Текст книги "Колымское эхо"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

–    Надоел я им, как чирей на заднице. Вот и грозят чем попало. А мне уж ничего не страшно, все пережил, всего отбоялся. Даже смерть, как полюбовницу жду. Ну, чего стращать? Я уже свое отжил, чужой век прихватил. Зачем это мне. Свое бы путем одолеть. И кончиться в своей избе, на русской печке, сред внуков, со сказкой в зубах. Как все путние старики уходят. Чтоб штаны были сухими, и крест на груди имелся, да лампада надо мной горела. И закопали б поглубже, чтоб не достали волки душу мою грешную! Уж так неохота отдавать ее зверью,– посетовал человек.

–    Оно, конечно, мертвому едино. Но все ж досадно еще волчьим говном стать. Ведь человеком на свет родился. Им и помереть хочу.

–    Ты о жизни думай! Зачем о смерти завелся? Умереть всегда успеешь. Чего торопишься. Мы жили, но порадоваться не успели. Теперь время пришло.

–    Ох, Игорек, а на радости уже силов нету– ти. Вот ежли успею добежать за дом, не навалив в штаны, то уже радость.

–   Дед, а нашел бы ты себе бабку!

–    Была любовьюшка, с год, как померла. При ей жизнь звенела. Хотелось дышать, бегать и прыгать, забыв про возраст. А что теперь? Одним горем все стало. Белым саваном покрылось. Никому уже не нужен и скоро назовут как всех одним словом – Колымой...

–    Все мы уйдем когда-то. Рано или поздно, едино ни минуты лишней не задержимся. Но зачем раньше времени себя отпевать. Живи, покуда Бог дает, и радуйся каждому дню, как подарку. На тот свет мы успеем. И тебе, грех жаловаться. Коли ты жив, значит, зачем-то еще нужен. Ни минуты не задержишься, если там тебя затребуют. А покуда живи и не сетуй,– говорил Бондарев убежденно и дед перестал канючить.

–    Ты не серчай, Игорек, верно, все старики такие, им какую жизнь не подай, все сетуют и не довольствуют, все им кажется, что достойны лучшего. Вот возьми у нас Кузьмич жил. Тихий, спокойный человек. А в жизни у него ни единого просвета не имелось. Пойдет, бывало, на свою шконку, выплачется за все разом, потом встанет, перекрестится, и словно ничего не было. Живет по новой. Никому ни на что не жалился.

–    А знаешь, как умер он? Прямо ночью. Даже не застонал, не крикнул. С улыбкой в лице. Думали, спит, а он холодный, даже задубел. Но смерть ему не наказанием, радостью пришла, будто по голове погладила и увела с собою. Редко кто так умирает. Тихо, совсем неслышно, вроде на цыпочках ушел. Вот только двери за собой забыл закрыть. Ему все зэки позавидовали. Оставил нас, ни на кого не оглянулся. Словно не ушел, а улетел прямо на небо. Выходит, светлый человек рядом жил, а мы, по слепоте и бездушию своему, даже этого не увидели,– вздохнул старик и продолжил:

–    За мои годы тут многие померли. Зэки и начальство. Всякие уходили и все по-разному. Вона начальник зоны помер. Полный полковник.

Тучный был человек. И ростом с хорошего медведя. Бывало, захохочет в своем кабинете, все зайцы в лесу дрожат. А ежпи крик поднимет, в десятке зон отзывается его рычание. Крепкий был с виду. Все за троих делал. Уж сядет пожрать, сразу ему таз подавай, обычной дозы мало. И постель была такая, что двоих медведей уложить можно. Один выталкивал машину из снега. И добрым был. Но и его хвороба сыскала. Чего-то внутри не заладилось. Перекос получился. Как он бедный мучился, кричал, а никто ему не помог. В своем кабинете кончился. А как жалко было. Молодой еще, такому бы жить да жить. А он ушел, никого не упредив. Сколько времени прошло, но такого, как он, уже не было,– почесал дед затылок с сожалением.

