Текст книги "Месть фортуны. Фартовая любовь"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Капка пригнулась, чтобы остаться незаметной. Потом и Королю жестом велела сесть на землю. Тихо подползла.

– Да брешет он! Уехала воровня из города! – услышала голос.

– А кто из милиции всю шайку выпустил? Ты или я? Конечно, опять фартовые! Кроме них некому. – возразил другой.

– Чего им здесь понадобиться может?

– Прячут сбежавших из милиции! Куда такую прорву гадов

спрячешь? Только сюда! Вот» велели взять живьем любого, кто туда или оттуда высунется.

– Нет дурных! Они не полезут теперь. С неделю ждать будут, пока все в городе стихнет.

– Выходит, и мы неделю сидеть здесь будем. Пока не выловим, не отпустят нас отсюда.

– Ох и надоели мне эти уголовники! Всех бы из автомата перекрошил! Чего с ними цацкаться? Живьем брать! Я их возьму, когда увижу! В лоб пулю – и конец всему!

– Свой сбереги! – одернул кто-то говорившего.

Капка тихо вернулась, позвала Короля за собой. И повела тихой улочкой к речному спуску. Здесь не было никого.

Задрыга внимательно огляделась, вслушалась в каждый звук. Потом засвистела щеглом, тихо, условно. И вмиг за ее плечами выросла чумазая орава.

– Захлопнись, Задрыга! Нас фраера стремачат! Из лягашки воры смылись! Их хотят поймать. Думают, что здесь они прячутся! – тарахтел картавый Генка.

– Хиляем в штольню! Потрехать надо! – предложила Капка. И потянула за собой Короля. Тот первым спрыгнул вниз. Помог спуститься Задрыге.

Они шли на ощупь, пока не привыкли к липкой, сырой темноте. Капка держалась за руку Остапа. Он часто оступался, скользил.

– Зови всех в мраморный зал! – приказала Задрыга Генке.

Мальчишка заложил два пальца в рот, свистнул дважды. Во всех углах закопошилось, послышалось движение, голоса, топот бегущих ног.

Кто-то сбоку шмыгал, задевая острыми локтями бока и спину, другие бесшумно проскальзывали серыми тенями. Иные поторапливали, подталкивая в спину Капку и Короля. Они шли пригнувшись, чтобы не задевать головами грязный, осклизлый свод.

– Шустрей, пацаны!

– Катись живее! – слышалось со всех сторон.

Фартовые издалека приметили свет, струящийся из мраморного зала. Там кто-то зажег факелы, либо развел небольшой костерок, чтобы всем спешившим легче было ориентироваться.

Капка внезапно поскользнулась на чем-то, вцепилась в руку Остапа, тот мигом поднял ее на руки, пронес несколько шагов. Опустил. Но Капка долго не хотела отпускать его шею. Сцепленные пальцы будто занемели. А может, ломала девчонка комедию? Остапу хотелось поверить в искреннее…

Когда фартовые пришли в мраморный зал, там уже собрался весь подземный люд. Задрыга оглядела их. Все ли живы?

– Зойка померла. Ты ее, наверное, помнишь? Конопатая такая! Хромала она. Нога болела. От сырости сгнила. Вон там – в углу ее похоронили, подальше от прохода, чтоб душу не топтали ногами, – сказал долговязый Толик, шмыгнув простуженным носом.

– Хорошая девчонка была! Не дралась. И ругаться не умела.

Не научилась даже среди нас. Сказок много знала. Сама придумывала. Мы все на ночь около нее собирались, чтобы послушать. Она даже про всех нас сказки сложила. Красивые. Даже жить хотелось после них. А вдруг правдой станут. Хоть с кем-нибудь! Так и померла, не досказав про Борьку. Она, наверно, любила его. Все говорила, что будет царевичем. Только вот где – не успела секрет открыть. Кровь горлом пошла. Вся на землю, чтоб не холодно ей в могиле было. Сама себе место согрела, – говорила лохматая Нюрка.

