Текст книги "Колымское эхо"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

–         К ним, наверное, никто не приходит? – спросил Бондарев.

–        Э-э, не скажи, мил-человек! К ним с Украины наведываются. Особо летом. С цветами, с венками едут. Воют тут на погосте дня по два и уезжают. Брехать не стану, ко мне не заходили и не просились. А и я не дозволила б всякой нечести пороги марать. Они у нас в деревне в войну отличились. Все думали, что немец победит, да не обломилось им.

–    У нас, неподалеку от Воронежа, целая деревня таких вот окопалась. Их особо выбивали. Так они куда-то смылись. Зато заминировали много, когда уходили. Сколько людей подорвалось!

–    Зато когда сюда попадали, их тоже не жалели. Ели в последнюю очередь. А и барак у них дрянной был. Щель на щели. Сквозь дыры в стенах руку можно было просунуть. А не ремонтировали, пока Комар не попал к нам. Тот в первую очередь за жилье взялся. Сколотил бригаду и за неделю барак в порядок привели. Ни единой щели не оставили. Но наши отрывали доски из стен. А один раз подпалили среди ночи. Повыскакивали они со своего тараканника голожопыми. Погасить успели. Но все искали, кто подпалил? А как сыщешь. Им часто что-нибудь устраивали. Особо те, кто из партизан. Не терпели предателей.

–     Кстати, тот самый Комар ко мне во второй раз попал. Уже после войны. С небольшим сроком. За сыном с топором гонялся. Отсидел свои три года и снова к себе в Белоруссию смотался. Живой и здоровый, и никакая холера его не взяла. Он и теперь в Смолевичах живет, свою семью мучает. Соседи даже рядом с ним жить не стали. Один остался. Сын к жене ушел. Мать, едва внук появился, тоже к ним перебралась. Так вот сам остался, один хозяйничает. Хозяйство завел, живет, как куркуль, и все ему по фигу,– сморщился Бондарев, добавив:

–     Говорят, в последнее время бабу сыскал. Такую же бандитку. Путевый никто не решился жениться. Скучковались своей бандой и ни с сыном, ни с внуком не знаются. Во папашка, черт его побери! – ругался Игорь Павлович.

–    Это у кого как судьба сложилась. У нас, в другой зоне, тоже старуха живет. Ее еще до войны на Колыму пригнали. Не любила старая голосовать.

–    Так это дело добровольное,– не выдержал Иванов.

–    Ага! Добровольно-принудительное. Ее в НКВД вызывали, к председателю колхоза, все уговаривали голосовать. А она уперлась рогами и ни в какую. Хотя в войну партизанила. Медаль за это имела. Тут же, как свихнулась. Ну, и надоело властям с ней маяться. Сунули на самую Колыму, как к черту в задницу. Но куда воткнешь при трех медалях в таком возрасте. На трассу нельзя – слабосильная, на рудник не погонишь, совсем слепая. Пристроили ее в бараке прачкой и дневальной. Куда ж еще такую древность девать? А и срок пять лет. Все ждали, что у ней мозги появятся. Да откуда возьмутся на восьмом десятке, коли их отродясь, с самой молодости не имелось. Так вот и пристроили. Она, голубка, давай свою политику толкать серед баб. Бояться ей уже нечего. Сама уже на Колыме, дальше не пошлют, некуда. А и что хуже может случиться? Старая супротив Хрущева воевала. Вот он у ней оплату за медали отнял. Ей обидно стало. Уж, как только ни уговаривали бабку, ничего не доходило. А тут комиссия с области приехала. Конечно, по своим делам. А в ней старикашка завелся. Старый, плешатый и вовсе худой. Вот его попутно к той бабке послали беседу провести. Уж и не знаю, о чем они кукарекали. Но часа два или больше говорили. Вышла та бабка к ужину, мы ахнули, не узнали ее. Вся в накрученных кудерках, накрашенная. И к тому дедочку подваливает. Берет его под крендель и говорит, что он ее уломал. Согласна за ним хоть на край света идти пехом. Ну, дедок, видать, змей хитрый, быстро сообразил. Пообещал вскоре опять приехать. И если она все поймет, увезти бабку с Колымы. Старуха его до сих пор ждет, сколько лет прошло, она так и не поняла, что это была шутка. Но зато бабка теперь ни одних выборов не пропускает. На выборы раньше всех прибегает. А остальное время у окна сидит, своего сокола ждет. Ведь обещал за ней приехать. Прямо и смех, и слезы. Самой на девятый десяток повалило, а она про любовь вспомнила. Того деда, небось, в живых уже нет. Она ж до ночи его ждет. И никуда ни шагу от избы. Давно могла б в свою деревню воротиться. Ведь срок прошел. Так нет, ни с места не сдвинешь. Любовная болячка держит. И хоть в деревню зовут, вернуться и не думает, дура стебанутая.

