Текст книги "Месть фортуны. Фартовая любовь"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Глава 5. Счастливчик

Шакал не дождался Капкиного возвращения и вернулся в Калининград со своею малиной.

Городские законники не ждали Черную сову. Они канали на хазе у известной всему городу барухи и ждали возвращения Лангуста. Были уверены – этот из любой заварухи выкрутится сухим и вернется со дня на день.

Но шли дни, Лангуст не появлялся. И фартовые стали беспокоиться, решив, если Лангуст не объявится через день, смотаться за ним в Минск.

Каково же было их удивление, когда вместо него в хазе появился Шакал.

Фартовые вскочили разом. Руки сами стали нашаривать «перья» и «пушки». С языков срывались проклятия и угрозы в адрес Черной совы и пахана.

– Заткнитесь, козлы! – спокойно бросил Шакал. И, оглядев жалкую горсть законников, сказал негромко:

– Теперь я ваш пахан! По слову маэстро! Хотим того иль нет, придется кентоваться и вместе фартовать!

Опережая вопросы, ответил сразу:

– Лангуст – не возникнет. Он – западло! Не пахан и не законник…

– Паскуда ты, Шакал! – подал голос низкорослый, кряжистый фартовый.

Шакал подошел к нему, сорвал за шиворот со стула.

– Шакал мог простить! Пахан – нет! – поддел кулаком в подбородок изо всей силы. Законник воткнулся головой в угол. Тихо сполз по стене на пол.

– Ну что? Потрехаем? – предложил Шакал остальным. Фартовые молча вылезли из своих углов, подвинулись ближе к пахану.

– Все что было – обрубили! Надо доставать кентов из ментовки. Всех разом! Тянуть резину не будем. Ваше – отвлечь лягавых на себя! Но так, чтобы не попухли, не засыпались, не нарвались на «маслину».

– А как кентов снимем?

– Это мои сделают! Хазу обеспечьте понадежнее! И стрему!

– У нас общака нет! Не станете с нами кентоваться, – подал голос Угрюмый;

– Не в башлях кайф! Общак ваш цел. Теперь одыбайтесь. Кончайте кемарить. И за дело! Мою хазу будет знать стремач. Он покажет вам ее. Завтра с утра – ко мне! И еще! Всякие разборки завязать! С моими кентами иль меж собой – завязывайте! Я запретил! За нарушение моего слова – не щажу! Никого не отмажу! – предупредил Шакал и словно растворился, исчез из хазы.

Капка с Королем приехали в город глубокой ночью. Едва выскочили из вагона, к ним подбежал шестерка – лохматый, немытый пацан, карауливший возвращения Капки и Короля уже двое суток.

Он назвал адрес хазы, где остановился Шакал, сказал, как быстрее туда добраться и тут же шмыгнул в темноту ночи, чтобы дежурная милиция не поймала его, а вместе с ним и приехавших.

Капка, придя в хазу, огляделась. Никого из фартовых. Двое новых стремачей, узнав ее и Короля, предупредительно открыли перед ними дверь, сказав, что пахан с кентами ушли глубокой ночью. Ее просили не высовываться из хазы.

Медвежатник даже обрадовался такому распоряжению Шакала. Но Задрыгу оно покоробило.

Она стала прикидывать, куда мог уйти пахан?

– С городскими фартовыми давно уж потрехал. Не мог мориться без дел целых два дня. Значит, что-то проклюнулось, замаячило. И теперь срывают навар. Сами, без меня! – начала психовать Капка.

Угодливые стремачи готовили завтрак, а Задрыга не отрываясь смотрела в окно, забыв о медвежатнике.

Король смотрел на нее, думая о своем.

Пробыв в Черной сове совсем недолго, он и сам не заметил, как привязался к Капке всем своим существом. В этой маленькой, совсем юной девчонке, он не находил ничего, что притягивало его к женщинам раньше. Те были зрелыми, грудастыми, опытными во всем. Их не интересовало, как и откуда, какой ценой даются фартовым деньги и золото, дорогие подарки. Они любили законников за щедрость, за непритязательность. Они не требовали клятв в любви и верности до гроба. Они радовались и тем крохам, какие перепадали им в ночи любви – продажной и неискренней.