– А мы возле ее могилы спим. И все просим Зою рассказать нам новую сказку, чтоб не так страшно было жить, – почесала вшивую голову Валька и вздохнула:

– Она нас любила! Теперь, небось, скучает одна? Но ничего! Скоро Верка помрет. У ней тоже кровь текет с глотки, когда кашляет. Им вдвоем уже веселее будет…

– Зойка и так не одна! Сколько наших до нее померло! Уйма! Они, небось, в раю живут. У самого Боженьки! Я еще от бабки слыхала, кто на земле плохо жил, когда помирает – в рай его берут. К Господу! Он всех невезучих жалеет. И яблоков дает сладких – сколько хочешь. Бесплатно! Оттого и я скорей хочу помереть! – чесалась Верка, кряхтя от удовольствия.

– Во, дура! Ты еще не намучилась и на одно яблоко, а уже в рай размечталась! Туда тоже не без разбору пускают. Только хороших! А ты ссышься! – оборвал девчонку Толик.

– А ты соплями всех измазал! Тебя тоже не пропустят к Боженьке! – горько расплакалась Верка.

– Кончайте базар! – оборвала споры Капка. И позвала в круг старших. Те вытеснили мелюзгу в тоннель. Сами скучились в мраморном зале. Сесть негде. Места не хватало. С нетерпением ждали, что скажет Капка? С чем она пришла? Может, снова подкинет на жратву, как в тот раз? Тогда в подземке все до отвала конфеты лопали. Даже колбасы было от пуза. И хлеба всем хватило.

Жаль, что деньги скоро кончились. И в животах опять стало пусто и холодно.

– Я хочу набрать кентов в свою малину. Из вашей кодлы. Но отбирать сама стану. Кого пригляжу! – откашлялась Капка.

– Это в воры?

– Ну да! Она ж воровка, как и ее отец! Во живут! Сало маслом заедают, шоколадом запивают!

– Такого не бывает! Брешешь все!

– А вот и не брешу!

– Завязывайте треп! – прикрикнула Задрыга на спорящих и вмиг почувствовала холод отчуждения.

– Ты это чего на наших хайло открыла? Чего глотку дерешь здесь? Ты кто тут есть? А ну, захлопнись! – нахмурился Борис и, глядя на Капку из темноты, велел строго:

– Здесь – мы хозяева! Ты – гость! Хотим – впустим. Не захотим тебя видеть – выбросим! Не разевай хлябальник! Не таким, как ты их закрывали! Потому мы тут живем, что наверху с этим не стерпелись.

– Гони воровку взашей! – послышалось из-за спины. Задрыга оглянулась.

Курносый мальчонка уже зажал в кулаке камень, приготовился швырнуть его в Капку.

– Иди в жопу! – услышала совсем близко от себя. Это будыльная Клавдия смотрела с ненавистью. И сжала мослатые кулаки.

– Бей Задрыгу! Лупи лярву! – крепли крики со всех сторон.

– Не стоит, пацаны! Давайте тихо, без шухеру уладим! Кто не хочет, силой не потянем. Дело это тонкое. Не всяк справится. Нужны только самые умные, сильные и ловкие. Им платить будем так, что всем вам на хамовку хватать станет! И без беды задышите! Жить захотите! Клянусь волей! – заговорил Король тихо, вкрадчиво. И пацаны, слушая его, успокоились.

– Нам на первый случай нужен десяток пацанов. Посмотрим, что из них получится? Если все кайфово – еще возьмем. Их тоже сначала учить будут всему, а уж потом – в дело! – продолжил Король, видя, что слушают его внимательно.

– Чему учить? Воровать? Да как бы мы жили, если б этого не умели? – рассмеялся Толик и добавил:

– Такое все умеют. Но для самих себя. Не для дяди. Если ж воровал, для Задрыги – никого не уговоришь. Она – стерва! Ее над собой никто не стерпит! – высморкался себе под ноги.

– Не надо сердиться на нее! Задрыга в своем деле – сильна! Хороший, надежный кент! Головы своей не щадила ради других. И важно, что она очень выносливая, терпеливая, в беде никогда не оставит своего. Судить о человеке надо не по голосу, не по словам, а по делам…

Пацаны озадаченно молчали.

– И все равно не хочу я к Задрыге! – проскрипел простуженным голосом совсем лысый пятилетний Ванечка. Он смотрел на Капку не по летам взрослым взглядом, в глазах – недоверие.

