Текст книги "Колымское эхо"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

–   Смотри, не давай ему жратвы. Приучишь, горя не оберешься. Белые медведи растут быстро, и справиться с ними тяжко. Так что не балуй, чтоб самим от него не взвыть,– предупредили люди. И Бондарев запомнил первое непреложное правило.

Игорь Павлович говорил о людях с бригадиром. Он ответил на все вопросы. Сами мужики отмалчивались. Но в перерыв разговорились.

Кто-то письмо получил из дома, радовался, что там все в порядке, его ждут и даже скучают. Другой получил посылку с теплыми вещами. Мать сама связала свитер и носки. Написала, что с невесткой и внуком живут дружно, без проблем. Внук хорошо учится и ждет, когда папка вернется домой.

Третий человек молчал, сказал коротко, что жена подала на развод и не собирается его ждать. Человек взгрустнул. Жена сообщила, что уедет домой к своим, на материк, а его квартира будет закрыта. Ключ отдаст соседям. Саму ее пусть не ищет. Она уйдет от него навсегда.

–    Как-нибудь устрою свою жизнь. Но ты меня больше не беспокой,– попросила коротко.

–    А не переживай ты из-за бабы. Я вон троих сменил. И ничего, живу! Надо будет, еще десяток поменяю и не чихну. Не такой уж дефицит. Не понравилось, пусть отваливает. Самому даже проще,– отмахнулся бригадир. О своей семье он промолчал.

Мужики до вечера работали без перекура и отдыха. Все это время по льдине носился медвежонок. Он кричал, звал мать. Он искал ее за скалами, нырял на глубину, выскакивал на берег, искал медведицу среди людей, но тщетно. И только под вечер увидел шкуру. Он закричал, злобно оглядел людей. Все понял. И уйдя на глубину, уже не приходил на берег. Он возненавидел людей. И нырнув в море, запомнил их.

–    Ночью прийти может, набедокурит так, что мало не покажется. Надо продукты хорошо закрепить и палатку. Все перевернуть может. Эти медведи злопамятны. Надо ему какой-то жратвы подкинуть. Авось приучим,– говорил бригадир и положил на берегу рыбу для медвежонка. Бригадир не ошибся. Утром рыбы не оказалось. На следующий день он пришел снова. Съел рыбу и опять исчез. А через несколько дней сам поймал нерпу. Съел ее и уже не приходил к людям.

Правда, он пытался расшатать склад. Но силенок не хватило. И медвежонок покинул берег, отнявший мать.

Он остался сиротой.

Игорь Павлович обходил все могилы на побережье. Их было немного. Они были далеко друг от друга и, казалось, что здесь работало мало людей. Оно и понятно, тут людям помогала техника. Тракторы и бульдозеры срезали наносы, какие не брали ломы и лопаты. Работы тут шли скорее, а и холод подгонял всех. Люди работали бегом.

Здесь изредка появлялись песцы и полярные волки. Мелкие, серые, они пробегали небольшими стаями, держась от людей подальше, поджав хвосты под пузо, не решались подойти ближе. Они хорошо знали, что такое оружие и не хотели на него нарываться.

Все здесь было мелким, убогим. Разве только пурга была страшенной. Она грозила перевернуть будку в море. Но та была надежно закреплена. И вскоре ее занесло снегом по самую крышу.

Работать в такую погоду было невозможно. Машины в пургу не ходили. Можно легко сбиться с пути и водители не рисковали отправляться в этот дальний, опасный рейс, из какого неизвестно, вернешься ли живым.

Мужики тихо переговаривались, понемногу топили буржуйку, чтобы в будке хоть как-то сохранялось тепло.

Над печкой сушились валенки и телогрейки. Мужики пили чай мелкими глотками.

–    Последняя зимовка здесь. Осенью навсегда отсюда смоемся. Домой уедем...

–   Ты сначала доживи. Не мечтай раньше времени,– одернул бригадир, добавив:

–   Двое уже не вернутся. А тоже мечтали, едрена мать. Теперь их нет,– вздохнул тяжко.

–    Ни всем такой облом случается...

А на следующий день медвежонок устроил погром. Перевернул будку и палатку, раскурочил, разорвал все мешки с продуктами, все перемешал и, натворив везде полнейший беспорядок, ушел в море, издалека наблюдал за людьми.