– Жизнь коротка. А потому успевай урвать из рук фортуны все, что только можно! Пей, хавай, мни и тискай, пока есть возможность и желание. Они тоже не вечны! – учили Короля старые кенты, и медвежатник спешил без оглядки.

Он жил, как все. Коротко радовался, много терпел. Считал, что все в его судьбе – кайфово! И другой жизни ему не надо. Не сможет уже дышать иначе.

Все, что было до фарта, он выкинул из памяти. Но вот в последнее время это прошлое начало назойливо напоминать о себе. И причиной тому стала Капка.

Она была вдвое моложе Короля. Это его не смущало. Ему совсем недавно исполнилось тридцать лет. Задрыге – шел шестнадцатый. За месяц знакомства он изучил ее привычки и трудный, порой несносный характер. Она не была похожа ни на одну из прежних. Видно, потому стала для него единственной. Полная противоположность медвежатнику, она легко управляла Королем, словно игрушкой. Ни одной из прежних такое не удавалось. Ничьи капризы и прихоти он не выполнял. Он был бабьим баловнем. Шмары любили и плакали по нем. Ждали и заманивали сами. Он выбирал. Потому что был вне сравнений. Теперь же – он набивался. А она – присматривалась к нему, словно со стороны.

Он много раз говорил Задрыге о своей любви. Но Капка делала вид, что не слышит или не знает, что ответить. Она отворачивалась, комкала эту тему, переводила ее в другое русло, стараясь не давать повода, избегала оставаться с ним наедине. И когда он, теряя надежду, начинал хмуриться, Задрыга, будто спохватившись или смилостивившись, обращала на него внимание, вспомнив, как о старой игрушке.

– Не пришло ее время. Рано. Не созрела для любви. Надо подождать. Никуда она не денется от меня. Пусть привыкнет, присмотрится, – думал Король и терпеливо ждал.

За весь месяц жизни в Черной сове он помнил лишь две ночи, согревшие его душу и вселившие надежду.

Там, в мраморном зале подземки, когда он принес в малину общак городских кентов, а Капке – шкатулку с дорогими украшениями, Задрыга села рядом с ним у огня. Положила руку к нему на плечо. Смотрела в его глаза грустно и доверчиво, совсем по-детски. Словно говорила, что не этих подарков ждет, а вечных – нержавеющих… Она напевала что-то тихое, незнакомое. Потом перебирала его волосы тонкими, длинными пальцами. И все просила Короля рассказать о себе.

Сколько было ему лет, когда он начал осознавать, что живет на этом свете? Что запало в память особо резко, отчетливо и осталось в сердце? Где он тогда жил?

Ну, конечно, на Украине. В небольшой деревне на Полтавщине. Помнилась мазанка. Небольшая, всегда чисто выбеленная, вымытая, с рыжей соломенной крышей, аккуратно подстриженной. Голубые, в узорах кружев, ставни на окнах. В хате земляные полы. У бокастой печки мать хлопочет с ухватом и чугунами.

В вечных заботах – не разгибалась. Видела ль она свет в окне? С утра, когда еще не светало, вскакивала с постели. Спешила к скотине в сарай. Потом по дому управлялась, бежала на работу, в телятник. Возвращалась затемно. Снова – за дела. Печка, стирка, хозяйство, огород. Не всегда хватало ее тепла на детей, не оставалось сил и времени. Отец, как и другие мужики, выматывался на работе в колхозе.

Ни выходных, ни праздников не знала семья. Да и до них ли было? В доме пятеро детей. Каждого не только накормить, одеть и обуть надо. Мечталось выучить. Пусть не всех, хотя бы двоих или одного, чтобы в начальники вышел, тогда и другим помог бы, облегчил долю. И сам бы не надрывался, не дрожал, как жить завтра.

Остап был младшим в семье. И как называли дома – последышем. Может, оттого – самым любимым рос. Ему все остатки тепла и ласки доставались от всех. Он рос ласковым и добрым мальчуганом. Послушным и спокойным был. Его все оберегали и любили. Не загружали работой, отодвигали лакомый кусок. Его день рождения, в отличие от других, всегда отмечали дома и дарили подарки, приносили гостинцы.

