Текст книги "Колымское эхо"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

–    А меня и вовсе из памяти вышвырнули. Даже сын ни одного письма не прислал, хотя уже совсем взрослый. А ума, как не было, так и не стало,– посетовал Игорь Павлович горестно.

–    Выходит, у всех свои беды и каждый в этой жизни за свои грехи ответ держит. Помнится, я одного дедульку от охраны спрятала в кучу хвороста, чтоб насмерть не забили, не затравили собаками. Он очень устал и плохо себя чувствовал. Ну, вот так и уложили его на теплую золу, укутали всем, что было. А вечером, когда работу закончили и вернулись, разгребли дедуньку из хвороста, а он мертвый. Не дождался нас, отошел тихо, даже никого не позвал, не попросил помощи. Умер с улыбкой на лице, словно радовался, что смерть наконец-то и

о нем вспомнила, пришла за ним. А мне его так жалко стало, оплакала, как родного. Жаль, что он на самом деле родным не был. Я бы очень любила его. А он ушел, погас, как звезда. А я его забыть не могу. Так и остался он жить в моем сердце с улыбкой.

–    Этот дед, как понимаю, был очень мудрым человеком и верно воспринимал жизнь, потому, смерти не боялся. Вот мы все, и вы, и я, что бы ни говорили, как бы ни жаловались на подлое житие, держимся за него зубами и боимся помереть. А вот дед считал жизнь лишь временным пребыванием на земле, какое когда-то едино закончится. Коли так сложилось, он и не держался за этот дар, положившись на волю Божью. Если Господь дал, он и возьмет, когда надо.

–     Вот придурок! Хорошо, если Господь возьмет эту душу вместе со шкурой. Это не обидно. А когда к жизням тянули свои лапы все кому ни лень, разве не возьмет досада? А если каждый начнет отнимать жизнь у другого. по-твоему это верно? Нет, козлик, я не согласна. Пусть жизнь – не мед, но она моя и даром ее не отдам, – запротестовала Ритка.

–    Ты меня не поняла. Мы говорим о разных вещах. Я всегда был против насильственной смерти. А от естественной никому не уйти.

–    Это и ежу понятно.

–    Игорь, тебе твоя нынешняя жизнь нужна? Ты дорожишь ею?

–    Сам себе я давно безразличен. Жизнь не прожил, а проканителил. В ней не было радостей. А горя навидался слишком много. Может, потому не держусь за свою шкуру. Ничего цен-

ного и никого дорогого на всей земле нет. Ни обо мне, ни я ни о ком не пожалею, когда умру. Нет в душе ни слез, ни смеха. Я все годы прожил одиноким, даже когда была семья. Что ж, не повезло мне. Видно лучшего не достоин. Я когда умру, не стану себя оплакивать или смеяться от радости. Одного попрошу, похоронить среди людей, избавить от одиночества.

–    Выходит, круто тебе доставалось, коли вот так просишь. Знать, не сладко приходилось. А мы думали, что ты живешь легко, катаешься, как сыр в масле, без забот и мороки, ни о чем не переживая,– сказала Ритка тихо, впервые посочувствовав человеку

–    Столько лет один маешься. Нет бы бабу какую завел. Неужели возможности не было?

–    Не в том проблема. Женщина не спасет от одиночества. А забот и проблем прибавит. Иная неприятностей подкинет, да столько, что и забудешь, зачем они нужны. Недаром нынче бабам не верят. На какие подлости способны даже не поверите. Мужик до такого не додумается. А бабы на что хочешь пойдут,– умолк человек.

–    А нам казалось, что на Колыме одни несчастные сидят и все отбывают сроки без вины.

–     Как бы не так. На Колыме невиновных горсть. А остальные с такими хвостами прибыли, что ужас брал. И средь баб были негодяйки большие, чем у мужиков. Ведь вот откуда охранницы брались? Из сволочей! Нормальная баба на такую работу не пойдет, совесть не позволит, а и уважать себя не разучилась, чтоб с собакой в одной должности состоять, хлеб у нее отнимать. А только ли охранницы такие. Уж сколько их повидал за время работы в прокуратуре, счету нет. А как прикидываться умеют. Глянешь на иную, ну, королева, кукла, ангел! Думаешь, за что такую красавицу осудили? От нее глаз не отвести. Украшение любого дома! Настоящая женщина! Мечта любого мужика! Да еще слезы распустит. Говорит тонюсеньким голосочком, как будто птичка поет. И все жалуется, что ее оговорили, оклеветали из зависти, а на самом деле она ни в чем не виновата, жила тихо и скромно, как синичка в клетке. А как заглянешь в ее уголовное дело, волосы дыбом становятся, не верится, что все это баба утворила,– качал головою Бондарев.