–    Сколько люду через эти зоны прошло, ни счесть! Кажется, что вся Россия тут отметилась и побывала. А вот запомнилось не так много. Те, кто в душу вошел, тот навсегда в ей остался. Но не только хорошие, случалось, и поганцы появлялись, куда от них денешься? Вон, Пашка, первым водителем был у нас. На лесовозе вкалывал, ну и сатана, не мужик, скольким нервы истрепал. Машина у него через день каждый день ломалась. Все чинили ее, а он прохвост, сидит и курит, никогда не подойдет помочь. Вот такой поганец. Себя чуть ли ни графом считал и черную работу для себя не признавал.

–    А еще был Шамшала. Этот тракторист. Но бздилогон, второго такого нету нигде. Чуть стемнеет, он трактор на прикол ставит и все на том. Не вымолишь его помочь, выдернуть машину, если она даже в соседней луже застрянет. Вот такой идиот. Темноты до икоты боялся. Видать, когда-то наполохали, он до сих пор боится до судорог.

–    Однажды машина с зэками застряла на полпути, возвращались с трассы и на тебе в канаву угодили. Пошли за Пашей, стали его просить выдернуть за задок. Так отказался козел. Послал всех в непотребное, повернулся на другой бок и уснул. Хоть ты его убей, слушать ничего не стал. Ну, что делать? Пурхались мужики из последних сил, до утра вытащили машину, притом все пупки себе порвали. Но с Пашкой перестали разговаривать, бойкот объявили придурку. Ну и что? Он живет, поплевывая в потолок. Чихает на всех. Знает, сам на поклон не пойдет, а к нему еще сто раз приползут. И никуда не денутся.

–    Вломили бы ему, сразу человеком стал! – невольно вылетело у Бондарева.

–    Часто тыздили. Так и не помогло. Он стукач у начальства. С такими лучше не связываться. Себе хлопотней. Как запрут в ШИЗо на месяц, про Пашку забудешь. Ему и сидеть осталось немного. Уедет, очистит воздух Колымы,– готовил дед на стол, аккуратно ставил миски, стаканы, гремел ложками.

–    Нынче гречневую кашу будем есть. С настоящим маслом. Сто лет ее не пробовал. А ведь охота! Придвигайся к столу! Сколько не базарь, а пузо свое просит.

После обеда человек повел Игоря Павловича на погост. Останавливался возле каждой могилы и захоронения:

–    Вот тут Лида с Марусей лежат. Совсем молодые девчонки. Нет, эти не по болезни умерли. Охрана замордовала. Запорола насмерть.

–    За что?

–    Устали и в обед прилегли. Вскоре заснули с устатку. Их будить, они не встают. Так вот и разозлили. Повырезали хлысты и давай девок бить. Те вскочить пытаются, охрана в ярость вошла. Куда там пощадить, сворой звериной терзали. Так вот и засекли намертво. И ничего им не было.

–    А эти на болоте попались.

–    Тех двух деревом раздавило.

–   А вот эти в берлогу угодили. Медведица еще спала. В куски порвала девок. Пока охрана очухалась, спасать стало некого.

–    Не повезло им,– вздохнул Бондарев.

–    Да что пустое брехать. Вот на энтом самом месте дерево ни с чего в куски развалилось. С верхушки разлетелось и мужика, самого бригадира всмятку уделало. Да так, что и не встал. Правду молвить, вредный был человек, злой, как зверюга. Так и кончился по-скотски, без сожаления и слез. Никто доброго слова вслед не обронил. Он очень худо к людям относился. Все начальству старался угодить. А у них таких бригадиров полные карманы. Даже имени не вспомнили. Такая у них благодарность. Засыпали землей и не перекрестились. Ничего доброго не пожелали.

–    А вот тут мой друг схоронен. Яша Пыжиков. Ему до воли всего полгода оставалось. Вот где досадно. Мы с ним вместе много лет бедовали. Мечтали вместе с зоны выйти на волю. Ведь земляки. На одной улице, в одном доме жили. Каждая корка хлеба делилась пополам. Все друг про друга знали. А на тебе, не стало человека вмиг. Рысь сиганула. На самый загривок. Я и понять не успел. Лежит без кровинки. У меня в руках ни ножа, ни палки. А рысь голыми руками не взять. Я к ей, она и на меня шеперится. Того гляди сиганет. Вот тебе и Колыма. Мы даже не видели, как та зверюга подкралась. Прыгнула и все тут. Когда сгубила человека, тут же на дерево забралась. И не видно стало даже следов. Мужики сказали, что это Колыма ему такую смерть приготовила. Быструю и внезапную. Она хороших людей так убивает, кому время пришло уходить. Зажиться на свете не даст. Я вон сколько прошу забрать меня с этого света, так нет, не торопится, не спешит, как на смех жить заставляет. А уж реки человечьей крови прошла Колыма. Нет дня, чтоб кого-то не сгубила...

