Текст книги "Месть фортуны. Фартовая любовь"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– Сделаем разборку. Кентам покажете место, где попутали! Глыба, займись нынче! – приказал Шакал.

– Шестерка в Озерск слинял! – вспомнил Король.

– Хер с ним! Не законник! Таких в пределе кишмя кишит.

– Я ему положняк дала. Кусок!

– Вот это лишне! – нахмурился пахан.

– Хиляет в откол, пусть сваливает, – добавил зло.

Глыба, переговорив с Королем, позвав за собой кентов, вышел из хазы.

– Как Сивуч? Лангуст? – спросил Шакал Капку, намеренно не интересуясь «зеленью».

– Принюхались. Дышат кайфово. Лангуст за Сивучем неплохо смотрит. Старик уже одыбался. Голос снова прорезался. Шары видят.

– Одно хреново! Лангуст – падлюка, в пределе не просто паханил. Он был хозяином много лет. Все в его клешнях дышали. Мне он свое не передал. Самому, покуда все налажу, не в одну ходку влипнем. Недооценили мы плесень. Теперь допер, что посеял, – признал Шакал тихо. И сев к столу, жестом указал Задрыге место напротив.

– Придется вернуть его в предел! Иначе – все сыплется!

– Кем? – не поняла Капка.

– Не паханом, понятно! Но и не шестеркой! Вот мы в его особняке дышим и сюда никто не возникает. Хотя весь предел, до единого притона, прочесали лягаши! Нас, пока мы тут, в упор не видят. Секи, Задрыга, неспроста! Выходит, и менты в его клешне харчились. Иначе нас давно накрыли бы! Эти участковые мусора повсюду свои шнобели суют. Значит, налог давал кому-то! А кому?

– Ментов кормил?!

– Лягавые, как до меня дошло, тоже своим положняком недовольны, и, кажется, были в малине негласно. Накол давали. Потом шары закрывали на все. Это я так думаю. Когда Лангуст трехал о делах, какие тут раскручивали, без лягавых – не обошлось!

– А как же закон?

– Что закон? Его придумали такие же, как мы – фартовые, давным-давно.

– А если Медведь пронюхает?

– Он чем лучше Лангуста? Тоже все не вякнет. Хитрожопый, гад!

– Кто ж «зелень» учить станет?

– Сивуч! Кто еще?

– Когда собираешься вернуть Лангуста в предел?

– Мы уже с кентами ботали. Еще до Черняховска. Послал к нему двоих. Завтра должны доставить сюда плесень. Пусть дышит с нами в одной хазе. Так ему и кайфовее и нам. А с Медведем я сам улажу.

– Что, если Лангуст не сфалуется?

– Капля! Ну, что ты ботаешь? Охота ему за Сивучем горшки носить, да с «зеленью» мозги сушить? Тут он в уважение дышать станет, не то что там – в шестерках загибаться! – встрял Король.

Капка молча согласилась.

– Тебе сегодня задолжала Черная сова! И Королю! За выручку! Может, не станете откалываться в свою малину? Вместе пофартуем?

– Рано нам отделяться, пахан! Погорячилась я! Не стоит дергаться! Да и кентов нет. На «зелень» не положишься. Она не обкатана. Рисковать не стоит. Бери нас обратно! А магарыч с нас тот самый, какой за выручку полагался.

– Ну и шельма! Вся в меня! Так все подвела, что никто никому не должен, – явно остался доволен сделкой пахан.

Король, подойдя к Капке, поцеловал ей руку.

– Ты для меня всегда будешь паханкой. Но то, что решила, – лафово! Верняк, Капка, взрослеть стала. Выходишь из «зелени»! – радовался Остап.

В это время фартовые вошли в хазу. Оставив в коридоре кого– то матерившегося.

– Король! Мы попутали пятерых. Приволокли двоих. Вы ж там столько дров нарубили, что шпана в предел не суется больше! Это осколки Лангуста. За него – куда хочешь похиляют. Нас держать не хотели. Когда вломили, мозги сыскали враз.

– Зачем шпану приволокли? – рявкнул пахан на законников.

– Пусть шестерят, падлюки, на холяву за то, что дышать оставили! – отозвался Глыба.

– Как станут шестерить, если шпановали всю жизнь? Подлянку устроят!

– Нет, пахан, исключено! Не смогут! Чуть дернутся из хазы, стремачи их враз ожмурят. Велели мы такое им! – вставил Тундра, отмывая кровь с рук.