–    Вот отморозок долбанный! Два дня не дождался. Хотели уже менять место. Так вот помог хулиган. Что теперь делать. Всю муку с солью и гречкой перемешал. Как все это есть? – сетовали мужики и грозили медвежонку кулаками. Тот внимательно следил за каждым движением.

–    Ладно, мужики! Придется заказывать харчи по новой! Другого выхода нет. Гляньте, как макароны с рисом перемешал? Вот изверг! – услышали протяжный голос зверя. Он, словно оговаривался с людьми. И было решено оставлять в палатке дежурного. Хорошо, что не до всех мешков добрался. Кое-что не успел тронуть.

Когда бригада уезжала, медвежонок вылез из воды на берег. Он шел следом за трактором, увозившим будку, и постоянно ревел. Ему не хотелось расставаться с людьми, он по-своему привык.

Но как только кончились торосы, и пошла укатанная, ровная дорога, медвежонок в растерянности остановился. Он огляделся по сторонам и медленно развернувшись, поплелся обратно. Он хотел подружиться с людьми, познакомиться с ними поближе, но не получилось. И он остался совсем один.

Он шел, качая головой, как человек, потерявший все – мать и друзей. Ему теперь придется жить один на один с морем, свирепым и холодным.

Бондарев вздумал на этот раз навестить самую известную зону. Здесь уже давно не было зэков. Но хранилась тюрьма, как памятник о прошлом. Она еще стояла на своих ногах. Все было целым, крыша и двери, даже окна ни одно не выбито и не треснуто. Словно люди только вчера ушли отсюда, аккуратно закрыв за собою двери.

Здесь сохранилось все до мелочей. Бабкари, сторожа и уборщица. Не было лишь начальника зоны, спецчасти и собачьей своры. Но в бараках было чисто и свежо, словно отсюда лишь на секунду ушел дневальный.

Даже клеенка на столе протерта. Горят в печке дрова, греется чайник на плите, даже «параша» пустая, выскоблена, вычищена, все лавки помыты, шконки аккуратно заправлены. На окнах и по углам ни пылинки, ни паутинки. Даже в бачке полно свежей воды. Казалось, что тут ждут новое пополнение, какое прибудет с минуты на минуту. Но... В зоне тихо...

–   Эй, кто тут живой? – позвал Бондарев. В ответ его повторило гулкое эхо.

Когда ушел отсюда последний зэк? О том помнил лишь барак, да люди, следившие за порядком в зоне, сохранившие здание с музеем прошлых лет. Бондарев всматривается в следы жилья. Вот здесь на шконке следы от гвоздей. Кто-то из мужиков отмочил в знак протеста гвоздями. Прямо за самую мошонку прибил. Капли крови так и въелись в дерево. Давно человека нет, а след остался.

Вон там на нарах обрывок веревки болтается. То ли повеситься хотел мужик, то ли еще для чего-то приспособил веревку. На скамейках и столе ножки отбиты. Частенько здесь возникали драки. Мужики жили недружно. Часто скандалили. Даже чайник и кружки помяты. Ровных, нормальных мало. Большинство были вспыльчивыми, несдержанными.

–   А вот тут бугор барака спал. Шконка у самой печки, близко к теплу. Вода рядом. С комфортом жил человек. Берег здоровье, заботился о себе. По бараку в калошах ходил, чтоб ноги не пачкать. Вон они под шконкой остались, ненужными стали. Уходил он отсюда первым. Спешил, собираясь, кое-что из вещей забыл. А может, не захотел взять тюремную память,– усмехается Бондарев.

Внезапно в барак вошел старый человек:

–    Чего тебе здесь нужно? – спросил глухо.

–    Смотрю, как жили зэки.

–    Были, да смылись. Всех повыпустили. На воле гуляют нынче. А барак храним, как музей. Так велено. Службу несем. Хотя и не знаем зачем! Никого нет. А мы здесь, как на вечном поселении. Велено беречь историю и государственное имущество. Только ни имущества, ни музея нет. Сплошная развалина. Крыша течет, через щели в стенах ветер дует. Ремонтировать некому. А и для чего? Людей больше не привезут. Так начальство сказало уезжая. Для чего нас оставили, никто не знает. Но мы сторожим, раз велели. Ходим сюда каждый день.