–    Но кто-то должен хоронить погибших...

–   Только не я! Хреновая эта доля...

–   А здесь кто похоронен? – указал на могилу Бондарев.

–   Девица, на второй день ее не стало. Говорили, змея укусила ее. Я не видел,– прошел мимо, поклонившись могиле в пояс.

–    А тут, вот в этом углу, все особые лежат. Всплошную единые политические. Мы в том не разбирались. Грамотешки и умишка было маловато. Они супротив самого Сталина попёрли. Вот и приволокли на Колыму всяких кулаков, дезертиров, старост, полицаев. Лупили без жали. А потом за руки, за ноги и сюда. Иные, в земле стонали, но подходить к могилам запрещалось. А бывало, послушаешь их голоса, волосы дыбом встают. Как они стонали и кричали бедные, сердце на части рвалось. Их тоже без гробов хоронили. Иных совсем голых, всех в крови,

прямо в наручниках. Мы на такое смотреть не могли. А закапывать нам велели. Попробуй, ослушайся, самого рядом уложат и согласия не спросят.

–    После смерти Сталина уже перестали к вам зэков привозить? – спросил Игорь.

–    Подкидывали. Уже меньше. Но случалось. Але ж и вывозить начали. Поначалу детей, потом фронтовиков целыми машинами. Вот где праздник был. Целые бараки опорожнялись. Ну и наши спецчасть с начальством поутихли, хвосты поджали, уже не мордовали зэков как раньше, не колотили. Чуяли, что самих скоро вышвырнут. А может и на шконки рядом с нами посадят. Вот бы им облом устроили за все сразу. Показали б почем фунт лиха. Сразу вспомнили, как над нами изгалялись.

–    Меня однажды отвалтузили за полотенце, им показалось, что я его плохо постирал.

И по морде колотили, свернув жгутом. Я на ногах еле удержался. А они хохотали во все горло. Мол, будешь знать, как стирать, старый мухомор. Попробовали бы сами его отодрать,  выродки корявые! У меня в тот день кровь не только с носа, из ушей текла. В голове, ровно в котле гудело. Ну, да что делать? Молчал, им попробуй слово поперек вякни. Насмерть забьют ироды. И не докажешь, что в смерти моей они виноватые.

–    А вот тут, гляди сюда, Зинка с Томкой похоронены. Их посиловать хотели. Но не поддались девки. Защитили себя. Их попросту застрелили. Так и ушли невинными. Но дрались хлеще мужиков. Вот так бы все бабы себя защищали, ни к единой не лезли б, побоялись.

–    Здесь снова политические. Все мужики. Они, бедолаги, хуже всех в земь ушли. Ни то без гробов и одежи, даже без шкуры. Все сорвали с них. Смотреть было жутко. А их и пригнали особо. Плетями подгоняли за машиной, чтоб бежали шустрее. Они ж на каждом шагу Сталина ругали. Палачом называли, людоедом. Им советовали помолчать. Но уже не могли. Знали, что их убьют. Потому не было им смысла помирать тихо. Все, зло на него выплеснули. Вот и порвали их в куски. Страшною была их смерть, чудовищной. Все кто видел, в ужас пришли. Зверье у нас добрее. Сначала убивают, потом жрут. Здесь все иначе. Мы таких палачей и не видели. Если к ним применить эту пытку, сами они ее не выдержат ни за что.

Старик ел картошку с рыбой, хлебом, сев прямо у могильной плиты. У Бондарева кусок поперек горла встал.

Какой перекус, если перед глазами стояли растерзанные, убитые люди. Они пытались вырваться из могил, раздирали землю. Но по их рукам и головам шли тяжелые бульдозеры. Они уминали, равняли землю на погосте, не слыша криков, не видя слез.

Земля казалась насквозь пропитанной кровью, а потому здесь много лет не росли цветы. Сюда не светило солнце, не залетали птицы, и только черный туман скрывал могилы от глаз.