–    А что отмочила? – встряла Галя.

–    Ну, вот так одна из них особо запомнилась. Все пробивалась ко мне на прием, просила изучить ее дело и опротестовать решение суда. Его она назвала предвзятым. Я и глянул! Мама родная! Волосы на всех местах дыбом встали! Эта Нонка вышла замуж из выгоды, не по любви. Попала в очень приличную семью. А до этого замужества имела кучу мужиков. Но что-то не клеилось и вздумала охмурить того врача-стоматолога. Его мать работала в ювелирном магазине оценщицей и считалась лучшим специалистом в своем деле. Но, вся беда в том, что она Нонку с первого взгляда не признала и запрещала своему единственному сыну жениться на ней. А он не послушался. Ослепила птичка человека красотой своей. И неудивительно. Он пошел наперекор матери, сделал предложение, расписался и привел в дом. Нонка осмотрелась. Гнездышко понравилось, баба вздумала прижиться здесь и со временем прибрать все к своим рукам. Сама пришла в семью голиком и босиком, ничего не имея. Конечно, Нонку тут же одели и обули, как королеву. Она век не видела ничего подобного, не имела нижнего белья, а тут посыпалось, как из рога изобилия.

–    А зачем поспешили? Пусть бы пожила сначала!

–    Оно, может, стоило подождать. Но, к ним приходили друзья и знакомые. К ним было неловко выпускать оборванку. Чтоб не судили, не унижали, пришлось пойти на траты.

–    Во, хитрожопая! Достоинство семьи зацепила!

–    Но тот парень, став мужем Нонки, сказал ей, что пропишет ее в доме, когда та родит ему ребенка. И не раньше! А Нонка не спешила. Она видела, как зорко, в оба глаза, следит за нею свекровь. Даже домработницу подключила к слежке. Та и в ванную заходила, когда невестка мылась, находила повод и этим злила бабу.

–     Вот так прошел год. Нонке предлагали устроиться на работу, заняться учебой, но та находила отговорки. Целыми днями брехала с подружками, каких ей запретили водить в дом. Ну, еще красилась. Пока муж со свекровью работали, случалось у нее полгорода друзей перебывает. Она всех угощала, привечала. Сама банально бездельничала. Снабжала продуктами свою многочисленную родню, моталась по городу на машине. А когда свекровь сделала замечание, что не хочет кормить ее прежнюю семью, баба обиделась и нагрубила, да так дерзко, что женщина решилась поговорить с сыном,

чтобы тот избавился от бездельницы, ставшей постельной принадлежностью. И сказала:

–    Послушай, она в наглую обдирает нас, вовсе не думает о семье, ни в чем не помогает, живет в свое удовольствие, таскает в дом всякий сброд, кормит, поит, а мы вкалываем. Я только вчера загрузила холодильник продуктами, сегодня он совсем пустой. Сколько это будет продолжаться. Приведи ее в чувство. Так дальше жить нельзя. Одаривать ее родню и кодлу, с какой она тусуется, я не намерена. Если иначе не может, пускай вернется к своим. Невестка из нее не состоялась. Ждать больше нечего. Мы разные.

–    Нонке сделали замечание и запретили пользоваться машиной. Закрыли гараж, забрали ключи от машины и доверенность. Вот это был последний демарш. У Нонки к тому времени появился любовник, к какому ездила в самый конец города, он жил на окраине. Добираться к нему на общественном транспорте долго и неудобно, вот и приспособилась птичка справлять похоть с комфортом.

–    Муж предупредил, если увидит ее с сумкой продуктов, выставит из дома тут же. Запретил брать деньги из бюджета семьи. И снова Нонка закатила истерику.