–    Кто-нибудь сюда приезжает?

–    Наведались пару раз люди. Все осмотрели, проверили и уехали. Похвалили, что службу несем хорошо, а зачем возникали, так и промолчали. Думаю, снова зону будут ремонтировать. Зачем же еще? Рядом тюрьма вовсе завалилась. А там народ живет. Наша покрепче и глядится получше. Может, оттуда к нам переведут. Туда волки ночью проскакивают. Не боятся охраны. У нас такого нет. А может и тех вывезут с Колымы. У нас ничего заранее не угадать. Сегодня тут, завтра в другое место пошлют работать. А ты кто будешь? Тоже из проверяющих, от комиссии отстал? У нас скучать некогда, всех принимаем. Раньше зона строгого режима была, теперь, заходи кто хочешь...

–   Я не от комиссии. Смотрю, как люди жили. Прокурором Колымы работал. Может, слышал о Бондареве. Так вот это я и есть!

–    Тьфу, черт. Думал, человек пожаловал, а тут сам дьявол! Напихал народу тьму, сколько их постреляли, а ты живой! Все люди в земле нынче. И дети, и старики. А чем они тебе помешали, изверг ты! Ничего человечьего в тебе нет. Так и уйдешь проклятый живыми и мертвыми. А ведь когда-нибудь достанут они тебя. За все разом отомстят. Неужели не страшно будет. Ведь Бог все видит.

–    Не я, другого назначили б. И делал бы то же самое. Может тяжелее пришлось бы. Я не пытал, не издевался над людьми. Другие никого не щадили. За что меня клянешь? Я свои руки в крови не вымазал. Никого сам не стрелял. Это делали другие. Я подписывал приговоры, но мне велели. Иначе самого поставили бы к стенке.

–   Лучше умереть один раз, чем умирать от стыда каждый день.

–   А разве твои руки не в крови? – спросил Игорь Павлович.

–    Нет! Я не виновен ни в чем. Мне не совестно ходить возле могил. Мне никто не пошлет вслед проклятия и не пожелает адских мук перед смертью. Я никого не обидел,– говорил старик уверенно и, пристально глянув на Бондарева, сказал зло:

–    Сколько людей из-за тебя наложили на себя руки! Не обидно сидеть виноватому. А уж когда без вины под пулю поставили, то вовсе горе. Тебя за это сам Бог проклянет и не отпустит Колыма, пока не выпьет всю кровь до последней капли.

–    Я виноват не больше других. А уж сколько раскаивался, просил прощения у всех и каждого. Да и не жил, мучился и страдал, а за что, сам не знаю.

–    Не жалуйся мне. Ты, моего отца отдал под пули. Кулаком назвал за двух коровенок. А в семье восемнадцать душ было. Всех сослали, кого в Сибирь, других на Колыму. Изо всех я один остался, остальные умерли, кто с голоду, кто от болезней. Только я остался, наверное, чтоб увидеть тебя – проклятого палача. Пока живого. Но недолго осталось маяться. Спросится и с тебя. Там тебе придется держать ответ за все. Знай, за тебя никто не вступится и не защитит. Здесь в бараке нет шконки, где не проклинали тебя. Как жаль, что родился ты на свет на горе моей семье. Ты проклят давно и только Богу решать, как наказать тебя. Иди отсюда! И никогда не приходи сюда. Тут нет угла, воды и хлеба, кто посягнул на чью-то жизнь. Палачам даже в зоне места нет. Ты хуже зверя, а человеком рожден по ошибке. Мы давно поминаем тебя за упокой. Другого ты не достоин... Уходи!– открыл двери настежь...

Глава 7. БЕГЛЕЦЫ

Варя сидела у окна вся зареванная, с опухшим красным лицом, вытирала слезы, невольно катившиеся из глаз.

Еще бы тут не реветь. Ведь от нее ушел Султан. Вывела, как всегда погулять, он привычно помочился на кусты, обнюхал следы вокруг дома, лизнул руку Варе и, глянув вперед, вдруг помчался в сторону стаи.

–    Султан! Вернись, там опасно! Не смей туда бегать! – заорала баба в испуге. Но волчонок словно не слышал. Он бежал все быстрее, не оглядываясь на хозяйку.