–    Говорят, тут ночами белые привидения ходят. Сам не видел. Люди говорили, что эти призраки кого-то ищут, живого на земле. Все всматриваются, вслушиваются, кому-то грозят, ругают, кого-то зовут. От их голосов шкура дыбом становится и хочется бежать, куда глаза глядят.

–    Не поверишь, одна из наших охранниц в дурдом угодила.

–    Чего это так? – удивился Игорь.

–    Шла на работу через погост. А уже темно. Кто-то за плечо схватил ее и не пускает. Она оглянулась, а это покойник из бывших зэков. Баба упала без сознания. Только утром до работы доползла. Больше по погосту не ходит, боится и другим не советует. А раньше ничего не боялась, ни во что не верила. Зато теперь в сумерках и форточку не открывает. Собственной тени пугаться стала. Вот и охранница! Решила место работы поменять, говорит, что нервы не выдерживают. А мы живем и терпим. Живых уродов и призраков. Нам не то за плечо, по голове долбят, мы выживаем и снова идем на работу. Наверно, потому как покойники не трогают, что мы им надоели еще при жизни.

–    А чего ты по темноте по погосту ходишь? – удивлялся Игорь Павлович.

–   Чудак! Я ж давно свободный и редко ночую в зоне. Все чаще дома. Там каждый угол свой. Ну, а с работы вертаюсь впотьмах, когда крест иль памятник от человека не отличишь. Вот тогда многим страшно. Но я хоть и вздрагиваю, но хожу через кладбище. Все ж покуда мужчина. Нельзя мне бояться каждого бздеха. Ить в земле такие же как я лежат.

Старик присел у могилки, гладил ее, разговаривал с нею. Называл тепло и ласково, как родного человека. Невольные слезы катились по щекам:

–    Нина, детка, как тошно без тебя на свете. Ты была светом глаз моих, сердцем и душой. Теперь ничего не осталось. Забери меня к себе, смилуйся, сжалься,– просил человек дрожащим голосом.

Игорь Павлович не стал спрашивать, что за женщина покоится в этой могиле:

–    Подруга моя. В столовой много лет работали вместе. А тут верталась домой, волки напали. Искусали всю как есть. Получила заражение крови. Ничем не смогли помочь. Бедная, как тяжело умирала, кричала, мучилась. И под утро ушла. Все просила меня обходить погост, пожалеть себя. Вот, чудачка! Будь она живой, стоило бы жить. А без нее все померкло.

–    Эх, Нинуля, солнышко мое! Как жаль, что поздно поняли друг друга. Я теперь на руках бы тебя носил. Да ушла, покинула навсегда. Я один маюсь. А разве это легко, голубка моя? Только теряя, все понимаешь. О! Если бы ты могла вернуться, никогда о том не пожалела.

И Игорю Павловичу показалось, что могила вздохнула.

Колыма... Вот седая бестия! Она убирает врагов и забирает любимых. Она отнимает друзей не спросясь и хохочет над могилами ураганными ветрами. Она гладит погосты руками родных и знакомых. Оплакивает каждого холодными слезами, но ей никого не жаль. У нее нет сердца, нет души и тепла. Она не помнит никого из тех, кого спрятала в своей утробе. Взяв в себя, никого не вернула. Все потому что с давних пор зовут ее мачехой, не умевшей рожать, она забирает насовсем, в последний путь. И только волки нашли здесь свое пристанище. Они так похожи на Колыму, родившую и взрастившую их...

Волчьи стаи были ее жизнью и порождением. Единственными живыми существами, населявшими Колыму.

–    Их здесь больше, чем людей. Их никогда не убавляется. А вот когда исчезнут зоны, уйдут и волки. Перебегут в другие места, туда, где будет жратва и охота. Никто на земле не живет без еды. Так и эти. Они идут следом за нами, и пока мы живы, зверье будет жить. Ни в этой, так в другой зоне.

–    Посмотри, они и теперь сторожат нас, не отходят далеко. Ждут, что кто-то из нас упадет, потеряв силы, и тогда наступит их час пиршества. Волки заранее чуют, сколько жить осталось человеку, и знают, долго ли им ждать.

–    Ну, с нами они поторопились. Я не спешу в землю, тебе тоже рано. Ты шустрый, от любого сбежишь,– отмахнулся Игорь.