Капка еще раньше слышала об этом мальчишке. Его мачеха кипятком ошпарила. Думала, умрет он в этой ванне, куда она загнала четырехлетнего пасынка, лишившегося матери год назад. Но тот сумел выскочить. И выжил. Может, потому, что выбежал с воем на лестничную площадку и поднял на ноги всех соседей. Те милицию вызвали. Ванечку увезли в больницу. Когда его вернули домой, пьяный отец ночью выбросил его из дома. Там и нашли его пацаны из подземки. Возле подъезда – в одних трусах, на заснеженном пороге дома. У него не было сил и на слезы.

Ванечку принесли в подземку. Одели в тряпье, украденное у кого-то. Отогрели, накормили тем, что было. Успокоили на ночь сказкой. И уснул мальчишка.

С того дня по всем тоннелям искал мать, помня, что ее закопали в землю.

Он навсегда отучился плакать, чего-то хотеть и просить. Он никогда не капризничал и ни с кем не ругался. Он любил рисовать. Камешком или сучком рисовал мать, какою ее помнил.

На стенах, в кромешной тьме, на мраморе – углем. Он верил, она увидит, она найдет. Ведь он совсем рядом, совсем близко…

– Ия Задрыгу не хочу! Она воображала и задавака! – ковырялась в носу почти прозрачная Нинка. У нее мать свихнулась, когда умер отец. За дочерью с топором гонялась. Хорошо, что в окно выпрыгнуть смогла… Уже два года прошло, Нинка ни разу мать не навестила. Боялась даже мимо проходить, чтобы случайно не встретиться. Во сне целый год кричала. Только недавно перестала людей на помощь звать. Видно, поняла – никто не придет и не поможет. А если и успеют прибежать, будет ли от того лучше?

– А мы девок не зовем и не берем! – попыталась осечь ее Задрыга, огрев девчонку злым взглядом.

Капке было до боли обидно. Ее лажанули на глазах Короля, позоря и не желая признавать. Капка понимала, что сейчас она теряет власть не только над «зеленью», а и над медвежатником. Не на время – навсегда… И решила любыми судьбами исправить положение, вернуть паханство во что бы то ни стало. Иначе, самой придется оставаться в зависимости от прихоти малины.

– Пацаны! Пустые ваши обиды на меня. Я вовсе не хотела обидеть или унизить кого-то. Я считаю вас своими, родными мне кентами, самыми лучшими на свете! Оскорбить вас – значит, плюнуть на себя! Вы меня не поняли! Вы мне жизнь спасли, такое не забыла. И не только мне. Кентам моим! Я всегда помню ваше доброе.

– Брешет все! – нахмурился Ванечка.

– Иначе я не пришла бы сюда снова! Да и кто как не вы – самые смелые во всем городе? Вы много лучше тех, кто дышит наверху.

– Нас корнями зовут! Потому мы лучше! – послышался писклявый голос Вовки.

– Я не на холяву здесь возникла! В малину нужны лучшие. Наверху таких нет. Там проще дышать. Никто из них не сумел бы примориться тут – внизу!

– Когда в жопу клюнет, всякий сможет. Мы тоже не тут родились! – отмахнулся Борька и отвернулся от Капки, бросив сквозь зубы короткое слово:

– Трепло!

– Да пристопорись ты! – остановил мальчишку Король.

Борька, цыкнув слюной сквозь зубы, оглядел Остапа:

– Дурней себя ищете? Не выйдет! Всяк сам для себя ворует. Этим и живет, другим дает жить. Это – как мы! А вы хотите, чтоб наши пацаны для вас воровали? Такого не будет никогда! Всяк свой возок тянет. Сколько сил хватит. Лишнее, чужое – горб трет. Мы крадем по мелочи. Только жратву. За такое не судят. Даже когда в лягашку забирают поначалу, потом разберутся за что замели, дадут поджопника покрепче, чтоб дальше летел. И, гуляй, Вася! А вас по всему городу с автоматами стерегут! Есть разница? Нам жизнь, пусть она и хреновая, одна дана! Мало ли, иль долго протянем, это от Бога. Но к вам – ни ногой! И никого не дам в малину! Хоть к кому из вас!

– Постой, ты за себя можешь вякать! Другим – не мешай! – трясло Капку. Она гладила малышей по вшивым и лишайным головам. Их липкие волосы были такими тонкими, жидкими, что казалось, гладила она лысых лилипутов-стариков.