–    Ну, пусть бы сама шла работать, никто бы ее не зажимал!

–   А сколько лет было стоматологу?

–    На три года старше Нонки.

–    Зачем же ей любовник потребовался?

–    Перемена ощущений!

–   Дура, что ли? А если б подзалетела от него?

–    Он тоже подвязался в медицине, но был неудачником. Клиентов было мало. И люди не жаловали его вниманием, или не доверяли. Он был гинекологом и частенько делал аборты на дому. За счет этого как-то сводил концы с концами. Но авторитета в городе не имел. Зато Нонка моталась к нему почти каждый день. Уж и не знаю, чем прельстил ее абортмахер. Только вот она без него не дышала. А тут машину забрали.

–    Могла бы такси заказать. Не проблема...

–    Эту семью знали многие. Быстро бы дошло, еще и адресок подкинули б!

–    Вот стерва! Чего ей не хватало?

–    Пиздюлей! – уточнила Галка смеясь.

–    И что она отмочила?

–    Ну, так-то с месяц все крутилось. А тут свекруху на работе сердце прихватило. Сотрудницы отправили женщину домой. Та только подъехала и в подъезде морда к морде столкнулась с невесткой. Та уже собралась уходить, стояла с сумками наготове, ее у самых дверей ожидал водитель-частник.

–    Нашла выход! – рассмеялись девчата.

–    А тут свекровь возникла нежданно-негаданно и попросила Нонку вернуться вместе с сумками. Она не знала, что свекруха еще с работы позвонила сыну, попросила приехать домой и сказала, что очень худо себя чувствует.

–    Нонка вернулась разъяренная. Бросила сумки, и спрашивает:

–    Что тебе от меня нужно?

–    Ну, та попросила помочь, накапать корвалола и добраться до постели.

–    Ага! Она накапала! Свекруха сразу задыхаться стала, а через пятнадцать минут дуба врезала. А тут сын приехал. Увидел, что с матерью, свалился с приступом. Нонка и ему накапала, сразу двойную дозу Потом забрала все деньги, ценности, ключи от машины и гаража, смоталась к гинекологу. О домработнице она не забыла специально. А та вернулась с базара, увидела мертвых хозяев и тут же позвонила в милицию. Нонку разыскивали по всему городу, целых два дня. Она всю вину за смерть мужа и свекрови свалила на домработницу. Да так все преподнесла, что ей поверили. Рыдала белугой, билась головой у ног покойных, настоящую комедию разыграла.

–   А отпечатки пальцев?

–    Чего криминалисты ушами хлопали?

–    Она успела убрать все улики. Консультировал ее любовник, как-никак врач и в чем-то разбирался. К тому и алиби придумали. Вот и взяли домработницу, а вот за блядство у нас не судят. Другое Нонке вменить было невозможно. Она всех обставила. Но попалась, поручили это дело очень грамотному криминалисту. Он и раскрутил всю ситуацию, вывел стерву на чистую воду и доказал, что и мужа, и свекровь убила Нонка. Обоих одним махом. Как потом выяснилось, устала от их придирок и угроз. Надоели они ей, вот и избавилась. А поскольку была расписана со стоматологом, хотела стать наследницей всего. Но не повезло. Ну, потом и гинеколог раскололся. Признался, что давал не только советы, но и яд. Нонка просила, но не сразу применила. Ей все что-то мешало.

–    И сколько она получила?

–    Пятнадцать лет. По тем временам это было «на полную катушку». Но даже в суде сомневались, увидев Нонку. Умела разыграть комедию, прикинуться невинной. Говорила, что признательные показания давала под давлением следователя, какой грозил и бил ее на каждом допросе. Вот так, девчонки, обманчива внешность, ей нельзя доверять. И я эту бабу выставил из кабинета, а охране не велел выпускать стерву из зоны до самого окончания действия приговора.

–    И правда, сука! Зачем на чистую голову помои лить и валить на домработницу всю грязь? Прикрыться ею хотела. Да не обломилось. Но нервы та Нонка потрепала всем изрядно,– говорил Бондарев.

–    Это ладно. Случалось и похлеще. Пацана на зоне увидел. Ему всего тринадцать лет. А срок под самую завязку. Столько даже мужикам давали редко. Если бы был совершеннолетним, получил бы расстрел!

