Текст книги "Месть фортуны. Фартовая любовь"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

– А это что? – вылупился Данила.

– Петушат! Всем лягавым хором. А после такого кенту уже не дышать. Сам на себя клешни наложит. В камере с ним никто канать не сфалуется. Он – западло всюду. Бывает, откидываются прямо в дежурке или в камере. А скольких расстреляли после суда, в этапах, при попытке к бегству. А сколько косят пулеметы за бузу в зоне? Тебе о том вякали кенты? Не? Не ботали, скольких проигрывают сами? В очко, в рамса? А разве мало засвечивают фартовых суки в зонах? Не десятки и не сотни, большие тысячи полегли! Я много видел и знаю, наслышался всякого. Ты знал лишь шик и сытость – праздную сторону. Но есть еще изнанка, подноготная. Ее еще зовут расплатой. От нее никто не ушел. И даже выжившие, дожившие до плесени кенты не минули ее! Мне – в старости бьют морду и ломают ребра! У меня нет семьи! В любой момент маэстро может повелеть выкинуть меня отсюда, как бездомную собаку и поселить здесь нового пахана, чтобы тот давал ему долю. А мне куда? Даже в подземку не гожусь. На улицу, в чужой подвал! Если оттуда не вышибет участковый или бухари. Кто меня возьмет? Кому нужен Сивуч? В радость ли нам – наши годы? Да я уж давно прошу себе погибели. Да Бог отвернулся, грехов многовато. А дышать ох как тяжко! Сам был в паханах, теперь мною паханят, как сявкой! Из милости держат, дают дышать! А для чего я жил? Что имею? Да ничерта! Ворочал рыжухой! Имел башли! Где они? Все меж пальцев, все, как в пропасть! И сам – живой жмур! Секи! В другой бы раз не вякнул. Теперь все знай, сынок! Не всякое тепло греет, не каждая сытость – в радость, не любая хаза – кров! И сын! Твой кровный сын, если ты не растил его, не откроет дверь, не пустит на порог. Отречется, прогонит, обругает!

– Зачем ты так? – покраснел Данил до макушки. И, справившись с впечатлением от услышанного, посерьезнел, задумался.

– А почему ты вовремя не слинял в откол? – спросил Лангуста.

– Я слишком поздно понял. Когда уже ничего нельзя было изменить. Там – на сходе у Медведя! Когда от ожмурения выкупил меня Шакал. Он же сунул меня на тот сход! Спросишь, зачем он это сделал? Обязанником меня держит. Иначе, разве спас бы я нынче Задрыгу? – глянул на Капку грустно.

Та лежала, широко открыв глаза, не моргая, смотрела на Лангуста. Такое она слышала от него впервые.

– А как теперь жить собираешься? – выдохнул Данил.

– Вот думаю! Не хотелось бы с тобой разлучаться, Данилушка! Но уж тут, как сам захочешь. Прав у меня никаких. Претензий быть не может. Ты должен ненавидеть меня. Я изувечил всю твою судьбу! А как исправить, ума не приложу! Завязли мы с тобой в болоте. Оба застряли!

– Но вдвоем и легче выбраться! – рассмеялся парень.

– А как? Не опоздали?

– Пока мы живы, значит, есть надежда.

Лангусту вспомнилось свое, давнее, полузабытое, тяжкое… Когда это все было, с чего началось? Ведь и он не родился вором. Ни в роду, ни в семье таких не водилось. Сплошная интеллигенция, культурные, грамотные люди, с какими все искали дружбы. Ничем не запятнали себя. Никто. И только он, как прокаженный.

Он с самого детства отличался от всех. Своенравный характер мальчишки удивлял отца – профессора медицины, мать – известную скрипачку, сестер и даже теток. Он всегда был груб и неприветлив с ними. Никогда не общался и не вникал в их разговоры. Они казались ему скучными. Вот то ли дело мальчишки во дворе соседнего дома! Оба – сыновья сапожника! Они жили интересно. Не по указке родни. Не помогали отцу. А все, что хотели, то имели. Наручные часы меняли каждую неделю. Курили, выпивали, имели девок.

Конечно, Лангусту стоило попросить, тоже купили бы часы. Но обязательно под какое-нибудь условие, какое непременно нужно было выполнить. Так было заведено в семье. Иначе считалось неприличным – бросать на ветер обещания. Но ведь не все хотелось выполнять. Ну, какой мальчишка добровольно станет ежедневно мыть бабкины калоши или чистить угольный самовар до зеркального блеска? Смешно, ведь он тут же, почти сразу коптился. А эти вечные ворчания: не там положил рубашку, не бросай брюки на спинках стульев, заправь свою постель… О! Как это все надоело! Домашний уклад казался сплошным адом, его невозможно стало терпеть! И он сдружился с детьми сапожника.

Поначалу они играли в карты просто так – в подкидного.

Потом – на деньги. Лангуст проигрывал. Но просить у родителей не хотел и вскоре вместе с братьями пошел на первое дело. Все обошлось удачно. Даже лучше, чем предполагали. Мальчишка получил кучу денег. И его сразу просветили, как их надо тратить – притащили ему девку. Она стала первой. Ему в то время едва исполнилось тринадцать лет.

Он выпил для смелости. Обо всем другом уже был наслышан от своих новых друзей. И до самого утра кувыркался с известной всему городу проституткой. Она сделала мальчишку мужчиной и уходя говорила, что теперь он никогда не забудет ее. И запомнил… Хорошо, что только гонореей отделался. Лечили его дома. Отец поседел в те дни. Он и предположить не мог, как проводит время его сын у своих друзей. Он считал для себя позором проверять своего ребенка и всегда доверял ему. Он долго пытался узнать у сына, как, от кого он заразился. Но тот ответил, что скорее руки на себя наложит, чем скажет правду. И отец отстал.

Это горе было первым в семье. Все были уверены, что после случившегося его не потянет ни на какие приключения. Но ошиблись… Этот случай стал лишь началом.

Вскоре к ним домой пожаловала милиция. Его арестовали вместе с сыновьями сапожника. Тогда они сообразили и всю вину свалили на него одного. Отвели от всех «групповуху». И лишь он – Лангуст, получил тогда на всю катушку. Никто из судей не обратил внимания на юный возраст вора, на первую судимость, на положение семьи, на слезные просьбы отца и матери. Успокоив их тем, что в тюрьме парнишку научат, как ценить жизнь, свободу и волю.

В холодной зоне – на Колыме, он не раз вспоминал свой дом, родных, глупое детство и подлых друзей. Они предали его и, оставшись на воле, оклеветали, сказав, что это он втянул их в пьянку и курение, он, а не они тянулся к бабам. Что из-за его необузданности они едва не влетели под суд. Они ни разу не прислали ему грев в зону, не написали ни одного письма. Они попросту вычеркнули его из своей жизни. А он завяз в «болоте», из какого самому, в одиночку не выбраться ни за что.

В воровском бараке зоны ему не дали долго горевать. Быстро приметили способности и стали шлифовать. Учили дотошно, всему, что знали и умели сами. Вначале заставили на запах отличать сорта чая. С этим он справился за три дня. Восемь сортов мог отличить с закрытыми глазами. А когда смылись в «бега», продолжили обучение в «малине». Его способностям удивлялись даже бывалые фартовые. Считали Лангуста находкой и подарком самой судьбы. Его брали только в самые сложные, наваристые дела.

Может, потому он вскоре перестал нуждаться в деньгах, имел все, чего только мог пожелать. К нему, сравнительно молодому вору, с большим уважением относились даже фартовые.

Да, он попадал под суд не раз. Но никогда не отбывал свой срок до конца. Всегда сбегал. Его постоянно разыскивал угрозыск и никогда не находил. Даже когда он открыто жил в Калининграде, милиция не могла арестовать его. Лангуст был связан невидимыми нитями со своей элитой города и взять его под стражу не рисковал никто. Никому не хотелось навлечь на себя гнев и неудовольствие начальства, которое все равно выпустило бы своего друга из любой тюряги. Он был негласным хозяином города, его повелителем. Он мог карать и миловать, обкрадывать и дарить.

Как недавно и как давно это было… Кажется, стоит хлопнуть в ладоши, в дверях появится знакомый до боли сявка, спросит, улыбаясь, что понадобилось ему – Лангусту? Жратву заморскую? Выпивон? Или девок? Он все сумеет организовать в лучшем виде. Все, кроме одного. Он никогда не смог бы вернуть то безоблачное, давнее прошлое, когда все могло сложиться иначе… Сколько лет с тех пор минуло? А ведь ни разу не поинтересовался родными. Да и зачем? Не хотелось виниться? Да нет! Страшно было вернуться в прошлое и понять, что проиграл саму жизнь…

Задрыга видела, как посерьезневший Данила молча выкурил у окна сигарету. Думал о чем-то. Потом вдруг пошел к двери, бросив на ходу, что скоро вернется.

Они не говорили и не думали о том, как выручить кентов из ментовки. Задрыга не могла просить их о том. Ждала возвращения троих законников из Брянска.

– Они возникнут через неделю. А может, «зелень» и Сивуча привезут сюда? Кайфово бы было! Вместе придумаем, как фартовых спасти из мусоряги, – думала Капка, не поворачивая головы к Лангусту. Тот, как ей казалось, предал всех и достоин презрения. Ведь никогда Шакал не пытался запугать ее. Он говорил о том, что бывает, но не забывал добавить о крепкой выручке, круговой поруке, мести и поддержке фартовых – малинами и самими законниками.

– Ворами не рождаются! Такими их делают обстоятельства, созданные фраерами. А раз так, они не должны на нас сетовать, обязаны любить! – хохотал пахан, уча дочь ничего в жизни не бояться.

– Со страху фраера всю жизнь откидываются. Спокойно дня не дышат. Нам такое – не по кайфу! Фартовый в эту жизнь возникает – на праздник. Ну, если в ходку влип – дыши, как с похмелья, и помни: все кончается. Даже на Колыме – снег тает. Зима нигде не вечна. И в судьбе… Смотря, как относиться к проколам. Нигде нельзя распускаться. Тем более в беде, – говорил пахан.

Он готовил ее ко всему. И к предстоящей ходке, но не к Одиночеству. Он и в страшном сне не мог предположить, что его Задрыга хоть на миг может остаться без кентов, больная, совсем беспомощная.

Единственный сявка, уцелевший на воле чудом, сидел в углу, обхватив руками голову, думал, куда и к кому податься? На Задрыгу он не оглядывался. Забыл, что в ее присутствии не должен даже переступать порога.

Капка глянула на него искоса и собрав в комок все силы, цыкнула:

– А ну сваливай в коридор, падла! Чего тут канаешь? Сушишь свой хрен вонючий! Линяй с шаров!

Сявка вскочил, но Лангуст остановил его:

– Застопорись, кент! Мамзель погорячилась! Посеяла, что в этой хазе – я хозяин. И только сам могу вышибить иль принять! Канай здесь! А она пусть радуется, что сама тут приморена! Ишь, хвост подняла! Смирись! – глянул на Капку строго.

– Твоя хаза? С чего она такой стала?

– Вот ксивы! Я по ним – пахан тут, – усмехался Лангуст.

– А если власти допрут, за какие башли ты ее купил? – прищурилась Капка.

– Эти ж власти, если допрут, кто ты есть, мне надо говорить, где тебе место отведут? Персональное? С парашей в углу? – ухмылялся Лангуст.

– Не рано ли празднуешь? Кенты слиняют, что с тобой утворят? А те, кто вернется из Брянска? В клочья тебя пустят! – грозила Капка.

– За то, что своего сявку в хазе приморил? Не трепись, Задрыга! Даже кипежа не будет! – отмахнулся Лангуст от девчонки. И продолжил:

– В беде кучковаться надо, а не поднимать хвост, как ты. Иной сявка для законника сделает больше своего фартового. Если его не обижал! Доперла? Нам теперь всякий человек важен! И захлопнись! Кто хлеба принесет? Ты или я? Кто в хазе приберет? Кто нас на ноги поставит? Кто глоток воды подаст? А сявка летать не может! И не цыкай на него! Все мы в его шкуре побывали. Он еще может стать паханом, а я – уже нет. И ты – не будешь!

– Это почему? – удивилась Задрыга.

– Когда твоего пахана возвращали в предел, Медведь при мне ботал, если хоть один кент из малины накроется, он сам Шакалу кентель свернет. А Плешивого – нет! Да еще в ментовке скольких ожмурят? Вот и секи – дышать Шакалу в паханах? Дай Бог, чтобы не ожмурили на сходе! Медведь свои обещания всегда держал. И помнил их. Шакал меня в свое время на сход подставил. А такое не прочесывают! Должок возвращать надо тою же монетой!

– Пахан причем? Твой лягавый подсадил малину! Стрема прозевала! Медведь трехал, если в деле кент откинется! Но не так! – вступилась за Шакала Капка.

– Не темни! Я там был! Мне виднее! – взялся за телефон и заказал разговор с Минском.

– Падла ты, Лангуст! – не выдержала Капка.

Она решила дождаться разговора с Медведем и прояснить ситуацию. Подсела к столу.

Телефонный звонок сорвал со стульев одновременно Лангуста и Задрыгу. Капка вырвала трубку из рук старика. Попросила законника позвать к телефону самого маэстро.

– Что случилось? – переспросил Медведь.

– Кентов замели! Всех! – повторила Капка.

– Шифруй, я пойму! – велел маэстро.

– Ребят увели. Отца с ними. Утром. Сегодня. Одного друга не стало. Он хотел уйти. Ему помешали. Плешивый козел наш – убежал. Со мною никого. Трое друзей – поехали Сивуча с зеленью глянуть. Надо им в деревню. Жду через неделю. Со мною хозяин дома. Обижает. Хвост начал поднимать. Намекает, что с квартиры выкинет на улицу. Он с сыном решил отделиться от нас. А я болею. Утренние гости разбуянились. И мне голову чуть не проломили. Ну, хозяин удочерил. Теперь жалеет. Хочет признать ошибку.

– Отец на работе заболел или дома? – услышала в трубку.

– На работе прокололся! На технике безопасности. Мокроту не вытер. Не сменил обувь на безопасную. По следам узнали причину аварии. Теперь лечится. Наверно, надолго слегли! – говорила Капка.

– Ладно! Не переживай, приемыш! Пришлю врачей. Самых сильных. Но уж заплатить надо будет за работу. И дорожные расходы! Эти хирурги справятся с болезнью. А хозяину скажи, что когда ему дом покупали, он прошел в документах не основным владельцем, а лишь нанимателем жилья! То есть временным квартиросъемщиком. В его годы такие тонкости знать надо. Кстати, когда отец вылечится, пусть меня навестит! Давненько с ними не виделся! Соскучился по другу. Привет ему от меня передай. И еще – дай адресок! Завтра врачей ждите.

– Хозяин хочет с тобой поговорить! – сказала Капка в трубку.

– Что?! Он так обнаглел, что о таком просить насмелился? Или забыл, чей он должник? Передай ему, что мне с ним говорить не о чем! Я свое давно сказал. Повторять не буду! Поняла? Так и передай! Поправляйся, Капля! Жди отца и плюй на всех! Я тебя помню! Всего доброго! – положили трубку. Капка плакала от радости. Она передала Лангусту разговор с маэстро. И улыбалась каждому углу дома.

– Иди поешь! – позвал ее Лангуст, указав на накрытый столик в комнате.

– Не хочу! – отказалась девчонка.

– Надо! Силы тебе нужны, может, твоя помощь завтра понадобится, а ты – расклеенная вся! – напомнил старик. И подойдя к Капке, добавил глухо:

– Я тебя высвечивать не думал! Когда менты за ноги схватили и поволокли в воронок, отнял! За что в морду сапогом получил. Сказал как о кровной, своей! Тебе свои ничем не могли помочь. А ты, как и Шакал, тоже меня подставила, маэстро. Не ожидал я от тебя такое! – качал седою головой.

– Теперь уж не лепи темнуху! Знаю, кто ты есть! Не навешаешь больше лапши на уши, – отмахнулась Капка, но за стол села одна, не позвала Лангуста, как было еще совсем недавно.

Задрыга, глянув в зеркало, долго приводила себя в порядок. Выпила бальзам, подсказанный Сивучем, и вскоре почувствовала облегчение. Шум в голове прошел, боль стала отпускать. Задрыга даже напевать начала, когда сявка крикнул ей в дверь:

– Задрыга, смывайся, менты!

Лангуст откинул линолеум, открыл крышку подвала, Капка нырнула в темноту и затаилась.

Сколько жила в этом доме Черная сова, никто из кентов, даже пахан, не знали о подвале.

Задрыга слышала приглушенные, тяжелые шаги над головой.

– Где девчонка? – услышала внезапно.

– Только что была здесь! Может, в саду, на качелях катается или спит в гамаке? – ответил старик.

– Ах ты, лярва! Отпетую бандюгу прячешь у себя! Ребенок! Дочка родная! Да, дочь! Но чья? Шакала! И ты смолчал?

– Да что вы? Дочь Шакала давно отсюда смоталась. Неделю назад, как уехала! Еще до вас! А эта – моя девочка! Она – не блатная! Она с матерью живет. Меня иногда навещает! Но о прошлом ничего не знает. И вы меня не выдайте. Она на неделю– другую, потом опять уедет надолго. Если скажете, кто я – больше не увижу, – заплакал Лангуст навзрыд.

– Нет никого в саду! – хлопнула дверь.

– Обыщите дом! Брешет он все! – послышался звук удара, потом падения.

– За что издеваетесь? Жаловаться буду, – услышала Капка над самой головой.

– Валяй, твою мать! Пригрел банду, да еще воняешь здесь? Захлопнись, козел. – доносилось до Капки.

– Нет никого!

– Чердак, сарай обыщите, гальюн гляньте!

– А ну, диктуй адрес дочери! Запрос сделаем, узнаем, стемнил ты иль правду стрехал?

– Не скажу! Зачем их позорить? Я с ними не живу! А там порядочная семья! Интеллигенты! Ее отчим ко мне никогда не отпустит! Он вам ни чета! В органах работает. Узнает, что вы с его падчерицей сделали, не только мне, а и вам не поздоровится. Все под статью влетите! Уж о работе я не говорю – никого не оставит на своем месте. И начальника, какой вам до смерти не простит прокола. Я еле упросил ее не говорить о случившемся по телефону. Он тут же чекистов пришлет.

– А ты нас не бери на арапа! Если он чекист, должен знать, кому ребенка доверил!

– Она к подружке отпросилась на две недели. Сама – ко мне. Да и то, мать отпустила, сам отчим, в командировке был. Завтра вернется. И уедет к нему моя девчонка, – вздыхал Лангуст.

– Нигде никого нет! Все обыскали! – услышала Капка голос.

– Где же дочь?

– Может, на базар или в магазин пошла. Она самостоятельная у меня!

– А куда Задрыга делась?

– Это только они знают. Мне не говорят. Да и зачем мне чужие заботы, своих хватает! Я с ними не общался.

– В чем она была одета, когда из дома уходила?

– Кто? – прикидывался Лангуст.

– Задрыга!

– Не обратил внимания!

– Она одна поехала?

– Да кто ее знает? Я за свою отвечаю. Зачем мне чужие дети?

– Хитер старый бес! Но дочь твоя сегодня домой вернется?

– Конечно! Куда ей деться?

– Хорошо! Мы придем вечером! Но если не застанем – смотри, пеняй на себя!

Тяжелые шаги протопали к двери. Лангуст стонал и охал им вслед. Лишь через час после ухода милиции выпустил он Капку из подвала.

– Все слышала?

Задрыга кивнула головой.

– Что делать будем?

– Ты любишь праздники? Устроим маскарад. Иного выхода нет! – примеряла Капка на себя лифчик Глыбы. Но нет! Он оказался велик для нее.

Задрыга взбила волосы, сделав крутой начес. Накрасилась, подложила в платье ватные плечи, ватную накладку на задницу, какою пользовался Глыба, – себе приспособила. Оделась так, словно в театр собралась. Вся в бархате, в кружевах.

– Халат надень! – посоветовал Лангуст.

– Дочь начальника халат не носит!

– Скромнее оденься. Послушайся! – просил старик. И Капка неохотно влезла в серую клетчатую юбку, выгоревшую кофту накинула на плечи.

С Лангустом они все обговорили, отрепетировали. Боялись одного, как бы вернувшийся Данила не испортил бы им все. Его к такому еще не готовили.

Но Данила вернулся засветло. Ему все рассказали, подсказали, но милиция не пришла.

Весь вечер нервничал Лангуст. Подходил к окнам. Его тщетно отвлекал Данилка. И только когда время пошло к полуночи, успокоился старик, сел к камину ближе, слушал, грелся. Данил рассказывал:

– Съездил я сегодня в Балтийск. Не удивляйся. Взял у матери метрику. Поговорил с нею, с отчимом. С сестрой познакомился. Она на год моложе Капки. Хорошая девчонка. Так вот и узнал, что родню имею. Отчим – путевый мужик. Во всем помочь берется. Поначалу – паспорт получить. Это – на себя он взял. Потом – с жильем и работой образуется все.

– Ну, а как она в глаза тебе смотрела? – спросил старик.

– Да, как и ты! Вы одинаковы! Случайным я родился у вас, потому никому не нужен. Поначалу не узнала. Потом в слезы ударилась, меня винила! Я ее обложил со всех сторон, напомнил кое-что! Все просила отчиму не говорить. Но я ему выложил правду, как было – рассказал. Он слушал. Ее ни о чем не спрашивал. Потом поинтересовался, как жить собираюсь? Я ответил. Мол, работать хочу. Ну, о жилье напомнил. Он сказал, что еще с холостяцких времен имеет квартиру в пределе. Правда, однокомнатную. Но чистую, со всеми удобствами. О ней жена не знала. На всякий случай берег. Хотел дочери сюрприз сделать. Но, коли так получилось, обещал переоформить на меня, с работой в порту поможет. Предлагал на торговое судно матросом пойти. Но там заработок мал. Я сфаловался в грузчики. Там хорошо башляют мужики. А я чем хуже их? Советовал вечернюю школу закончить. Но мне это ни к чему! Сказал ему, мол, старого отца не могу оставлять надолго, не в пример иным. Он и тебе хочет помочь. Встречу попросил. Дал адрес своей квартиры, завтра ждать нас будет. Давай сходим? Что теряем? Авось, получится.

– Мы должны дождаться кентов. Передать им Задрыгу с рук на руки. Чтобы меня совесть не мучила. А уж потом пойдем, – согласился Лангуст.

– Хорошо. Но после этого – на встречу! И никаких дел! Слышишь, отец! В откол сваливаем! Навсегда! От всех! Не пропадем!

– На что мы жить станем? – загоревал старик.

– Отчим обещал на первый месяц дать нам денег. А дальше – сам получать буду.

Задрыга вытащила у себя из матраца заначку, пачку десяток. Отдала старику:

– Ты меня спас. Больше нет. Из общака – пахан даст, когда выйдет. Тебе на месяц хватит этого?

– Конечно! С лихвой! Лишь бы ты не держала на меня зло! Все в тебе кайфово, но есть одно, что отталкивает всех! И в жизни всегда помехой будет. Это – твоя заносчивость, Капка! Нельзя так гоношиться, ставить себя выше крыши! Падать будет больно. Я в паханах так себя не вел, как ты – недавняя зелень. Как дальше канать собираешься с таким гонором? Ни с кем не сладишь, ни с кентами, ни с фраерами!..

– Это верняк! Тебя и в подземке за такое не любили! – поддержал Данилка старика:

– Ты везде хочешь паханить. А для этого нужно, чтобы тебя любили. Тогда и слово послушают, и просьбу выполнят. Но просьбу, не требование. До того ты сама должна помочь многим и понимать всех.

– Кого понимать? – спросила Капка.

– Ну, возьми хотя бы меня! Я поехал в Балтийск к женщине, какая от меня отказалась еще в детстве. Ради себя, я бы не поехал к ней. Но у меня есть отец. О нем заботиться должен. Со стариками не воюют. Тем более, его вины мало. С баб и вовсе спроса нет. У меня своя цель была. Ради нее перешагнул через обиды и память. Может, не добьюсь ничего, но, может, и обломится. Поверь, даже ту женщину я не оставил во врагах. Зачем? Пусть их будет меньше в этой жизни. Я не мститель! Потому живу легче. Ты злопамятная! Оттого много будет бед в твоей жизни, пока не поумнеешь! Вы все меня дураком считали, а сами чаще всех в них оказывались. Вот и ты! Любишь Короля? Сама не уверена! Потому что себя выше ставишь. А жизнь тебя потреплет не раз за это! Держись за Короля. Путевый он мужик! Не опоздай с ним. Терпение у каждого кончается! Ни с кем другим ужиться не сможешь.

– Молодец, Данилка! Верно подметил. Линяй с ним в откол, пока тебе не нацепили на ручки белые не злато с серебром, а браслетки железные, смойся подальше от всех. Стань женой, матерью, пока не опоздала. Иначе, взвоет у тебя в изголовье Колыма, поставит вместо памятника – сугроб на могиле. Ни дети оплачут, а волчья стая… И даже на том свете одиноко канать будешь, помянуть некому станет…

– Это, знаешь, видывал я одну такую. Огонь – девка! Воровка редкая! Одна на весь свет. Заводила, каких средь мужиков не сыскать. Красивая – глаз не отвести. Добрая и умная! Оттого, малина ее не редела. Так вот она, нет, не по глупой гордости, по несчастью любовь упустила! В деле ее фартового замокрили менты. И после того все горести посыпались. Скрутили и саму. Подзалетела на всю катушку. Прямиком на Мангышлак. Помиловали от расстрела. Через полгода – как растаяла. Приехали за нею кенты, да не узнали. Она их – тоже. Так и кончилась. А все от жадности. Остановиться вовремя не смогла… А надо было! – вздохнул Лангуст.

– Сам почему не смог остановиться вовремя? Тоже жадность сгубила? – спросила Задрыга.

– Дело не в ней! Я был хозяином предела. Это не простое паханство. Я в чести дышал, в уважении. Отказаться от такого самому – никому не пришло бы в голову. Свой предел я знаю лучше самого себя. Не думал, что стану в нем чужим и лишним.

– Я, когда в подземке канал, думал, что никогда ее не брошу, не уйду оттуда. А все потому, что привык в ней. Всех пацанов в своих клешнях держал. Кормил их много лет. Но потом понимать начал, что одной жратвы мало. Подрастали пацаны, учились промышлять и обо мне уже не говорили как о хозяине подземки. Всякий сопляк себя считал таким. Прошлое, совсем недавнее – скоро забывается. И я допер – пришло мое время – линять. Пацаны уже не пропадут без меня. Конечно, хотелось, чтобы попросили остаться, поуговаривали. Но хрен там! Никто и не подумал. Видишь ли, они вспомнили, как я их колотил! Но ведь и кормил! Так жратву они забыли, а вот колотушки – перевесили! Я ушел от пацанов. И не жалею. Давно надо было смыться от них. Зря время потратил! Правильно доперли Федька с Мартыном. Они из подземки смылись еще лет пять назад. На рыбацкие суда втерлись. Целый год, считай, за одну жратву работали. Им разрешили жить на судне. Потом в общагу взяли, бабки стали платить. И неплохие. Заставили ходить в вечерку. Поначалу они не хотели. А потом – стерпелись. И что ж теперь? Хотят в техникум поступать, на судовых механиков. Чтоб на больших судах работать – в океан ходить! А Федька – уже дизелистом пашет! В очереди на получение квартиры стоят оба. Уже близко. У обоих– невесты есть! А они – на год старше меня! И смотри, получилось! Башли на счету есть. Оба одеты пархато! Канают – на большой. И про подземку давно память посеяли. Умными оказались! Я против них и впрямь – дурак! Поздно понял! – тихо вспоминал Данилка.

Капка смотрела на Лангуста. Молча прощалась с обоими, понимая, что эта ночь – последняя. Больше не посидят они вот так у камина, не посумерничают за чаем, не поговорят. Уйдут из малины оба кента навсегда. В разные стороны разойдутся их дороги. Останутся лишь воспоминания, да и те – ненадолго и не часто.

Как сложатся их судьбы? Вряд ли, это будет интересовать малины? Законники быстро забывают откольников. Встречаясь с ними даже случайно, не хотят узнавать.

Лангуст смотрит на Капку с грустью.

– Кто теперь подскажет ей, кто одернет, научит? Как-то сложится судьба девчонки? Поймет ли она, прислушается ли к советам? Может, впустую стараются они с Данилкой? А может, заронили в ее душу сомнение? Ведь и сам дошел до всего слишком поздно. Не верил откольникам и не слушал советов умирающих кентов завязывать с фартом, пока не все потеряно. Дотянул до старости, не оставив в запасе ничего – ни сил, ни денег. Без всякого багажа… Как Данилка говорит, налегке уходить проще. Как знать? – вздыхает старик. Пора чемоданы собирать. В них старое барахло от забытых праздников. Сгодится ли оно для новой жизни? Вряд ли. Сколько ее осталось? Год иль два? Интересно, кто пойдет за его гробом? Кенты, конечно, не придут. Чужой он им… А и фраерам не сможет стать своим. Мало времени в запасе. А чужого никто не оплачет. Разве только холодной зимой встанет в изголовье белый сугроб. Кент – колотун… В память о пустой жизни, ненужной судьбе, лишнем на земле человеке. Да и то, неспроста наметет его пурга. Чтоб, не приведись, не взбрело в голову фартовому, полежав в одиночестве, без кайфа и общения, без громких дел и веселых шмар, соскучившись, слинять с погоста, чтобы тряхнуть тех, кого не успел взять за жабры при жизни. Что с него спросишь? Законники и на том свете, наверное, у чертей водку крадут? – усмехнулся Лангуст. И вспомнив один случай, решил рассказать его Капке напоследок. Позвал и Данилу, решившего вздремнуть перед уходом.

– О том случае весь предел знает. Не было семьи, бухаря иль шмары, какие бы об этом не тарахтели. Все началось проще некуда. Попутали фартовых в деле мусора. На банке приловили. Сигнализация – сука засветила. Взвыла, падла, не ко времени. Зацепил ее ходулей кент. Не разглядел в темноте. Другие уже мешки с купюрами похватали и ходу, а этот стал шмонать, как заткнуть глотку сигнализации. Ну, тут уж надо было смываться. А этот выход из подвала закрыл. Его кто-то оттолкнул, но не сумел убрать с пути. Так и накрыли лягавые троих. На месте припутали. Сразу в браслетки и в ментовку законопатили. Всех в одну камеру. Тогда те, двое, что из-за одного попухли, оттыздили виновного. Да перебрали. Он слабаком оказался. И вскоре откинулся. В жмуры. Менты не враз доперли. А кенты думали, что канает тихо. И не подходили к нему. Злились за прокол. Вечером, когда баланду принесли, смотрят, кент не встает. Окликнули, а он не отзывается. Тронули – уже остыл. А лягавые уже по хазам смылись. Рабочий день кончился. Они просили жмура убрать. В морг увезти. Но некому было. И тот опер, какой дежурил, ответил, мол, пусть до утра полежит покойный. Теперь, мол, морг закрыт. Все водители – по домам разошлись. И деть жмура некуда! – усмехнулся Лангуст.

– Ну, фартовым пришлось смириться. Подвинулись подальше от жмура, кемарить стали. Вдруг, слышат, как откинутый шевелиться стал. Вроде, встать захотел. Первым Чума засек. Ну и жутко стало ему. Окликнул жмура по имени. Тот не отозвался. Затих. Чуму сомнение взяло. Ощупал себя – нет, не спал. Напарник дрыхнет. А покойник впритирку лежит. Вовсе не там, где был. Отодвинул его Чума и снова на нары завалился. За напарника, к самой стене. Лежит, дышать боится. Прислушивается. А в ментовке тихо, как на погосте. Слышно было, как мыши под полом скребутся. И чует, как к его мурлу что-то крадется. Чума, долго не думая, хвать! И поймал что-то холодное. Это была рука покойного. Отбросил, а она через минуту и прихватила за горло. Да так, что не продохнуть. Кент задыхаться стал, а выбраться не может. Напарник к стенке придавил. Чума ногами в него колотиться стал. Тот вскочил. Рука успела отпустить горло. Ну, Чума вякает, что стряслось. Напарник не верит, хохочет. Мол, почему меня не трогает? И только легли, уже второго – Психа, жмур прихватил за горло. Так тихо, неслышно подкрался к нему. Он Чуме – в ухо! Думал, тот разыгрывает. Но кой смех? Так-то оба в двери заколотили:

– Уберите жмура!

– Опер пообещал, если не заткнутся, до утра из обоих покойничков изобразить. Обложил их матом со всех сторон. И свалил на пост досыпать. Кенты кое-как до утра доканали. Утром покойника увезли в морг. И законники вздохнули. Их вечером в тюрягу отбарабанили, вкинув за беспокойную ночь, за то, что дежурному оперу спать мешали. Сунули их в камеру. К ворам. И вот ночью, когда все уснули, а Чума с Психом раньше других, ну-ка, до того ночь не спали, а тут Псих захрипел! Ногами лягает фартовых. Все проснулись. Не допрут, что с кентом? А тот про жмура стрекочет. Не поверили ему. На смех подняли. А он, как баба – заплакал. Волей клянется, что жмур душил. Ну, фартовые его в середину положили. Мол, сюда покойный не сунется. А утром, когда проснулись, глядь – Чума мертвый! И никаких следов на шее. Но глаза чуть не на лоб вылезли у него. Фартовые родным шарам не верят. Пальцем никто к кенту не прикасался, а он откинулся. Увезли и этого в морг. А ночью к Психу опять жмур прикипелся. К горлянке лез. Законники устали всю ночь от криков подскакивать, потребовали, чтоб Психа в другую камеру отсадили, пока они из него сами жмура не сделали. Ну, перевели в одиночку! Психа там жмур враз доставать стал. Вопил он не своим голосом всякую ночь. Спал только днем. Ночью не кемарил. Отбивался. Кое-как до суда дотерпел. Приговорили его к червонцу. И что б вы думали, кент радовался, как навару, что из предела слиняет, избавится от жмура. Вякал, что на Колыме колотун застопорит покойника. Да и то, не верили ему, считали, будто крыша у законника поехала, вот и видится всякое. Его в этапе из вагона грозились выкинуть за крики по ночам. Его тыздили, как сявку. Но Псих свое твердил. Так и прихилял он в зону со жмуром за плечами. Вдвоем на Колыму прибыли. Никто в зоне не поверил в месть жмура. Все считали, что комедь ломает Псих, хочет в больничку, только бы не вкалывать. А тому не до комедий. В первую же ночь так взвыл, всех зэков со шконок сдернул. Подскочили, никого нет! Ну и выбросили кента из барака. На мороз… Его опера в шизо пристроили. Но и там жмур достал. Кент уже жизни не рад. Сколько горя натерпелся. И тогда один старик пожалел его. Дал ему свой нательный крест. Научил молиться. Но к тому еще и вера нужна была, и раскаяние. Откуда им взяться у законника? Оттого не помогло и это. Короче, влип Псих. Живого его – покойник извел. Отовсюду гнали. И администрация зоны вернула кента в предел на обследование. Затолкали Психа в психушку. Там всяких долбанутых хватало! Все в гениях! Не ниже Махно! И только Псих остался без почестей. Всякую ночь блажил так, что психи по стойке смирно стояли, со страху усравшись, а санитары по пять смирительных рубах на кента натягивали. Уж что только не пытался сделать Псих, чтобы обдурить жмура. Свое барахло, еще в зоне, другим зэкам дарил. Пайку жмуру предлагал, только бы отстал и отвязался. В психушке пообещал, если выйдет на волю, первым делом на могиле жмура памятник поставит. И впрямь, пофартило, свалил оттуда. Прихилял к могиле жмура, достал бутылку, чтоб помянуть, закусь разложил. И только открыл бутылку водки, жмур его припутал. Не стал ждать памятника. Закопали Психа в этой же могиле. Крест поставили в изголовье. Имена обоих написали. А через неделю пришли – Психа будто и не было, могила провалилась, и гроб Психа пустой оказался. Труп его за оградой кладбища нашли. Будто мертвый хотел слинять от кого-то. Там его и схоронили. Но сторож-старик рассказывал, что по ночам часто слышит, будто кто-то хрипит в той могиле, а вокруг нее – черная тень ходит. Чуть приблизишься – исчезает, словно тает в земле. Отойдешь, снова появляется. И так долго было, пока священники, сжалившись, не освятили могилу Психа. С тех пор перестал он пугать сторожа. И тень исчезла. Успокоилась. Но с тех пор законники боятся мокрить своих кентов за проколы в деле. Только очень провинившихся. Кто чью-то душу подставлял, высвечивал, проигрывал. Потому что и на том свете не все грехи прощаются. А жмуры, оказывается, умеют живых достать везде…