Внезапно Задрыга почувствовала, как кто-то в темноте сунул себе в рот ее палец и стал сосать причмокивая.

Это был трехлетний Степка. Он отстал от поезда и потерял своих. Никто его не искал, не спрашивал в милиции о пропаже сына. И мальчишка вскоре оказался в подземке.

Капка взяла его на руки. Пошарила по карманам. Нашла конфету, отдала Степке. Тот обхватил девчонку за шею. Сосал конфету торопливо, пока на руках. Внизу отнять могут.

– А я тоже конфету хочу! – захныкала Ирка и потянулась к карману Капки.

На нее прикрикнули, но не обидно, не зло. И девчонка отошла, жгуче завидуя Степке.

– А я к Задрыге хочу! – подал голос рыжий, как подсолнух, Петька. Этому мальчишке было всего десять лет. Но во всей подземке не сыскать второго такого драчуна и забияки, задиры и сорванца. Он бил всех и цеплялся к каждому, как репейник. Он курил лет шесть. И матерился совсем по-взрослому. Ночью он жутко скрипел зубами оттого, что в его вздутом животе водилась прорва глистов. Он никогда не наедался.

– Ты хочешь к Задрыге? – удивленно спросил пацана Толик.

– Очень хочу! – подтвердил Петька.

– Иди, – пожал плечами Борис.

Задрыга слышала, что Петьку выгнала из дома каталкой старая бабка. Ей на попеченье оставил сын троих детей. Сам с женой поехал на Север, на заработки. А бабка получала переводы каждый месяц. Но все скулила, что денег не хватает, что провальная Петькина утроба скоро сожрет и ее вместе с домом. Двое других были нормальными детьми. А Петька, добравшись до погреба, все бабкины припасы на зиму, за неделю, подчистую съел.

Старуха, когда это обнаружилось, выгнала внука из дома на все четыре стороны, запретив показываться на глаза.

С тех пор он к ней не появлялся. В подземке больше года прожил. Когда он выходил в город, все лоточницы прятали от него пирожки с рыбой. Знали, не один, не два пирожка, как другие, весь лоток стянет. Все сожрет одним духом. Без икоты, отрыжки и изжоги. Никогда ни одного пирожка после него не оставалось. То-то удивлялись горожане, как он живым после такой пакости оставался и ни разу его не пропоносило.

– Хиляй ко мне, кент! – подала ему руку Капка и поставила рядом.

– Ты один десятка стоишь! – сказала громко.

– Это точно! – похлопал себя пацан по худеющему животу.

– И меня возьмите! – продирался к Задрыге ершистый, как ежик, Митька. Ему было девять лет.

Самый упрямый и молчаливый, он ушел из дома три года назад. Случилась в семье беда. Посадили в тюрьму отца-бухгалтера. Мать на третий день привела с улицы чужого мужика. Потом и другие наведываться стали. Митька не выдержал однажды. Вытолкал очередного кобеля. Мать скандал закатила. Митька пригрозил ей, если не перестанет позорить – сжечь вместе с хахалем живьем. Та не поверила. А через день, выведя из дома младшую сестру, облил керосином весь дом и поджег. С одной спички большой пожар получился.

Мать и впрямь сгорела в нем. А хахаль – успел выскочить. Голяком через весь город скакал без оглядки. Митька с сестрой в этот же день пришли в подземку.

Пацан люто ненавидел проституток. Он узнавал их по запаху издалека и всегда швырял в них камни и бутылки.

– А меня примете? – робко глянула на Задрыгу большеглазая Тоська. Этой уже тринадцать лет исполнилось. И многие малыши звали девчонку мамой.

– Ты, что? С ума сошла? – удивился Борис,

– Я мышей и крыс боюсь! Они даже мертвецов едят! И меня сгрызут когда-нибудь! – выдала давний страх.

– А там тебя в тюрьме сгноят! Или менты подстрелят. Ты же не умеешь быстро бегать, ноги больные! – останавливал девчонку Борис.

«Тоська смотрела на Задрыгу. Та, оглядев девчонку бегло, сказала:

– Тебе очень нужно скорей слинять отсюда. Но не к нам. Слаба ты для фарта. Но я беру тебя. Не в малину. Станешь старика присматривать. Файный кент, – оглянулась на Короля, тот понятливо подморгнул.

– Хамовку будешь готовить, стирать, убирать в доме. И сама – в тепле и сыте задышишь.