–    Ведь разорвут, ты же домашний. Они это сразу поймут. Вернись,– кричала изо всех сил. Но Султан бежал к стае.

Там его словно ждали. Волки с интересом наблюдали за беглецом. Некоторые даже подались вперед, чтоб раньше всех познакомиться с новичком. А тот бежал, вытянувшись в струну.

–    Султан! Вернись!

Но напрасно кричала. Волчонок подскочил к первой матерой волчице, обнюхал ее, лизнул в морду и пошел знакомиться с другими. Его встречали по-разному. Кто-то рычал на новичка, отскакивал в сторону от него, другие обнюхивали осторожно. Третьи звали в бурелом побегать, порезвиться. Султан вскоре смешался со стаей. Его уже не видно.

Напрасно Варя звала. Пришла своя пора. Султан перестал быть волчонком. Его неодолимо потянуло к сородичам, и он убежал с радостью. Он давно хотел уйти, а тут случай выдался, и волчонок не удержался.

–    Султан! Дружок мой! Как же я стану жить совсем одна. Ведь тебя считала другом и братом. Сколько раз ты меня спасал, вытаскивал из пурги, приводил домой. Ты был у меня единственным. Мы даже ели все пополам. Я любила тебя как родного. А ты меня предал, променял на стаю. Они ж сожрут тебя! Их много! Вернись, пока не поздно.

Но Султан не слышал голос Вари. Он окунулся в новую жизнь и возвращаться к хлебу с картошкой никак не хотел.

–    Ладно, напрыгаешься, набегаешься, жрать захочешь, сам вернешься,– решила баба, промерзнув на холоде, и пошла в избу, оглядевшись на волчонка. Тот уже кружил с молодой волчицей, лизал ей морду и совсем не обращал внимания на остальных.

Из рук у бабы все летело. Всякого ожидала она, но никогда не думала, что Султан уйдет от нее.

–    Хотя чего удивительного? Пришло его время. Пора заводить своих волчат, волчицу. Не будет же всю жизнь возле меня коротать. Все ж он волк – дитя природы. От этого никуда не деться. Когда-нибудь все равно он ушел бы. Кровь позвала б его. Так надо.

А тут, словно насмех, перед глазами Аслан встал. Глаза черные, бархатные, улыбчивые.

–    Этот бы нашел слова для утешения, еще и порадовался. Пожелал бы всяческих удач и сказал:

–   Скоро бабкой с дедом станем. Жаль, что волчьими. Эти потомство быстро наваляют.

Аслан улыбается, тянет руки, куда-то зовет, что-то спрашивает, она силится ответить ему, но никак не может.

–    Все вы одинаковые кобели. Человек или волк, разницы почти нет,– думает баба. И вспоминает, что давно уже написала ответ Аслану, а тот ни слова.

–    Может, не о чем писать, а может, женился. Хотя к письму не придраться. Сухое, без всяких намеков, ни единого теплого слова. Сообщила, что в могильнике все в порядке, прихожу туда каждую неделю. Отнесла сухофруктов. Но все лежат, как были, нетронутые. Даже вокруг могильника подмела. Теперь там все чисто и аккуратно. Хоть сам приезжай, проверь, мне стыдно не будет.

–    Да, ну если этот приедет, не отстанет. Опять начнет за собою звать. Хотя, а что тут особого? Он вполне приличный человек. Не рябой, не горбатый, рост хороший. А плечи какие. Залюбуешься. Талия узкая. Все как положено, ничего лишнего. Весь, будто выточен. Наверно за ним на родине бабы гоняются очередями. Посмотреть одни глаза! Красивый мужик. Что еще нужно. И вежливый, и ласковый, обходительный такой, грубого слова никогда не сказал. Все только смотрел на меня в упор. Но как он будет в жизни. Ведь все кавказцы – народ вспыльчивый, чуть что не по нем сразу дружба врозь и я опять на Колыму. Уже опозоренная! Зачем мне это все нужно. Лучше жить одной, как есть.

–    Но как он говорил, что без меня у него нет жизни. Такого я еще никогда не слыхала. Хоть объяснения доводилось слышать часто.

Сколько их называли любимою, но не верилось, не загоралось в ответ сердце, не полыхало костром. А тут, себе не поверь, еле сдержала себя. Хотелось обвить шею руками накрепко. Да боялась, как воспримет. Скажет потом, что на шею брошкой сама повисла. Он мужик, ему поверят.

