Текст книги "Колымское эхо"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

–    Варька! Пока «голосовали» на дороге, все сиськи поотморозили. А от хварьи ни у кого ничего не осталось. Все вымерзло, как у динозавров!

–    Не веришь, у нас меж ног свистки и колокольчики, живого ни хрена нет!

–   Девки, тихо! У меня мужик ночует!

–    У тебя? Откуда он вывалился? Ты с ним

спишь?

–    Нет! Он из приезжих. На могилы заявился!

–   Давай его сюда! Мы ему живых баб покажем.

–   А если натуральный чмо, мы и согреем его! – вытащили сонного Бондарева из спальни.

–   Эй, ты, чмо! Открой зенки, бабье нагрянуло!

–    Не хрен дрыхнуть! Спать будем вместе!

–   Дядь, а ты откуда такой лысый хорек? Да проснись! Вот оживший памятник!

–    Ты его за куди подергай, живей проснется!

–          Девки, не орите! Этого дяденьку все знаете,– предупредила Варя.

–    Если так, чего он не радуется нашему приезду и не пляшет на жопе гопака?

–    Постарел!

–    Мы ему напомним молодость! – сунула руку меж ног Игоря Тонька, что-то нашарила, сдавила, Бондарев недовольно отскочил, завопив:

–    Вот нахалки! Совсем дикие, а еще бабами себя называют. Сущая свора бандиток!

–    Дядька, кончай вонять. С тобой пошутили. Уж если всерьез навалимся, взвоешь. А убежать не дадим! Врубился?

–   Дошло, козлик престарелый?

–   Девки, это же Бондарев! Бывший прокурор! Совесть знайте, угомонитесь!

–    Ладно тебе мозги сушить! Ну и что, если он Бондарев? Нам он нынче до мандолины! Мы свободные бабы, все при семьях и при детях. А этот хмырило только при мундире. А под мундиром ничего путнего, один окурок и тот прошлогодний.

–   Да отстаньте вы от него! – вступилась Варя.

–    Чего над ним квохчешь? Мы приехали!

–    Я пошел бы к Анастасии, но неловко. Поздно, что делать.

–    Дядя! Ни писий в трусишки! Все поместимся! Давай похаваем, что есть, и дрыхнуть завалимся.

Но спать все легли уже утром.

Когда Игорь Павлович оделся, его узнали и перестали вольничать. Шутки стихли:

–    Я подумала – ты брешешь. Подобрала на свалке бомжа и выдает его за мужика. А этот натуральный Бондарев! Чтоб его черти взяли!

–    И не говори, приперся козел не вовремя! – возмущались бабы.

–    Да что я вам плохого утворил? За все годы ни одного плохого слова не сказал. Вступался за каждую, охрану сдерживал, начальство зоны за вас жучил. И получил на орехи. А за что? – возмущался Игорь Павлович.

–    Заступник выискался, ети его мать в старого пердуна! А почему ты, облезлый хорек, выпустил нас из зоны позднее всех? Почему давал в обиду начальнику зоны и охране? Не вставил фитиль спецчасти, когда нам не отдавали посылки и письма из дома? Ведь мы говорили, жаловались тебе на то! Все мимо ушей пролетало. Хотя обязан был вступиться, да хрен там. Не твоя жопа болела!

–    А помнишь, как зимой гоняли нас на работу, наруже в то время под пятьдесят градусов зашкаливало. Чего ж не вступился и не запретил. В то время волки не трахались, из логова не вылезали, а нас на трассу посылали. Скажи, это по-человечьи? Вас бы, старых мудаков, протрясти по холодку! Тогда иначе взвыли бы! Или не знаешь, почему у нас ноги и руки поморожены. А мы все твои подлянки помним! Как тухлой баландой давились. За каждое слово в ШИЗо кидали! А как охрана приставала к нам, ты о том знаешь, вонючий барбос!

–    Каждый день жили, как на войне! Вспомни, подлый лешак, что устроили нам, когда двух километров трассы до плана не дотянула бригада, враз на жратве ужали! И это в лютую зиму! В резиновых сапогах на работу гоняли. Зверюги такое не выдержали б! Тебя самого нужно было заставить пропердеться по холодку! Глядишь, живее дошло бы!

–    Девчата! О чем вы? Я же в Магадане работал. Не мог каждый день к вам приезжать. Надо было от начальника зоны добиваться улучшения условий. Это по адресу. Мое дело законность, ее соблюдение!

–    Ой, не ссы на мозги! О какой законности говорить в зоне. Там о ней не слышали никогда!

–    Ты хоть знаешь, что половину получки у нас забирало начальство? И попробуй хоть слово брехни, устроили бы такое, что никаких денег не захотели бы!

–    Это точно! – подтвердили все.

–    А почему мне не сказали, когда в зоне были? Чего тогда молчали? – возмутился Бондарев.

–    И ты с той кормушки хавал! Делились с тобой.

–    Ничего подобного! Я и не знал и не слышал о том беспределе. Даю слово, не знал!

–    Во, недоделок! Они всех трясли на «бабки». И нас, и мужиков! А откуда у них квартиры, машины, дачи, охрана? Кто для них купил? С получки на такие расходы не хватит, как ни старайся,– лютовали бабы.

–    Своими руками разделался б, знай я о том! – возмущался Бондарев.

–    Ну, что ты им сделал бы! Чуть копнул бы, они тебя размазали б прямо на зоне. И докажи, что такой был когда-то!

–    Вон мы его в Москве встретили. Он там окопался наш Семенов. По театрам шляется, по концертам и хрен ему не брат. Нас увидел, ошалел и спрашивает:

–   А что вам в Москве надо?

–    Вроде, мы не такие же люди и нас дальше Колымы выпускать нельзя.

–    Ну, мы Семенова взяли в оборот. Все ему высказали. Обложили матом средь улицы. А что еще сделаешь, столько лет прошло. Он стоит, ухмыляется и уговаривает:

–   Девчонки, успокойтесь, не кипите, все давно прошло!

–   А у нас кулаки горят. Врубить бы гаду. Но нам за хулиганство могли влепить, а кому охота? Ну, погавкали на него и ушли. А что толку? Душу отвели. Зато Семенов улыбался. Мол, брешите сколько угодно, а деньги у него.

–    Баба его вступилась, мол, девчата, разве вам не стыдно так выражаться среди улицы?

–   Ох, и взяли мы их в оборот обоих! Баба взвыла!

–   Степушка, давай их в милицию сдадим. За что они нас, порядочных людей, так позорят?

–    Ну, нас и разобрало! Попади они нам в метро, на куски порвали б обоих!

–   Девчатки, а вы на воле! – прервал поток брани Бондарев.

–    А за что отбывали сроки? Вспомнить смешно. Мороженое стыздила! Один стаканчик, за него пять лет схлопотала,– взгрустнула Ритка.

–   А я? За пачку леденцов! Тоже ущерб государству нанесла великий. О нем вслух сказать стыдно!

–   Ладно, девчата, мы живы и уехали с Колымы.

–    Варька, ты помнишь, какой завтра день? Годовщина наших девчат. Двадцать лет прошло. Теперь бы совсем взрослыми были. Наверно все замуж повыходили, нарожали б деток. А они лежат в земле, совсем дети. Нет у них ничего: ни детства, ни радости, ни смеха. Только Колыма воет, да волки бегают по могилам!

–    И мы могли оказаться на их месте.

–   Девчатки, а что с ними случилось?

–    Обычное. В пургу бульдозер трассу чистил. Снег такой валил, что ниже пояса себя не увидишь. А девчонки расчищали трассу от снега и веток. Из-за пурги не увидели и не услышали бульдозер. Их тоже не разглядел тракторист. И попер прямо на девчонок. Все восемь под нож попали. Ни одна не выскочила. Нельзя было понять, кто где? Кровавый снег закопали. От самих ни хрена. Вспомнить страшно. Были, и не стало, в один миг погибли. Без умысла, но так досадно, словно от сердца кусок оторвали, и оно истекает кровью по сей день,– всхлипнула Ритка.

–    А помнишь, Верка кукол любила. Из рваных чулков шила их. Набьет травой и играет до полуночи, разговаривала, как с живыми. Все были ее сестрами, братьями. У нее своя семья имелась, многодетная. Тосковала Верка по ней и мечтала, когда вырастет, ни меньше десятка детей родит. Но не повезло. Даже сама не выросла, ребенком умерла, в десять лет,– хлюпнула Татьяна.

–    А Надюшка! Помните, какой атаманшей была. И тоже не стало. Мечтала хлеба поесть вдоволь. С халвой или повидлом. Так и говорила, когда выйдет на волю, целую буханку хлеба с банкой повидла сожрет. Я ей на помин привезла, пусть душу согреет и поест, о чем меч– тала.

–    Я Ольге яблок привезла. Тоже хотела целое ведро сгрызть. А не привелось...

–   Давайте выпьем за наших девчонок. Пусть им на небе будет хорошо.

–    Бог не оставит их милостью, воздаст за отнятое. Мученицами ушли.

–    Варя, ты ходишь к ним на могилу?

–    Ну, а как же, незабудки посадила, прижились, цветут все лето. Синие, как глаза. И мне все они, будто живые видятся. Говорю с ними. И они слышат меня.

–    Как слышат?

–    Принесу хлеба им, смотрю, а кусок шевелится и это притом, что вокруг ни ветерка. А еще и такой звук идет, будто кто-то поет песни. То веселую или грустную. И мелодии знакомые. А когда хлеб оставляю, прихожу через пару дней, его уже нет.

–    Птицы склевали, кто еще возьмет!

–    А банку повидла? Она куда делась? Крышкой закрытую оставила. На всем погосте никого не было. Я стою и слышу смех. Над могилой даже мухи нет. Вот и думай, кто смеялся?

–    Тебе, наверное, показалось,– встрял Бондарев.

–    Иди в задницу! Я не бухаю! С чего покажется. Я все слышу и вижу, не считай дурой,– возмутилась Варя.

–   Девчонки всегда шкодили. Наверное, такими и остались.

–    Рядом с их могилой ключ забил внезапно. Вода в нем чистая, холодная, как слеза,– вспомнила Варвара.

–   А зимой он замерзает?

–    Снегом его занесло. Не видно. Но весной опять проснется, оживет и зажурчит.

Девчата еще долго вспоминали погибших подруг. Когда стало светать, легли на часок отдохнуть. Бондарев уже спал. Они расположились вокруг, не стали его будить.

Узнав, что у Вари следующий день выходной, вовсе обрадовались, значит, на могилу можно сходить всем вместе.

Едва лучи солнца заглянули в окна дома, девчата встали, заторопились:

–    Варя! Хлеб в доме есть? – спросили хозяйку.

–    Ну, а как же? – обиделась та.

–    Не забудь взять.

–    Игорь Павлович, вы с нами пойдете?

–    Если не помешаю!

–   Тогда не мешал, теперь что может? Сколько помню, покойницы никогда Бондарева не ругали.

–    Но и не хвалили,– вспомнил кто-то.

На кладбище было холодно, и вереница девчат торопилась. Мороз пробирал до костей.

–    Варь, свечку взяла?

–    А то как же?

–   Девчата, гляньте, сколько снегирей на могиле наших! Навестить прилетели! – заметил кто-то.

–   У них все время кто-то живет. То белка или синички кружат. Даже зайчата бегали,– говорила Варя, остановившись у могилы.

Девчата поклонились могиле, поставили свечи, вытащили из сумки поминальное.

–    Ну, что? Помянем по маленькой,– налили и Бондареву. Тот, перекрестившись, выпил вместе со всеми.

–    Простите, девочки, меня! За все вольные и невольные грехи! Я уже скоро буду с вами. Не обижайтесь и не гоните меня. Примите без упрека,– склонил человек голову.

Все приехавшие стояли перед могилой на коленях, молча молились, глядя на небо.

–    Как жаль, что они так рано ушли! – вырвалось у Варвары.

–    Может тем они счастливее нас. Бог не стал продлять их муки и забрал к себе.

–    Все там будем! Рано или поздно на том свете встретимся,– обронил Игорь Павлович.

–   Ой, не гунди. Ты на земле ни хрена доброго не сделал. А еще в загробье набиваешься. Вас всех надо отдельно хоронить, чтоб глаза никого не видели,– возмутилась Галька.

–    Хоть на погосте перестаньте брехаться. Это же грех!

–   Девчонки, посмотрите, сойка гроздь рябины принесла на могилу.

–    Это тут часто случается,– задумалась Варя.

–    Может у них и впрямь есть своя жизнь, и девчонки сами накажут своих обидчиков?

–    Они уже наказаны. Разве это жизнь, дышать под охраной в своем доме и бояться выйти на улицу, потому что любой зэк может набить рыло. А уж коли совсем насолил, еще и башку скрутят. Память не заглушить.

Девчата заметили, как стайка синичек и снегирей вплотную обсела буханку хлеба, клевала торопливо.

–    На здоровье вам! Помяните и вы души наших подружек!

–   Девчата, давайте еще по одной, я вконец продрогла! – предложила Ритка, и потянулась с бутылкой к рюмкам.

–    Мне хватит. Я больше не могу,– перевернул рюмку кверху дном Игорь Павлович.

Варя молча похвалила человека.

–   Не хочешь и не надо. Нам больше достанется,– ответили ему усмехаясь.

На могиле заалели яблоки, разноцветье конфет, печенье и пряники, и, непременная банка повидла стали в ряд на могиле.

–    Ешьте, девочки! При жизни не повезло вам, хоть теперь угощайтесь. Горько в детстве жить без сладкого. Куда деваться. Обошла судьба малой радостью,– хныкнула Галька и придвинула яблоки поближе друг к другу.

–   Эй, козлик облезлый, съешь хоть что-нибудь за помин девчонок. Так надо по обычаю и если умеешь, помолись за них! – попросили Бондарева. Тот громко рассказал «Отче наш» и первым, поклонившись в пояс, отошел от могилы.

–    Слушай, а мне тепло стало. Хотя солнце не появилось. Может это опять к пурге. В этот день после обеда всегда пурга поднимается. Как тогда, много лет назад.

–    Будто девчонок оплакивает...

–   А кто нас вспомнит, когда уйдем в землю?

–   О чем ты завелась, Ритка! Чего тебе не хватает. Дите сначала вырасти и поставь на ноги!

–    Это уж как получится. Все от судьбы.,.

Варя знала о своих подругах все до мелочи.

Каждая, едва покинув зону, уехала в город. Но не в Магадан. Приглядели Смоленск. Тут же устроились на работу, а вскоре вышли замуж за своих ребят, какие тоже прошли Колыму. Все получили квартиры, купили дачи. Обзавелись детьми. Поселились все в одной многоэтажке. Двое устроились работать на кондитерской фабрике. Были среди них швеи и парикмахер, юрист и бухгалтер. Умели все, ни к кому не обращались за помощью. Мужья помогали во всем. И тоже умели все. Никакой работой не гнушались. Их никто не видел пьяными. Держались всегда вместе и во всем помогали друг другу. Женщины не просто уважали, они дорожили друг дружкой так, как ни всем родным удавалось. Никогда не ссорились, делились, считались с мнением, и хотя характеры были разными, меж собою и в семьях прекрасно ладили. Их дети ходили в один детсад и вместе играли во дворе.

Неважно, что отношения с родней не сложились. Ни к одной девчонке не приезжала родня на свидания, не присылала посылок, а потому выживали сами, не надеясь ни на кого, считая друг дружку самой близкой родней. Они закончили школы и институты. Вместе шли по жизни, одолевая невзгоды и трудности.

Они понимали друг друга со взгляда, с одного слова. Никогда не обзывали и не обижали одна другую.

Варя по светлому завидовала им, ведь они жили вместе, не страдая от одиночества. У них и заботы были общими, им было на кого надеяться и положиться.

Игорь Павлович, понаблюдав за ними, не раз порадовался в душе. Девчата жили, словно  одним дыханием. Вот и теперь, отошли от могилы, вполголоса заговорили о чем-то своем. И вдруг, оглянувшись, заметили его, рассмеялись:

–    Эй, Игорь, чего плетешься хвостом телячьим. Иль взгрустнул ненароком? С чего бы эдак? Давай к нам ближе. А то замерзнешь и свалишься на ходу. Как дотянем тебя до дома! Ты хоть и тощий, но костистый, тяжелый змей. Такого от соседки не утащишь. Давай живее копытами греби. Все ж вместе веселее. Ведь не ты, а мы в зоне отбывали ни за хрен собачий. А когда на волю отпустили, только и дождались:

–    Извините! Ошибка вышла. Осудили ни за что. Вы уж не поминайте лихом...

–    Слышь, Павлович! Мы тогда были глупыми. Нет бы за моральный ущерб дернуть с них, о том и не подумали. Пятки в зубы и скорее с Колымы, пока начальство не передумало. Какие там деньги? Как взмыленные кони неслись, аж пена из задниц клочьями летела. Уже Урал минули, а мы все оглядываемся, не скачет ли за нами охрана.

–    Сколько лет прошло, а они все снятся нам. И вроде поймать, вернуть нас хотят на трассу. А уж сами седыми становимся.

–   Да что-то ни одной сединки не приметил!

–    Лопоухий! Мы же бабы, красимся в парикмахерских. Я с зоны пришла наполовину седая. А Галька и вовсе белая, как лунь. А все зона. Это она в десять лет седыми нас поделала со всех сторон. А уж изнутри и вовсе молчу. Одни синяки и шишки. Чуть что, сердце с копыт валит

–    Вякни, Павлович, правду, а у тебя в натуре сердце есть? Чего? Как я думаю? По-моему, нет его у тебя, и никогда не было.

–    Почему? А ты сам на себя честно глянь! Но не путай сердце с серицей. Ну, о чем лопочешь, если не выволок с зоны малышню. У нас вся душа кровью обливалась. А у тебя, знай морда толстела. Небось с баланды.

–    Ты б видел, как нас харчили. Только что говно через пипетку не сосали из параши. Остальное, все шло в ход. Если б сам так хавал, сына сделать бы не смог, клянусь ногой моей бабки, сам себя до уборной не доволок бы!

–    А тебе чего худо жилось?

–   Ах, его унижали, оскорбляли, грозили! Нас тыздили всякий день, кому не лень. Кто кулаком, другой ногами. А третий, падла, из куража пса натравит. Тот как ухватит в пасть всю жопу, вот и покрутись на его клыках.

–    Что? Не веришь в это? У нас следы до сих пор сохранились. Вот сейчас придем и покажем. И твою сраку глянем, есть ли на ней хоть один песий клык?

–    Нам после зоны уже сам черт брат родной. Сколько натерпелись и пережили, тебе в кошмарном сне не снилось. И мы молчали. Но теперь ваш черед терпеть. Мы свое передышали. Хлебните и вы из нашей чаши.

–    Ой, Томка, охота тебе с ним базарить. О чем он трандит. Если б имел каплю совести и жалости, не работал бы с извергами. Или помогал таким, как мы, поскорее слинять с зоны.

–    Что? Помог? Ну, тогда прости. Зря задела! Но одно все равно плохо. Очень много детей умерло. За каждого из них с виноватого спросится. Ведь и вас на белый свет родили матери. А мы понять не можем, зачем они это сделали?

Глава 5. УГРОЗЫ И РАСПЛАТА

–    Причем тут матери? – сипло отозвался Игорь, понурив голову:

–    Никто в моей семье никогда не думал, что я уеду из своей деревни, да еще стану прокурором Колымы. Все думали, что буду каким-нибудь заштатным бухгалтером, серым и неприметным. Да я и сам не рассчитывал на большее. Ведь по натуре был очень робким и нерешительным человеком. Даже говорить громко не решался и не умел,– усмехнулся Бондарев давним воспоминаниям.

–    Никто во всей деревне не поверил бы в такую карьеру. Должность действительно была очень громкой. Но сама работа, не приведись никому. Сплошной ад. Ответственности гора!

А возможностей мало. Ведь руки были постоянно связаны по самые плечи. За мною постоянно следили, контролировали, требовали, указывали, зато помочь или посоветовать никто не хотел. Вот «вставить фитиль» или обругать, это всегда пожалуйста. И просить не надо, желающих находилась тьма.

–    Хм, такое завсегда! Оно и нынче так! – согласились девчата.

–    Так и у меня с самого начала приключилось. Приехал в зону с первой проверкой. Там неприятность. Грузовая машина перевернулась,  а везла харчи. Там и хлеб, и макароны, лук  и крупа, короче, все для кухни. Естественно, послали зэков поднимать грузовик. А его для начала разгрузить надо. Ну, мужики не растеря– лись и стыздили пять буханок хлеба. Тут же и слопали. А чему удивляться, кормили плохо, вот и воспользовались случаем. Ну, я скажу, что они еще поскромничали. Другие на их месте десяток буханок сожрали.

–    Ну а когда на зоне пересчитали и взвесили, скандал поднялся. Да еще какой! Водителя чуть не за кадык взяли, готовы из него выдавить те пять буханок. А он что мог? Помешать, запретить мужикам? Да он глазом сморгнуть не успел, как хлеба не стало. А его колотят, по морде бьют и матом поливают. Но ведь такое надо было предвидеть заранее, списать на естественные убытки. К счастью, все остальное довез в сохранности.

–    Порядочный мужик! – встряла Варя.

–    Короче, я возник в самый разгар мордобоя. И начал, как юнец,– откашлялся Игорь:

–    Как вы смеете человека бить? Или вам не стыдно?

–    Семенов глянул, и, не зная, кто я, что мне нужно, послал матом, да так забористо, еще и на дверь указал. Пообещал вломить как придурку, за помеху. Вот тут я впервые в жизни рассвирепел. Как грохнул кулаком по столу, что чернильница упала и разбилась вдребезги. Ну, а я ору:

–    Сам вылетишь с работы, недоносок! Ты посмел на меня пасть отворить! А кто есть? Да я тебя нынче в порошок сотру, кретина безмозглого! Меня, прокурора края, матом крыть вздумал. А ну, вон из кабинета! В ШИЗо будешь дожидаться решения твоей участи! Чего развесил губищи? Что велено? Живо шурши с глаз, подонок!

–    Семенов будто онемел. Смотрит на меня, не веря в услышанное. Но вскоре пришел в себя, когда в мои документы глянул.

–    Он там не усрался часом? – захохотали девчата громко.

–    Почти что!

–    Это на него похоже!

–    Сразу изменился, извиняться стал. Потом вспомнил о зэке-водителе и велел ему убираться. Мол, позже с тобой разберусь. Но я потребовал рассказать, что случилось.

–    Пока Степан мямлил, водитель все рассказал просто и доходчиво. Я отпустил его. А Семенову высказал все. Отвел, что называется душу. И пригрозил довести до сведения всего руководства, поставить вопрос о его увольнении в связи с несоответствием. О-о, что тут было! Он на коленях ползал, просил простить, обещал никогда не повторить случившееся. В натуре, сопли распустил. Ну, я и пожалел, а не стоило!

–    Надо было его выкинуть!

–    Нужно было самому вломить!

–    Небось, ты за дверь, а он снова за свое!

–    А что он с водилой сделал? Не поверю, чтоб отстал от него!

–    Водилу он не наказал. Боялся, что тот всей зоне вякнет о моем разговоре с начальником и обо всем, что видел. Потому попросил молчать. От себя пообещал замять случай с хлебом. Ну, шофер и тому рад. Никому ничего не рассказал. Ну, а Семенов положил мне в сумку отборные продукты и дает в руки. Я его по всем падежам пустил. Вытряхнул все на стол ему. Тут Степа и вовсе растерялся. Он привык вот так работать. Иначе не умел. Здесь сбой получился. Он стал раскорячась и не поймет, что делать?

–   А чего коньяк не предложил?

–    Точно! Это по-мужски!

–    Не решился. Там окно было открыто. И по мне понял, что ничего не получится.

–   Жаль, что на тормозах ему все спустил. Не стоило так много прощать,– сказала Варя.

–    Короче, тот хлебушек водитель надолго запомнил. В других зонах такой шухер не поднимали. Списывали молча, начальство и не знало о подробностях рейсов. Хотя, конечно, недоработки, промахи имелись. Но уже другие. Бывали и покруче, чем у вас. Там в штрафном изоляторе нередко умирали от побоев, голода и холода. И не только в ШИЗо, в бараках и на работе. Всякое было. Даже по пути в зону падали замертво люди.

–    Это мы знаем,– согласилась Ритка.

–    А скольких охрана угробила.

–    И не только сама, а и овчарки им помогли.

–    Да что им наши жизни? За людей не считали. Убивали нас из куража, развлекаясь. Вот рожа не понравилась, уберут из жизни, найдут повод, придумают его!

–    Какой там повод? Он им и не нужен был,– встрял кто-то из девчат.

–    В том и беда, что сами зэки сказать правду боялись. Опасались расправы. Ее в случае чего никто не избежал.

–    А знаешь, какие наказания применяли к нам? – спросила Галка.

–    Конечно, наслышан. ШИЗо, мордобой, урезание жратвы, придержание корреспонденции, отказ в свиданиях.

–    А еще баню запрещали на целый месяц. Как женщине без нее? Это пытка! Ну, случались бунты. Хотя ни разу ничего не добились. Загоняли в барак и тыздили нас, как скот, случалось, и до смерти забивали. А потом вывозили за зону, там сбрасывали. Если зимой – волкам оставляли, а летом сжигали, как мусор. Обольют бензином, подожгут, а через пару часов закопают, чтоб не воняло. Вот и все похороны.

–   Девчата, всех так дубасили? Или кого-то щадили и не трогали? – спросил Бондарев.

–    Всех колотили.

–    Одних каждый день, других пореже.

–    Даже старухам вламывали. Стариков до бессознания валтузили. Всем доставалось. Особо от охраны. Эти хуже зверей были. Иную старуху, если устанет и упадет, так уделают, что уже и не встанет на ноги. Сколько такого случалось, ни счесть.

–    Ну, а почему молчали хотя бы мне?

–    А что бы сделал? Мы скажем, на завтра самих отправят следом за бабкой. Ей на замену завтра машину новых зэчек привезут. И повторится снова то же самое.

–    Мы имена не успевали запоминать.

–    Каждый день кого-то выбрасывали из зоны. Даже дети, поначалу жалели, плакали, потом привыкли, перестали реветь.

–    В зоне особых не было. Перед свирепостью все были равны.

–    Да что трепаться. Никто не был уверен в завтрашнем дне, доживет ли до ночи, или закончит день на волчьих клыках? А перед тем так измордуют, что смерть подарком покажется.

–    Никого не обошли зверством. У каждого шкура трещала и не успевала заживать.

–   Да что там, рубцы на теле и теперь живы.

–   Хм, рубцы? Когда мы приходили рожать в больницу, а прошло года два-три, как вышли на волю, врачи поражались, увидев наши тела. На них живого места не было! И часто спрашивали, за что и кем так жестоко избиты были. Неужели мужья – садисты. Ну, приходилось признавать, мол, отбыли срок на Колыме. А она не подарок. Зона она и есть зона.

–    Медсестры не выдерживали и плакали.

–    А мой сынишка увидел раздетую и показал на рубцы, спросил, что это? Когда узнал, расхотел гулять во дворе. Дня три сидел дома скучный. Смотрел на меня и плакал. Потом пообещал вырасти и сильно побить охрану. Ну, я думаю, что всех их давно свои беды достали и получили они за все сполна.

–    А я на дачу приехала, там рядом деревуха стоит. Молоко у одной старухи берем. Так-то вечером прихожу, глядь, у нее чужая баба на завалинке сидит. Присмотрелась, а это бывшая охранница. Я бабку спросила, кем эта змеюка ей доводится? Она ответила, что невестка, в отпуск приехала. Рассказала старухе о ее родне. Опозорила ту невестку, рожу расквасила вдрызг. Ну, она отсиделась в хате с неделю, а потом на море смоталась. С месяц отдыхала стерва. Вернулась еще толще, загорелая, довольная. И, знаете, что ляпнула, будто ее в новую зону направили работать, уговаривали, просили. Так что на службе ее все уважают, она везде нужна и необходима. У нее даже награды за работу имеются. А у меня, кроме языка, не хрена нет. И, что обидно, ей верили. В той деревне она каждый вечер мужиков меняла и пила самогонку. Бабка боялась сыну сказать правду о невестке. Зато я не смолчала и рассказала ему все.

–    Ну и что с того толку получилось?

–    А получилось! Выбросил лярву! Вкинул он ей за все разом! Особо за блядство, велел выметаться, покуда башку не скрутил и не вставил меж ног. Ох, и кляла меня, когда уезжала. Нажелала всех пакостей. Но мне плевать, я и теперь не жалею, что облом той суке устроила. Пусть знает лярва, никогда ее не простим.

–    Свекруха как отъезд восприняла?

–    До самой осени молоко бесплатно давала. Встречает меня, как родную дочку!

–    Охранница к ним не приезжала?

–    Куда? Ее всей деревней гнали. Даже сами мужики за кнуты и плети взялись. Попробуй заявиться– уроют насмерть.

–    А я тоже одну встретила. Она, как увидела, узнала и бегом на другую сторону улицы. Все оглядывалась на меня. А потом нырнула в проходной двор и скрылась, не увидела, куда спряталась курва. Не догнала, потому что маленький сын был на руках. Иначе досталось бы ей...

–    Девчата, вы же на воле. И Колыма от вас далеко. Не стоит трепать нервы и будоражить память. Жизнь каждому свое воздаст. Это закон! Никто не минет наказания. Каждого достанет своя судьба! – встрял Игорь Павлович.

–    Все разумом понимаем. Но когда сталкиваемся лицом к лицу, о разуме забываем, а память такое подкинет, что дышать нечем. Попробуй, сдержи себя, когда до сих пор болят рубцы и шрамы. Тут уж одно желание вспыхивает – отомстить за себя, за все пережитое на зоне.

–    Одного мордобоя маловато.

–   Сама понимаю. Но за убийство осудят. Л у меня ребенок. О том всегда помню...

–    Знаете, девчонки, у меня свой случай был. Поехал я в Москву по делам, надо было оформить документы. В нашей системе все делается через центр. Ну, а с момента увольнения времени прошло немало. И как назло, ну в той Москве замучили меня всякими справками, загоняли по инстанциям. А у меня полнейшая проруха. Денег в обрез, на работу не могу устроиться, никуда не берут. Глянут, где и кем работал, враз глаза становятся большими и круглыми и кончено, отказывали. Как будто я удав, а они кролики. Мне от того одно горе. Оставались уже жалкие гроши, когда я случайно в коридоре натолкнулся на Семенова Степана. Тот сам меня приостановил, спросил, что за дела в Москве, я рассказал вкратце. Он, как-то снисходительно улыбнулся и сказал:

–    Ничему тебя Колыма не научила.

–    Я уже хотел обидеться. Он же уточнил:

–    Не о работе говорю. О том, что мудрости не хватает, житейской хватки. Ну, да что с тебя взять теперь? Но, Игорь, это смешно, что прокурор Колымы остался без гроша! В такое, как в анекдот, никто не поверит. И только я, зная тебя, уверен, что сказал ты правду. Ну, да ладно, все поправимо. Пошли со мной. В благодарность за твое, выручу тебя,– закурил человек и продолжил:

–    Поволок он меня по кабинетам. Говорил с какими-то людьми. Потом, весь вечер в ресторане просидели с какими-то рожами. Я никого не запомнил. Ел, покуда оборвалась возможность. А на завтра, как в сказке, у меня приняли все бумаги, документацию, отчеты, отдали мою трудовую, выдали полный расчет и отпустили на все четыре стороны, назвав несколько адресов, куда меня возьмут на работу хоть сегодня. Я ушам не верил. Стал искать Степку, чтоб отблагодарить за помощь. Мне дали телефон. Я поговорил с Семеновым, сказал ему «спасибо». А он ответил, что если бы я был умнее на Колыме, жил бы теперь припеваючи и другие куда как лучше устроились бы. Но я связывал руки и мешал.

–    Вот сволочь! Ему мешали! А сколько сам нервы мотал! – встряла Варька.

–    Я все понял, сказанное и невысказанное. Он мне на многое открыл глаза. Ведь мы с ним встретились на даче, и Степан предложил поддерживать с ним связь, мол, мало ли где жизнь может столкнуть еще раз, хоть будет к кому обратиться в случае чего.

–   Значит, и ты козел! – не выдержала Галька.

–    Слушай, я уже три дня не ел, когда увидел Степана. Никаких просветов и надежд не было. Я со своей должностью, стажем и убеждениями оказался в глубокой жопе. А разве не обидно? За что вот так со мною обошлись? – побледнел человек.

–    Чего ж в деревню к своим не вернулся?

–    Кому я там нужен? Опозоренный, изгнанный отовсюду – в семье лишний человек. Мною никто не поинтересовался, хотя писал письма, обо всем сообщил. В ответ не получил ни слова. На том погасло все, что когда-то теплилось.

Я опять оказался в глупых мечтателях. Моя деревня проявилась, как расчетливая баба, без души и сердца. На зоне зэки добрее и теплее.

–    Это и нам знакомо,– поддержали девчата.

–    Вы не поверите, что после Колымы я не приехал к ним. Даже короткий отпуск не стал тратить, понял, что не нужен им и перестал писать. Так вот и живу один, как шиш в кармане.

–    А разве у нас иначе. Мы только друг у друга есть. Родные так и засохли где-то в стороне. Порвались все связи. Собственно, мы отвыкли от них. Нас бросили в самую лихую минуту и это не забыть. В последнем письме мать упрекнула за отчужденность, но почему о себе забыла? Я не стала отвечать. Теперь уже все порвано.