В школу он пошел в новой форме. Не так, как другие – в поношенной старшими. В скрипучих, новых туфлях. С портфелем, не самодельной сумкой, сшитой матерью наспех. Оттого и учился хорошо, старался. До самого пятого класса отличником был. И дома все гордились Остапом. Ему уже мечталось стать механиком. Чтобы самому знать технику. Любил мальчишка железки; Особо – замки. И сам не знал, что его тянуло к ним? Он разбирал их, чистил, смазывал, потом опять собирал. Подтягивал замысловатые пружины, подтачивал зубцы, подбирал ключи. Каждый замок доводил до идеального. Все они работали безотказно, бесшумно, легко.

Всякий налаженный замок, как постигнутая тайна, как изученный секрет, всегда держал в порядке.

Следил, чтоб не сырели и не ржавели они. Дома хвалили его сообразительность. Но никто не считал его увлечение серьезным.

Он помогал и соседям с замками справиться, когда они заедали. И в школе. Потому не отказал деревенским парням – сделал ключ, какой они попросили. И отдал уже к вечеру. А утром к ним в хату пришла милиция. Остапа подняли с постели. Увели в машину, повезли в городской отдел, ни слова не говоря, лишь ругались грязно. За что? Мальчишка не понимал.

Он сразу узнал ключ, какой сделал по просьбе парней, и рассказал в милиции все, как было.

– Деньги украли из кассы правления! Зарплату! Всю до копейки! Ты это понимаешь? – дал ему затрещину оперативник – лысый, мордастый мужик.

Остап и понятия не имел об этом. Не знал, как перевернули все в его доме кверху ногами дотошные опера, проводя обыск. И нашли… В чистом полотенце прятала мать для учебы сыну жалкие гроши. Сэкономленные рубли и трешки. Там же и премии, выручка за проданное молоко и яйца. От себя и детей отрывала баба, чтоб Остап жил полегче, когда в институт поступит. Но не поверили ей…

Привезли в город парней, какие попросили Остапа сделать ключ. Они отказались, сказав, что никогда ни с чем не обращались к мальчишке. И денег у них в домах не нашли при обыске.

Остапа долго били в милиции, выколачивая признание. Он отрицал. Его бросали в одиночку – на хлеб и воду.

Неграмотные мать и отец не могли пробиться к сыну на свидание. Не хотела милиция показывать им избитого мальчонку, почерневшего от побоев, голода, горя.

Он до конца не признал себя виновным. И на суде… Где не глядя на упорство, судья огласил в приговоре – семь лет с конфискацией имущества в пользу государства.

Остапа тогда повезли на Колыму. А из дома дотошные судебные исполнители унесли даже цыплят. Увели корову, свиней и кур. Единственный приемник, гордость семьи – «Балтику» – и тот забрали. Об этом Остап узнал из письма матери уже в зоне, в бараке воров, куда его сунули сразу по приезду. Тут Остапа враз взяли в долю махровые воры и опекали пацана, узнав, за что влип. Здесь из него начали лепить фартового.

В бараке тянули ходку два медвежатника, загремевшие на дальняк не по оговору. Попались на деле. Они быстро научили пацана всем тонкостям своего ремесла. Удивлялись хватке. Помогли соорудить свою фомку.

Из дома Остапу приходили посылки с салом. Мать писала, чтобы сын не переживал. Что в доме все понемногу налаживается. Удалось, сдав двух свиней, купить телушку. Она уже покрылась и через полгода станет коровой, снова появится в доме свое молоко и масло, сметана и творог. Растут цыплята. К весне занесутся. Так что когда вернется, ничто не напомнит о прошлом. Все будет, как раньше. Только бы живым и здоровым воротился.

Остап, читая эти письма, вздыхал:

– Все будет как раньше? Мамо! Да как же оно? Ведь воры о бок живут с тобой! Они не только деньги украли, а и долю мою! – плакал мальчишка ночами, уткнувшись лицом в подушку. Он уже знал, что синяки на теле проходят, а вот в памяти – никогда.

С годами заключения ожесточился, огрубел. Научился пользоваться кулаками и драться жестоко, свирепо, стоять за себя везде.

Так вот хлеборез однажды попытался обжать на пайке. Остап лишь один раз поддел его на кулак, тот месяц в больничке валялся. Смеялись воры, что ему все зубы из задницы достал доктор.

Остап научился теперь совсем иному. Он уже не доверял никому. Не умел прощать малейших обид. И еще в зоне думал, как отплатит виновникам всех своих горестей.

