Текст книги "Колымское эхо"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

–     Вот на сто четвертом километре зона стояла. Там и теперь зэки вкалывают Вот и попал туда мужик. С виду такой интеллигентный, даже не матерился. Врачом работал. Но не в поликлинике, где-то на заводе. Терапевтом был. Ну, таких по городу полно имелось. Зато сам клептоман. Хоть по мелочи, но все воровал у своих же. Долго это ему с рук сходило. Люди стыдились его спрашивать. Все же не забулдыга, нормальный мужик. А тут его в гости пригласили на Новый год к большим людям. Да и не куда– нибудь в закусочную, а в дом. Ну, не знали о его слабине. Он, как попал в тот дворец, так глаза и разбежались. Раньше он только по мелочи тыздил. А тут какая уж мелочь. Золотыми безделушками дом завален. Ну, гости уже за стол сели, все пьют, едят, а этот придурок всюду шнырит. Спер часы, не обратил внимания, что с гравировкой, именной перстень уволок, короче, поохотился неплохо и решил пока не поздно домой смыться. А у него швейцар на выходе попросил закурить. Он, забывшись, достал портсигар из украденных. Ну, швейцар враз узнал и за руку тяп, как в тиски схватил. А клептоман с ножом не расставался. Раз, и вскрыл тому вену. Ну, шухер поднялся. Терапевта осудили вскоре. И на Колыму. Так он у начальника зоны дорогую ручку спер, подарок к празднику. Тот озверел. А мужик, настоящий трехстворчатый шкаф с антресолями. Загнал он его в угол и вломил так, что в том углу срочно ремонт делать пришлось. Ну, чего хотите? Даже переносицу сломал, все зубы вышиб, сотрясение мозга устроил. И что думаете, проучил? Как бы ни так. Он еще борзее стал. И вот тогда его отправили на трассу. Он там и отличился. Мужики вздумали избавиться от него навсегда. В конце работы кто-то подстроил. Сунул его головой в болото по самый пояс. А уже темно было. Пока искали, он захлебнулся. Сам вылезти не смог, а помочь никто не захотел. Так и сдох как последний придурок.

–     А у нас на пекарне недавно бабу уволили. Муку таскала с работы каждый день. Сшила себе пояс, набьет в него муку и домой. А тут вахтер наш поозоровать вздумал, да приобнял за талию. Враз неладное почуял. Отволок к старшему охраны. Ее там наголо раздели. Все нашли и в тот же день уволили по статье. Ну, скажите, не дура? Ведь могла купить. Своим работникам вдвое дешевле продают. А ведь получала неплохо. Сама живет, ни детей, ни родителей нету. Чего не хватало? Жадность бабу одолела, не иначе. Нет, ее не били, кому нужно руки об нее пачкать. Вывели за ворота, следом дверь закрыли. Куда теперь возьмут? Дурная слава хуже грязи к подолу липнет. Никуда ее не возьмут. А позора до самой смерти хватит.

–     Сколько о ворах ни говори, они всегда были, есть и будут. Вот и в этой зоне фартовые

жили. Много. Целая шайка. Но они только крупняк брали. Банки, магазины грабили. Красиво, но коротко жили. Кого милиция, других свои прикончат. Не жить, не помереть не умеют толком. Все по-собачьи, не по-людски. Не держатся за жизнь. Вот так тут одна приволоклась. Вся в золоте, бриллиантах. Я и спроси, с чего вырядилась, как на праздник. Она рассмеялась, мол, муж не велел снимать. Глянула, а мужик совсем сопливый. Оказалось, вором был. Менты потом его в погоне пристрелили. Зато побрякушки остались. Вот только человека, целой жизни нет... Глупо это,– добавила Варя погрустнев.

–     Вот у нас на сто четвертом километре бабуля живет. Деваться некуда стало. На материке ни одной души не осталось. Все поумирали. Дом отдали чужим людям. Детей отродясь не было. Не рожала. Старик ее давно к другой бабке ушел на житье. Устал один бедовать. А она, не гляди что дряхлая да немощная, все еще деньги копит на поездку на материк. Хочет в деревню на отпуск барыней приехать, чтоб вся при шелках и мехах. А сама, ну чисто баба– яга с музея. Я ей предлагала экспонатом у меня поработать. Ее за взаправдашнюю принять могут. Она носом коленку, не согнувшись, почешет,– смеялась Варвара.