Капка только теперь увидела новых кентов, каких Шакал взял для ее малины.

Задрыга бегло оглядела их. Обычные, как и все. Но кто такие? Как приживаются в малине? Как будет с ними в фарте?

Глава 8. Свежаки

Знакомься, свежаки! – перехватил пахан изучающий взгляд дочери на кентах. И заговорил:

– Всех троих знаю. Сам в ходках с ними канал. Недолго. Но на это времени много не надо. Кайфовые кенты! Это я без булды трехаю! Каждый проверен, можешь не дергаться! – заверил Шакал дочь.

К Задрыге они подошли сами.

Немолодой, но и не старый законник, коренастый и крепкий, первым назвался:

– Чилим!

– Почему так? – рассмеялась Капка.

– Это моя первая кликуха. Я с нею не расстаюсь. Низкорослым я был до Колымы. Потому так назвали. Уж очень похож был на морского рачка. Бугор барака ботал, что файней в тыкву не пришла кликуха. Так и остался в Чилимах. До краба не дорос.

– Четыре ходки тянул. Не полных. Сваливал в бега. Фартует с пацанов! – помог Шакал кенту.

– Ну да! Как подловил меня председатель колхоза в саду, с яблоками, так и отдал под суд! Кто только их не тыздил? Все! Поголовно! А на мне – оторвались! Решил на пацане отыграться! Три года канал под Воронежем. С фартовыми скентовался. И забил я на этот вонючий колхоз! В трех малинах дышал. Сам после ходок к ним не возвращался. Грев не подкидывали в зону! Там и снюхался с Шакалом. Дважды вместе линяли.

– Отчего же к нам в малину не возник тогда? – удивилась Задрыга.

– Должок хотел забрать. Но не обломилось. Да и пахан твой из Брянска вскоре смылся. Свои дела у него были. Так и не увиделись. Потом уже в Воркуте… Но я твоего пахана прикрыл. Дал ему слинять. Меня погоня попутала. Так надо было. Пока меня трамбовали – темно стало. Шакал далеко успел смыться. Его уже никакие собаки попутать не смогли бы.

– А почему сам не слинял?

– Мы специально так свалили. Чтоб хоть кто-то до воли дожил, другой – прикрытием стал бы, ширмой. В то время ты у него уже была. Еще маленькая! К тебе он спешил! Мать уже померла. Он тебе за обоих был. Ну, а я – всю жизнь в старых девах, нецелованным засиделся! Как шмара на перине. Ни сам, ни приданое – никому не нужны. Все мимо! Фартую! С налетчиков начал в малине. Теперь от скуки на все муки…

– Что ж, пахан вас знает. И мне по кайфу! – глянула на задумчивого законника с бесцветными глазами, вялого, слабого на вид.

Капка никогда не видела такого фартового. Его если не придержать, от любого кашля упадет.

Задрыге даже говорить с ним не хотелось. Но законник вдруг вскинул голову, глянул на Капку рыбьими глазами и представился:

– Налим…

Задрыга ждала, что скажет еще? Но кент уставился в пол.

– Пахан? Где ты выловил? – указала Задрыга на фартового.

– Я сам всплыл. Меня не отлавливали, – услышала девчонка.

– Зачем подробности? Фарт покажет, кто я есть? Разве не так? Меня Шакал сфаловал в малину не вслепую. Я не мылился! Пахан меня не первый день видит. А я его знал раньше Таранки и Боцмана. Сдышимся, Задрыга, и с тобой! – уставился в пол задумчиво.

Третий кент, устав ждать, теперь дремал на диване, раскинув руки. Рубашка на груди расстегнута. Загорелая шея покрылась потом.

Задрыга пристально разглядывала кента, пытаясь разгадать его биографию, составить о нем свое мнение.

По наколкам и татуировкам поняла, что этот кент судился восемь раз. Пять ходок был на дальняках. Из них трижды бежал, дважды – амнистирован. Фартует давно. Много счетов у него к милиции. Перебиты ноги. Есть следы от пуль. Цынга его не обошла. Все зубы вставные – из рыжухи. Лицо побито оспой. В уголках рта – Глубокие складки. Много горьких минут пережил человек.

– Как его кликуха? – спросила Шакала.

– Хайло!

– За что так?

