–        А почему именно меня спасал?

–        Дело твое на глаза попалось. Необычностью удивило. Тебя даже свои ворюги убить хотели. Потому, не дал им уйти, придержал на Колыме. Они там так и остались, чтобы не испортить тебе семейную жизнь, не сделать твоих дочек сиротами. Это было бы совсем несправедливо и обидно. Не должна жизнь быть сплошным испытанием, а Колыма домом. Живи в своих горах и радуйся всему что имеешь. Ведь у каждой птицы свое гнездо. Не покидай его никогда!

–        Спасибо, Игорь Павлович! Я и не предполагал, что все вот так сложится. Сколько ж я обязан тебе?

–        Это я виноват. Но тоже опаздывал. Особо с родителями. Их убрали в самом моем начале. Тогда во многом не разбирался. Зато тебе сумел помочь. Мне неважно, любишь Колыму или нет, главное, что сумел уйти от нее живым. Такое не каждому удавалось. И уж коли миновал ее когтей, насколько это возможно, будь счастлив. Старайся не бывать здесь слишком часто. Ведь сюда непредсказуемо прилетают твои старые кенты. Их мало, но они злопамятны и мстительны. Тебе не стоит видеться с ними. Я уже стар, могу не усмотреть. А ты береги себя!

–         Бабуля твоя жива? – спросил Бондарев.

–        Жива! Хотя каждый день к своим просится. Изболелась, измучилась, да и старая уже, хотя двоих моих девчонок вырастила. Мы с женой работаем, а она все еще дома управляется. Не сидится ей никак.

–        Тебя ждет?

–        Как всегда! То со мною мучилась, теперь с девчонками. Они хуже мальчишек растут. Все хотят глянуть на Колыму, навестить могилы своих. Я их отговариваю. А они ни в какую. Для них Колыма сказка. Страшная, но реальная. А бабуля даже это слово слышать не может, душу у нее отняла Колыма. Как слышит, так в слезы. Я ей фотографии привозил. Говорил, сколько тут похоронено. Она после моих рассказов долго спать не может и все молится за всех ушедших, ей каждого жаль. А саму Колыму, вместе со Сталиным ненавидит. Считает, что он здесь на земле ад устроил и все клянет за своих детей. Она и в гробу его не простит за пережитое.

Аслан закурил новую сигарету и сказал сипло, откашлявшись:

–         Меня вором сам Сталин сделал. Отняв детство, лишил всего. Потому и я, воруя, прежде всего его наказывал. Это он такую долю подарил мне. Что после того стоят его подачки. Я их за доброе не считал. Сначала человеком надо быть. Без того вождь не получится. Так и на Кавказе все считают.

–        А воровать давно стал?

–         Как только жрать стало нечего. Я долго не думал. Вспомнил, кто у нас все отнял, кто оставил голодными и нищими, к нему и полез, и магазин. Надо честно сказать, удачливым был. Моя бабуля без куска хлеба не сидела. И деньги у нее были и жратва любая. Ей от моей ходки до другой, всегда хватало. Она не бедствовала. Никогда, ни у кого не просила. Не потому что я такой жадный рос. Не хотел, чтоб нужду из-за него терпели.

–                  А я, сколько ни работаю, все не хватает,– сознался Иванов.

–         Не приведи тебе Бог нашей сытости. Каждый кусок хлеба слезами запивали и давились всяким глотком. И на каждом слове того душегуба кляли. Ведь вот когда-то и его мать родина. Но как такой изверг получился. Скольких он на тот свет отправил. Я уж не говорю о старых, эти хоть пожили, но ведь и детей губил, вовсе ни за что. В Колымских зонах и дети наказание отбывали. А спроси за что? Много ли их домой вернулось? Половины не насчитаешь. Кого за горсть колосков, других за неосторожное слово или вопрос. Большинство молчали, а я делом наказывал. Так оно ощутимее. Зато когда Сталин умер, я впервые в жизни по-настоящему радовался. Ведь вот и за моих родителей ответил. Не прошло безнаказанно. И за Колыму спросилось. За все, за всякий грех и обиду, как и должно было быть.