–    А зачем ей наряды? – удивился Иванов.

–    Людей удивить хочет. А может, там, в деревне, замуж выйти решила. Мало ли дураков в свете? Может, какой забулдыга клюнет, если с похмелья окажется. Этим все равно, кого пропить. Хоть Ягу иль королеву, лишь бы самогонки было вдоволь. Только она не понимает, что на другое не годится. Все жлобится, экономит, хоть сколько той жизни осталось у нее в запасе?

–    Последние мозги бабка посеяла.

–    Не скажи, самой умной себя считает. Все мечтает деревню удивить. А доедет ли до нее, о том не думает...

–    Я в свое время тоже решил подкопить деньжат, съездить в отпуск. И уже поехал за билетом. А меня прямо в аэропорту обокрали, обчистили до копейки. Какой там отпуск, на автобус до города еле наскреб. С тех пор об отпуске и не мечтаю.

–   А у нас, вон в том конце погоста, девка похоронена. Давно там лежит, чуть ли не с первых зэчек. Я ее не видела. Но говорили, будто красивее той бабы земля не рожала. Сущий цветок. И голос соловьиный. Все млели, глядя на нее.

–    А чего сюда попала? – спросил Игорь.

–     Воровкой была отменной. Но не по мелочи. Она в какой-то банде была. Ее все хотели выкрасть, но никак не получалось. Тут же собаки имелись, лютей волков. Им плевать на человечью красу. В ней не разбирались ни хрена. А тут баба с двумя мужиками. Погнались за ними. Дело лютой зимой было, в самую круговерть пурги, когда волки в стаи сбиваются. Это самое опасное время. Вот и нагнали зверюги. Ее в сугробе припутали. И от всей красы только украшенья оставили, да порванное бельишко. Остальное все пожрали, растащили по сугробам и кустам, даже капли крови не оставили. Мужиков еле нашли по весне. Видать, большою была стая. Не удалось от нее сбежать. Раньше волков тут много было. Потом охотники пришли, многих отстреляли. Теперь и сотой части нет. Ведь прежде на трассу выходили, как разбойники. К дому подходили вплотную. Нынче редко их вой слышу. Поизвели бандюг.

–    А у нас, неподалеку от Магадана, стая напала на сотрудника. Всего в клочья пустили, только пистолет остался. Если бы умели пользоваться, унесли бы,– хохотнул Игорь Павлович скрипуче.

–    И чему смеешься? Человека не стало,– возмутилась баба.

–    А пусть не шляется по ночам. Да и человек был поганым. Такого грех жалеть даже мертвым. Садист. Потому судьба наказала, хорошего уберегла б.

–    Жди от нее поблажек,– скривилась Варя.

–    А что? Вон у нас дед воду возил сколько лет. Тут же с самого берега как упал на лед, на сраке до самой воды ехал. Там же не затормозить, не зацепиться не за что. Уже сам поверил, что утонет. Да не тут-то было. Кобыла спасла мужика. Бухнулась на коленки и развернулась среди дороги. А там собака подоспела, так вот и уцелел, чудом выжил старик.

–     Кому-то везет,– глянул Иванов за окно и впервые увидел Колыму в лунном свете. Поневоле залюбовался.

–     Я думал, что луны тут отродясь не бывает. Все время хмуро, пасмурно. Только волчьи глаза по обочинам сверкают, да снег горами лежит. Холодная, злая, как само наказание. Как говорят о Колыме, все равно, что о погосте заговорили. Никого улыбкой не одарит, никого не пожалеет. Страшна и зла, недаром выбрали местом наказания.

–       Да ты еще не видел, какою она бывает по весне, вся в цвету, как девка в наряде.

–        Нашла девку! Да тут сплошные кости и кровь. Там череп на земле, там чьи-то ребра или хвост. Вот это наряд, едрена мать,– фыркал Бондарев сердито.

–       Да ты посмотри, какие звезды! Крупные, лупастые, кажется, любую рукой достать можно и погладить,– восторгался Иванов.