– А меня он не будет колотить? – спросила девчонка, боявшаяся крепких трепок. Ее слишком часто били, сколько себя помнила.

Родителей своих она не знала. Ее в недельном возрасте, прямо из роддома, в казенном белье, подкинули на порог к богатой семье. У них своих детей не было.

Тоську взяли. Из жалости. Хозяин семьи – толстый мужик, в летах, работал директором мясокомбината. Жена – медсестра, совсем молодая баба, польстившаяся на сытость и положение мужика. Она не беременела от своего мужа, видимо, из-за его возраста. До нее он имел три семьи. Там оставил пятерых детей, больше десятка внуков. С ними он иногда виделся. Подбрасывал мяса. Но подолгу не общался. Его раздражали бывшие жены – старые, огрузневшие, ругливые. Он предпочел им миловидную, молодую бабенку, умевшую крутиться на одной ноге. Ее он кормил и наряжал, ее обожал, с нею он себя чувствовал гораздо моложе. Она никогда не жаловалась На болячки и усталость, как прежние жены. Она всегда пела, смеялась, радовалась своему бабьему счастью, довольствовалась тем, что имела.

Оставить Тоську у себя посоветовал ей муж. И хитро прищурившись, шепнул ей на ухо:

– Скажем, ты родила! Пусть от зависти лопнут. Что я и в шестьдесят – мужик. Авось, вырастим. Да и тебе, когда я на работе, скучно не будет. Все не одна, сначала привыкнешь, потом полюбишь, – уговаривал жену.

Та согласилась взять, как игрушку. Забаву в дом. Но… За девчонкой потребовался уход. Пеленки и распашонки, молоко надо было покупать каждый день, купать и вставать к ребенку по ночам. Это вскоре надоело. И баба уже вслух жалела о своей оплошности.

Вдобавок, Тоська была болезненной и некрасивой, черной, как галчонок, она даже на самую малость не походила ни на кого в семье. На свою беду была горластой. Очень любила быть на руках. Не понимая, что живет в чужой семье, где рассчитывать на любовь и тепло – бессмысленно.

Вскоре в семье охладели к Тоське. О ней забывали надолго. Порою целыми днями лежала в мокрой постели, надорвав горло. Вскоре разучилась кричать, поняв бесполезность.

Ее заметили, когда встала на ноги и сама, без посторонней помощи, стала ходить. Это не вызвало особой радости.

Девчонка оказалась любознательной и залезала в шкафы, столы, тумбочки, разбивала вазы, фужеры, бокалы, ломала всякие безделушки. Поначалу ее ругали, потом стали бить.

Тоська особо боялась гибкого хлыста. Он больно впивался в тело и причинял долгие муки. Но Тоська не понимала, почему взрослым можно брать в руки все, а ей нельзя. И однажды добралась до косметички.

Ох и отвела душу перед зеркалом, пока никого не было дома. Все французские духи вылила на себя. В лаке, в кремах, красках блаженно уснула на диване. Вскочила от дикого визга вернувшейся с работы женщины. Та в ярости избила девчонку так, что наплевав на сытость, она рванула в дверь, крича одно:

– Спасите!

Тут соседи выскочили. Завели к себе, стали успокаивать, утешать девчушку. Ругали бабу, избившую Тоську до черна. Вызвали милицию. Показали ободранную хлыстами спину ребенка.

Милиция, пообещав разобраться, поговорила с директором мясокомбината. Вышла от него с полными сумками. Втолкнув Тоську обратно в квартиру, посоветовали хорошо себя вести и быть послушной. Не лезть, куда запрещено.

Теперь Тоську не били хлыстом. Чтоб не было видно синяков, с утра до ночи держали в углу, ставя коленями на соль или горох, на изрубленные поленья. Если она выходила из угла, получала кулаком по голове.

Девчонке было шесть лет, когда поняла, что эта семья ей совсем чужая, и от нее надо убежать навсегда. Так и сделала после того, как баба насовала ей кулаком в бока и чуть не оторвала уши за разбитое зеркало.

Тоська молча выбежала и без оглядки старалась подальше и поскорее уйти от ненавистного дома.

Она уснула в сквере на скамейке, уже под вечер, где ее нашла милиция.