–   А какие у него большие и теплые руки. Они у него никогда не мерзнут даже на Колыме. Значит, и сердце у него чистое, горячее.

–    Эх-х, прижаться бы к нему. Обнять могучие плечи. Прижаться бы головой, ни о чем не думая, зная, что этот твой друг навсегда, до самого конца жизни, с каким везде будет хорошо: и на севере, и на юге.

Варька вытирает мокрое лицо:

–    Мечтательница! Такою и осталась,– смеется сама над собой. Выглянула в окно. Нет, Султана не порвали. Он, кажется, облюбовал себе новую волчицу и ухаживает за нею словно молодой повеса. Та охотно принимает его знаки внимания, но сама держится настороже. Стая уже перестала обращать внимание на Султана. У каждого волка свои заботы. Надо накормить волчиц. Без того ночь будет холодной и неласковой.

Варя мечется по дому, управляется с какими– то делами. Их много. Но надо успеть. И вдруг слышит стук.

–    Игорь Павлович! А я думала вы уже дома!

–    Машин в мою сторону нет. Совсем задубел, ожидая. Мороз очертенный, ни ветерка, кажется, вот-вот сосулькой станешь. Даже вороны на лету дохнут. Перед самыми ногами упала.

–   Ой, это плохая примета,– поджала губы и спросила:

–   А вы чего решили вернуться?

–    Народ там грубый, злой. Как будто все с цепи сорвались. Даже поговорить не удалось. Случается же невезение.

–    Кого-нибудь из знакомых увидели? – спросила Варя.

–   Увидел, лучше бы не встречал. Он, как с цепи сорвался. Во всех бедах одного меня обвинил. Кучу проклятий насовал во все карманы. С другими говорить не захотелось. У него отца расстреляли. У других семей не стало. Разве я в том виноват? А чтобы он на моем месте сделал бы? Говорит, лучше бы застрелился. И что доказал бы, чудак? На это место всегда хватало желающих.

–    Игорь Павлович, один ругает, другие хвалят, жизнь как радуга, надо спокойнее к ней относиться,– ответила женщина и сказала:

–    Вот от меня Султан сбежал, в стаю, к волкам, в свою среду. Обидно, ведь порвать его могут. А что поделаю? Я привыкла, полюбила его. А он жил мечтой о них. Полное несовпадение. Так и в человеческой жизни случается. Один любит, другой равнодушен.

–   Девчонки нормально доехали? – перебил Бондарев.

–   А что им сделается? Все в порядке. Телеграмму прислали, благодарят за гостеприимство.

–    Хорошие они, необычные.

–   Жизнь у них такая, вся изломанная, изувеченная, вот и приходилось держаться.

–    А у меня таких друзей не было. Помню, пошел после курсов в прокуратуру, никто не отсоветовал, не отговорил. Всем по фигу. А ведь целая судьба прошла мимо. Обидно это. Хотя я с детства особо не дружил с пацанами. Не получалось, не клеилось что-то.

–    Меня часто били кучей. Сам не знаю за что. Я будто притягивал чужие кулаки на себя. И даже стыдно сказать, когда сын просил меня научить драться, я не мог, не умел. А хотя это бывает нужно.

–    Ты раздевайся, садись к столу. В ногах правды все равно нету. Да поешь, что имеется, чувствую, что голодный, как пес.

–    И как все видишь? Меня и не собирались там кормить. Только кулаками, когда узнали фамилию. Но я поспешил уйти. И больше туда не пойду. Там белые медведи людей едят. Но хуже зверей сами люди. Я и задерживаться у них не стал. Грубый, жесткий народ. Хорошо, что попутка быстро нагнала. Как великому подарку был ей рад. Оттуда уехать, как с конца света сбежать. А они там годами...

–    Игорь! Меня тоже никто не держит. Сама живу, не на привязи...

–    То-то оно и удивительно. Волка, понятное дело, стая держала. А тебя? Мамкина могила. Но не будешь ты с ней до гроба бок о бок жить. Пора другую жизнь присматривать.

–   Ладно, я, никчемный, старый мухомор. Ну, а Аслан чем плох?

–    Мало я его знаю.