–        Я этой красой по горло сыт. До сих пор, прежде чем ступить на эту трассу, люди останавливают машины, выходят из кабин и становятся на колени перед предстоящей дорогой. Спроста ли это? Кто-то молится, другие плачут. Сколько жизней она отняла, не меньше прошедшей войны. А ведь многие ушли совсем молодыми. Им бы жить, они здесь остались навечно. И подлецы, и герои, всех одним снегом укрыла, утопила в болотах, топях. Ею не любоваться, ее проклинать надо. Она на горе людям живет.

–        Игорь, безобразными случаются люди. Колыма тут ни при чем,– не согласился Евменович.

–        Люди? Выходит, моя мамка виновата в своей смерти,– возмутилась Варя.

–       У самого отец с братом здесь похоронены!

–        Здесь нет земли. Один погост. Но его надо уважать хотя бы за то, что приютил. Мы, может, и этого недостойны, а Колыма еще переживет века и каждого из нас,– нахмурился Игорь Павлович.

Глава 2. ДРУЗЬЯ И НЕДРУГИ

А на другой день Бондарев жестоко заболел. Игорь Павлович горел от температуры. Его бил кашель, тряс озноб. Человека разламывало от боли, головокружений. Даже попить чаю утром он не смог встать. Его кружило и крутило так, что он тут же снова упал в постель и ни о        каком выходе из дома не хотел даже говорить. Глаза человека слезились, он весь дрожал, и Варя поняла, что Игорю Павловичу срочно нужен врач.

Его привезли из поселка часа через два. Тот, осмотрев Бондарева, определил двухстороннюю пневмонию, сделал несколько уколов, заставил наглотаться таблеток, оставил кучу лекарств, велел лежать, не выходя из дома, пить горячий чай и ни в коем случае не снимать с себя теплую одежду. Обещал навестить человека. Попросил Варю натирать, делать компрессы, не выпускать даже во двор.

Бондарев послушно лежал в постели. Откровенно мучился от безделья Иванов. Он не знал, куда себя деть в такой ситуации. А Бондарев и вовсе расклеился.

Варя натянула на него теплые носки, свитер, но это слабо помогало.

Баба отпросилась с работы в счет отгулов. Сказала, что приехал дальний родственник, и его в дороге настигла болезнь. Варваре пошли на уступки. Она привезла из поселка молока, кипятила его, поила Бондарева, тот краснел от неловкости, что свалился на голову нежданной обузой, а потому, пил молоко торопливо, желая скорее поправиться, встать на ноги.

Нудное лежание в постели скоро утомило человека, но что делать, если не встать, не ходить, даже дышать больно. Приходилось мириться с жестким требованием врача. А Варя нацепила на Игоря все теплое, что было в доме. Даже вторым одеялом укутала и тот целых три дня лежал, не шевелясь, спеленутый, как кукла.

Но на четвертый день не выдержал и попросил покурить. Ему дали. Человек от радости чуть не выскочил из одеяла, но его срочно впихнули назад. Бондареву немного полегчало. Он уже заговорил, закрутился в постели, а и задышал свободнее, заговорил:

–        Как надоело валяться! Такое ощущение, словно меня связали помимо воли. Вот когда начинаешь ценить волюшку,– слабо улыбался человек, и его решили отвлечь разговором. Вот тогда и спросила Варвара:

–        Игорь, все детство меня удивляло одно, почему все зэки-воры так быстро уходят на волю и ни один не отбывает свой срок до конца. Почему их выпускали раньше. Даже махровых воров подолгу не держали ни в одной зоне. Они и не работали, и никакой пользы от них не было. Вскоре снова попадали на зону, а через время их опять выпускали. Почему? Никому таких поблажек не было как ворюгам.

–        Смешная, наивная девчонка. Ты многого не знаешь, иначе не спрашивала бы,– усмехнулся Игорь Павлович.

–        Сам чудак. Вон фронтовики за какую-то мелочь «звонковали» и срок отбывали с первой до последней минуты. А у этих ворюг то помилование, то амнистия. Чем они лучше других? Меня это часто удивляло,– спросила Варя.

–        А ты такое имя, Кобо, слышала?

–         Нет. Но разве такое имя бывает?