–    Случается всякое... Вот этот мужик тут похоронен. Здоровяк, весельчак. А дыхание подвело. Упал, рот открыв до ушей. Глотка воздуха не хватило. Стая налетела мигом. От человека костей не оставили. Они не любят и не признают больных. Как и в своей стае, постарел или заболел, не мешай жить молодым. Старым в стае места нет.

–    Знаешь, у нас первый начальник спецчасти был. Молодой и крепкий. На лыжах хорошо бегал, превосходно стрелял, а стая подкараулила, даже ружье не испугало. Со спины налетели, изорвали в клочья. Вот тебе и защита.

–   Дед, а было, что волки не тронули человека?

–    Случалось пару раз. Оба безоружными оказались. Один, мы так думали, весь в мазуте был, бульдозеристом работал. До его шкуры пока доберешься, такого наглотаешься, что побрезговало даже зверье. Второй отпетым мокрушником был. Сам любого руками задавить мог. Этих тоже чуют и не связываются. Волк берет слабого, какого легко одолеть. Сильный враг много силы забирает. Вот посмотри сюда. Обычная могила. Ан не одолели человека. С ножом был. Многих порезал. Так и помер в зверином окружении. Те дохлые и он посередине их мертвый. Не рассчитали.

Дед шел между могил, здороваясь, разговаривая с одними, молча проходя мимо других. Бондарев едва успевал за ним.

–    Куда мы так торопимся? Зачем спешим?

–    Хочу тебе ущелье показать. Там этих зверюг видимо-невидимо, никто нос не сует туда. Там всякие гнездятся. Оттуда им все хорошо видно. Каждая новая партия зэков, как на ладони видна.

–    Ну, а нам это зачем? – вздрогнул Игорь.

–    Будешь знать, где они водятся.

–   Я не хочу. Нас там сожрут. Давай обратно. Зачем рисковать?

–    Вот чудак. Там их дом. Не тронут.

–   Я не хочу! – остановился Игорь упрямо.

–    А жаль. Такое зрелище стоило глянуть. Их там кишмя кишит. Заячьей горой называется. Голодными не сидят. Но ты бы такой цирк увидел, как волки зайцев ловят.

–    Не хочу близко подходить. Рисково. Сам могу зайцем оказаться.

–   Да, и такое бывало. Ладно, повернем назад. Но знай, полностью Колыму ты не увидел.

–    С меня достаточно! – недовольно буркнул Игорь Павлович.

–    Тебе видней!—ответил дед потухшим голосом.

–    А вот в распадке рядом, медведи живут. Они на равнине не селятся. Им дай скрытые места, меж коряг и выступов, в буреломах, куда человек не ступал. Там пестунов растят и сами зимуют без помех. Никто их не тревожит. Это совсем рядом. Волки с медведями уживаются в соседстве и не мешают друг другу. Пошли, посмотрим. У них уже медвежонок должен появиться.

–    Нет, не хочу! Зачем они мне?

–    Ну, ради интереса глянуть,– настаивал дед.

–    Слушай, я еще дружу с головой и терять ее не хочу.

–    Бздилогон ты, а не мужик. Вот в прошлый раз я ходил с газетчиком по нашим местам. Так он со своей кинокамерой чуть в задницу к медведю не залез. Волчью случку заснял, даже как появляется на свет волчонок, все дал. Вот это мужик, ничего не боялся. Драку зэков заснял. И хоть бы что. Все условия наши показал вместе «с парашей». И меня под шконкой. А ты всего боишься. Нет, плохой ты журналист и человек. Уж очень осторожный. У нас таких не любят,– хмыкнул дед.

–   Уж, какой есть, такого прислали.

–    А что ж ты тут увидишь от Колымы? В бараки заходить не хочешь. А мою избу фотографировать, так кому она нужна кривобокая. Ее уже все видели и знают,– приуныл старик.