–    Эх, Варька! Знаю людей, какие годами с девками встречались. Все у них нормально шло, а свадьбы так и не состоялось. Любили друг друга, да за руки плохо держались, вот и раскидало ветром в разные стороны. Как расстались, так и не видятся с тех пор. Смотри, чтоб у тебя такое не получилось.

–   Аслан вспыльчивый!

–   Ты не лучше!

–   У него полно баб!

–   Ты ни с кем не застала.

–    Мы с ним разные.

–    Много общего. Вы только присмотритесь, будто с одной капли воды взяты. И, главное, этот человек знает жизнь. Его есть за что любить. Хватит перебирать, Варя. А то останешься как старая волчица-девственница. Ни себе отрады, ни другому утехи. Иди, покуда берут. Может, этот последний предложился. Уйдет, и останешься бобылкой. Аслан все ж мужик. Хватит тебе на чертовой Колыме маяться. Беги, пока берут.

–    Но ведь он чужой, мусульманин.

–    Он никто. Это ты можешь сделать его христианином. Поезжайте в любой другой город и будете счастливы.

–   А как же мама? Одна останется.

–    Она будет счастлива, когда у тебя будет семья.

–    Игорь, а почему сам не заведешь бабу?

–    Мы теперь с тобой вдвоем. Так вот послушай. Была у меня женщина. Все шло путем, пока не увидела она богатого, перспективного, кудрявого, одетого с иголки и решила с ним попробовать. Так-то и приголубились. А на ту пору меня черт поднес.

–    Ему рано о ней говорить, а мне уже не о чем. Сели и думаем, как с нею поступить. Ни мне, ни ему она уже не нужна. Позвали соседа. Холостяк по счастью. Ему кое-как впихнули и сосватали. Ты не поверишь, они до сих пор живут. Оба счастливые и довольные. Я же с нею три года жил, а счастлив не был. Второй и не думал на ней жениться. Зато с третьим уже десяток лет живут и счастливы. Вот и угадай, как оно в жизни сложится? Все от судьбы. И у тебя так вот получиться может. Не робей, Варюха, все в твоих руках!

–   А вы чего вернулись? Иль не простились с кем?

–   Я припомнил свой должок перед ребятишками. Их навестить нужно завтра с утра. Попрошу прощения у них. Может, отпустят мне грехи. Не хочу проклятий в спину. Тяжело так уходить. Разрешишь ты мне ночь переночевать у тебя?

–    Ночуй, пожалуйста!

–    А в чем ты перед ними виноват?

–    Одного поставил под пулю за то, что деревенскую корову прямо из стада к бабке угнал. За это ему председатель не простил. Подал заявление, расстрел потребовал. Я сроком заменил. Ну, да не повезло. Его грозой убило вместе с коровой, когда перегонял на ферму. Уж так не повезло пацану. Второй – рыбу глушил динамитом. И тоже попался. Тому срок дали на всю катушку. А в доме шесть детей младше его, всем жрать охота. Отец в лесу замерз. Семья вовсе без кормильца осталась. Еле выжили. И только мальчишка подрастать стал, в лесу на кабана напоролся. Тот секач мощным был. Мальчишка с ним не справился. Так и разнес в клочья. Все я их в последние дни во сне вижу. Да так нехорошо. Пора бы мне от своей вины очиститься.

–   А секач сам на пацана бросился? – спросила Варя.

–    Конечно сам. У мальчонки всего-то перочинный нож был. Да и тот лежал в кармане сложенный. С таким на кабанов не ходят.

–    А за что судили, если пацан не виноват.

–    Кого было судить? Он мертвым был. Кабан убил. А за то судили, что на поросят охотился. Запрещена была охота на молодняк в то время. Но он свиньи не увидел. Думал, что убежит, но не получилось. И штраф за того поросенка наложили на всю семью. Они совсем недавно за него рассчитались.

–   Да еще с Дуняшкой прощусь. Эта и вовсе ни при чем. С телеги сноп зерна упал. Она подняла и понесла зерно следом. Телегу не смогла догнать. Зато ее нагнали. На целых десять лет упекли. Дуняшка кровавыми слезами не раз умылась, а ничего никому не сумела доказать. Ей никто не поверил.