–        Оно из кавказских. Грузинское, по-моему. Так вот это кликуха Сталина. Он сам когда-то был вором. И знаешь, говорят, отчаянным, дерзким, хорошо помогал революционерам, большевикам Ленина, и тот прекрасно знал, откуда берутся деньги. Это для многих не было секретом.

–         Постой, он был разбойником?

–        Я с ним в этом деле не был.

–        А Ленин? Тоже воровал?

–        О таком история умолчала. А вот за Иосифом Джугашвили ходили всякие слухи.

–        А как же его сделали генералиссимусом?

–        Варь, да разве мы выбирали? Вот попробовала бы проголосовать против Сталина, тебя сразу объявили бы врагом народа. Против вождя не только говорить, даже думать было нельзя. И уж тут Колымы не миновать никому.

–        Погоди, а как снижения цен при нем были?

–        Он не для себя, ради идеи воровал. По убеждению. Для всех старался.

–        Да иди ты в задницу. Разве есть в свете такие полудурки?

–        Выходит, был! Он не для себя жил, это точно. Носил все время военную форму и сапоги. Ни одного гражданского костюма не имел.

–         Наверно стирать было некому!

–        Причем это? Он даже приемы в Кремле не устраивал. Ну, может, для своих. Зато зарубежку не чествовал, это точно.

–        Может и правильно жил, но скучно,– скривилась Варвара.

–       Да я не о том. Я про воров. Как бы там ни было, этих он жалел. И амнистии при нем были часто. Даже миловал шелупень. Случалось, расстрелы заменял сроками. Бывало, фронтовика под пулю поставит, а ворюгу освободит.

–        А почему?

–        Они воевали классно. Целыми бараками на фронт уходили за свободу, какую им обещали после войны. Верно, что никто ее не получил. Всех вернули в зону.

–        Выходит, сбрехал людям?

–       Тогда нужны были дармовые руки. А где их взять, вот и ввел в заблуждение.

–        Игорь, ты кому-то сбрешешь, но не мне. Я-то знаю, воры никогда не работали. Особо при Сталине. И он ничего не мог с ними сделать. Фартовые держали власть в зонах.

–        Вот это да! – изумлялась Варька.

–        У нас в одной зоне сидел такой тип. Ну, Асланом звали. Кто по нации, а черт его знает. Кто– то с Кавказа. Азербайджанин или грузин, никто не знал. А и не в том соль. Главное, пройдоха редкий. Он с детства бандитом рос. Но неспроста. Его мать с отцом еще в детстве забрали на Колыму. Пацану года четыре было. Так он с бабкой рос. А что взять со старой? Тот Аслан даже не знал, за что сгребли родителей. Понятное дело, искал их, но кто сопляку скажет? А он любопытным рос. Искал всюду. Не переставал шмонать даже на Колыме, куда спозаранок попал. Любил деньги и воровал их всюду. Так и связался с шайкой.

–        На него все шишки повесили? – спросил Иванов.

–        Как бы не так. Этот деляга сам голову откусит кому хочешь. Фарцовкой промышлял. Деньги подделывал. Знал, что за это пулю влепят, и сумел смыться. Уж как ему удалось, только черт знает. Он никому ничего не сказал.

–        Один так и сбежал?

–         Чем меньше людей в деле, тем трудней его распутывать.

–         Послушай, а как одному выжить на Колыме, даже куска хлеба ни у кого не выпросишь, сдохнешь с голодухи,– округлил глаза Евменыч.

–        Живой остался. Уж как-то добрался аж до Прибалтики. Там сколько-то жил, но натура подвела и снова попался. Аж четыре раза приговаривали гада к расстрелу. Даже в газете писали, что приговор приведен в исполнение. А он все живой. И никакая мама его не брала, будто у самого Сталина в крестниках ходил, как заговоренный. И воровал еще борзее. Лихой был дьявол, отчаянный, страха не имел. Совести и подавно не знал. Он тыздил всюду и у всех. А какой злой был, но и умный, этого не отнять. В ночи видел и слышал лучше собаки. И, главное, никого не боялся. А чего ему пугаться? Кулаки с бычью голову, ростом с медведя. Силен до озверелого. Тут же на четвертой ходке, уже на Колыме, нашел могилы родителей. Вот тогда я впервые видел, как он плакал. Колыма дрожала от этого рева. Я думал, земля треснет пополам от ужаса. Как он это пережил, кто знает. Но на той могиле дал слово завязать с фартом. Я в это обещание не поверил. Он кроме воровства ничего не умел. Зато в фарте умел многое, почти все.