Аслан усмехнулся и продолжил:

–        Ты спрашиваешь, со скольких лет я фартую. Да как только голодуха достала до горла и в доме не стало ни куска хлеба. Бабуля тихо пожаловалась. Нет, она ничего не просила, ни на что не намекнула. Я все понял сам. В семь лет такие вещи доходят быстро. Я мигом все сообразил. Пошел в ближайший магазин. Отвлек внимание продавца и стянул у нее деньги на первый случай. Все получилось отменно. В тот день я навестил три магазина и вскоре принес бабуле денег. Она ни о чем не спросила, все поняла без вопросов. Потом навестил магазины покрупнее. Особо полюбил охотиться в технических хозяйственных магазинах. Там внимание продавцов более рассеянное. Они не могут следить за каждым входящим, я этим воспользовался сполна и брал столько, сколько нужно. Вскоре бабка уже не жаловалась, ей стало хватать. Ну, а я уже промышлял не один. Голодных вокруг всегда было много. Ну, а если одного не поймали, переловить кучу пацанов и вовсе невозможно. Мы были не просто голодные, а еще и злые. Знали, кого наказываем. Все были мечены одной бедой. Но, как там ни было, голод вскоре отступил. Поначалу иных ловили, колотили. Но отучить не смогли. Пацаны – народ настырный и обида была живучей. А магазинов у нас всегда имелось много. Мы грабили их часто. Тащили все. А что? Так жили многие. Более удачливых заметили взрослые авторитеты, расхватали нас «по малинам» и мы зажили на широкую ногу. Доля увеличилась, потому, жить стало легче,– умолк Аслан.

–       А за что твоих забрали на Колыму? Ты хоть об этом узнал?—спросил Игорь.

–        Отец строил дом уже для меня. Он в то время работал начальником стройучастка и стебанул с работы цемент и плитку. А сосед увидел и донес. За воровство госимущества взяли. Объект был важным. Вот и поплатились за дерьмо. Теперь бы на это никто внимания не обратип, а тогда сразу пришили политику. Я так и не понял, а причем она?

–        Ну, как же, воровство с гособъекта сочли вредительством. Даже связь с иностранным государством хотели приклеить. Но не получилось,– фыркнул Игорь Павлович.

–        Не-ет, мы действовали иначе. Грубее и жеще. Война только закончилась. А пацанов, как навозных мух, везде носит. Вот и наша свора наткнулась на склад снарядов. Чьи они были, нас не касалось. Мы хотели попасть в Москву и там применить свою находку. Сразу Сталина взорвать. Ну как иначе, если каждую курицу в деревне налогом обложили. Себе ничего не оставалось. Обидно стало. Но в том была большая беда, где взять деньги на дорогу? Дома всякая копейка на счету. Украдешь, заметят мигом. Решили прорваться «зайцами», втроем. И поперлись на вокзал. Снаряд в сумке тащим. А он тяжеленный. Мы его тряпкой обмотали, чтоб но видно было. Но когда забор стали перелезать, нас милиция взяла за жопу, причем всех сразу. Мигом раскопали снаряд и давай трясти, где взяли, куда везем? Брехали, кто что мог. Ну, велели нам показать, где взяли свой трофей.

Еще нашли. А нам, вместо спасибо, по ушам надавали и выгнали под сраку, чтоб сами снаряды не таскали, а сообщали в милицию, ведь могла случиться беда. Мы того тогда не понимали. И стали обдумывать новый план. Дома каждому натолкали взашей. И решили в другой раз быть осторожнее. Пока мы думали, Сталин умер. И вот тогда нам казалось, что все налоги отменят, жить станет легче. А главное, что в колхозе начнут платить за работу деньги. Зря мечтали. Ничего из нашего не сбылось. А вот тот снаряд нам долго припоминали и следили за каждым в оба глаза. Сколько горя вынесли наши семьи, вспоминать неохота. Нас с детства считали чуть ли не врагами народа и с самого сопливого возраста грозили Колымой всем троим.

–        А как же тебя в институт взяли? А еще в полиграфинститут?

–         Это уже после службы в армии. Посчитали, что исправился. Хрущеву я в дугу пришелся. Назвал меня толковым и посоветовал продвигать. Даже старостой курса выбрали. Но самый большой праздник был у меня, когда Сталина из Мавзолея выкинули. Я ликовал. Сказать честно, не все меня поняли. Не каждый поддерживал Хрущева. А и о Колыме знали немногие, не всем писателям верили. И только тогда прозрели, когда из зон стали выпускать реабилитированных. Уж эти порассказали не по книгам, а чистую правду, от услышанного волосы на коленках дыбом вставали. Что там наш снаряд? Мы узнали, что на Сталина много раз покушались. Но он имел такую охрану, что пройти к нему было нереально. Но мы были детьми...