Одного из них, как написала мать, убило молнией на сенокосе. И добавила, что все село говорит, будто за Остапа Бог наказал.

Через полгода второго виновника не стало. А ведь только женился, громкую свадьбу отгуляла деревня. С молодой женой не успел натешиться. А сгорел в собственной хате. Бабка самогонку гнала. Банку первача в руках не удержала. Видно, ослабла, а может перебрала, напробовавшись. Первач живо загорелся. Никто из хаты не успел выскочить, кроме молодайки. Все заживо сгорели. На угли.

Остап криво усмехался. С оставшимся решил разделаться жестоко. Но и его убили в Полтаве. Кто и за что? Никто не узнал. У него одна мать осталась. Совсем ослепла от горя, так писали Остапу домашние.

Три с половиной года просидел он на Колыме. И вышел по амнистии. Не он один. Много фартовых освободили из заключения. Они-то и уговорили Остапа на фарт, в малину. Убедили, что теперь на воле ему еще труднее придется:

– Кому надо – виновный ты иль нет? Любое гавно, всякий пидер станет вякать в мурло, что без дела не судят и на Колыму не упекают. А значит, учиться тебе – зарублено. Хорошее место – не обломится никогда! Но главное не в том! Кто где что– нибудь сопрет, возьмут за жопу. Станешь козлом за всю деревню отдуваться. Потому что ты сидел уже по воровской статье. И даже подставят, если твое мурло кому-то не по кайфу будет! Секи! Дело тебе вякаем! Хиляй с нами – пока фалуем!

И Остап согласился с доводами, помня прошлое.

Написал с дороги матери письмо. Сообщил, что освободился и едет с друзьями, такими же, как и сам – бедолагами, искать лучшей доли. И попросил, чтобы не обижалась, мол, пусть остынет память, отляжет горе от сердца… А пока трудно вернуться туда, где был осмеян и обижен.

Обратного адреса не указал. И в этот же день пошел вместе с законниками в первое дело.

В ювелирном фартовые сработали без сучка и задоринки.

Пригодилось и умение Остапа быстро и беззвучно открывать замки. В тот раз он тихо открыл сейф и выгреб в мешок кучу коробочек с кольцами, перстнями, серьгами и цепочками.

Вышли через служебный ход, оглушив сторожа фомкой. И тут же скрылись в темноте улиц.

Остап получил тогда хорошую долю. Часть денег, тщательно завернув в яркий платок – подарок матери, выслал посылкой домой, приписав короткое, что посылает им свой колымский заработок. Пусть тратят не боясь. Ведь он устроился на работу и получил хорошие деньги.

Тогда Остап был уверен, что сходив с ворами в два – три дела, обеспечит себе будущее, плюнет на воровство и уйдет из малины. Так мечтали многие. Редко кому повезло остановиться вовремя. Деньги ослепляют всех. Отнимают все, что было добрым, чистым.

В три дня прокутив по ресторанам оставшиеся деньги, понял, что жить без гроша – не стоит. И снова пошел на дело.

Тряхнули банк в Мурманске. И снова сумели скрыться. Оставив после себя троих убитых охранников.

Остапу лишь первую ночь было не по себе. Вид крови, ее запах поднимали во сне. Он покрывался потом от ужаса. Но в Ленинграде, когда получил свой положняк, страх прошел. Снова появилось чувство уверенности. И он спокойно бухал в притоне, впервые познал женщину, пусть купленные, но ласки. А утром, когда кенты похмелялись, снова отправил домой посылку, написав, что получил хорошие подъемные на работе. Теперь он – в тайге – на лесоповале. Главное лицо в бригаде! Его все уважают. Но работать приходится на выезде. Рубить лес в тайге – сутками, чтоб больше заработать, умеют лишь сильные мужики. Пока молод – можно кочевать. Чуть скопится – вернусь, – приписал короткое, сказав, что обратного адреса у него нет пока, почта в тайгу не приезжает. А в общежитии письма не хранятся…

Дома всю его ложь принимали за чистую монету. Правда, деньгами и подарками не хвалились. Опасались зависти, грязных слухов и сплетен.

Да и старшая сестра, перечитав письмо, головой покачала с сомнением:

– А почему он переводом не отправил деньги?