–    Ребенок?! – ахнули девчата.

–    Ага! Совсем дитя! На его счету только доказанных десяток убийств. А сколько нераскрытых, только он знает. Я пока дело изучал корвалола пару пузырей выжрал. Думал, что не выдержу. Не зря к нему амнистии не применяли, о помиловании не говорили. На зоне взрослые мужики опасались его. И не случайно. Он даже родную бабку своими руками в девять лет прикончил и утопил в колодце. Соседа-мужика зарезал только за то, что тот ему уши надрал. А что вытворял на зоне. Охранницу убил.

–    Ну, этих стоит!

–    Правильно сделал!

–    Их не жаль, всех стоило поубивать!

–    Ну, а повариху? У нее пятеро детей, ее вольнонаемную, так изрезал ножом, что женщину едва спасли. А спроси за что? Она ему мяса не дала и в дополнительной пайке хлеба отказала, сказав, что и другие жрать хотят. Так он, тот засранец, чуть ее детей не осиротил. Вот где зверек, да еще какой лютый. Дома дед частенько его ремнем доставал. Снимал шкуру с жопы. Так этот выкидыш все грозил расправой. И добрался бы. Но отец помешал. Увидел, как малое говно к старику со спины с топором крадется. Взял его за уши, поднял, да как тряхнул об угол башкой, тот долго в себя не приходил. А когда встал, отец его из дома пинком вышиб и запретил к калитке подходить. Пообещал своими руками прикончить гада. Ну, тот клоп в город убежал. Там к шпане прилип, такой как сам и пошло дело. Кто бы мог подумать, что эта гнида способна взрослого мужика завалить и обчистить до копейки. На его след никак не могли выйти. Ловили, как матерого бандита. А поймали, глазам не поверили.

–   А его не выпустили вместе со всеми детьми?

–    Да Боже упаси! За ним охранники в оба глаза следили как за прокаженным. Как дубасили, аж в глазах темнело. Понятно, что не без причины. Но этого недоноска хоть убей, такого ничто не исправит. Он родился садистом. Его только в волчью стаю на воспитание отдать, так эта зараза и зверей бы перещеголяла в лютости. Никакого предела не знал. Ему слова поперек не скажи. Глаза сразу кровью наливались. И уж тогда держись, кто бы перед ним не сидел, зубами в горло вцепится.

–    Может он больной?

–    Десятки раз врачи обследовали. И сам убедился, что здоров пацан. Но натура бешеная, дурная. Такого с пеленок стоило пороть или сразу убить. Жалеть некого. Ни с детьми, ни со стариками не считался,– дрожали руки Бондарева от воспоминаний.

–    Он живым вышел на волю?

–    Нет, не повезло паскуде. Его дерево раздавило насмерть. Мужики валили, а угол падения не рассчитали. Хотели убрать с дороги помеху. Ну и убрали вместе с придурком. Он за одним мужиком охотился, все с ножом за ним ходил. И тут за его спиной встал. Момент свой караулил. Но не обломилось. Самого смерть прижучила. Сучья насквозь пропороли. А не хрен чью-то жизнь отнимать. Мужики хоронить не захотели, выбросили волкам. Те мигом справились. Мы с ним сколько мучились. Звери за десяток минут с ним справились без всяких сложностей. Только нож на снегу остался. Зато как облегченно вздохнули все. Спокойно спать стали...

–    Сколько лет ему было, когда умер?

–    Двенадцать. Но нервы больше взрослых измотал. Такому на свет появляться не стоило,– откашлялся Бондарев и продолжил глухо:

–    А на сто четвертом километре еще один хмырь появился. Тот и вовсе глумной. Мало было изнасиловать падчерицу, до своей родной дочки добрался. Семилетнюю испортил. Потом их подружку, соседскую девчонку тоже приловил. В девять лет подмял. Та родителям пожаловалась. Поймала милиция педофила. Ох, и вломили ему за детей. Это ж надо придумать, что дети сами просили его об осквернении. Ну, понятно, десятку схлопотал, а потом на зоне самого запетушили.

–   А таких не жалко,– отмахнулась Ритка.

–    Я бы их отстреливала! Зачем их на белом свете держать? Нет жалости к детям, уходи в землю,– добавила Варя.