–    Глянь-ка вот сюда! Первая могила зэка. Тут Прохоров Иван похоронен. Нечаянно под бульдозер попал, когда площадь под погост очищали, ровняли место. Не удержался на подножке и попал под трак. Его враз в лепешку размазало. Ну, собрали в кучку остатки и закопали как есть. Так и стал первым упокойником. Все хотели ему крест поставить, да ни один не устоял, все падали. Так вот и лежит как нехристь. А рядом с ним Илюшка. Тот потонул в речке. Ну, куда девать? Сюда приспособили. Вдвух все ж веселей лежать. Они и при жизни дружили. И нынче вместе озоруют. Случается, приходят к зоне в пургу. Кричат, мужуков зовут. Но никто не выходит. Зябко. А они бесятся, заборы ломают, вышки валят. Даже людей и собак уносят ветром. Никто их опосля не находил. Один раз крышу снесли у барака. Далеко уволокли. Два дня искали. Но потом поставили. А сколько дверей и окон повырывали – ни счесть. Чем больше покойников, тем больше озорства. Скушно им в земле, вот и фулюганят.

–    А в прошлом годе заместителя начальника тюрьмы уволокли. Он в отхожку пошел, в тулупчике, в шапке, так и его сгробастали, как слизали с порогов. Был мужик и не стало. Вместе с тулупчиком и шапкой пропал. Ничего не осталось. Сколько искали, ни хрена не нашли. Да и что брехать, в пургу волки от зоны не отходят. Приловили где-то и будь здоров. Вместе с тулупом сожрали. Они у нас шустрые, не зевают, свою добычу не пропустят.

–    И только возле зоны живут. А вольнонаемных не обижают?

–    Нет. Тут одни зэки. В эту зону другие не пошли работать. Далеко и страшно показалось им. Никто собою рисковать не станет. Жизнь одна и у нас и у них.

–    Мне, конечно, терять особо нечего. Я уже пожил сколько надо. А вот тебе, Игорь, рановато голову в волчью пасть пихать. Поживи. Ты еще многим людям нужен.

Они возвращались узкой тропинкой. Вслед им, не мигая, смотрели сотни волчьих глаз. Они с радостью побежали бы за людьми, но было очень светло и слишком близко от зоны. Звери тоже не хотели рисковать.

–    Слышь, Игорь, а ведь не помчались за нами стаи. Значит, обоим нужно жить. Что-то еще не сделано на земле. И волки почуяли, не стали мешать.

–   Это уже мистика, старик. Не очеловечивай зверя. Они испугались близости зоны. А и у самих полно волчат. Они маленькие. Их подставлять не захотели, вот и вся разгадка. Сам говоришь, волк – зверь осторожный.

–   Ладно, Петрович! Как бы ни было, живыми воротились. С той стороны это редко кому удается,– ускорил шаг Игорь Павлович.

Вскоре они вернулись в избу, грелись чаем, вспоминали подробности прогулки.

–    Завтра я в другую зону поеду. Подальше к северу, у тебя здесь тоскливо, все как в прежних зонах, ничего новенького, необычного. Обо всем, что ты рассказал, я уже слышал раньше, а впустую время тратить неохота.

Старик заметно обиделся, но спорить не стал. Не понравилось у него журналисту. Что делать? Дед и не знал, кто ж был у него на самом деле.

Игорь Павлович грелся возле печурки, набирался тепла на предстоящий день. Он знал, будет трудно и холодно. Но надо выдержать.

–   Ты вот что, Игорек, оденься потеплее, возьми мой тулупчик. Мне он уже не нужен, а тебе сгодится. Да и великоват, мешком мотается как на колу, тебе в самую пору придется. Авось, сгодится не раз, когда-то добрым словом помянешь,– предложил дед свое единственное сокровище и вскоре проводил Игоря к трассе.

–    Вот эта зона обитаемая. И народ веселый тут дышит. Хоть погост вокруг, не унывают, не хандрят, наверно привыкли. И ты с ними не соскучишься. Они часть кладбища расчистили и теперь там в хоккей играют.

–    На погосте? – икнул Бондарев.

–   А что тут такого? Живое для жизни живет,– ответил водитель улыбчиво.

И вправду, в скрытом дворике зоны зэки играли в хоккей. Мужики даже внимания не обратили на чужака. Играли, как озорные мальчишки, выбивали друг у друга шайбу.

–    Эй, мужики, где у вас старший? – спросил их Бондарев.

–    Наверху. Иди по лестнице. Как раз к нему попадешь,– ответили хором.

–    Что? Удивились? Зэки и хоккей? Как это можно увязать? Зато драк, попоек, наркоты, вообще нет. Курильщиков стало меньше. Нарушений режима нет. Работают без замечаний и меж собой не базарят,– ответил начальник зоны.

До вечера проговорил с ним Игорь Павлович. Начальник – человек новый, ничего интересного не знал. Слышал, что прежнее руководство убрали до единого человека.

–    Не за добрые дела! – ответили коротко, но в подробности вдаваться не захотели.

–    Скоро новых пришлют. Вот тогда круто задышим. Может, девок подкинут в спецчасть. Вовсе веселуха наступит. А то прокисаем заживо.

–    Что нового? Что хорошего в службе? – спросил Игорь Павлович у начальника зоны.

–    У нас порядок! Мы свой второй участок добили, можем законно отдыхать. Вот как трассу закончим, товарищеским матчем отметим. Я думаю, мои победят.

–   А я к вам в командировку! – встрял Бондарев.

–    На кой черт? Без тебя дел хватает...

–   Да я ненадолго,– попытался успокоить.

–    Ну чего хочешь? – спросил сморщась.

–    Это что? Перерыв у ваших зэков?

–    Кой черт? Лишних двадцать минут у них выдались. Пусть поиграют, чем в рамса на нарах резаться, да чифир глотать! Авось и для здоровья полезнее. Это ж хозбригада. Вот теперь три машины ждем с харчами, их разгрузить надо. Мешки, ящики путем уложить, дров нарубить, воды принести, полы, столы, скамейки помыть. Все на них ляжет. Остальные трассу утюжат. У них уже все. Нулевая точка. Мы свое закончили. Теперь куда начальство пошлет, туда поедем. Мы раньше других справились. Хотя участок выпал не приведи Бог, одни надолбы и наледи. Ребята до седьмого пота вламывали. Равняли каждую колдобину и ямку. Бульдозером равняли. Рубахи на спинах вставали коробом. А уж от ломов да кирок все ладони в крови. Шкура слезала. Но надо было успеть. Это мои мужики понимали. Справились вовремя. Нам иначе нельзя. И добавил:

–    Нет, чрезвычаек у нас не бывает. Некогда дурью маяться. Без того жизнь короткая. Всякую секунду бережем.

–   А чья это могила? – указал Бондарев на захоронение в стороне

–   Случайность вышла. Наш мужик не рассчитал. Обмишурился. Вышел утром глянуть какой порядок вокруг. Случается всякое. Ну и врезался внизу на тракторе в ледяную глыбу. Все вдребезги разбил, сам весь в мелкие осколки. Пока мы его осмотрели со всех сторон, он уже готов был. Так что первую неудачу имеем. Дай Боже, чтоб она последней стала.

–   А где же остальные ваши ребята

–    Они уже внизу. Площадку под харчи готовят. Без нее нельзя никак. Иначе медведи все утащут. А тут мы охрану поставим. Харчи в палатку сгрузим.

–    Медведю палатка, как паутина.

–   Она на металлическом каркасе, не справится. Как только загремит, пулей угостим. Мы на все случаи жизни приспособлены.

Вечером за чаем ребята рассказывали Игорю, как им приходится жить и работать в невыносимых полярных условиях.

–    Колыма в сравнение, просто цветочек аленький. Вот здесь холода и впрямь адские. На нос хоть валенок надевай. Лицо в три минуты покрывается коркой льда. Наши белые медведи ничего не боятся, если почуяли жратву, достанут хоть из-под земли. Их ничего не остановит. Оружие против них пугалка. Слой жира громадный, непробиваемый. От них ничего не спрячешь. И, главная беда,– всеядны. Им плевать, человек или рыба в лапы попались. Сожрет и не подавится. Он не приручаем и никогда не будет другом человеку. Он сильнее и свирепее всех своих бурых собратьев.

–   А случалось, что нападал на людей?

–    Сколько раз! Уже счет потерян.

–    Я смотрю, могил нет,– удивился Игорь.

–   Это белый медведь. Он выкопает на любой глубине. От него не спрячешь.

–   Да ладно тебе с этим косматым, расскажи лучше, как вам живется здесь? Много ль еще до воли осталось, кем вкалываешь? – спросил Игорь Павлович.

–    Не сыпь так много сразу. Лучше скажи, кто сам будешь? Откуда взялся?