–        А что умел? – встряла Варька.

–         Сказать трудно, что не умел. Он был и цинкографом, и печатником. Его рукам и башке цены не было. В кромешной темноте работал как днем. А уж выпить мог за пятерых мужиков один и не шатался. Но и с этим завязал, пересел на наркоту. Тоже несколько лет «на игле сидел». Зато никто ничего не замечал. А тут попух и решил бросить. Все лето мучился. Сам себя ломал. Никто не верил, что выживет. Ведь никто не помог, а и чем поддержишь. Тут уж как судьба, сжалится или бросит,– вздохнул Игорь и, качая головой, привстал на локте:

–         Поверишь, три недели не жравши, не пивши, с той лужайки еле встал. Он и на человека не был похож. Шкура обвисла морщиной до самых мудей. На морде одни глаза и уши, а еще зубы. На задних лапах не держится, всего крутит. Кажется, ему на дело сходить было проще. Мы не верили, что устоит. Уж слишком страшен, до безобразия и обморока. А у него ситуевина хуже некуда. Или подыхай, или завязывай с наркотой. Конечно, такое не у каждого получится,– восторгался Игорь.

–         Он раз восемь вставал и все падал на мослы. Снова вставал. Хотели ему помочь. Так близко к себе не подпустил. Сел он жопой на пужайку, вокруг оглядывается, себе не верит, что живой. Ну да сколько ни сиди – вставать надо.

–        Да и терять такого, небось, жаль,– не выдержал Иванов.

–         Кого жаль? Я в него всю обойму всадил бы не оглянувшись. Жалеть такого, все равно, что самому на шило голой жопой сесть. От него уже в следующий момент не знаешь чего ждать. Вот такой был крендель. Так-то посидел, полежал на траве, а ночью домой приволокся. Причем сам, без помощи и поддержки. Хотя дружбанов и корешей полгорода. Любой для себя за честь бы счел: а ну самого Аслана домой привести. Но никому такого подарка не уступил. И с тех пор, вот отморозок, не пьет и не колется. А вот на Колыме часто бывает. Навещает могилы своих. Даже памятник приволок им оттуда, с Кавказа. Сам установил. Порою, целыми днями на той могиле просиживал. Дождь или снег, не уходил ни на минуту. Вот тебе и бывший вор. Каждого прохожего просит помянуть его родителей. Мы близкую родню не зовем, помня обиды. Этот после Колымы приглашает, хотя сам не пьет. И цветы не забывает привозить с собой. Долго они потом стоят, напоминая о человеке. А главное, слово свое он держит. Мне кажется, не случись в его жизни Колымы, другою была бы его доля. Многое она ему подпортила и поморозила. Но сумел выкарабкаться и встать. Другого такого человека я не видел. Особый мужик, таким надо выживать и жить им нужно дольше.

–        И что скажешь, теперь всех воров на руках носить надо.

–         Эх, Варька! Повидала бы Аслана, поняла бы меня. Эти редко кому встречаются. Хоть и вор в прошлом, а владеть собою умеет. Мне много не дано из того, что он может. И не только в воровстве. Видела бы, как он машину водит, как разбирается в электрике. Другому не дано. Были б живы родители, хороший парень из него получился. Я это к чему лопотал. Сталин тоже был вором. А отними жестокость, может совсем хороший мужик получился, и не проклинали бы за Колыму. Ведь сколько путнего сделал для людей, да только все забыто. А жаль. Память нельзя сеять нигде.

–         Ну да, за мать его благодарить должна,– вскипела Варя.

–         Она по оговору попала. А вот старост и полицаев правильно наказывал. Никого из них не щадил. И о фронтовиках заботился, о детях. Если бы такой плохой был, чего ж все ревели, когда он умер? В Москву на его похороны вся страна ехала. Последние копейки на эту дорогу отдавали. Думали, конец света наступил, коли Сталина не стало. Даже здесь, на Колыме, на простыни написали: «Да здравствует Сталин!». В землянках углем на стенах писали. А ведь это те, кто отбыли на Колыме немалые сроки, может навсегда здесь остались, но с его именем.