–    Говно и там не нужно. Добрые люди не за что страдали. А уж этих надо сразу уничтожать.

–    Ну и грязная у вас работа, Игорь Павлович! С каким говном приходилось видеться и разбираться,– посочувствовала Галина.

–    Да я вам самые легкие случаи рассказал, пощадил нервы. А если всерьез говорить, то на Колыме не так уж много было тех, кто не за что отбывал наказание. Не стоит всех под одну гребенку чесать и жалеть каждого отбывающего срок на Колыме. Там, как и везде на зонах, хватало негодяев всякого пошиба. И я не намерен их защищать и выгораживать, жалеть только за то, что сидел на Колыме. Иных оттуда и выпускать не стоило. Случались такие, что против них волки – люди,– кивнул головой в подтверждение и добавил:

–    Своих детей, матерей убивали, проигрывали в карты. Даже на зоне находясь, предлагали срезаться в рамса на свои семьи.

–    Вот это ни хрена себе! —схватилась Ритка за голову в ужасе и спросила:

–    И что если проиграет жену или детей?

–    Отдавать придется или деньги находить, чтобы выкупить обратно. Случается, не доживает до воли кто-нибудь из выигравших. Всякое случается. Ну, а когда оба на воле окажутся, как-то договорятся. От скуки всяк по-своему бесится, без прав и правил... Лишь бы день прошел весело.

–    Девчатки, да это все мелочи! Зэки проигрывали не только семьи, самих себя, друг друг a , делали «шестерок», обязанников из своих друзей. Но это ежедневка, случалось гораздо худшее, я многого не знал, пока сам вплотную не столкнулся с зоной и жизнью в бараках. Там столкнешься с таким, что диву даешься.

–    Но это у мужиков. Бабы на зоне в карты не играют.

–    Мы такого никогда не видели,– подтвердила Ритка.

–   У женщин свои развлечения были, не менее дикие и жесткие, вы о том знаете не хуже меня и сталкивались не раз,– ухмыльнулся Игорь Павлович ехидно.

–    Вон, старуху оставили дневалить в бараке. Она шконки прибрала, полы помыла, воды в бачок принесла, а «парашу» не вынесла, не одолела старая вытащить одна четыре ведра дерьма, а помочь было некому. Так знаете, как наказали бабку? Заставили всю неделю спать возле «параши», чуть ли не в обнимку с нею, на нары не пустили. Старая задыхалась от вони, но не пощадили. Или вы скажете, что не знали о таком? Да бросьте вы! Сплошь и рядом это наказание применялось.

Девчата молчали, угнув головы.

–    А чего ты нас отчитываешь? Не мы придумали это и менять то правило не могли. Свои законы надо выполнять всем и любой дневальный башкой отвечал за порядок. Мы не праздновали, вкалывали и должны прийти в чистый барак, неважно кто дежурил в тот день, старуха иль баба. Прибрать в бараке – это не вламывать на трассе. То и сам знаешь, с работы все еле живыми приползали. А дежурство в бараке– это отдых в сравнении. И не мусоль нам мозги, козел! – огрызнулась Ритка зло.

–    Это тебе старухи жаловались? – спросила Верка хрипло и добавила:

–    Любая из нас дежурство по бараку считала за награду. Это целый день в тепле и в сухости, чаю можно было попить в любой момент, даже с сухарями, «на парашу» присесть, не подморозив мандолину и геморрой. Дежурством мы жалели бабок. Что могло быть легче? Ведь даже на кухне тяжелее приходилось. А ну, повыноси целый день помои, помой котлы и сковородки, горы мисок и ложек, отдери полы, столы и лавки от грязи, да не как-нибудь, а с веником, перестирай все тряпки! К концу дня ни ноги, ни руки не потянешь. Спина колом стоит. И хотя на кухне работаешь, остаешься голодным, как собака, потому что присесть некогда, вся спина в поту и мыле. Почему бабки туда никогда не просились! Знали, как там достанется за день. Она потом день от ночи не отличит. Идет, держась за стенки. Пока до барака доползет, отдыхает несколько раз.

–   А разве спать «у параши» сладко? – не унимался Бондарев.