–         Вот слушаю вас и удивляюсь. Люди и теперь вспоминают порядок при Сталине, жалеют, что его не стало. А вы, как на другой планете жили.

–        Эх, Игорь, легко ты жил. Сразу из деревни, после курсов, попал в прокуроры. Ни жизни, ни людей не знал. А уж об опыте и говорить нечего. Ставил свои автографы под приговорами. Кого ты знал из тех, которых ставил под пули?

Да единицы! Тебя сталинщина не коснулась. Ты не был потерпевшим. Послушный исполнитель чужой воли. И таких, к сожалению, много.

Нет, Саш, я с тобой не согласен. Игорь помогал. Пусть не всем, не всегда, но делал это грамотно, всегда по сути, не ошибаясь. Я помню, как попадали к нему полицаи и старосты. Ни один не был амнистирован. У них никогда не вводились выходные и праздники. Все работали на трассе. Никого не ставил в хозобслугу. И не жалел,– вмешался Аслан.

–        Ты не совсем прав. Были двое, каких щадил. Один и второй – глубокие старики. А и полицаями стали не по своей воле. Свои деревенские люди уговорили, чтоб не присылали чужих и те не выдавали бы своих людей, скрывшихся и партизанах. Они никого не поставили под пулю. Деревни за них просили, чтоб не трогали стариков. Ну, с год их подержали дневальными в бараках, изучили все их дела и отпустили по домам с миром. Не за что таких наказывать, и никто во всей зоне не ругал Бондарева за дедов. Но если бы не Игорь, на двух невинных умерло больше,– уточнил Аслан.

Человек уже согрелся в тепле. Его разморило и поневоле потянуло в сон. Он пытался удержать себя в руках. Но это плохо удавалось. Аслан свернулся на полу в большой клубок и начал дремать.

Бондарев вышел во двор. Приметил, как внезапно изменилась погода. Холодный ветер стих и на его место подул ласковый, теплый ветер.

–        Мужики, к вечеру возможна пурга, сильнейшая и долгая. Надо будет встретить Варю. Баба с пути может сбиться. Одной в потемках

опасно,– выглянул в окно Иванов. Он уговаривал Бондарева вернуться домой. Человек откровенно устал от Колымы. Но Игорь был слаб и не спешил в поселок, где ему снова предстояло тоскливое одиночество. Он оттягивал отъезд, как только мог, но понимал, что бесконечно у Вари жить не сможет, когда-то придется уезжать. Но как не хотелось...

–    Ее не надо встречать, Варя прикатит на попутке, вместе с машиной горячего хлеба,– отмахнулся Иванов. Ему очень не хотелось выходить наружу.

–    Эта не станет ждать.

–   А почему бы не подъехать по пути? Всегда в конце смены загружают машину горячей выпечкой и везут хлеб в поселки. По пути он остынет, можно продавать.

–    Мне помнится, как однажды зимой перевернулась на обледенелом спуске машина с хлебом. Водитель, как назло один, помочь некому. И тогда приехали зэки. Случайное совпадение. Люди с работы возвращались, с трассы, все устали, продрогли, каждому хотелось скорее попасть в барак, в тепло, но тут хлеб. Поверишь, никого не пришлось просить, все сами выскочили из машины и стали помогать водителю хлебовозки. Разгрузили машину, подняли, поставили на колеса и снова загрузили. Никто не попросил и куска хлеба. Хоть все ехали с работы, хотели жрать. Водитель предложил пяток буханок, а зэки не взяли. Знаешь почему? Там, в поселке, хлебовозку ждали дети... А среди зэков было много отцов... Это великая сила суметь удержать себя ради ребенка.

–        Не всем такое дано,– отмахнулся Иванов равнодушно и вспомнил свое:

–        На материке в очереди за хлебом после войны многих детей задавили насмерть.