–     Это хорошо, что хоть какая-то надежда есть, с нею жить легче, не так одиноко. Верит, что кому-то нужна,– улыбнулся Иванов.

–     На девятом десятке? Мужики, ее врачам показать надо!

–     Варя! Любви все возрасты покорны! – рассмеялся Бондарев.

–     Брось шутить! В ее годы о душе надо думать! А то раньше все политикой интересовалась. Нынче любовные романы читает. Смех, да и только.

–    Эх-х, Варя! Хорошо, что хоть под финиш познала старая про любовь. Иные за всю жизнь ее не знали,– вздохнул Бондарев и о своем задумался.

Когда-то и он любил женщину. Из зэчек. Красивой она была. Равной в свете не видел. Многое мог сделать для бабы. Но отвергла все, вместе с волей, выездом с Колымы пренебрегла и самим Игорем. Назвала подлецом, придурком, отморозком, оттолкнула, когда попытался приобнять и выскочила из кабинета пулей. Продолжать разговор не стала. И сама не зная того, уже много лет жила в сердце и в памяти.

Нет, Игорь, конечно, не страдал так жестоко. Не мучился воспоминаниями, не ждал ее во сне. И когда подваливал случай, не упускал бабенку. Без лишних уговоров зажимал в угол, или валил на диван, понимая, что миг страсти короток. Но ту, отвергнувшую его, не забывал. Почему-то так часто случалось, что отказавшие бывали дороже и помнились дольше других.

–    Говоришь, что хорошо, когда есть надежда? А если я без нее всю жизнь обхожусь. И даже не думаю о ней,– сказала баба.

–    Скучно живешь. Потому та бабка тебе непонятна. Она под старость познала радость, а ты в полном соку гибнешь. Сохнешь, как сломанная ветка. И какой толк в этой жизни? – отмахнулся Иванов безрадостно, пожалев женщину.

Та свое вспомнила.

Сломалась машина рядом с ее домом. Ну, хоть волком вой. Водитель, конечно, прямиком к Варваре приперся. Весь в снегу, в сосульках, ни лица, ни глаз не видно. Сказал, что полный кузов харчей везет. Оставлять такой груз на дороге опасно. И что делать, не знает. Подумав, решил закрепить брезент на борту и вскоре вернулся с полной сумкой еды. Даже бутылку не забыл прихватить и все уговаривал бабу выпить.

Вино понравилось, и женщина выпила почти полную бутылку сама. А ночью едва отбилась от Мишки. Тот так зажал бабу, что Варе вовсе невмоготу стало, хоть из своей хаты беги.

–    Да ты что? Неживая? Или все еще в целках бегаешь? Чего теряешь, мы живые люди, лови момент, покуда он в руки идет.

–    А если не хочу!

–    Чем я хуже других? Не кривой, не горбатый, не старик! Чего ломаешься, как сдобный пряник?

Он измотал Варьку так, что та под утро обессилила, и Мишка легко одолел ее.

–    Так ты и вправду девка? Вот уж не думал. В твои годы взрослых детей имеют, а ты в нетронутых жила. С чего бы так-то? – удивлялся искренне.

Он до утра озорничал. Но со следующего дня по всей трассе пошли о ней разговоры. С сальностями и подробностями. Как только не называли, что не говорили о бабе! Склоняли по всем падежам и мужики и бабы. За спиной и в лицо говорили всякие гадости. И вот тогда Варька решилась отловить Мишку и навалять ему при всех, испозорить как мужика и человека, чтоб тот не рисковал не только близко подойти к ее дому, но даже вылезти из кабины. Но Мишка долго не появлялся. Он словно пропал бесследно.