–   Ты знаешь, Варь, здесь перед каждой могилой можно прощение просить. Смотришь, и душа кровью обливается. Убит, расстрелян, замучен... Вроде для жизни человечьей нет других слов. А для чего человек родился? Чтоб все терпеть и плакать, ведь смеяться и не приходилось.

–    С детства знали голод и горе. Я сама не знаю, зачем выжила и выросла. Никого вокруг, только я одна, как былинка среди Колымы. Кому нужна и зачем, сама не знаю.

–    Вот потому говорю, обдумай свою жизнь. Зациклилась на своей Колыме, а ведь жизнь бывает и другою, с облаками в небе, с караванами птиц над головой, с цветущими садами, с голубыми водами в реках, зеленой травой под босыми ногами, со стрекозами, с теплым куском хлеба, с объятием любимого, с первым трепетным поцелуем, какой зовется любовью. Ты оглядись, это твое, родное. Хватит слепнуть от снегов, морозящих душу. Не давай себя убить морозам. Ведь ты столько пережила и перенесла, что давно достойна самого большого человеческого счастья. Ты улыбнись ему, раскинь руки, как когда-то навстречу солнцу, и беги за ним днем и ночью. Никому не верь, только своему сердцу. Оно никогда не подведет и не обманет тебя. Ему ты сможешь довериться, как себе, и сказать:

зоз

–   Я люблю тебя, Аслан! Больше своей жизни тебя люблю. Ты – мое единственное счастье!

–    Вот этого я никогда не скажу ему,– заявила Варя уверенно.

–   Женщина никогда не может быть уверена, что скажет она в следующий момент.

–   Я за себя в этом смысле ручаюсь! – ответила Варя жестко.

–    Никогда не ручайся. В свое время я на том погорел. Не хотел предлагать руку, а как видишь, предложил и очень пожалел о том. Не всегда человек командует своими поступками. Случается, что они опережают разумные мысли.

–    Скажи, а ты свою жену не видел?

–   Сына встречал недавно. Как раз перед самым отъездом сюда. В гостинице встретились.

Я бы и не узнал, он сам окликнул. Отозвал в сторону, к окну. Поговорить решил. Я не уклонился, хотя говорить, если честно признаться, было не о чем. Слишком много лет прошло,  и я отвык от них. Оказалось, они неплохо устроились. Живут в хорошей квартире в Магадане. Мать повторно вышла замуж. Сын женат.  У него есть ребенок, так что я дед. Они знают

о моей реабилитации и простили меня. Правда, для этого понадобилось очень много лет. Но зато теперь все в порядке, каждый доволен и никто не жалеет о случившемся. Он даже не посетовал, что рос без отца. Меня, конечно, ни о чем не спросил. Только оглядел пристально и неприлично сморщился. Меня это не задело. Мы слишком разные. Он воспитан в духе матери и обращает внимание на внешние данные. На одежду, обувь, стрижку, короче, мимо чего я прохожу, не заметив. А он мне по ходу сделал несколько замечаний.

–    Смешно, человек спросил, почему я не брит и не спросил, давно ли я ел. А уж предложить такое тем более не догадался.

–    Расстались мы с ним холодно, как чужие, малознакомые люди. Поверишь, даже не обменялись ни адресами, ни телефонами. Увиделись случайно и также расстались.

–    Он преуспевающий щеголь. Все у него в порядке. Но ничего похожего на меня. Вылитая мать. Ее портрет и повторение. Тоже осуждение и презрение в глазах. В каждом слове холод, в голове одни сквозняки. Я так обрадовался, когда мы расстались, словно от нежеланного знакомого избавился. Случается такое. Решил для себя избегать дальнейших встреч с ним.

–   Так если вы не знаете, где он живет и работает, как сможете увидеться? – удивилась Варя.

–    Не забывай, я в прошлом прокурор. И разыскать человека в Магадане мне не сложно. Стоит только захотеть. Но желания не возникло ни у него, ни у меня. Вот тебе и родные люди. Казалось бы, самые близкие. А общего ничего нет. Лучше не иметь таких родственников. Хорошо, что без матери был. Эта на весь свет меня бы осудила.

–    Как же женился на ней?

–    По глупости!

–    Сослепу, наверное.

–    Молодой был. Опыта не было.

–    Сын так ничего и не спросил?