–        Дураки! Что еще скажешь,– пожала плечами Варя.

–         Они с его именем в бой шли и погибали. Победу одержали. Найдите мне еще одного, чтоб люди головы за него ложили. Не сыщете. А вот за Сталина дорогу проложили, целую трассу. И она до сих пор людям служит, единственной дорогой на Север, в каждый поселок и до сих пор за это спасибо говорят.

–         Мне эта дорога, не будь мамкиной могилы, сто лет не понадобилась бы!

–         На Севере много людей живет, ты не единственная. Сталин так и остался частью нашей жизни и истории. Все остальные – временщики. Никто добром не помнится. А с ним немца победили, страну из руин и голода подняли.

–         Не агитируйте меня за Колыму. Я ею сыта по горло и ничего доброго о ней не скажу. Всю жизнь мне изувечила и не только мне. Хватит нам злить. У вас своя судьба. А у меня в ней все отнято. Мне б не восторгаться, проклинать ее за все. Может, она создана для сильных, или очень подлых людей, короче, для воров. Я уважаю нормальных, с кем не страшно жить рядом и нараспашку открыть душу, не прячась в своем доме под одеялом от стукачей и фискалов.

–        Варя, от этих ты и сегодня не денешься никуда. Поменялась выставка, а суть осталась прежней.

–        Почему же ты ушел из органов, если так? Почему тебя выгнали? – изумился Иванов неподдельно.

–         Слишком высокое место занимал. Послушным был. И теперь не могу согласиться с вашими убеждениями. Вот ты возьми хотя бы Султана. Прекрасный сторож, но зверь он и есть зверь. Волк, одним словом. И случись что, он перед стаей свою голову за твою подставит. Сколько ни корми его, придет время, все равно сбежит к своим. Иного быть не может. Хотя я не говорю, что он плохой. У него свой инстинкт, его не переделать. Так и у других. Каждый живет своим умом.

–        Ну, а как же твой Аслан? Почему этот переделался?

–        У него дети появились, две дочки. Он не хотел, чтоб стали воровками. Понимал, что их ждет. Он себя мог не жалеть. А детей убережет от своей доли. Он рос сиротой. Колыма родителей отняла. У его дочек и отец, и мать имеются. Эти если и будут знать о Колыме, так только с его рассказов. Их сердца не коснется холод. И эти сюда не приедут. Их сердца не обморожены, судьбы в порядке и в жизни никогда не наступит полярная ночь. Их есть кому уберечь и удержать...

Игорь пошел на кухню, захотелось человеку пить. А тут, как снег на голову, внезапный стук в дверь, мужик присел от неожиданности. Показываться перед кем-то в нижнем белье, конечно, не хотелось, и Бондарев прикрылся занавеской от дверей, перебегать с кухни в комнату было уже поздно. В дом вошла старуха и вместо приветствия спросила:

–        А то ли верно брешут, что ты враз двоих мужиков зацепила. Во, боевая! Тут хоть бы половинку урвать и то радость! А ну, показывай обоих! Что за залетные у тебя пригрелись? Каким ветром их надуло? Не то я одна тужу в своей избе. Тут же, сразу двое! Да говорят все ненашенские, столичные!—уперлась взглядом в Иванова.

–        Баба, этот много моложе тебя. Ему даже шесть десятков не исполнилось.

–         Во глумная! Мужика не этим меряют, иль забыла? Пусть покажет на что гожий, тогда и я скажу, сколько ему лет,– рассмеялась бабка и, заглянув в рот Евменычу, скривилась:

–         Мать родная, ни одного своего зуба, все вставные! Даже спит в очках. Это для чего? Ничего родного нет. Вот это мужик. А морда толстая. Видно, жрет много,– оглянулась на Варю и увидела за ее спиной Бондарева.

–        А этот шкелет на что по хате голиком ходит. Глянь, грудь как у моего петуха, только без перьев. А снизу все цело? Ну да ладно, теперь разглядим, выходи наружу, выбирать будем!

–         Говорю, не ломайся, не то сама достану. Я тут таких видела, тебе и во сне не снилось. Вылазь с занавесок. В гольном виде даже удобнее смотреть, всего ощупаем и осмотрим.