– И посылки из разных мест! Одно не пойму, где это он в Ленинграде тайгу сыскал? Там же вокруг болота да море! Посылку с центральной почты отправил. Вот штамп! Но остальное – сомнительно, – добавила тихо. У матери сердце заболело от этих слов. Она поняла невысказанное сомнение дочери.

– Хоть бы одним глазом его увидеть! Какой он стал, мой Остап? – не осмеливалась женщина посмотреть на икону.

Остап тем временем прожигал жизнь, поспешно наверстывая за все воздержания в зоне. Он открывал замки на дверях, сейфы, но никогда не убивал. Это делали другие. У каждого в малине были свои обязанности. И все фартовые знали – медвежатник не должен пачкать руки кровью…

Законники оберегали Остапа больше, чем самих себя, понимая, что без него на многие дела не рискнут пойти.

В каждой малине медвежатники считались важной фигурой, второй после пахана. А потому поспешили фартовые принять Остапа в закон.

В тот же день дали ему кликуху – по делам его. А работал он и впрямь по-королевски. О нем быстро пошли слухи по малинам. О дерзости, умении и удачливости Остапа знали махровые воры. Его часто пытались переманить паханы других малин, Король отказывался.

Дважды после первой судимости он попадал в руки милиции. Его приговаривали к срокам, но фартовые устраивали ему побеги, не давали подолгу отдыхать на шконках – в дальняках.

Остап со своею малиной нигде не задерживался надолго. Его повсюду разыскивала милиция, обвешав многие города его фотографиями с подписью – разыскивается преступник. За ним прочно укрепилась репутация рецидивиста, и Король, злившийся поначалу, вскоре привык и даже посмеивался над тщетными стараниями милиции, какую легко обводил вокруг пальца.

У Остапа было больше десятка паспортов. Он мог в считанные минуты до неузнаваемости изменить свою внешность. Он одевался так, что любой из столичных щеголей с завистью оглядывался ему вслед. Умел держаться – вызывая восторг воспитаннейшей публики. Он разбирался во всем. И мог наощупь, с завязанными глазами, определить пробу золота, вес любой золотой безделушки и ее цену. Разбирался в камнях лучше многих ювелиров. И никогда, будучи в деле, не взял, даже по ошибке, подделку или дешевку.

По-крупному он погорел лишь один раз, когда милиция накрыла в деле всю малину.

Короля сунули в одиночную камеру. И следователь уже на первом допросе, перечислив Остапу все громкие дела, заявил, что «вышки» ему в этот раз не избежать. Добавил, что по предъявляемой статье ни помилований, ни амнистий не бывает никогда. И приговоры объявляются окончательно.

Король и сам знал о том. Но к вечеру услышал стук в стену, узнал тюремную азбуку.

Ему предлагали согласиться на фарт в малине Лангуста. Мол, если сфалуешься, кенты достанут тебя…

Выбора не было. И Король, не задумываясь, ответил, что согласен.

Через неделю, глубокой ночью, когда охрана следственного изолятора решила вздремнуть, фартовые прорвались и вырвали из камеры Остапа. Потом другим дали сбежать. Но Короля тут же увезли, в Калининград, не дав встретиться со своею малиной.

– Ты сфаловался! На том – баста! Иначе мы не дернулись бы. Ради тебя их с тюряги достали. В уплату за тебя. Теперь на воле другого медвежатника надыбают. А ты – наш! Это заметано! – говорил кент, посмеиваясь. А утром следующего дня привез Короля к Лангусту.

Для Остапа мало что изменилось в новой малине. Кенты? Но он со всеми умел ужиться. А вскрывать сейфы – какая разница – где?

Отсюда, из Калининграда, он изредка посылал домой посылки. С подарками и деньгами, втай от кентов и пахана. Но… Однажды стремач малины передал Остапу, что его ждет Лангуст. И повел в хазу пахана паханов.

Тот позволил Королю присесть. Не сразу сказал о цели вызова. Расспросил, как прижился, по кайфу ли новое место? Не обижает ли его на доле пахан?

А сам смотрел на Остапа недобрым взглядом, от какого мурашки по спине бегали. И, наконец, спросил в лоб:

– Кому посылку отправил сегодня? Не темни, что не посылал! Я сам засек!

У Остапа язык к небу присох. Знал, фартовым законом запрещено такое. И попытался соврать:

– Кенту в зону грев послал! Он меня в ходке держал в свое время.