–    Журналист? А зачем ты мне нужен? Одно слово тебе скажи, десять придумаешь! Ну, вламываем, как и все. Готовим лед для рыбы, для рефрижератора, целыми днями с ломом и кайлом. Пупок к концу дня того гляди развяжется. Целыми днями грузим и разгружаем. Шкура на плечах трещит то от мороза, то от жары, то от тяжести. Ну, что тебе еще? Больше сказать нечего. Мы подневольные рабы своих ошибок. Ждем, когда нам откроют ворота на волю. Это вам, свободным, неизвестна ее цена. А мы-то знаем каждый глоток ее, как поет под ногами земля, как кружится от счастья голова, а грудь распирает от счастья и хочется петь во все горло, чтоб каждая букашка на земле знала, что я свободен и уже не сижу «под запреткой». Свобода– это самое лучшее, что есть в жизни. Свобода – это чувствовать себя крылатой птицей, какая может взлететь к самому солнцу. И я доживу до той минуты и крикну облакам и небу:

–    Эй, вы! А ведь и я на воле. Я буду смеяться, как солнце, как ребенок, всех обниму, потому что стану свободным, как птица.

Говорили, он не дожил до воли совсем немного. Скалывал лед с вершины горы, тот разлетался в глыбы, искры, сползал вниз холодными ручьями. Человек, словно играючись, крошил его. И вдруг не удержался на пятке. Она соскользнула, и человек поехал вниз. Вот он упал. Хотел зацепиться за что-то. Но на снегу ничего не росло. Он был совсем голый. Недаром звали эту гору Лысая голова. На ней никто не мог удержаться: ни человек, ни зверь.

С удивлением смотрел белый медведь на мужика, с криком скатывающегося вниз. Он сразу все понял. Да и что там долго соображать?

Громадный медведь мигом просчитал все и подплыл к тому месту, где упал человек в воду. Он даже намокнуть не успел. Зверь мигом оглядел его.

–    Ребята! Спасайте, кто может!

–    Стреляйте гада.

–           Живее! Мы успеем! – кричал кто-то заполошным голосом.

А на льдине, напротив берега, совсем неподалеку, белый медведь с чавканьем поедал человека. Тот совсем недавно смеялся, мечтал о свободе, но проклятый случай подвел. И не стало мужика. Прибавилась на берегу еще одна могила. Над нею распростерлась шкура белого медведя. Она тоже хотела обнять весь мир. Но не получилось, не привелось. Недаром говорят, не глотай больше пуза – подавишься и сам у себя отнимешь жизнь. Жаль, что медведь пословиц не понимает. Бондарев стоял, словно оглушенный.

Игорь Павлович понаблюдал за людьми. Они работали дружно, заготавливали лед для охлаждения рыбы, ни на кого не оглядывались. Лишь изредка смотрели на море, не появится ли там еще один белый медведь.

Когда пришли машины с продуктами, люди без напоминаний пошли к складам. Сгрузили харчи, аккуратно сложив их по полкам. Работали они быстро и молча. На вопросы Игоря Павловича отвечали коротко и неохотно. Было заметно, что они не любят работать под наблюдением.

Люди старались уйти от его вопросов. Делали вид, что не слышат их. Торопились поскорее управиться с работой. И между собою почти не общались. Но работали слажено, дружно.

–   Давно вместе работают? – спросил Бондарев бригадира.

–    Уже порядочно. Да и что тут мудрого. Стоит пару раз вместе повкалывать, дальше, как по накату, само идет. Здесь особые условия. Свои льготы. Все же северный полюс. Каждый день за два идет. Да и на всем отражается. Питание и условия не сравнить с другими. Мы ни в чем не бедствуем,– ответил бригадир, подсчитывая привезенные продукты. Он взвешивал их, распоряжался, куда их положить. Говорил с работягами спокойно, без крика, ни разу не повысив голос.

На обед в будку они пошли гуськом. Их позвал седой, крепкий мужик. Сказав одно слово:

–    Обед! – повторять не пришлось. Игоря позвали кивком головы, пропустили вперед себя и, подвинув ложку, миску, хлеб, сказали:

–   Давай, наворачивай!

Бондарев ел котлеты из убитого медведя. Смотрел, как по льдине бегает, скачет медвежонок. Он еще не понимал, что напрасно зовет мать. Она уже не придет и жить, и расти ему придется самому. Ну, а пока пестун кричал. Ему еще трудно было одному. Ему хотелось к людям. Но он боялся. Мать никогда не подходила к ним близко и медвежонок не решался.