–    Как мы справлялись, девчонки! Все делали и ни у кого не просили помощи! Знали, что кроме подзатыльника ничего не получим. А старух мы жалели. Свои леденцы и сухари им отдавали. И те же «параши» выносили. Только самых вредных не выручали. Какие печенки каждой порвали. Тоже имелись всякие бабки. Иная стерва, одна хуже десятка баб. Ее жалеть не стоило, пинком бы из барака выкинуть, да все жалели и терпели, а они наглели.

–    Это точно! Иную спроси, за что на Колыме оказалась, волосы зашевелятся на всех местах. Многие боялись рассказывать, знали, жалеть перестанем. Зато тебе сопли о рукава вытирали бесстыжие! Вот так и пожалей змею на свою голову! – негодовали девки.

–    Да я знаю, кто гундел! Не иначе как бабка Поля. Она всегда и всеми недовольной оставалась. А спроси, что сама сделала доброго в своей жизни, так и не припомнит. Двоих внуков загробила! И не кается. Мальчишки вовсе малышами были. Ей надоело с ними возиться. Уставала от них. Ну, нет бы сказать их родителям честно, устроили бы в садик. Так перекрыла ребятне кислород старая сука! Задавила обоих. А говорит, что приспала по нечаянности. Устала и заснула крепко в постели с ними. Это разве бабка! Да такую повесить мало! – кипели женщины, суча кулаками.

–    Она не жаловалась, я сам увидел,– вступился за старуху Игорь Павлович.

–    Не лезь в адвокаты, придурок! Мы не глумней тебя. Ту старуху все зэки презирали за ребятишек. Ее жизнь их говна не стоила. Они, может хорошими людьми выросли! А эта кикимора зачем живет? И не куда-нибудь, к себе домой поехала после зоны. Ей всего пять лет дали за убийство по неосторожности, да ее возраст учли. Еще амнистию применили. Так она, уходя из барака, ляпнула:

–    Меня уж давно ослобонить пора было!

–    Мы от ярости чуть не задохнулись. Хотели вломить напоследок, да бабы удержали. Мол, не стоит в говне руки пачкать! – вспомнили прошлое.

–    Ладно, Полина! С нею хоть как-то справлялись, глушили змею, а вот Ксенья изводила всех. Доводила до воя. Все хворала, хныкала. Раньше всех уставала, падала на работе. Зато в столовую впереди всех бежала. Мы, молодые, не могли ее догнать. Куда что девалось у бабки и про болячки забывала карга. Да и хавала больше нас. А как храпела, что конь. Бывало, просишь ее помочь оттащить дерево с трассы на обочину, она возьмется и обязательно уронит на ногу. Ты хоть лопни, все назло делала. Или сядет рядом чай пить, да так набздит, все из-за стола вывалятся, а она тем временем сухари и леденцы в карманы и в пасть распихает и кайфует на шконке как последняя свинота. А что сделаешь, ведь она все леденцы обсосала. Не будешь же после нее грызть. Оно и в карманах такое, что отворотясь не нарыгаешься. Всякие грязные бинты, кусочки гнойной ваты, не старуха, гнилой фурункул. С нею рядом остановиться было нельзя. И помните, о чем она всегда мечтала? – рассмеялась Галька и заговорила скрипуче голосом Ксеньи:

–           Мне б, девоньки, какого-нибудь мужчину тут найтить, чтоб хозяйство вел. Ну, неможно в деревне без мужука. Дрова порубить, сено наготовить, картоху выбрать и переносить, это ж  мужское дело, самой не справиться нынче нипочем. И не досадно будет, что Колыму отбыла.  А то наша деревня на мужуков оскуднела.  Мне ж край как помощник нужон. Пропаду одна.  А коли с голубем ворочусь, все наши бабки на Колыму запросятся, бегом сюда прискочут.

–           Во, облезлая овца! Кому что, а ей мужика подайте! – хохотала Ритка.

–    И ведь хватало ее на такие думки!

–   А что? Она только сучья с дороги уносила. Не надорвалась. За другое не взялась ни разу. У этой грыжа не вывалилась на пятки. Ксенья, бабка умная! Вышла из зоны, как ни в чем не бывало.

–    Куда ж своего старика дела? – спросил Игорь.

–    Похоронила. Повесился он. За него бабку посадили и привезли на Колыму. Суд обвинил ее в доведении до самоубийства. Понятно, что сама она своей вины не признала. Но однажды проговорилась:

–    Кто-то из наших спросил ее, что станет делать, если мужик ленивый или пьющий попадется? Она и ответила:

–    Я его схомутаю так, что ничему не порадуется. Как шваркну горячим утюгом по загривку, не то в петлю сиганет, в колодец кинется. У мине про лень и пьянку живо запамятует. Даром хлеб жрать не дам!

–    Вот тебе и бабки! Наши старухи молодух шутя обскачут даже после Колымы! – смеялась Галина звонко.

–    Эта Ксенья все время жалобы строчила, несчастной прикидывалась. Говорила, что всю войну партизанам помогала. Нашла и свидетелей полдеревни. Вступились за нее. Потому и половины срока не отсидела, выпустили бабку домой. Велели ей больше не воевать нигде! – вспомнил Игорь.

–   Хитрые они были – наши старухи. Но не все. Была такая баба Таня. Всю войну в рыбачках мантулила. В бабьей бригаде вкалывала. По два и по три плана выполняли. И это на Камчатке, лосось ловили. А баба Таня бригадиром была. Но беда случилась. Вышли они в море на лов, а тут внезапно шторм поднялся. Уйти на берег не успели. Потащило их дору, лодку так называли, на скалы. Да как трахнуло об утес со всего размаху. Лодку вдребезги и две бабы потонули. Плавать не могли. А и, попробуй, вытащи их в штормягу! Ну, бабу Таню под суд отдали за вредительство. Врагом народа назвали, контрой и упекли на Колыму на целых двадцать пять лет. Поначалу даже расстрелять хотели, но она Сталину написала. Он расстрел сроком заменил. Но таким, что попробуй его пережить на Колыме! А баба хорошая, трудяга и умница. Никогда ни на что не жаловалась, не просила послаблений, ей все годы с ее артели рыбу присылали. Какие хорошие, теплые письма писали ей. И тоже не сидели, сложа руки, жаловались во все концы, просили за свою бригадиршу, требовали отпустить на волю. Ее хоть и не выпустили, а срок срезали. Сначала до пятнадцати, там и до десяти лет. А когда Сталина не стало, вовсе с зоны выпустили. Она в свою артель так и уехала.

–   А к чему о ней вспомнила?

–   Да потому, что таких забывать нельзя. Она сколько всем помогала. Советом, добрым словом, шуткой согревала. Больным отдавала свои пайки. Ни с кем никогда не грызлась и никого не обидела. За многих вступалась. А для себя ничего не просила, зато всем скрашивала жизни. Светлый, теплый человек, о ней никто плохого слова не скажет. Но в жизни самой круто не повезло. В первые дни войны погиб ее парень. Война их разлучила накануне свадьбы. Так наша Татьяна все годы не верила в смерть своего любимого и ждала, как живого. Я так хочу, чтобы ей повезло. Нельзя бедам сыпаться дождем на голову хорошего человека. Ведь когда-то все неприятности должны закончиться, а черная полоса уйти из ее жизни навсегда. Пусть Бог увидит ту женщину и поможет во всем,– пожелала Ритка.

–   Да! Баба Таня и впрямь была особой,– поддержали девчата тихо.

–    Мало таких было в зоне,– оборвал добрые воспоминания Игорь Павлович:

–    Я больше сталкивался с другими. Вот и эта женщина, имя подзабыл. Кажется, Женькой была. А фамилия—Лаптева. Ну, она нахально пробилась ко мне на прием. Все убеждала, что осудили несправедливо. Дескать, работала она честно на своем складе, никогда ничего не воровала, а вот комиссия придралась, потому что председатель проверяющих домогался ее и приставал среди белого дня прямо на складе. А там у нее кроме овса и комбикорма ничего не было.

–    Я даже кур не держала у себя. Уж не говоря о корове и свиньях. Некогда было заниматься хозяйством. Все время отнимала работа. Ей всю себя отдала без остатка. Ну, а куда денешься, коль из себя видная. Пышная и сочная, молодая и приятная, это никакая работа не отнимет. Ты хоть как в халаты рядись, мужики роями кружились вокруг склада. Глаз с меня не сводили и все облизывались. То обнять норовят, то погладить, ущипнуть. Другие тоже со своими намеками. Ну, куда от них бежать, хоть склад закрывай, одолели. Мне уже домой уходить пора, а они вертятся. Я минуты одна не была. Всегда кто-нибудь рядом вертелся. Да все нахальные. Ну, что поделаешь, воспитание такое – деревенское, культурного обхождения не знали,– жаловалась баба.

–    Зачем вы мне все это рассказываете,– перебил ее тогда.

–   Женька приподняла свои груди на руках и спрашивает меня:

–    Неужели сам не видишь? Да на мою задницу вся деревня оглядывалась и завидовала. Второй такой ни у кого не было! – встала и показывает свои прелести мне:

–    Ну, что правду сказала? И у вас другой, как я, уже не сыщете! Неужели вся эта красота должна пропадать на Колыме? И за что? Ну, может мыши сожрали те три мешка овса и комбикорма. Я же это не ем. То и дураку понятно. За что ж меня терзать невиноватую женщину? Глянь, лучше, чем я, во всей деревне бабы нет. Это все наши мужики говорят. А разве не правда? Ты ж погляди!—трясет сиськами,– хохотал Бондарев громко.

–    Ну, ответил ей, что ни ее задницу, ни грудь, к протесту не пришьешь. Нужны веские доказательства невиновности. А у нее аргументы слабые, неубедительные:

–    Ох, как она тут зашлась. Мои слова поняла по-своему, и раскричалась:

–    Да я любого хмыря укатаю, хошь в постели или на складе. Благодарностью не обойду. Любой довольным останется и ты тоже!

–    Этого мне не надо!

–   А ты подумай! Вся деревня довольна мной. Иль наши глупее? Зря так считаешь!

–   Но куда фураж делся? Иль ему твои прелести не понравились?—спрашиваю ее.

–    Ну, им закусывать не станешь, на обед иль ужин тоже не годится. Я такое не ем! И никого этим не угощаю. Вот приди ко мне на склад, сам увидишь, как мешки лежат. Ну, иной под задницу сунешь, не будешь целый день на ногах стоять. Сам посуди! А иной мужик как сядет на мешок, у него из-под сраки полмешка комбикорма высыпется. Или скотники приезжают на телеге под погрузку. Тут тоже естественных потерь куча. Я после них еле успеваю подметать полы! А мешки досыпать надо. Вот и думай, откуда ту прибавку брать? У меня самая адская работа. Сама прихожу вся в комбикорме. С час отряхиваюсь. Так что теперь меня в кормозапарник совать надо, чтоб не было убытка? А ведь корма привозят в дырявых мешках. По пути сколько теряется?

–    Комиссии надо было сказать, почему им не объяснила ситуацию? – спросил бабу.

–   А кто там на мешки смотрел. Они только на меня глядели. А ихний главный так и сказал:

–    Смачная ты баба! Но фураж верни. Бери, где хочешь, иначе саму за жопу возьмем, и не выкрутишься. Недостача серьезная. Так что натурой не рассчитаешься. Придется тобой всерьез заняться, правда, мужики? Ну те, конечно, загалдели, согласились враз. А я так не могу. С такой оравой, попробуй, натурой рассчитайся, жопа треснет. Ну, там с одним или двумя, куда ни шло бы! К примеру с тобой! Запросто управлюсь, если протест нарисуешь. И на долгое время дружить будем. Я – баба благодарная. Про это все знают.

–    Ну, я ответил, что она не по адресу обратилась, и таких благодарностей ни от кого не беру.

–    Ох, и удивилась, наверное, эта баба?

–    Возмутилась! Вот так вернее. Видимо, никто не отказывался. Женщина и впрямь оригинальная. Но обиделась до слез. Когда я предложил ей покинуть кабинет, она своим ушам не поверила. А уж обзывала всеми гадостями. Назвала холощеным козлом, свинячьим геморроем, дальше вспоминать не хочу. Сказала, что второго такого дурака во всем свете не видала. Вот и пусти на прием эдакую красотку, потом с месяц плеваться будешь, если живым останешься.