– Ты мне лапшу на лопухи не вешай! – вскочил Лангуст побагровев. И вытащил листок с адресом матери.

– Твой кент в деревне ходку тянет? – грохнул по столу кулаком так, что пол под ногами загудел, и заорал:

– Иль здесь тебе блядей не хватает?

Остап похолодел, кинулся к Лангусту с кулаками:

– Ты, падла, на мою мать по фене! Старый козел! – достал кулаком в плечо. Лангуст отбросил Короля, крикнув:

– Приморись! – и сам сел, закурив нервно.

– Мать? Не темнишь? – спросил, глядя исподлобья.

Король даже отвечать не стал. Внутри все дрожало от злобы.

– Давно ее видел?

– Давно. Тогда мне двенадцать лет было.

– Одна она у тебя?

– Теперь уж ничего не знаю о доме. Писем нет.

– А кому посылаешь? – нахмурился Лангуст. И подняв телефонную трубку, набрал номер, заговорил тихо, ласково, голосом бывалого кобеля:

– Аллочка, родная моя, запомни адресок и сделай срочный разговор! Я тебя, радость моя ненаглядная, отблагодарю. В долгу не останусь! – продиктовал адрес с записки.

– Морись, канай! Через час-другой потрогаешь со старухой! – бросил короткое Королю. У того сердце защемило от радости, вся злоба на Лангуста мгновенно улетучилась. Король и не ждал для себя такого подарка. Он не подозревал, что став фартовым, через годы и беды, он в глубине души всегда помнил и любил мать. Он волновался, как мальчишка.

Когда зазвонил телефон, Король бросился к нему со всех ног:

– Мамо! Ты? Это я! Остап!

Мать поначалу плакала, не могла говорить, отвечать на вопросы. Успокоилась не сразу. Сказала, что посылки его она получила. Все хорошо. Но не в них радость. Его хочет увидеть. Совсем изболелась. Хоть перед смертью на сына хочет глянуть. Пусть бы фотографию прислал. Какой теперь? Уже взрослый. Спрашивала – есть ли семья? Почему не едет в гости? Ведь вот отец умер. Год назад. А сообщить было некуда – не имела адреса.

Сказала, что все старшие давно уж имеют семьи, детей. Никто не остался жить в деревне. В Полтаве двое сестер. А брат – в Мурманске – в моряках. Иногда приезжают навестить. Оставляют на лето внуков. Те уже учатся в школе. Помогают ей. Но осенью и зимами – одна зябнет.

– Болит мое сердце за тебя. А тут еще Андрейка подгадил, он в Москве учится, в аспирантуре, на физика. И сказал, что видел твое фото на доске уголовников, будто в розыске ты теперь. Как отпетый ворюга. И под фото – наша фамилия, твое имя и отчество. Даже год и место рождения! Скажи, то правда, сынок? – заплакала мать в трубку.

Остап молчал, подавившись ответом.

И мать поняла;

– Остап! Сокол мой! Закинь лихо! Возвращайся в хату! Ко мне! Я тебя любого люблю! Деньги уходят. А мы – всегда друг у друга! Под сердцем! Воротись, сынку! Не можно мне жить без тебя, родной! Ты же вся моя радость! Весь свет!..

Остап обещал матери навестить ее при первом же удобном случае, зная, что не сдержит слово и никогда не приедет в свою деревню, из какой невинным, чистым мальчонкой вырвала его без жалости милиция.

Нет, он не отправил ей фотографию. Долго терзался, прокручивая в памяти весь разговор с матерью. Было больно и обидно, что в свою хату не может приехать. Узнает милиция. Тут же нагрянет. И будет, как тогда…

Он обжигал это чувство водкой, пытаясь забыть всех подряд. И брата-физика, ставшего москвичом, не пощадившего старую мать. И сестер, забывающих ее на целую зиму.

Он плохо помнил их лица, голоса. Но всегда, в лихие минуты, вспоминал глаза матери.

В этой бесшабашной, трудной жизни только она любила его по-настоящему. Не на словах. Он это понял. Она любила его любым. И ждала всегда…

– Все! Завязываю! Слиняю, в откол! Смоюсь к матери! – решал Остап после каждой такой ночи.

– А там тебя лягавые – за жопу! Не успеешь и поздороваться! – издевался голос изнутри.