–         Нельзя? А почему? Ты при исполнении служебных обязанностей? А кто про это знает? Мы ж служебное не тронем, только твое, родное. Ну, покажись! – выволокла Бондарева из кухни. Тот, сверкнув тощими ягодицами, хотел нырнуть под одеяло. Но бабка зажала его меж колен:

–         Не спеши, касатик, не убегай. Я ж голого мужика лет двадцать не видела. Вся душа изнылась. А ну, постой, дай глянуть, може и на человека не похожий! Куда бежишь, козлик мой спугнутый. Я же без фулиганству, только глянуть. Тут от сугроба до сугроба одни волки, мужиков забыли какие есть. Дай наглядеться,– но Бондарев уже влез в постель. И оттуда не без страха следил за бабкой.

–         Настя, ты с поселка или в него навострилась? – отвлекала Варя бабку.

–        Кой черт! Обещали мне, как колымчанке пенсию повысить. Я целых два месяца ждала и не выдержала, сама поперлась. И требую, как полагается:

–         Где моя пенсия? У кого ее из-под хвоста вырвать? Отдавайте сами добром, пока я вас не достала. Ну, скажу тебе шухер подняли на весь свет. Брехали про прибавку, а сами по десятке добавили. Ну, я тут все им высказала! Во, кровопийцы! Даже с нашими копейками не расстанутся. Десятку суют в нос и гонят меня в шею. Так я им за такое обращенье все столы раком поставила. В другой раз пригрозила самих кверху жопой вздернуть.

–        А мне сказали, что эта прибавка особая, только коренным колымчанам, кто не меньше двадцати лет тут прожил безвыездно,– сказала Варвара.

–        Чего? Задохнутся пыль жопой ловить. Ишь шустрые! Мы что, просились сюда, иху мать! Да я им за такое все на свете вырву! Один уже был такой. Мы и его пережили, всех не постреляешь. А кто живой останется, тот за жабры словит. Так вот я ту десятку им на похороны отдала. Пусть веселятся за мой счет. Они за это обещали меня в КГБ всунуть. Ну а я ответила, что поздно взялись пугать. Я уж всего отбоялась. Послала их всех, куда меня папашка по бухой посылал и спросила:

–        Если мало, добавлю! Но с такой прибавкой ко мне не подходите! Я и вас вместе со Сталиным в заднице видела. Если даете, то разжимайте ладонь.

–        А они говорят, что Сталин нас облагодетельствовал,– оглянулась на Бондарева. Тот, то бледнел, то краснел. Он понимал, в чей огород летят камни.

–       Жаль, меня тогда не было. Я бы им полную глотку этой благодарностью напихала. Сдохнуть мы и без его помощи могли. А вот выжить никто не подсобил, чтоб они задохнулись.

–       Да успокойся, Настя! Что нам до них? Мы, как бы там ни было, живем без их помощи!

–        Ага! Знаешь, чего эти изверги предложили мне? Чтоб я в сторожа согласилась на полставки к ним пойти. Во, размечтались! Как работать, так целый день, а получать только половину. У них сторожей не хватает. Платите как надо, сыщете. А то ишь, умные! Это они мне доброе сделать хотят. Да я и на свою пенсию проживу. Уж как бы ни было, побираться к ним не хожу. Сама себя обеспечиваю. Они мне за все годы ни одного ремонта не сделали. Только обещают все. Заботятся о нас. Вот попробовали б они с наше победовать. А то приехали на все готовое.

–         Но вы тоже не в землянке жили, когда сюда приехали? – встрял Бондарев.

–         А ты, суслик сушеный, помолчи! Мы, когда нас сюда пригнали, вообще в болотине жили. Четверо детей, да мы с мужиком. Пожрать нечего было, под детей стелить нечего. Мох надерешь днем, а вечером на него ложимся. Одну клюкву ели. А от нее кроме поноса, ни черта. Хлеба как дадут, не знаешь, что с ним делать. Одному ребенку не хватало. От лихорадки и дизентерии всякий день детва помирала. А что сделаешь. Ну, грибов подсоберешь, ягод, мужики рыбы наловят. А уж если повезет оленя убить, это ж целый праздник. Сами даже не нюхали, все детям отдавали, в них вся забота и боль. Сами терпели, как могли. А куда денешься!