–        Знаешь, на сто четвертом километре зона была для строгорежимников. Отбывали там наказание и дети. От десяти до четырнадцати лет. Кто-то за горсть колосков, поднятых после комбайна, другие за пирожок, украденный с лотка. Сроки у них были разные. Но в каждой бригаде имелся староста. Он вел подсчет выданной жратв ы и не удержался. Схватил порцию хлеба и проглотил не жуя. Уж очень проголодался пацан и не выдержал ожидания. А повариха заметила. Да как врезала стальной ложкой в лоб. Мальчуган так и повалился возле раздатки без сознания. Я, мужик, онемел от удивления. Баба, а хуже зверя. Готова убить за пайку, стерва. Я ее и ШИЗО на месяц сунул, чтоб на своей шкуре испытала, что такое голод. А и у самого кусок хлеба поперек горла встал, будто кто клин вбил. Я этой бабе помимо ШИЗО, выдавать запретил посылки из дома и ущемлял, как только мог. За мальчонку обидно стало. Ведь чуть не убила, сука! Да разве она женщина! Таких из зоны на волю выпускать нельзя.

–        Оно и без Колымы, без зоны, на воле таких хватает и сегодня. Бабы самые свирепые. За кусок хлеба удавят,– согласился Иванов.

–         Ох, как она меня материла! – вспомнил Бондарев не без смеха. Уж как ни называла уже в ШИЗО. Мужики-охранники краснели. Вот тебе и женщина! Хуже зверюги, сущая волчица. Я ее в той зоне на год дольше продержал за дисциплинарные нарушения. Правда, из поваров тоже

убрал. Другую вместо нее поставил. Эту змею на трассу загнал. Когда видел ее, невольно трясло. Эту змеюку никакой режим не исправит и даже сталинский. Они рождаются для тюрьмы. Им только там место,– вспомнил Бондарев скрипуче.

–    Игорь, она видно выросла в такой среде.

–    Не знаю, откуда такие берутся. Но я после того случая не разрешал ставить баб на раздаче.

–    Оно и мужики всякие случаются.

–    Не примечал таких сволочей!

–    Хм, чего удивляться? Вон у меня в поселке по соседству семья живет. Все нормальные люди. А вот пацан у них, настоящий живодер. Увидит кошку или собаку, обязательно заденет. Усы подпалит, хвост обрежет, лапы выкручивает, птицам крылья выламывает. Я как-то поймал его в коридоре. Так насовал мордой в угол, что до вечера выл. Никто из его семьи не вступился. Только отец спросил, в чем дело? Потом сам ремнем добавил. Так с тех пор этот козел мимо меня бегом проскакивает. Но какою сволочью был, такою и остался. Зачем их на свет пускать?

–    Как знать, может во дворе старшие мальчишки испортили,– заметил Иванов.

–    С ним никто не дружит. А и во дворе девчонки, какие вдвое старше. Но такому гаду только надзирателем в тюрьме работать. Да и то зэки не выдержат.

–    А что? Терпеть будут. Куда деваться?

–         У нас охранник был. Прислали придурка служить. Ну и урод, скажу тебе. Редкий подонок! Чуть что кулаки в ход пускал. По поводу и без причины на всех отрывался кретин.

Ну и достал,– рассмеялся Бондарев, добавив:

–         Мы давно ждали, когда терпение у людей кончится, и решили не вмешиваться. Я как раз с прокурорской проверкой нагрянул, со мною следователь. Ну, а этот охранник загнал в угол парнишку и жучит его изо всех сил. Тот терпел, а потом как сунул в пах коленом, да так, что охранник через макушку перевернулся, взвыл не своим голосом. А тот вламывает не щадя. Не только морду изукрасил, всего достал. Охранник крутится, а никто на помощь не идет. Надоел всем садист. Короче, уделал его тот зэк безнаказанно. Хорошо вкинул. Мы видели. Но не вмешались. Зачем? Он получил, как нарывался, потом таким смирным стал, аж до неузнаваемости.

–        Игорь, а тебя когда-нибудь били? – внезапно перебил Иванов.

–        Случалось пару раз. С паханом барака сцепились. Вкалывать не хотел. Мальчишки работали, а он у них на шее сидел. И попробуй, скажи слово. Он фортовый, хозяин барака, его слово слушали. А тут я запретил кормить ужином. Пахан от ярости озверел. Ну и сцепились на кулаках. Я знал, что уступать нельзя и в эту разборку вложил все свои силы. С час мы с ним дрались. То он меня в угол мордой отправит, то я его на лопатки брошу. Но потом зацепил под подбородок так, что нижняя челюсть вылетела. Орал он до ночи. Но деваться некуда. По закону побежденного утром пошел на работу, а из паханов его ночью вывели. А второй раз со старшим охраны. Тот девку в углу зажал, собаку на нее натравил, а тут меня поднесло. Вломил мудаку, а на другой день выкинули с работы. После того драться не приходилось...