– Куплю дом в другом городе. Перевезу ее. Кенты помогут Кто докопается?

– А как купишь? По липовым ксивам?

– Вызову! Пусть она это сделает! На свое имя! – спорил сам с собой. Но вскоре отказывался от всего разом.

Новое дело, попойки и шмары снова глушили память, она переставала болеть, напоминать, что не в малине на свет появился.

Перевернула его душу встреча с Задрыгой. Он помнил, как увидел ее впервые. Светлое облако в туче кентов. Она была так хороша в тот день, что Король вмиг забыл, зачем он появился в малине Шакала.

Медвежатник понимал, что мог бы увезти ее на край света, жить там с нею по липовым ксивам до конца. Но согласится ли она? Вряд ли! Слишком привязана к фарту, пахану.

– Любит ли она меня? – задавал себе не раз этот вопрос Остап. И, однажды, решил проверить, спросив:

– А если меня замокрят лягавые в деле, что станешь делать? – глянул Капке в глаза.

– Закопаю! – ответила, не сморгнув.

– И все? – похолодел Король.

– Ну, еще помяну! – усмехалась Капка.

– А как?

– Ну, как всех…

– И забудешь?

– Если Фомка будет дела валить, часто тебя вспоминать станем…

– Капля! Я тебе безразличен?

– Ты самый кайфовый кент в малине!

– И все? – удивился Король.

– Не коли меня! – отворачивалась Задрыга.

Лишь в холодном купе поезда, возвращаясь от Сивуча, прижалась девчонка к Остапу, обняла его. И задремала…

Раза два она садилась к нему на колени. И, заглянув в глаза, спрашивала:

– Кайфуешь, кент?

Остап злился на нее. Но Задрыга тут же могла успокоить, мимоходом чмокнув в щеку, подпрыгнув при этом легкой пружиной. Но тут же вытирала губы носовым платком.

Вся малина потешалась над Королем и Капкой. Кенты говорили медвежатнику не раз, что Задрыга это – бочка сухого пороха. И никогда не знаешь, когда она рванет. Но огня и осколков будет много…

Даже Лангуст, приехавший к Сивучу, вызвал Короля из дома на перекур. И отведя подальше от ушей Задрыга, сказал:

– Стерегись этой стервы! В ней от бабы ни хрена нет! Выбрось из души, пока не поздно. Ей и тебя замокрить, как два пальца отделать. Как кенту ботаю! Вон Паленого ожмурила и не сморгнула, хотя «с зелени» кентовалась с ним. Своими клешнями… Такого законника! Она его тобою только дразнила! Допер? Ты – игрушка для нее! И не больше…

Но Остап не верил,

– А как зовут тебя? Имя твое? – спросила Задрыга, внезапно повернувшись к Королю от окна.

Тот не сразу сообразил. И вытянув себя из воспоминаний, ответил:

– Кентам положено знать лишь кликуху.

– Выходит, я только кент? – прищурилась Капка. И, рассмеявшись, сказала:

– Но и кентов поминают не по кликухе!

У медвежатника холодный пот на лбу выступил.

– Жмурам без разницы! – выдавил сквозь зубы жестко.

– Ну, вякни, как мать звала? – подошла совсем близко.

– Остап…

– Не идет тебе это имя! Ты лучше! Красивее и добрее. А имя грубое, как коряга! Наверное, отец назвал?

– Не знаю.

– Король, даже лучше! Мне больше нравится. И тебе подходит! – оглядела медвежатника, словно впервые увидела.

– Капля! Не серчай! Я люблю тебя! Я не могу ни жить, ни дышать без тебя! Зачем насмехаешься надо мной?

– А черт меня знает! – внезапно нахмурилась девчонка и предложила:

– Давай завтра смотаемся в подземку, наберем кентов, сколотим свою малину. На зелени за год Сивуч таких фартовых слепит всем на зависть! Фалуйся!

– А как Шакал? Отпустит нас?

– Я сама с ним потрехаю! – пообещала Задрыга. И Король согласился:

– Заметано! Я с тобой!

Едва они собрались позавтракать, в хазу вернулись Шакал с Глыбой. Увидев Капку с Королем, довольно разулыбались, подсели к столу.

– Ой, мужички! Так проголодалась, аж в сиськах ломит! – проверещал Глыба бабьим голосом.