–    Ну, о реабилитации осведомлен. Дальнейшее ему неинтересно. Я, понятное дело, не стал навязывать свои темы. Поговорили обо всем и ни о чем. Даже смешно. Ну, да Бог с ним, этого еще клюнет в задницу жареный петух. Самостоятельно он не стоит на ногах.

–    А вам его не жаль?

–    Пока нет к тому повода.

–    Знаешь, в его возрасте я был самостоятельнее. Конечно, допускал ошибки по молодости, но и спасал людей. Целые семьи, жизни отпускал, снимал с них наказание, рисковал своею головой и жизнью.

–    Игорь, я о том наслышана от наших, даже от своих девчат. А уж эти не сбрешут, не приукрасят. Это же надо решиться сразу на восемь человек, на их приговоры протесты написать. Четыре сразу были удовлетворены. И вышли люди на волю. Этот день им никогда не забыть. А только ли они! Ребятишек пачками из зоны освобождал. Они и теперь это помнят. Может, если б не ты, не дожили до воли. Практически ты им вторую жизнь подарил.

–    Не заходись, Варь. Это моя обычная работа. Времени было мало. Вот в чем беда. На всех не разорваться. Я знал, что много невинных отбывают сроки. Но как помочь всем, на это не хватало ни сил, ни времени.

–   А жаль! Сколько людей дожили бы до этого дня,– вздохнула Варя с сожалением.

–    Случалось, освобождали иных из зоны, а он через пол года снова туда попадает. Вот где обидно было. Так вот мужика освободили. Он жену, председателя сельсовета, все время колошматил. Но, видно, не без дела дубасил. А вернулся домой, застал с каким-то чмо и обоих урыл одним заходом. Месяца не прошло, снова в зону вернули.

–   Так стоило его выпускать? Он теперь так и умрет в тюрьме. Не выйдет на волю.

–    А у нас бабка была. Жила в бараке. Хромая, кособокая, с одним глазом. Увечий куча. Ох, и скандальная карга. Она своего деда все время колотила чем попало. То стиральной доской, утюгом, каталкой. Сама ему по пояс. А доставала всюду. Ну, старик терпел, сколько мог. Весь в шишках и синяках ходил. Совестно на человека смотреть было. За всякую мелочь придиралась к нему. Ну, вот так и ляпнул:

–    Уйду я от тебя, старая образина! Надоела так, хоть последние годы поживу человеком. Сил больше нет с тобой в одной избе дышать.

–    Она враз замолкла, а ночью убила топором. Враз по горлу секанула, и не стало человека.

–    Во, змея подколодная. С чего ей взбрело такое. И не каялась. Убила, как курчонка. Ну, что за баба! Ей дали десять лет. Она отсидела их и как только на волю вышла, по новой ее замуж взяли. Только этот мужик не дал на себя руки распускать. Чуть начинается заводиться, он ее в сарай и на бычью цепь сажал. За три захода отучил хулиганить. И баба стала путевой. Правда, вся окривела, сгорбатилась, на человека не стала похожей, зато дома справлялась отменно. А она и ему топором грозила. Натура у ней такая паскудная.

–    Это что баба. Нервы взвинчены, сбой давали. У нас мужики за это сидели. Этим уже терять было нечего. Стоит один раз человека убить, дальше идет как по накатанной. Даже дети не останавливают. Злоба разум перекрывает.

–   А я против драк в семье. Уж если до того доходит, лучше сразу разбежаться и не тянуть время. Оно ведь сразу видно, кто на что способен.

–   А ты слышала про Любаву? Эта история всю Колыму облетела. Обросла всякими сказками, небылицами, но живуча и передается каждому.

–    Про многое слыхал, но не про Любаву. Не попадалось ее дело на пересмотр. И имени такого не встречал,– признался Игорь Павлович.

–   А история эта случилась давно.

–   Да она и не могла проходить у вас по делу.

–    Почему? – удивился Бондарев.

–   Никто не жаловался. Хотя все знали о том случае.

–    Прислали в эту зону парня. С виду обычный, только тихий такой. Ни с кем особо не общался, все эдакий задумчивый, немногословный, ни с кем не ругался. Все знали одно, есть у него невеста. Любавой звали. Сказывали, что очень красивой была. Настоящая лебедушка. И любил ее тот парень больше жизни своей. Не могли они жить друг без друга. Тосковали. А и разлучили их накануне свадьбы завистливые люди.