Нет, не баба, директор мясокомбината заявил о ее исчезновении. И милиция снова вернула Тоську.

Баба, в наказание, лишила девчонку конфет. Но та видела, куда их спрятали, и достала. Съела все. До тошноты, через силу, назло.

Ее оставили спать в углу.

Она хотела свернуться калачиком на толстом ковре. Но баба залепила пощечину и снова поставила на колени.

А утром в дверь позвонила милиция. Увезла хозяина. Вскоре его посадили за растрату. И баба все зло срывала на девчонке. Она колотила ее днем и ночью. Придиралась по всяким мелочам. То под утро заметила вдруг, что Тоська не вымыла ноги. И хлестала девчонку ремнем. То не нравилось, как та подмела на кухне. Или не там повесила полотенце. Поводов было много, а жизнь стала невыносимой.

Тоська убежала из дома ночью, одевшись потеплее, прихватив с собой буханку хлеба.

На улице встретился сердобольный забулдыга, какой и отвел ее в подземку. Здесь она жила много лет. Никто Тоську не искал, не пытался вернуть в чужой дом. О добровольном возврате она и не думала.

– Сможешь хозяйкой в доме стать? – спросила девчонку Капка.

– Если бить не будут, – ответила та, покраснев.

– Тогда и мы с тобой! – вызвались два брата-близнеца, Колька и Шурик.

Эти подростки приглянулись Задрыге с первого прихода в подземку. Они были старше Капки на пару лет. Их давно пыталась сманить к себе местная шпана. Выманивали уговорами и куревом, сладостями и вином. Но не получалось. Мальчишки упорно отказывались корефанить с блатарями и накипью города. Они жили в штольнях уже третий год. Наверх почти не выходили. У них в этом городе случилась своя трагедия. В автомобильной аварии погибли родители. Сразу оба. Возвращались с работы на автобусе. Тот на гололеде перевернулся. Занесло его от большой скорости. Половина пассажиров погибла. Остальные навсегда остались калеками.

Колька и Шурик тогда ходили во второй класс.

– Есть у вас родня? – спрашивали ребят представители власти. Мальчишки тогда плохо ориентировались. И называли имена друзей родителей.

– А бабки иль деды имеются?

– Есть. Мамка говорила, что наша бабка – молодайка. Уже шестой мужик у ней завелся! – вспомнил Шурик.

Но ни адреса, ни телефона ее мальчишки не знали.

Целых два года жили они, продавая то платье матери, то отцовский пиджак. Их скоро забыли, Бывшие друзья родителей даже не интересовались, живы ли дети? А приехавшая через год бабка, узнав о смерти сына и невестки, слезы не уронила. Выругала ребят за грязь. Забрала остатки сыновьих вещей на память. И уехала, даже не простившись, не предупредив; чтобы не ожидали.

Вскоре к мальчишкам на квартиру попросился мужик. Сказал, что работает рыбаком в порту. Пообещал кормить и защищать ребят. Те поверили, пустили. А он стал пить, водить домой всяких уличных девок.

Сначала просил ребят погулять на воздухе час-другой. Потом выгонять начал на всю ночь. Однажды и вовсе их не впустил. Сказав, что они за жратву до конца жизни с ним не рассчитаются. Вот и ушли в подземку, от греха дальше. Хотели, конечно, дом поджечь. Но вокруг – соседи. Их обидеть испугались. А самого на улицах города давно не видели. Да и силенок еще не было, чтобы мозги прочистить негодяю. Вот и решились к Задрыге, чтоб та драться научила так, как сама умеет. Уж тогда Колька с Шуркой сумели б домой вернуться по-мужски…

– Давайте сюда, кенты! – радуется Задрыга, что и эти двое без уговоров сами к ней попросились.

– А меня возьмешь в свою кодлу? – подал голос самый старший из всех – Данила. Он в подземке оказался самым первым обитателем, самым старым из жителей штолен. Его здесь и боялись, и уважали, и слушались беспрекословно: от старших до младших детей.

– Данила! – ахнул Борис, не веря в услышанное. В душе он, конечно, обрадовался, что этот верзила покинет тоннель. Он ел за десятерых. Был груб и силен, как бык. Он был самым тупым и нахальным. Но главное, что смущало больше всего, Данил с недавнего времени стал как-то по-нехорошему рассматривать девчонок, пытался поймать за грудь или задницу. Щипал их. Иногда подсматривал за ними. А недавно ночью его пришлось избить всей оравой.