Одни судачили, что уехал в отпуск на материк, другие болтали, будто перевелся на новое место работы, и у Варвары со временем глохла злоба, остывала обида, заживала память. Но, именно с того времени никого из мужиков не пускала к себе домой, возненавидев всех и каждого.

–    А ты, баба, не тушуйся! Брехнули о тебе лишку, посмейся! Значит, дорогого стоишь, раз мужики о тебе лопочут. Знай, о никчемной молчат, чтоб самому не опозориться. А тобою, как медалью, хвалятся. Чего злишься, радоваться надо,– говорили водители, похотливо оглядывая.

Варька теперь стала хитрее. С вечера закрывала на замок калитку, словно ее самой не было дома.

Но однажды летом, в проливной дождь, кто– то настырно постучал в окно.

Варька раздвинула занавески и удивилась. Сам Мишка заявился. Прошли года три, не меньше.

–    Ну, козел, держись! – метнулась баба к двери и тут же хотела огреть человека засовом. Вспомнились все пересуды.

Но едва открыла дверь, засов мигом оказался в Мишкиных руках. Он выдернул его как перышко. И не дав сказать ни слова, пропихнул Варьку в дом.

Пока она успевала открыть рот, мужик закрывал поцелуем и быстро раздевал женщину, подталкивал к койке.

Вскоре она не могла уже ни о чем говорить. Оказалась полностью во власти человека. А Мишка творил с нею, что хотел.

–    Мишка, а вдруг ребенок? – еле успела спросить мужика.

–     Враз женюсь и увезу в город! – ответил весело. Но через год узнала, перевернулся он на семьдесят втором километре. Понесло машину на гололеде. Мужик даже выскочить из кабины не успел, заклинило дверь, и машина вместе с грузом сгорела дотла. Никого не оказалось на пути, чтоб помог выбраться. Человек сгорел до углей. Его опознали по машине.

После того случая Варя никого не ждала. Рано ложилась спать, но засыпала лишь под утро. Ей все слышались звуки подъезжающей машины, вот она затормозила, остановилась перед калиткой.

–    Нет, не погиб, не сгорел! Живой он! – подскакивала к окну Но на трассе не души, не машины. Лишь назойливая пурга бьется в окна жесткими крыльями, царапает стекла.

–     Покойные не встают, ушедшие не возвращаются. А и смерть лишь один раз приходит за человеком. Конечно, не для того, чтоб выпустить опять на белый свет. Он слишком хорош для женщин,– вздыхает баба.

С той поры она не знала мужчин.

–    Чего пригорюнилась, Варя? Иль что-то свое вспомнилось? Не печалься! Твоя весна еще не пришла. Ты ее не упусти. Это нам с Игорем уже ждать нечего. Отпели наши соловьи. А весны, поседев заранее, в зимы обратились. А у тебя тут столько соколов под окнами каждый день мотаются, что скучать грешно,– сказал Евменович.

–    Женщина хоть в Москве иль на Колыме всегда останется женщиной. Ей все по хрену, коль имеет такую милую мордашку и улыбку. Что же касается пережитого, о нем, как о прошедшей зиме, пореже вспоминай. Все мы жизнью битые. Синяков и болячек столько, что лучше о них помолчать. Нет такого ребенка, чтоб не смеялся, нет старика, чтобы не плакал. Жизнь каждого своим кнутом гладит. Хорошо, если только по заднице достает. Другое береги от ударов, проходит долго и сильнее болит. Пока заживет, оглянешься, а уже жизни нет,– сказал Игорь.

–    Игорь, а где твоя семья?

–    Ушли от меня, бросили.

–    А почему другую не заведешь?

–    Одинокому, вернее холостому, даже лучше живется.

–     Во-во! Мой братан едва женился, месяца не прошло, а его цап за задницу и следом за отцом на Колыму отправили. Я неделю назад узнал.

–    А за что его взяли?

–     Разве у нас говорят? Затолкали в «воронок» и без объяснений! – нахмурился Евменович.

–     Просто так не берут. Была причина,– нахмурился Бондарев и сказал:

–     Знаю я от своих ребят, что твоего брата взяли. И не случайно. На демонстрации не ходил. Сколько ему говорили, а он, как глухой. Вот и загремел на пятак как неблагонадежный, несознательный. Он и в армии от политзанятий отлынивал. А ведь в погранвойсках служил.