–        А где же муж ваш? – выставил нос Бондарев.

–         От туберкулеза помер. Лечить было некому. Он на руднике золото добывал с другими мужиками. Потом старший за ним потянулся. Все ж заработки лучше, чем на трассе, но и их не хватало. Меня на промывщицы определили, золото мыть. Через полгода самый младшенький помер. Сырости не выдержал. В землянке все чахоткой переболели.

–        А чего дом не поставили?

–        Да кто б дал? Мы ж подконвойные. А бараки хуже землянок. Это ради детей нам разрешили в них жить. В бараках пачками помирали. На здоровье никто не смотрел. Шевелишься, значит, вкалывай. А коли застоялся, получишь прикладом по горбу. Большой иль маленький, на это не смотрели. Хлеб даром жрать не давали никому. Только на праздники порцию увеличивали.

–        С кем же младшие дети оставались?

–         С нами были, куда их денешь. Так все. У нас детсадов не было, больниц тоже. Бабы рожали в болотинах. Какая успеет до землянки доползти, считай, повезло. Пару дней отлежалась и снова на работу. А коли помер человек, хоронили наспех. Уж, какие проводы, помянуть некогда. К вечеру забывали, что кого-то не стало.

–         И сколько вы так мучились?

–        До самой смерти Сталина. Тогда уже казалось, что просвета не будет. Но, тут всякие комиссии понаехали. Давай каждого записывать. Про все спрашивали. Ну и многих в то время повыкинули. Кого куда. Иные уже не хотели с места срываться. Ну, вот мне к примеру. Мужик и двое детей тут остались. Куда двинусь? А за могилами кто досмотрит? Ну, порасселили всех. Кого куда определили. Иные зоны позакрывали. На их место людей впихнули. Все ж под крышей. Там уж всяк свое жилье сколачивал. Уже в шею не колотили. Выходные стали давать. С харчами полегчало. Власть переменилась. Но все ненадолго.

–        Это ж Хрущев пришел?

–        Да нам зачем их помнить? Мне политика до задницы. Помню, что людей пачками с зоны вывозили. Видать, потому что кормить стало невмоготу. А нам деваться некуда. Мальчишек моих вскоре в армию отправили, на службу. Они как уехали, так и по эту пору не вертаются. Ни одной весточки от них, все неграмотные как пеньки пооставались. Так и не знаю, где они и что с ними,– вздохнула Настя.

–        Давно одна живешь?

–         Почитай, всю жизнь. Уже вовсе озверела. Не подмочь, не словом перекинуться не с кем. Что сыч в дупле живу,– пожаловалась баба.

–        А искала детей?

–         Конечно. Да без проку. Сюда что попало, то пропало. И их послали не дальше Колымы. Она не маленькая. Попробуй, сыщи.

–        Ох-х, Настя, как же живешь одна. А вдруг заболеешь? Кто поможет? – пожалел бабу Иванов.

–        Да мы уже привычные ко всему. Колымчане – народ не разбалованный. Нам некогда забываться. Худо ли, бедно ли, сами везде справляемся. Такую долю Сталин подарил.

–        А чего в свою деревню не вернетесь?

–         Нету там никого, заколоченная вся. Как стали налогами душить, народ убежал в город. Кому охота задарма в говне целыми днями ковыряться. И никого не сыщешь, чтоб вдвух жить, чтоб кто-то помог. От деревни, как черт от ладана, все бегут. Оно и понятно. Мужиков в городе не хватает. В деревню кто пойдет, всяк ищет, где полегче кусок заработать. Вон вашего кузнечика уговаривала, не поддался. Ему тоже особые условия подавай. А где их набраться? – ухмыльнулась баба грустно.

–         Я, надысь Верку навестила. Та вовсе без мозгов живет. Все своего старого козлика ожидает, чтоб в город ее забрал. А глянула бы на себя в зеркало, дряхлая коза. От ней со страху мыши из хаты разбежались. Только и знай красится, полоумная карга. В доме ни корки хлеба. Ты занеси ей по пути. Как бы не хорохорилась, и она жрать хочет. Все ж своя кикимора. Все рассказывает, как во сне своего лешака видит. Ты б подкинула ей на ночь одного. Глядишь, веселее задышала баба.