Затащил в свой угол Катерину. Раздел, вернее – разорвал все на ней. И если бы девчонка не закричала… Его сорвали с нее за шиворот. Били камнями, палками. Он даже на ноги не мог встать. Но когда пришел в себя, пригрозил Катерине достать ее и обрюхатить. И теперь девчонка ложилась спать в куче малышей, в самом дальнем тоннеле, клала под голову кучу камней.

– А что Данила? Чем я хуже сопляков? С ворами кайф! И пожрать дадут, и выпить, и баб сколько хочешь! – рыготал на всю штольню радостным жеребцом.

– Хиляй сюда! – кивнул ему Король за спину, и Данил не заставил повторять приглашение дважды.

Капка слышала о Даниле. Не от него. От всезнающих девчонок.

Данилка, когда попал в штольни, был совсем другим. Ни наглости, ни хамства не знал. Рос у матери и бабки. Без отца.

Мать нагуляла его. От кого, в том никому не созналась. Даже матери.

Та и не догадывалась о беременности дочери. Когда родился Данил – не кляла, не ругала никого. Только уж очень молчаливой стала. И из дома никуда не ходила, нянчила внука.

Тот рос спокойным, смышленым мальчишкой. Но очень любил лазить по соседским садам и квартирам.

Откуда, это у него взялось, никто не знал. Бабка уговаривала внука, убеждала. Мать просила не позорить семью.

Данил обещал, но через три дня кто-то из соседей приволакивал его домой за ухо, награждая щедрыми пинками и затрещинами. Ругал бабку и мать последними словами.

Мальчишку умоляли опомниться, одуматься, пока не поздно. Тот клялся. Проходила неделя, и очередная соседка с воем и бранью выталкивала его из дома и гнала к бабке, колотя пацана по голове грязным веником.

Мать плакала. Она устала от упреков и ссор с соседями. Но через неделю пригнал Данилу в дом сосед-верзила.

Он при матери и бабке так отделал Данила, что тот месяц с постели не вставал. Он пообещал убить мальчишку, если тот осмелится когда-нибудь переступить порог его дома.

И мать, и бабка были убеждены, что после такого заречется Данил от воровства. Но напрасно мечтали…

И через месяц, поймав его в квартире ворующим деньги, соседи измесили пацана и сдали в милицию, потребовав, чтобы семью переселили в другое место.

Данил воровал не только у соседей. А и в школе. Учителя не понимали, кто украл зарплату. Одноклассники удивлялись, куда делись деньги, взятые на завтрак, и новые ручки, подаренные к дню рождения. И однажды нашли у Данила вместе с очередной зарплатой завуча школы. Его выкинули, отчислили в тот же день.

Милиция, узнав обо всем, устроила Даниле пятый угол, дав испытать крепость кулаков и сапог, обрушив на его голову площадную брань.

Продержав целый месяц на баланде и кипятке, его выкинули пинком из отделения, пригрозив, если попадется еще раз, размазать на стене, как клопа.

Данилка пошел домой. Но ни матери, ни бабки в квартире не оказалось. Они переехали, их переселили. В этой – уже жили чужие люди.

Соседи, завидев Данила, ухватились кто за топор, кто за ремень. А один – за ружье. И погнались за ним, чтобы без помех, окончательно разделаться с мальчишкой.

Какой там адрес матери и бабки? О том даже не вспомнил. Уносил ноги от озверелой толпы, готовой разнести в клочья. Его доставали камнями по голове и плечам, по ногам и рукам. Ему вслед кричали такое, что забулдыги не слышали в свой адрес и сочувственно качали вслед взлохмаченными головами.

Данилку уже догоняли, когда он свалился в люк. Соседи, подбежав, закрыли крышку над головой. Стало темно.

Данилка, отлежавшись, огляделся. Увидел, что в стене люка есть большая дыра, словно вход куда-то под землю. Он пошел и попал в штольни. Пять дней блудил по подземке, покуда не выбрался на чей-то огород. Наевшись помидоров и огурцов, сообразил набрать про запас. И довольный вернулся в тоннель.

Вскоре он изучил здесь все входы и выходы. Знал назубок все склады. Особо продуктовые. И обворовывал их нещадно.