–    Ну и что с того? – огрызнулся Иванов.

–     Пойми, это Варе или мне безразлично. А тебе все знать надо о брате. Ведь он не посторонний человек. Близкая родня. Вот так нашкодит, а тебя за жопу прихватят и тоже куда-нибудь упекут. Почему дома, в своей семье не досмотрел?

–    Он уже женатым был, свою семью имел. А что? И его нет в живых? – вдруг что-то дошло до Сашки. Глаза человека округлились, лицо побледнело.

–    На тракторе работал. Дорогу делал. Да не удержался. Юзом с горы унесло,– буркнул Игорь невнятно.

–   Ты у меня уже сколько работаешь? Какой юзом, откуда знаешь? Скажи правду хоть раз,– возмутился Евменович.

–    От своих знаю. Они теперь повсюду работают. А связь держим. Так, на всякий поганый случай. Так вот знай. Бузу подняли мужики. Уж что не пофартило им, не врубился. Но на своих поперли стенкой. Говорят, что за какого-то мудака взъелись, потребовали выпустить из ШИЗО. Наши не в какую. Начался базар, потом потасовка, пошли в ход кулаки. Ну, от разборки до оружия один шаг. Конечно, не только в заводил стреляли. Кто-то может случайно, под шальную пулю попал. Ведь требовали заводягу на волю. Грозили всем глотки порвать. Наши тоже озверели. И так со всех сторон неслось всякое, а тут еще своя толпа. Кто прав, кто виноват теперь попробуй, разберись. Зэков спецотряд успокаивал, своих не хватило. Только сотрудников восемь человек уложили финачами. Самих почти два десятка потеряли. Кто больший дурак, долго разбирались. Но... Из тех ребят, из наших, никого на зоне не осталось. Всех раскидали кого куда, по разным местам. На Колыме никого не оставили. Вот тебе разборка. Не могли договориться тихо.

Иванов сидел, обхватив руками голову, закрыв лицо. И только плечи дрожали мелко-мелко.

Выходит, он мертвого считал живым и совсем недавно отправил ему письмо. Оказалось, оно опередило события и стало ненужным никому...

–    Скажи, а кто тебе про брата сказал? – спросил Иванов Бондарева, все еще рассчитывая на ошибку в информации.

–    Ребята позвонили. Свои. Они не ошибаются, будь уверен. Перед самым отъездом сообщили. Я знал, потому ехать не хотел, все оттягивал, но когда-нибудь все равно узнал бы правду,– добавил мрачно.

–    Саш, вы сейчас на могилы пойдете? К своим? Возьми свечки и конфеты на помин, так положено,– предложила Варя.

–     Нынче вы не уедете. Так я ключи с собой не возьму. Положу под половик, что под порогом лежит, быстро найдете. Да голодными не сидите. Знаете, где что найти. Ешьте, да ложитесь отдохнуть, пока койка свободна. И помните, меньше переживайте. Сколько не тужи, мертвых не поднять, а и себя не стоит гробить, жизнь и без того короткая штука,– собиралась на работу.

Вскоре в доме опустело. Султан бежал за хозяйкой, не оглядываясь, на погост. Там были чужие люди. Они его не интересовали.

Варя лишь в конце дня вспомнила, что у нее в доме ночуют двое чужих мужиков. Купила для них в запас пару буханок хлеба, сунула их в сумку и заспешила домой, кликнув Султана. Тот мигом выскочил из-под порога, взял из рук Вари еще теплый кусок хлеба. Ел на ходу, торопливо. Легко ли целый день ждать... К себе домой баба спешила. Все ж чужие люди в избе, было как-то неловко, непривычно. А тут, будто кто подслушал. Машина нагнала, затормозила возле самой бабы и шофер предложил:

–   Давай подброшу. До самой хаты довезу. Мне как раз в ту сторону. Хлеб повезу,– предложил улыбчиво.

Варя легко впорхнула в кабину, пристроила сумку за спину, затащила Султана.

–    Ну, что, баба, все одна горюешь в своей хате или присмотрела кого-нибудь? В наших местах зимы холодные. Одной не прожить, мужик нужен, хозяин и заботчик. Тогда все легче,– глянул озорно.