– Он, когда разозлится, не то разборку или сход, всю Одессу вместе с Ростовом перебрешет запросто и не охрипнет. Не советую задевать его. Как законник – лафовый, но чуть задел, вони не оберешься! Секи про это! Я бы и не взял его, да он во многом рубит. Любую печать, штамп за десяток минут из картошки вырежет. Поставит, хрен отличишь, что липа! Надежен. Но психоватый! Если в кабаке перебрал, лучше не задевай его! Быковать начинает. Но, когда в дело, ни на зуб не возьмет. Это у него заметано! Ну и к шмарам возникает чаще других. Недавно с ходки. Пять зим на Колыме мантулил. Чуть живой добрался до Уфы. Там его кенты подхарчили и сюда отправили фартовать. От греха подальше. Хайло по всем северам мусора шмонают. Он, линяя, двоих охранников замокрил. И сам в машине укатил. Какая муку в зону привезла. В малинах кенты часто с ним махались. Да и в зонах – в фартовом бараке. Все из-за его характера. Ну так он у всякого из нас – не сахар.

Задрыга приметила на груди Хайло татуировки Колымы. Штурвал на берегу – выброшен за ненадобностью, а над зубчатым берегом – встает бледное колымское солнце.

Сколько крестов на берегу? Столько верных кентов там потеряно. Каждый в памяти живет, во снах фартует вместе, как раньше.

Нет кентов… Их отнимали сырость и морозы, цинга и малярия, повальный черный грипп, голод и свирепая охрана. Те, кому удалось живыми вернуться с Колымы, до конца жизни не верят в это чудо.

Задрыга смотрит на новых кентов. Они намного старше ее. Много пережили. Признают ли они ее в фарте, будут ли относиться на равных? Или придется враждовать, доказывать и этим, что она не случайно принята в закон…

– Эй, Задрыга! Хиляй ко мне! – позвал Глыба девчонку. И вытащив из нагрудного кармана золотые часы с эмалевыми вкраплениями, сказал:

– Это я в Черняховске стыздил. Ничего больше не приглянулось. Дешевка! А это – сам на зуб брал! Файная рыжуха! Носи! Пускай памятью тебе будут.

Задрыга поцеловала кента в небритую щеку. К нему она была привязана больше всех в малине. Ему верила, с ним делилась всеми секретами, его слушалась больше, чем отца. Его любила. Знала все сильные и слабые стороны. Им дорожила больше, чем всеми кентами. Его, Короля и Шакала признавала Задрыга. К другим всегда присматривалась, проверяла на всем.

– Эй, законники! Лангуст прибыл! – вякнул в приоткрывшуюся дверь новый шестерик.

– Как надо о том ботать? – впустил Глыба Лангуста в хазу и, взяв шестерку за шиворот, выбил во двор пинком.

– Зачем звал, Шакал? – остановился Лангуст на пороге, не смея сделать лишний шаг в своем особняке.

– Проходи, Лангуст! Потрехать надо нам! – предложил Шакал. И указал на дверь своей комнаты, но вдруг вспомнил, что старик с дороги, и велел сявкам накормить его.

Капка отодвинула плечом шестерок, сама подала на стол, не пожелав заметить строгий взгляд пахана. В Брянске никто не делал больших глаз, когда Капка готовила и подавала на стол. Никто там не сидел без дела и не чинился друг перед другом. К тому же Лангуст знал много всяких историй. И не скупился на них. На ночь рассказывал только добрые, чтобы хоть во сне не разучились улыбаться дети…

Капка понимала, Шакал не простит ей того, что она – законница, запросто шестерила перед Лангустом, забывая, что он – никто, что позвали его сюда не жить на равных, а помогать малине. Задрыга относилась к старику по-своему… И когда Шакал велел ей уйти к себе в комнату, она взяла слово с Лангуста, что тот обязательно зайдет к ней.

Капкина комната примыкала к пахановской. Ее отгораживала тонкая стенка, и девчонка без труда слышала каждое слово. И будто присутствовала при разговоре, участвовала в нем.

– Садись, Лангуст! – услышала Задрыга, как скрипнул стул под стариком.

– Зачем вызвал? Что от меня понадобилось?

– Хочу потрехать с тобой о будущем. Твоем и нашем, – начал Шакал.

– Что между нами общего? Я отживаю…

– Не надо, Лангуст! Мы друг друга не первый день знаем. Я вот что хочу предложить тебе. Канай вместе с нами. В пределе и хазе! Словно, ничего не стряслось. Такую марку держи. Для местных. Наладь все свои связи и помогай малине. За это будешь иметь свою долю из общака. И никогда, секи, ни в чем не под– заложишь нас! – предложил Шакал.

– Ты хочешь, чтобы я стал маскарадным? Паханом без па– ханства? И целиком зависеть от тебя и малины? – уточнил Лангуст.

– Верно дошло до тебя!

– А что же сам не смог?

– Зачем шмонать новые связи, когда есть налаженные старые? У меня на это годы уйдут. У тебя – дни. А за ними – много стоит и стоит! – не скрывал пахан.

– Тяжко нам с тобой в одной упряжке будет. Не скентовались раньше. Теперь меж нами – пропасть. Ты мне, а я тебе – доверять не будем. При моей зависимости от тебя, согласись, Шакал, положение хуже некуда. Чуть где прокол, на меня свалишь. «Хвост» до гроба не отцепишь. Вся малина твоя меня пасти станет. Зачем мне все это? Ты для себя захотел бы такую судьбу?

– Да кто наперед знает? Может, моя страшнее твоей в сотни раз будет? Одно обещаю – ни прикипаться, ни куражиться ник

то из моих кентов к тебе не посмеет! Ну и другое! Не шестерить же до гроба! Здесь на всем готовом дышать станешь. Если почувствую, что не сдышимся мы с тобой в одной хазе, без лишнего базара отправлю обратно в Брянск. Ты ничего не теряешь и ничем не рискуешь.

– А что нужно тебе теперь?

– Найди хазу кентам. Тихую. Чтоб менты не дергали. Имеются у тебя свои среди мусоров?

– Не кентовался с ними! – заскрипел стулом старик.

– Жаль! Я-то думал, что участковый в твоих клешнях дышал и клевал из них!

– И что с того? Не я один! Все паханы малин давно так дышат. Потрехай с ними за теплым столом! Они такое вякнут! Лопухи – в дудки скрутятся!

– Ну, что к примеру? – спросил Шакал.

– Да в той же Москве уже давно лягавые, за бабки, для фартовых блядей привозят. По заказу! А когда приспичит, водяру подкинут. За хорошие башли побег устроят.

– Не темни! – не поверил Шакал.

– Клянусь волей! И не только в Москве! У них положняк – гавно! На него не только жить, дышать нельзя. Вот и умнеют лягавые, допирать начинают, что помогать надо тому, кто кормит.

– Твой лягавый когда свой положняк должен получить?

– Да уже надо дать! Кусок в месяц! Тогда – дыши с кайфом! Не возникнет никто!

– Наколы они тебе давали?

– Обламывалось иногда.

– С чекистами кентовался?

– Боже упаси от горя! – заскулил стул под Лангустом на все голоса.

– С этими никаких дел! Хотя каждого в рыло знаю, не пожелал бы сидеть рядом! И тебе вякаю – не верь ни одному из них. Пасись, держись на пушечный выстрел. Не давай им повод возникнуть сюда!

– Еще кто нам понадобится? Трехай!

– Смотря как дышать собрался!

– Ну, по-твоему!

Лангуст усмехнулся, предупредил.

– Тогда общак тряхнуть придется.

– Не бедствуем! Вали, вякай! – подзадорил Шакал. И старик осмелел:

– Я за харчами сявок не посылал. Хамовку привозил мне Леха. Бугор базы. Все дефициты. У меня красная и черная икра не переводились. Осетрина и семга всегда имелись. Сервилат какой хочешь. Коньяки и вино, лучшая водка, крабы, сладости – все это доставлялось по первому моему слову.

– Срочно возобнови! Сегодня заказ сделай. И нынче лягавому долю дай! Откупи у него еще одну хазу – кентам! Чтоб спокойно дышали. За год вперед отвали ему, пусть не возникают здесь мусора!

– Когда на лапу кинешь, дыши вольно. Лягавые тебе таких шмар подкинуть смогут – цимес! Одни семнастки. И не надо в притон хилять – в чужой район! Здесь накувыркаешься до тошноты. Только башляй!

– Заметано! Еще что?

– Промтоварная база! Там, бугор, тоже свой кент! Все, что надо, из-под земли сыщет и приволокет. Башляй!

– Лафа! Еще!

– Ну о парикмахерше не вякаю! Этой – свистни, на цирлах прилетит!

– Да я по делам!

– С адвокатом надо повидаться. Чтоб не забывала. У нас с нею традиция – раз в месяц видимся. Но на хазе. Когда у нее или здесь. Много лет кентуемся. Деловая баба. Ее, Боже упаси, хоть словом обидеть. Очень умна. Тонка на восприятие. Но и мнительна! Ей, когда деньги или подарок давать будешь, не трех– ни, что это ее доля, или положняк! Не возьмет. И навсегда слиняет. Помогать откажется! А она – самый кайфовый защитник в пределе.

– – Напомни о ней завтра. Снабдим всем.

– Тебе самому познакомиться надо!

– Как получится, не знаю! А время прошло! Теперь наверстывай, пока все не растеряли! И еще! Комнату выбирай любую! Сявку тебе дадим для побегушек, кента – в охрану.

– Законника мне нельзя. Никто не уломается! А вот Данилку из Брянска – от Сивуча, я бы с радостью взял. Он – «зелень»! Я сам его натаскивал.

– Кто ж с Сивучем приморится? Меня Задрыга схавает, если ее кента тебе отдам!

– Не ссы! Пусть берет! – отозвалась Капка из-за стенки, выдав себя с головой.

– Ну и кентуха! Стремач! – рассмеялись оба. Но Капка не смутилась:

– Я не лажанулась. Тут и без стакана все слышно! Не пасла вас!

– Еще секи! Когда лягавого отбашляем, он станет возникать сюда!

– Зачем? На кой хрен? – подскочил пахан.

– Предупредить о шухере! Когда пограничники затевают свои шмоны с проверкой прописки. Он укажет хазу, где можно проканать пару дней! А когда пронесет, вернетесь сюда. Такое редко случается, но иногда бывает…, – вспомнил Лангуст и продолжил:

– На почте надо отбашлять! Чтобы твой телефон чекисты не прослушивали. И почтальонку презентовать. Она – наколы дает. Но с нею – я сам… Любопытная баба! Ты – сорваться можешь на нее, а это – нельзя!

– Все, или еще кто есть? – спросил пахан.

– Дворник имеется! Они все – осведомители у лягашей! Так вот этому забулдыге – не забывай раз в месяц бутылку бормотухи отвалить. Он за это на тебя не будет капать, чтоб и в другой раз свой навар получить! И еще! Кентам и «зелени» – настрого прикажи – не трясти соседей. Здесь – пархатые канают. Но зубы на них – не точите. Дышите тихо. Корефаньте! Каждый – полезен!

– Слушай, у меня уже кентель заклинило от твоих кентов! Весь сброд – твой!

– Хорош сброд! Бугры баз, адвокат! Даже в буграх области кент дышит! В отделе торговли. Я через него знал все!

– Когда с ним встретишься? – ожил пахан.

– Со всеми надо успеть! Время прошло! Теперь шевелиться придется, – взялся за телефон, набрал номер и заговорил в трубку сытым, нагловатым тоном:

– Это квартира Сотникова? Мне бы хозяина к телефону! Спит? Разбудите его! Скажите, друг его спрашивает. Срочно нужен! По хорошему поводу! Приятному для всех! Ну, я знаю, что говорю. Разбудите!

Прикрыв трубку рукой, сказал, что говорил с женой участкового. А через минуту загудел в мембрану:

– Женя! Сто лет, сто зим с тобой не говорил! Ты не забыл меня? Завтра сам хотел нагрянуть ко мне? Ну, давай свидемся! Я тут к родне отлучался! Подзадержался там! В моей хазе чужих видел? Да что ты, родной! Это мои друзья! Я не успел познакомить вас и тебя предупредить. В спешке записную на дно чемодана сунул! Нет! Их не надо вытряхивать из хазы по старой дружбе! Спасибо, что помнил. Я тебя с друзьями познакомлю. Кайфовые мужики! Корефанить будете! Когда увидимся? Ведь с меня магарыч за три месяца накопился! Ты же работал? Рассчитаться надо. Сейчас приедешь? Ну, давай, – положил трубку и сказал Шакалу приготовить три тысячи участковому.

Тот появился через десяток минут. В легком спортивном костюме. Оставив машину у забора, запросто поздоровался с Лангустом. Присел рядом на скамейку во дворе. Сунул деньги в задний карман. Увидев Шакала, привстал, не протягивая руки, назвался. Заговорил, оглядевшись по сторонам:

– Выставка намечается в городском музее. Какую-то дорогую посуду хотят показать. Царскую. С эмалью. Вам туда лучше не появляться. Охраны больше, чем посетителей, будет! Только от нас больше тридцати человек берут. Да из органов безопасности– столько же! Не показывайтесь. Та выставка месяц будет открыта. Я вас там не жду! Договорились? – глянул на пахана. Тот не торопился с ответом.

– Не рискуйте! Не всегда удается убежать! Вам в последний раз помогла нелепая случайность! Водителя за нее под суд отдают. И по всему городу вас ищут. Не выходите пока. Никуда! Не рискуйте! Я сам скажу, когда чуть стихнет шорох.

– Хаза нужна! Еще одна. Кентам! Чтоб дышали клево! – напомнил Шакал.

– Пару дней поживите вместе. Я сам приеду, когда найду нужное! И еще! Лангуст и я знакомы уже лет пятнадцать. Если что-то не захочется сказать, не говорите. Но без брехни! Условились? Я таких правил придерживаюсь! – засобирался и вскоре вырулил от ворот.

В этот же день Лангуст навестил друга с базы, завез продукты, угостил дворника. Съездил на почту. Условился на следующий день встретиться еще с двумя важными персонами. И вернувшись домой затемно, подсел к Капке. Та не могла сидеть в хазе подолгу. Но Шакал запретил ей высовываться в город, пока он не разрешит. И Задрыга психовала. А туг еще, как назло, исчезла ее белоснежная любимица. И сразу не с кем стало пи поиграть, ни поговорить.

– Скушно тебе, Задрыга? – участливо спросил Лангуст. И предложил:

– Пока кенты кемарят, давай мы с тобой посумерничаем вдвоем. Это лучше, чем скучать поодиночке.

– Тебе скоро некогда станет тосковать, – вздохнула Задрыга.

– С чего взяла?

– Данила возникнет! Он тебе кентом стал.

– Ученик он мне, Капка! Я в него все вложу. А уж что из того получится, кто знает?

– Как-то там с ними Сивуч справляется? – взгрустнулось Капке.

– Давай тебе одну историю расскажу. Я ее еще в Воркуте от зэков слышал. Давно-давно! Мне она в душу запала. Может, и тебе по кайфу придется. Только знай, выдумки моей, или темну– хи – ни капли не будет. Заранее трехаю. Вся правда, чистейшей воды. А ты слушай, мотай на ус да выводы делай для себя, – улыбнулся старик, расположился удобнее:

– На Колыме, как, конечно, не раз уже слышала, всякие зоны имеются! Есть воровские и работяжные, с режимами – от общего до особого. На морском берегу и в сердце снегов, там, где чайки крылом крыши бараков задевают, и те, где волчий стон стоит по ночам – погребальным плачем.

Задрыга плечами передернула, зябко ей стало, кофту на плечи накинула, поджала под себя ноги, внимательно уставилась на Лангуста.

– Вот так и собрались в одном бараке полсотня мужиков. Разный у всех возраст. Никто друг на друга не похож ни лицом, ни характером, ни судьбою. Хотя все дети одной матери – беды! Все ею мечены. И молодые, и старые. Так вот были там три Ивана. Имена одинаковые у всех. Такое часто случалось в зоне. Тезки везде находились. А эти, ну, ни дать ни взять – Ванюши. Хотя один из них – совсем старый хрыч, второй – в годах, а третий – парень еще. Мальчишка светлоголовый, синеглазый. Румянец на лице играл зоренькой. И ни порока, ни греха в том лице не было. Весь насквозь был виден, чист, как родник нетронутый. Он не только ругаться не умел, даже обижаться не успел научиться.

– А за что на Колыму попух? Туда с большими сроками упекают! Неужели ни за хрен собачий? – спросила Задрыга.

– Он пастухом работал. Колхозное стадо пас. Вместе со своим дедом на хлеб семье зарабатывал. С ранней весны до поздней осени – на выпасах. И все босиком, с непокрытой головой. На целый день – каравай хлеба – на двоих брали. А молоко всегда под боком. Так-то вот три года в подпасках кружил. С кнутом на плече. А тут, на четвертую зиму, слышит волчий вой за домом. Их хата в деревне на отшибе стояла. И говорит деду Ванятка, мол, волк в селе появился. Тот, старый хрен, и вякни, что этот зверь по чью-то душу пришел. Уже оплакивает кого-то. Уведет до Пасхи. Ванятка тогда не очень опечалился. В селе, кроме них, людей хватало. Ан волчище повадился за их избой выть. Ну, у старика была пугалка, солью заряженная. Разрядил в волка, тот через неделю еще тошней заголосил. Но до весны дожили. И в аккурат, перед Пасхой, впервой погнали коров на выгон. Весна была ранняя. Дед с берданкой, внук с кнутом. И что ты думаешь, не больше километра прошли, глядь – волчья стая! Леса загорелись в ту пору. Зверюги из них разбегаться стали. Куда глаза глядят. И в стаю по новой сбились. Так-то им промышлять легче. Ванечка поздно приметил их. За коровами смотрел. А зверюги стадо в кольцо уже взяли. И к коровам! Дед – за берданку! А на него сзади – волчица насела. В минуту глотку вырвала и давай коров рвать. Ванечка, кнутом отбиваясь, в деревню прибежал. Пока собрались мужики, пока ружья нашли, полдня прошло. Прибежали, а стадо вполовину потравлено волками. Ванечку ничто не спасло. За вредительство и ущерб колхозу, как врага народа, упекли его на Колыму. В самую что ни на есть страшную зону, в номерную. Вот там он с двумя своими тезками рыжуху промывал с отвалов. С отработанной породы, вторичная проверка после драги. Так-то вот они и бедовали – в сырости и в холоде, в тучах комарья, на тощей пайке. А норму с них требовали полную. Да где взять ее? Порода была бедной. Участок неважный. Но охране плевать на все! Хоть роди – норму дай и все тут! Нет нормы, измолотят вдрызг и хавать не дают.

– Во кто зверь! – затрясло Задрыгу.

– Так вот и стали понемногу терять силы. Сначала старик – ноги ослабли. Потом второй Иван – желудком стал маяться. А там и у младшего – голова от голоду кружиться начала. Короче, дни им оставались считанные – белый свет коптить. Старик это враз усек, решил ускорить свое ожмурение и Ванятке меньшому пайки свои отдавать стал. Чтоб хоть его в жизни подольше удержать. Жалко мальчонку стало. Ну, так-то вот дня через три слышит Ванятка за отвалом волчий вой. Испугался, дед ему вспомнился. И скорее к старому Ване, мол, боюсь я тут работать. Волки сожрать могут. За отвалом рыщут уже. Тот усмехнулся и ответил, что не погибели, а жизни бояться стоит. Смерть лишь избавление от мук даст. И добавил, мол, слышал в зоне, слух такой прошел меж зэков, кто к октябрьским праздникам сыщет большой самородок золота, тот будет на волю отпущен. Вот если я помру, буду Бога просить, чтоб тебе эту удачу послал. И к ночи впрямь помер. А до праздника два дня оставалось. И, как назло, никому не везло. Драга едино песок выдавала наверх. Ну, хоть ты им задавись. Ванечка на везение не рассчитывал. На волю не надеялся. Не верил. Раз уж сумели посадить ни за что, кто ж раздобрится выпустить на волю? И все просил Бога не лишать последнего напарника, здоровья ему вымаливал, чтоб не остаться одному, лицо в лицо с горем. Вот и работали они вдвоем до вечера. Ничего не нашли. Устали адски. А тут, как нарочно, дождь пошел. Машина, какая их с прииска в зону увозила, в грязи застряла, забуксовала. И Вани, оставив кирки и сита с лопатами, легли прямо на землю, отдохнуть немного.

– А волки? – вспомнила Капка.

– Ты слушай, что дальше было! – улыбнулся Лангуст и продолжил:

– Тот Иван, какой в напарниках у Ванечки был, мигом уснул. А Ванятка хочет уснуть, да все шаги ему слышатся. Будто кто крадется к ним по отвалу. Он голову поднимет – никого. Но только глаза закроет, снова шаги слышит. Вначале боялся. Потом даже смешно стало, кто это с ним играет в невидимку – захотел проверить и зажмурился. Слышит – опять шаги. Ванятка лежит, головы не поднимая. Глаза не открывает, даже не шевелится. А шаги уже совсем близко, почти у самого изголовья. Ванятке страшно, хотел напарника разбудить, локтем задеть, да жаль стало. И вдруг слышит голос старика Ивана:

– Жмура? – округлились глаза Капки.

– Того самого! Какой днем раньше помер. И говорит он Ванечке:

– Вымолил я у Бога волю для тебя! В изголовье, когда встанешь, увидишь самородок золотой. Его отдашь начальнику. Он слово свое сдержит! А теперь не залеживайся. Машина на подходе!

Ванятка встал. Смотрит и впрямь в головах у него хороший самородок лежит. Он огляделся. Видит, по отвалу от них волк убегает. Да не какой обычный, а весь из себя – белый. Ванятка напарника разбудил. Рассказал, показал самородок. Волк уже слинять успел. Ну, напарник тот мозги посеял. Понял, что если Ваньку уломает, сам на волю выскочит. И вцепился в самородок. Отдать просит. Ванечка – ни в какую, мол, подарен он мне самим покойным! Тогда Иван за кирку схватился. Мол, не отдашь добром, сам возьму! Силой! Ванятка и скажи, за что меня убивать станешь? Ведь я не враг, здоровья молил тебе у Господа! Не посмеешь руку поднять. А тот в ответ:

– Отдашь самородок, дурак, иль нет? В последний раз спрашиваю?

– От Бога он мне! Как могу отдать? – ответил мальчонка. И тогда Иван поднял кирку. Замахнулся. Ванечка так и остался стоять на месте, а под Иваном земля осыпалась. Обвалом. В траншею глубоченную, где драга работала. Там грязи – до краев. А Ванечка стоит с самородком в руках, хочет помочь Ивану, но ни рукой, ни ногой пошевелить никак не может. Словно столбняк на него напал. Только тот и сумел крикнуть:

– Помогите!

– Тут охрана прибежала! Стали пытаться выволочь. Да куда там! Сами чуть туда не угодили. Землей его засыпало заживо. На глазах у всех. Охрана Ванечку увела от опасного места подальше. А в зоне он отдал, как было велено, самородок начальнику. Тот все документы на освобождение подготовил за один день. Напоследок попросил парнишку показать, где самородок нашел? Ванечка повел их и видит, что отвал весь за ночь осыпался. Словно срезал его кто-то ножом. Начальник зоны от удивления закрутился на месте. Ему, барану, разве понять, что рыжуха не признает ни планов, ни указов. Жлобов не терпит. Она по воле Божьей дается в руки людям добрым. У кого душа и сердце ярче ее света горят. Кому она в добро послужит. Высушит слезы, подарит улыбку. Она не любит липких клешней, жадных шаров и зла. Она показывает зло! Недаром такая тяжелая и холодная в руках, не умеющих делать доброе.

– А Ванечка? Его выпустили?

– Конечно! Седьмого ноября он вышел из зоны. В тот день шел сильный снег. Все зэки видели из машины, увозившей их на прииск, как следом за Ваняткой, шагах в пяти, шел волк. Он был совсем белый… Как снег, как смерть, как воля…

Капка сидела чуть дыша, смотрела на Лангуста широко открытыми глазами.

Старик закончил грустную светлую сказку. А Задрыга никак не могла вернуться из нее – небыли – в свои будни. И все шла по снегам Колымы, холодным и колючим. То ли рядом с Ванечкой, то ли следом за волком…

– Данила возник! – сунул голову в дверь стремач, глянув на Лангуста. Тот засуетился, встал, вышел к парню, шагнувшему в хазу. Обнял его, расцеловал, как родного. Капка пристально вгляделась в необычно теплую встречу. И впервые увидела, что Данилка чем-то похож на Лангуста. Такой же могутный, те же пронзительные, хитрющие глаза, тот же упрямый, тяжелый подбородок с ямочкой посередине. Та же львиная– складка меж бровей, характерная для вспыльчивых, сильных натур, и уши – у одного – у правого – мочка намного длиннее и на ней родинка с маковое зерно, на какой пушистым комком росли волосы.

– Лангуст, а почему ты ни разу не вякнул мне, что у тебя сын имеется? – прищурилась Капка.

Старик онемело уронил руки с плеч Данилки, тупо уставился на Задрыгу, не зная, что ответить девчонке. Он был застигнут врасплох и никак не ожидал этого вопроса.

Данилка смотрел на старика, словно увидел впервые. Он не присматривался к нему, закрутившись в буре новой жизни. Ему было недосуг. Он относился к Лангусту по-доброму, отвечая теплом на его заботу. О большем не подозревал, не искал сходства. Да и забыл, для чего существует оно, это родство? Его сердце давно остыло к тем, кого считал своими.

Данилка оглянулся на Капку, потом на Лангуста. До него враз дошел смысл сказанного. Задрыга ничего не говорила случайно. И парень впервые вгляделся в Лангуста.