– Живой Сивуч? – спросил Шакал обоих.

– Все в ажуре! – ответил Король за двоих.

– С Лангустом свиделись у него, – глянула Капка на Шакала.

У Глыбы кусок в горле застрял:

– Не замокрила плесень ненароком? – спросил, едва продохнув.

– Успею с этим. Вякал, что по слову Медведя возник. Так это иль стемнил?

– Верняк ботал! – подтвердил Шакал.

Капка с облегчением вздохнула.

– А вы где шныряли? Небось, дело провернули? Чего ж не колетесь? Вон какие довольные! Кайф из лопухов дымит! Кош тряхнули? – поинтересовалась Капка.

– Городских кентов с мусориловки сняли! Всех скопом! Вместе со шпаной!

– Ты? Зачем? – удивилась Задрыга.

– Медведь отдал их к нам в малину! А своих кентов как не выручить? Вот и возникли! Теперь ажур! – потирал пахан руки, весело подморгнув Капке.

– Подземка втянулась? – спросила та.

– Сами! Без штолен обошлись! Застремачили, когда у них наверху разборка собралась. Мозги, каких нет, друг у друга дыбали. Внизу один дежурняк кемарил – опер. Мы его по кентелю погладили. Приласкали. Ключи сорвали и к камерам! Всех сняли тихо, без шухеру! Они уже на хазе канают!

– Пахан! Это кайфово! Но у меня к тебе свой разговор! – решила не откладывать Задрыга и воспользовалась хорошим настроением Шакала.

Тот головой кивнул:

– Трехай! От кентов секретов нет!

– Свою малину слепить хочу! Из подземной «зелени», – сказала твердо.

– Вякнул, падла Лангуст! Так и думал! Не удержалась у плесени вода в жопе! Верняк, замокрить хотела, а он тебе «леща» пустил. Подсластился козел! Мол, погоди, застопорись шкуру снимать! Еще сгожусь! Так было?! – исчезла улыбка с лица пахана.

– Кончай базар! Рано иль поздно такое случилось бы! Не по кайфу мне за твоей спиной дышать! Сама фартовать хочу. Отдельно! – посуровел взгляд Задрыга.

– С чего бы так приспичило? – сузились глаза пахана.

– Я не в откол срываюсь, не линяю в чужую малину. Свою слепить хочу! С добро Медведя! Пора мне свою хамовку хавать, своей удачей дышать!

– Маэстро лишь через год тебя в паханки примет! Куда торопишься? Приморись! Время имеешь!

– Зелень надо готовить к фарту заранее. Пусть Лангуст поднатаскает иных. Кого себе отберу завтра, сама в делах обкатаю! Там есть тертые! Хоть ныне в малину фалуй!

– Эх-х, Задрыга! Рано осмелела! Смотри, кентель посеешь ненароком!

– Вся в тебя, пахан! Иль сам себя перестал узнавать? – готовила Задрыга пахана ко второму удару.

– Короля у тебя уведу! – сказала улыбаясь. И добавила, состроив рожицу:

– Сам ботаешь, два медведя в одной малине не фартуют!

– Ну, стерва! – выдохнул Шакал, крутя головой. И предложил:

– Бери Фомку! Файный кент!

– Нет, пахан! Короля! Мы с ним уже обнюхались! Свой в доску! Верняк, кент? – положила руку на плечо Остапа уверенно. Тот головой закивал согласно.

– Да ты истинная воровка! Своего пахана ограбила, зараза! – переставал злиться Шакал.

К такому разговору он был готов с самого Минска, а потому он не стал для него неожиданным…

Одно тревожило Шакала, как станет дочь фартовать отдельно? Чем отметит ее коварная фортуна? Успеет ли он помочь и выручить? Не подведет ли Задрыгу неопытная зелень?

И только Капка была спокойна.

С утра, едва рассвет проглянул, девчонка быстро оделась, И, подняв Короля, потащила сонного к подземке.

– Не беги так шустро! Сбавь, хиляй с оглядкой. Тенью скользи! – придержал ее медвежатник. И вовремя… Капка приостановилась возле особняка бабки Егора. Перевести дыхание решила. До подземки уже ругой подать, как вдруг увидела за кустами кучку парней, они тихо переговаривались меж собой.