–    Где его взять, хозяина? Хороших давно расхватали, а говно и самой не надо. Так и бедую одна, куда деваться?

–    На меня бы глянула. Все ж мужик!

–    Так ты семейный. Двое иль трое ребятишек растишь. Куда к себе возьму женатика? Семью разбивать не стану, стыд не потеряла.

–    О чем ты, Варюха? Я уже давно один маюсь. Жена к своим в отпуск поехала вместе с детьми. Давно вернуться должны были. Да до сих пор ни слуху, ни духу.

–    А куда делись?

–    Не знаю. Уж и письма, и телеграммы посылал, никакого ответа. На разговор телефонный не пришла. Уже не знаю, что и думать? – скульнул жалобно.

–    Еще один холостяк выискался на ночь глядя. Скажи, а перед отъездом не погавкался с женой ненароком?

–   Нет, что ты? Даже перецеловал всех, просил не засиживаться в гостях. Хоть изредка вспоминать про меня, когда-нибудь письмишко иль телеграмму кинуть, сказать, как добрались, как их встретили, долго ли еще ждать?

–    А к кому поехали, к твоей родне или к своим?

–     И тех, и других навестить должны. Так договаривались. Сама понимаешь, в отпуск не каждый день мотаемся.

–    Давно ли уехали твои?

–    Скоро месяц будет.

–     Ну, это еще не время. Подожди. Пусть соскучатся, вспомнят. Сам знаешь, сколько птаха не летай, а жить домой воротится. Все отпуски кончаются. И ты не переживай. Отыщется и твоя. Ладно бы сама умоталась, тут вместе с детьми. Эти заклюют, раньше всех соскучатся. Они без тебя не смогут.

–               Поверишь, ночами спать перестал. Все какие-то подозренья одолевают душу.

–    Ну и зря! Поувереннее держись. Не подавай виду, что скучаешь. Будь мужчиной.

–    С кем?

–     Во, прохвост! А ну обойдись без намеков. Ты меня не первый день знаешь. Попридержи язык.

–    А вдруг она там другого нашла?

–     Сейчас! Прямо ждали ее с оравой детворы. Там одиночек хоть неводом лови. А тут на детную бабу кто-то позарится. С ума сошел. Нынче все своих норовят растить. Какие ни на есть оболтусы, а свои, родные. Так что не тушуйся, через неделю жди своих домой,– попросила остановить машину, легко соскочила с подножки, забрала сумки с хлебом, Султана и, помахав вслед водителю, побежала домой по двору.

Уже через несколько дней, встретив Варьку, водитель рассмеялся:

–   А ты права! Воротились мои полной обоймой. Как повисли все на мне, едва на задних папах устоял. Вот жадюги! На телеграммах экономили. Я тут чуть не женился. А они копейки берегли! Хорошо, что ты умная попалась. Другая ни на что не глянула б! Хватай, пока теплый. Я своей бабе про тебя сказал. Хвалила до самого потолка. Порядочной бабой назвала. Вот и пойми вас. Но все же спасибо, от глупости уберегла. Я тебя теперь всякий раз подвозить стану. Хорошая ты баба, путевая! Теперь и у нас на Колыме таких немного,– помахал бабе вслед рукой.

Варька думала, что мужики скоро уедут от нее. Но, кажется, они не спешили покидать бабу. Находили новые дела, что-то записывали в толстенные тетради, рисовали план погоста, отмечая на нем могилы. Возвращались домой усталые, продрогшие и голодные.

Незаметно эти люди стали привыкать друг к другу, обращались просто по имени, без церемонных «вы», Варя не только готовила, а и стирала им, заставляла мыться, бриться и причесываться.

–    Будьте на людей похожими, а то скажут, что двух лешаков в дом приняла, нормальные не решились переступить порог,– подшучивала над людьми.

Те, каждый день, с самого утра уходили на кладбище. Они давно разыскали нужные могилы, перезахоронили брата Сашки, закопали рядом с отцом, соорудили что-то похожее на кресты, привели в порядок могилки, означили их. А вечерами, когда совсем темнело, садились у открытой топки печки, вели нескончаемые разговоры.