Данилка изучил, когда какой из них открыт и там работают люди. Он запасался едой впрок. Колбаса и рулеты, рыба, фрукты, всего этого было у него в избытке, и за них никто не ругал и не бил пацана.

Сигары и сигареты, конфеты и шоколад – были в изобилии. Допекало его лишь одиночество. Но… Вскоре у него появился друг. Потом еще и еще. К зиме в штольне обитало уже три десятка пацанов и девчонок разного возраста. Кто сам ушел, кого прогнали – всех приютили неразборчивые штольни.

В холодные дни дети собирали на станции уголь, тащили его в штольни и там грелись неярким теплом, радуясь тишине и относительной свободе.

Данилка, как старший, заботился обо всех. Он воровал продукты, где они плохо лежали. Но однажды его поймал сторож базы и жестоко избил.

Потом Данилку поймали на складе две собаки. Всего искусали. Одежду разорвали в клочья. Сторож не стал выручать, наоборот травил псов на мальчишку, и те полезли к горлу.

Хорошо, что сумел скатиться в люк вовремя. Иначе загрызли б до смерти.

Этот люк вскоре залили бетоном, навсегда преградив Данилке вход на склад.

Попадался он и потом. Даром нигде не сходило. Но и не остановил. Голод выталкивал из штольни наверх. Он был сильнее страха и побоев.

Данилка часто возвращался избитый. Но никогда – с пустыми руками. Он всегда успевал сунуть за пазуху палку колбасы, батон хлеба, либо целый моток сосисок. Он никогда не ел сам. Всегда делился со всеми.

Подрастая, малыши тоже начинали промышлять. Если и не могли принести, сами возвращались сытыми. И это было облегчением.

– Как жить дальше? – Данилка пока не задумывался. Он видел, как иных пацанов из подземки забирают в малины – шпана и блатари. Его пока не брали. Почему? Было непонятно. И Данил ждал, когда его позовут.

Он даже не пытался искать мать и бабку. Поначалу ума не хватало, как это сделать. А потом отвык от них.

Новая жизнь пришлась по душе. В штольнях его никто не ругал, не бил, ничем не грозил, ни о чем не молил. И Данилка жил, как ему нравилось.

Если первые годы он вылезал наружу только из необходимости, когда нужна была жратва, то теперь совсем другое дело.

Выросший, возмужавший, он не боялся трепки. Сам мог любого уложить на лопатки. Не задумываясь особо – прав иль нет? Нечем было думать. Совестью он был обойден с малолетства.

Он был на удивление тупым. Может, потому ни одна девчонка, несмотря на все старания и ухищрения, никогда не оглянулась в его сторону.

Однажды вечером вылез из штольни, решил прогуляться по городу. И в темном, глухом проулке поймал незнакомую девчонку. Всю излапал, истискал. Но только полез к ней всерьез, та каблуком туфли чуть глаз не выбила. Вырвалась, заорала. Данила мужики чуть на вилы не посадили. Едва сбежал. Стал присматривать среди своих. Но и тут случилась осечка. Вот и воспользовался Задрыгиным приглашением. О ворах, их жизни он многое слышал от шпаны. Захотелось попробовать самому.

Больше на этот раз никто не согласился уйти к Задрыге. Она оглядела столпившихся ребят и, обратившись к Данилу, сказала:

– Всех кентов своих приведи в хазу! Но не тащи кучей, чтоб в глаза не бросилось. По двое хиляйте, по разным сторонам улицы. Так кайфовее! – и назвав адрес, вместе с Королем вскоре ушла из подземки.

Она еще не успела похвастать перед Шакалом своими кента– ми, как стремач влетел в хазу, вылупив глаза, и объявил, что Капку требует свора голодранцев.

Шакал оглядел «зелень». Хмыкнул, спрятав в кулак смешок. Сказав глухо, что даже в стремачи ни одного бы не фаловал. Лишь на Даниле взгляд задержал на минуту. Но задав пару вопросов, безнадежно махнул рукой.

– Колун, а не кент, – приклеил кликуху, сам того не подозревая.

Глыба смотрел на свежаков морщась:

– И где ж ты, ебена мать, подобрала их? – проверещал бабьим голосом.

Ребятня от неожиданности дрогнула. Стала оглядываться по сторонам.