–     Братан с детства неслухом рос. Ничьих советов не слушал и не признавал. Все делал на свой нахрап. Вот отец советовал ему образование получить, пойти в институт. Ведь башка была светлой, умной. Так что думаешь, поступил и бросил. В деревню вернулся. И там с него проку не было. С трактора выгнали, из комбайнеров тоже. Пошел в строители и там не прижился. Сколько работ поменял, а толку нигде. Уж такой он непутевый рос. Нескладный и непослушный. Один раз, еще небольшим был, отстегал его отец ремнем. Так что ты думаешь, на две недели с дому убегал. Меня все детство как Сидорова козла драли, никуда не делся, из дома не срывался, с этим измучились. Пока вырос, все печенки достал. А толку все равно не добились. Каким был придурком, таким и остался. Жаль одно, пожить не успел, слишком рано умер.

–    Чудак ты Сашка...

–     Почему? – удивился Иванов.

–    Жизнь не меряй прожитыми годами. Не все они в радость человеку. Это я тебе точно сказываю. Ну, что толку в моем прожитом? Вроде бы и немало. А лучше бы поменьше, но посветлее была бы доля. Ведь радости не видел. Даже в своей семье жил как квартирант.

–     Почему?

–     Ну как тебе верней сказать? Бывало, ухожу на работу, жена не только завтрак не приготовит, даже проводить не встанет. Вернусь с работы, оба спят. Никто не спросит, как я там мучился? Голодный или сытый, как на душе. Короче, не было тепла меж нами. Ничто не радовало. Мы никогда и нигде не были вместе. У нее своя компания и подруги, у меня свои ребята. Поверишь, за все годы ни разу не были вместе ни в театре, ни в кино.

–    А ты звал ее?

–     Конечно. Как у всех, пусть редкие выходные, но случались. Она, то уставала за день, то хворала, то к портнихе ей приспичило. Так вот и жили, вроде вместе, а по сути, врозь. И так все годы. Когда ушли, многое не изменилось, потому не горевал. Разве вот по сыну. Но о нем отдельный разговор. Он все присматривался ко мне, как к чужому. И я устал от этого. Перестал обращать на них внимание, стал жить для себя. Искал крохи радости, какие дарила сама судьба. Иногда находил,– улыбнулся загадочно.

–    С женщинами?

–     Ну, вот тебе возьми и вывернись весь наизнанку.

–     А что ты хочешь в этом случае? Бабы – народ чуткий. Ты к ней охладел, она к тебе. Все взаимно в этом мире.

–    А если и не было тепла.

–     Как? Никогда? С самого начала?

–     Видишь ли, я слишком много занимался. Сына увидел, когда тот ходить пошел. И все удивлялся, как он быстро вырос. Жена долго плакала. Сказала, что слишком меня жалела.

–    Она работала?

–     Конечно. Ребенок с нянькой рос. Меня не всегда узнавал, пугался, плакал. Не успевал при-

выкнуть. Я приходил с работы, он уже спал, возвращался, уже спал. Даже не виделись неделями.

–     Вот тут твой промах. Сына ты сам упустил, сам виноват. И жаловаться не на кого. Жена может быть какой угодно, а ребенок ваш – общий!

–    Теперь о чем говорить, все потеряно и, кажется, безвозвратно. Поверишь, у меня уже нет желания увидеть их. Все отошло и отболело, все забылось. А и было ли оно?

–    Было и ушло! Но ведь искал их.

–     Коротко и вяло, как ищут дальнюю родню. По принципу все было для отмазки. Я почему-то не надеялся, что разыщу их, или они откликнутся на мое письмо. Так оно и случилось. Кажется, о том никто не пожалел. Мы жили слишком по-разному, не любя и не уважая друг Друга.

–    Ну, а как поженились, черт вас подери?

–    Да тоже случайно. Я пришел на вечер. В институте устроили, свои. Тут свет погасили, словно в шутку. Все вокруг целоваться стали. Я тоже вздумал. Решил, если убежит, не искать, если останется – продолжить. Она не убежала. Я пошел провожать. Так было положено в то время. Стали встречаться иногда. А потом предложенье ей сделал. Никак не верил, что согласится. Но она даже обрадовалась. Видно, другого дурака не нашлось. Вскоре стали жить вместе. По сути, в моей жизни ничего не изменилось. Я завтракал, обедал и ужинал в столовой. Дома только чай пили вместе. Как она питалась– не знаю.

–    А ты деньги на харчи давал?

–     То как же. Она на них обулась и оделась. Как ела и на что, я уже не спрашивал и вскоре урезал сумму. Сказал, что тоже хочу выглядеть человеком. Она промолчала. Да и что могла ответить, разве я неправ. Все мои рубашки, носки, короче, вся одежда колом стояли. Я отнес все в химчистку. Сдавал. Других дома обстирывали. Может, потому у них были другие отношения. И по вечерам кормили, а не поили чаем.

–    Ты ей говорил о том?

–     А что толку? Эта баба хорошо устроилась и ни на что не сетовала. Если она кого– то нашла, сыскала благовидный повод для возмущения и поспешила покинуть. Я, как понимаешь, не побежал следом догнать и вернуть. Эта пташка сама знала, что делает. Уговаривать было бесполезно. Она сама работала в нашей системе, прекрасно все знала и если хотела бы, давно разыскала меня. Но, не для того убегала.

–    А может она другого нашла? – предположил Иванов.

–     Не исключено. Я и этот вариант обдумывал. Ведь за все четыре года она не подала на алименты, не запросила помощи и тщательно скрывала адрес. Я, в конце концов, все понял и перестал его искать. Сам себе задал вопрос: «Зачем?» И вскоре успокоился.

–     Ну, а как без баб обходишься?

–     Почему? Иногда и мне обламывается. Пусть редко, не с тою, с какою хотелось бы, но совсем на мели не сижу. Знаешь, как-то привезли ко мне свору шпаны. У всех сроки громадные. Я и спросил:

–    За что влип?

–        А мне длинный малец ответил:

–        За песню посадили.

–        За какую? – не поверил ему, а он спел:

Девок нету и не надо!

Мы без девок можем жить.

Черножопая горилла

Тоже может полюбить...

–        Теперь это ко мне самому вполне относится.

За перегородкой кухни громко хохотала Варя. Ей понравилась частушка.

–        И что ты сделал с тем пацаном?

–         Пинком под жопу и выгнал с зоны. Я в его годы и похлеще знал и пел. Так что с того? Меня за это расстрелять надо было?

–        А как от своих отбоярился?

–         Сказал, что «деревню» бывший староста оговорил. К тому же подобное случалось. Мне поверили. И времена уже были скользкие. Никто не поверил бы, что этот малец всерьез крутит с какою-то негритянкой и работает на чужую разведку. Кстати, все пятеро работают и теперь на рыбацком судне, одной командой. Серьезными мужиками стали. Недавно виделся с ними. Все хорошими людьми выросли. Не искалечил им жизни и судьбы. Благодарили мужики. А ведь могло случиться иное. Эти с Колымой не познакомились. Помешал я им, не дал сломаться, выправил на лету.

–         И часто у тебя такое случалось?

–         Бывало, когда успевал и никто при этом не мешал. Оно ведь знаешь, оступиться любой может. Главное, вовремя заметить и помочь. Тогда и самому жить светлее станет и легче на душе.

–    Выходит, умел ты помогать людям, когда хотел. А я думала, что только отстреливал! – встряла Варя в разговор.

–    Случалось, что нельзя было оставлять в живых,– буркнул Игорь Павлович. И, подумав недолго, рассказал, словно вспомнив:

–     Старика к нам на зону прислали. Совсем дряхлого черта. Его, окаянного, не знали, куда приспособить. Везде негодный по старости. Ну, что хотите, ведра воды поднять не мог. И все ж послали его на кухню посудомойщиком. Хорошо, что миски все железные были, зато стаканов кучу перебил. Заменили их на железные кружки. Так и они у него из рук летели. Ну, да суть не в том. Слабый он был, а ел за троих здоровых. А главная беда, до баб был охочим. И чем моложе бабенка, тем больше борзел этот таракан. Случалось, следом бегал за какою-нибудь поварихой. Та на одной ноге крутится, управляется с горяченными котлами и кастрюлями, а этот сверчок, улучив момент, то за сиську, то за жопу цапнет. И такую невинную рожу притом строил, словно вовсе не он шкодит, так случайно получилось, задел ненароком. Ну, поварихи долго молчали, что взять с мухомора, коль мозги посеял. Хотя обещали ему нашкондылять под горячую руку сковородкой по спине. Чтоб от радикулита разом вылечить. Ну, до серьезного не доходило,– рассмеялся Игорь Павлович, добавив:

–     Умел вовремя отскакивать старый черт. Ну, а тут остался наедине с молодой девчонкой. Та посуду мыла после ужина, этот вокруг крутился как всегда. Вымытые стопки на запасной столик ставил на просушку. Так всегда делали. Но в этот раз подкрался к девке со спины и тяп ее меж ног, да как сдавил в кулак, саму в стенку вжал, дышать нечем стало. Ну и говорит ей:

–    Сколько кружить тут буду? Пора и честь знать. Давай не кочевряжься. Не то живо расправлюсь. А у самого в руке нож. Им не то человека, свинью насквозь пропороть можно. Девка его оттолкнуть решила, он ножом замахнулся, руку ей от самого плеча рассадил. И наседает. А на кухне кроме них никого. Повара все ушли. И защитить некому. А у девки вся рука в крови. Одной не поборешься. Хорошо, что на то время водовоз пришел. Как увидел, все понял. Старика с кухни пинком вышиб, чтоб охладился. Девке руку золой засыпал, отвел в ее барак, а старому ввалил неслабо, тот до своей шконки еле дополз. Там зэки узнали, что стряслось. И на другой день на трассу сунули старого. А вскоре оказалось, что он за это сел. На Колыму за малолеток угодил. Одну, совсем малышку, до смерти засиловал. Извращенец был, старый барбос. Ему в своей деревне все равно жить не дали бы.

–   У него старухи не было? – спросил Иванов.

–    Была, да ушла от позора на старости лет. Наверное, свихнулся дуралей. Отец той девчушки, что померла от деда, на вилы хотел его насадить. Но люди решили Колымой наказать ишака. Ему целых десять лет дали, немало. А все прыть одолевала старого козла.

–   Так что он домой живым вернулся? – удивилась Варя.

–    Нет. Кто-то помог ему сдохнуть. Долбанули прямо по башке сзади, он и накрылся. В тот последний удар всю душу кто-то вложил. Даже глаза с орбит вылетели. И кровь из ушей хлынула. Но... Им никто не интересовался. И забыли вскоре. Но с тех пор никто на возраст не смотрел, помня того старика. Его даже похоронили по-собачьи. Без гроба, без могилы, закидали землей, руки вымыли и забыли гада,– сплюнул Бондарев зло.

–   А кого еще на волю отпустил, спас от Колымы, расскажи,– попросила Варя.

–   Такое было. Но лучше не вспоминать. За это самого за жопу взять могут и теперь. Не глядя, что годы прошли,– крутнул головой Игорь Павлович.

–    Так ведь доброе дело сделал!

–    Смотря, с какой стороны на это глянуть. Есть добро, какое лучше не делать. Коли Бог наказал Колымой, не стоит в те дела вмешиваться и ставить себя выше Господа. Наказание никому даром не дается. Богу все видней. И я после одного случая перестал помогать людям. Не все того достойны, не каждого надо выручать,– качал головой Бондарев, так и умолчав о том случае. А тут Варя встряла:

–    Да разве только на зоне случается беда? Вон одна из баб на волю вышла. А за ночь до того половину баб на деньги тряхнула. Думала, не хватятся, не догонят, не найдут. Но куда там, припутали уже у ворот. Всю вывернули, все отняли и самой вломили, не скупясь. Ей на воле до самой смерти помниться будет. Не только свои, ее деньги взяли до копейки. Совсем нищей выкинули. Она белугой ревела, хотела нажиться дура, а потеряла все. Бабы не посмотрели, что домой уезжает, не простили подлость. Уж как она домой добралась – не знаю. Да и никто больше о ней не слышал. Не случилось у ней землячек. А и кто такой паскудой стал бы интересоваться. Ее охрана вырвала от баб из рук. Иначе живою не уехала б. Комком в автобус впихнули, всю в крови и в грязи,– говорила Варвара.

–     Жизнь – штука сложная. Иной о выгоде думает, а теряет шкуру. Такое часто случалось,– вспомнил Игорь Павлович тихо: