Текст книги "Месть фортуны. Фартовая любовь"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

– Отец? – парень растерялся от внезапности. Он все детство промечтал о нем. Воображение рисовало сильного, большого человека, с крепкими, пудовыми кулаками и громовым голосом. Самого умного, способного защитить от домашних и от всех соседей. Он – единственный на свете понял бы пацана… Как нужен он был ему тогда – в детстве. Он уберег бы его от подземки. Он взял бы его к себе, приютил бы и обогрел. Дал бы вволю хлеба.

Даниле вспомнились сырые, темные тоннели, где он жил не один год в грязи и холоде, умирая от сырости, постоянного недоедания и побоев. Как трудно было выжить там в одиночку. Никто его не искал, не позвал к себе. Он жил забытым, лишним и ненавистным повсюду: От него отреклись – от живого. Его стыдились.

В своей семье он никогда ничего не знал и не слышал о своем отце. Однажды Данилка спросил мать, кто его отец и где он теперь? Почему они не живут все вместе, как другие? Женщина смахнула слезу, невольно выкатившуюся из глаза, ответила скупо:

– Ему нельзя жить с нами…

На все другие вопросы не стала отвечать. Постаралась отвлечь внимание от темы, самой щекотливой, больной.

Данилку все соседи называли нагулянным. Никто не знал и никогда не видел его отца. Лишь однажды, отшлепав мальчишку полотенцем, после очередного воровства у соседей, бабка сказала сгоряча, забывшись:

– Весь в отца пошел, антихрист окаянный!

Но тут же спохватилась. Отбросила в сторону полотенце, расплакалась, и, притянув к себе внука, просила:

– Прости меня, дуру старую, сиротина наша горькая! Будь умницей, не лезь к соседям. Не срамись, и нас не позорь!

Данилка тогда забыл сказанное бабкой. А вот теперь вспомнилось все. И давнее, и недавнее…

Он считал – Лангуст выделил его из всех лишь потому, что он старше и сильнее. Быстрее других может сгодиться в малине. Потому и внимателен…

Но невольно вспомнилось, как впервые приведя в притон, тщательно выбирал для него шмару. Чтоб молодой и красивой была, здоровой и ласковой. Уступчивой и опытной.

Отыскав почти такую, девка оказалась все же старше Данилки, подвел к парню и сказал:

– Конечно, кобылка не первой свежести! Холка потерта, вымя потрепано, морда подвяла. Ну да на первый случай сгодится! С себя не скинет. На ней ничего не отобьешь и не утонешь! Объезжай! Набивай руку, набирайся опыта! – боялся искренне, чтобы в эту – первую – не влюбился ненароком. Но Данилка был далек от этого чувства к шмаре. И прямо заявил о том Лангусту, забравшему его утром от чувихи.

– Смотри! Чтоб кроме башлей, в притоне ничего не оставлял! – учил старик по дороге домой. Он ничего не жалел для Данилы. Тот воспринимал такое, как аванс на будущее, и не подводил.

Он старался на занятиях. Он дорожил каждой похвалой Лангуста, наслышавшись от Сивуча и Капки об этом человеке, какого зауважал сразу.

– Не мелочь, не шпана, не просто фартовый, а недавний пахан паханов предела обратил на него внимание и особо заботливо относится к нему.

Данила подошел к Лангусту. Тот стоял опустив голову, как провинившийся мальчишка, пойманный на шкоде.

– Это правда? – спросил парень тихо, подойдя вплотную к старику.

– Правда, Данил, – выдохнул тот трудно.

Данила уже многое знал о правилах и жестких требованиях воровского закона от Капки и Сивуча. Он понял все. Он не упрекал. Только где-то внутри, глубоко-глубоко в груди, как в самой дальней штольне, хоронясь от всех, заплакал навзрыд, маленький мальчишка – от больных воспоминаний.

Данилке казалось, что все забыто давно. Он вырос и окреп. Стал мужчиной, почти взрослым. Но от чего так сухо и горячо в горле, даже больно дышать? Как хочется глотнуть свежего воздуха, увидеть небо, своих пацанов из подземки – чужую родню. Самую лучшую в свете. Не умевшую предавать, делившую поровну на всех одну сказку, один кусок хлеба, одну на всех беду – полученную в наследство от своей родни и от чужих взрослых…

– Прости меня! Ты вырос, скоро поймешь сам! Не упрекай! Жизнь меня уже наказала. Будь это раньше, скорей бы одумался. Теперь уже поздно. Слишком близко финиш. Я стар. И ничего не смогу изменить в своей и в твоей судьбе… Я проиграл… Прости, если сможешь! – дрогнули округлые плечи Лангуста. Данил стоял напротив, совсем свой и такой чужой, далекий, холодный…

Задрыга смотрела на них во все глаза. Она понимала, что разрубила сложный узел. Но не она, так кто-то другой из малины заметил бы это и, конечно, не смолчал. И все же, наверное, не стоило торопиться. Не всякая правда – в радость. Да и как отнесутся к ней кенты?

– Меня тоже хотели пристроить в подкидыши. Уж куда только не подсовывали, чтоб от меня избавиться. Но малине не повезло. А может, мне! Теперь уже все! Обнюхались, признали все. И вы – свои! Чего уж старое вспоминать? Его уже нет! Прошло. Пора все заново начинать. Оно и в завтрашнем дне друг без друга не обойдемся! И ты, Данилка, успокойся! Вон мой пахан! Законник! А без Лангуста невпротык ему стало! И не только ему! Всем нам – малине! А ты в ней теперь – дважды свой! Допер? Кровный сын Лангуста! Это дороже любой доли. Тебя нынче за одно имя уважать станут все законники предела!

– Похиляли наружу! Покурим! – предложил парень. Старик послушно вышел следом за ним во двор.

Капка вышла в коридор. Через приоткрытую дверь видела и слышала абсолютно все.

– Не мог я с вами жить!

– Я понял. Знаю… С семьей не мог. Со мною – не захотел. Знать, рожей не вышел. Не достоин был. Потому канал в подземке, как падла! – психовал Данил.

– Об этом я не знал! Клянусь волей! Иначе сразу бы к себе забрал тебя! Я твоих давно не видел нигде. Знаю лишь, что мать замуж вышла. За подводника! В Балтийск они переехали с бабкой! Поменялись квартирами. Там она на работу устроилась. А вскоре – расписалась с новым мужем. Он офицер. Хвалилась, что положительный, сдержанный во всех отношениях человек. Не пьет, не курит, не гуляет по бабам. В общем – не мне чета. Заботливый, о семье печется. Но о тебе не сказала, что ушел от них. Соврала, будто с отчимом дружен и отцом его зовешь. От башлей, правда, отказалась, ответила, что их происхождение не сможет объяснить новому мужу и не хочет его подозрительность будить. Я ей верил. Она никогда мне не врала. Так мне казалось. Собственно, я ее мало знал.

– Где ты с нею об этом говорил?

– Здесь, в Калининграде. Она с отчетом по работе приезжала. Три дня в пределе была, потом домой вернулась. В Балтийск.

– Она у тебя останавливалась? Здесь?

– Нет! В гостинице. Туда ей муж звонил каждый день. Она должна была быть на месте.

– А как она объяснила мое происхожденье? Новому мужу?

– Неудачным романом. Сказав ему, что я о сыне ничего не знаю. Ни разу его не видел. И обо мне он знает, как о студенте, приезжавшем на практику, – усмехнулся Лангуст.

– Когда вы с нею виделись в последний раз? – спросил Данил охрипшим голосом.

– Два года назад. Она сказала, что ты уже совсем большой стал. Закончил школу и собираешься пойти по пути отца – поступить в высшее мореходное училище, и отчим повезет тебя в Севастополь. Я попросил у нее твою фотографию. На память. Обещала прислать…

– Подлая тварь! Сука! – выдавил Данил, вспомнив, что не довелось ему ходить в школу после того, как попал в милицию.

– Бабка умерла год назад. Значит, три года уже прошло. Она – в Балтийске похоронена. А мать…

– Не называй ее так! Слышишь? Не смей, вонючая сука того не достойна!

– Прости! Мы оба ошиблись в ней. Ты – поневоле! Матерей не выбирают. А вот я!.. Я интересовался тобой! Жаль, что ни разу ее не проверил!

– Когда ты в последний раз дал ей деньги для меня?

– Она один раз отказалась от них. В последний приезд. До того – охотно брала, не гнушалась и не боялась мужа.

– А может, и он – «липа»?

– Паспорт ее видел. Действительно, фамилия другая и штамп ЗАГСа, данные о фраере. Все в ксиве имелось.

– Сколько башлей ты дал ей на меня?

– Прилично! На эти бабки обычные фраера всю жизнь дышат. И не одного, а пятерых выводят в люди без горя.

– Ты с нею по телефону говорил?

– Нет! Сам не звонил. Она – тоже. Может, не имеет телефона в квартире? А я не хотел нарваться на ее мужа. С тобою мечтал увидеться. А позвонить – не рискнул. Кем назвался бы? Да и сомневался, что захочешь разговаривать с незнакомым человеком. Мне казалось, что ты в нее характером будешь. Она – нелюдимая. Трудно шла на сближение с людьми. Жила замкнуто, как улитка. Вся в себе. Да и что мы все о ней говорим? Хватит! – оборвал сам себя Лангуст.

– Когда ты понял, что я твой сын? Сегодня?

– У Сивуча. Сразу. В первый же день, когда Задрыга вас привезла, – обнял Данилку за плечо, тот не отшатнулся, не отодвинулся. Прижался теснее к теплому боку.

– Дело не в имени! Хотя я его знал. Возраст, внешность, тоже случается, совпадают. Ты сказал адрес, где раньше жил. Я его хорошо помнил. О матери с бабкой поделился со мной. Тут и вовсе сомненья отпали. Но больше всего убедился по характеру, натуре, одни они у нас. Когда ты в бане разделся, я словно себя молодого в зеркале увидел. Стыдился признаться, сказать, опередив Задрыгу. Она, конечно, глазастая. Но и то не враз приметила и доперла. А я таился, молчал. За себя стыдно было. И за нее…

– Прав ты, отец, нельзя бабам верить… Недаром меня от них оберегал, чтоб ни одну не впустил в сердце. Теперь понял, почему ты боялся, чтоб не прикипел ни к какой, не влюбился.

– Сам я виноват! Кентов, вернее каких не бывает – проверял. А ее – ни разу! Хотя… Не должен был доверять ей тебя!

– Почему ты не забрал меня у нее еще тогда! Мне так плохо было с ними! Меня били соседи, милиция чуть не ожмурила. Меня ненавидели все и всюду! Я мстил им за это как мог. Других возможностей не было! Мал и слаб я был тогда, меня все гнали и презирали! В подземке почувствовал себя человеком. Когда выживать научился и другим помогал дышать.

– Забудь горькое, Данил. Теперь мы – вместе. Не просто кенты! Свои мы… Со временем сотрется из памяти горькое. Но если мне повезет увидеть ту падлу хоть раз, эта встреча для нее станет последней, – пообещал Лангуст.

– Пахан, ты кемаришь? – тихонько вошла Капка в комнату и тронула Шакала за плечо. Тот мигом проснулся.

– Чего тебе? – уставился на Задрыгу.

– Лангуст сына надыбал! Своего, родного!

– Ох, нашла чем удивить? Да если по пределу пошмонать, у него этих сыновей на тройку хороших малин наскребется.

– И вовсе не надо скрести никого! Его сын – в твоей малине!

– Чего? Ты что вякнула? – подскочил с постели, как ужаленный.

– А Данилка – сын Лангуста!

– Это тот колун, какого ты из подземки достала?

– Он самый!

– Ну и дела! Мне его одного мало не показалось, теперь второй на шею свалился. Слушай, Капка, увези его обратно к Сивучу! Он весь общак на шмар и на кабаки спустит! – взмолился пахан.

– Ты сам разрешил Лангусту привезти его из Брянска! Пусть канают вместе! Ты же меня терпишь? А я – тебя? Зачем же их отдирать друг от друга! Зато нынче, когда я доперла о том, лафово канать станем, знаем – не засветит, нигде не лажанет, не подставит. Потому что его Данилка в наших клешнях дышит. Им он не станет рисковать. Ни за что на свете!

– Верняк доперла, Капля!

– Он его на холяву для малины подготовит. Иначе, как «зелень» дышать будет? Сам и обкатает его и вместо себя – к тебе сунет. Кентом. Кажется, из него уже что-то лепит.

– Путевое?

– Самого себя заново растит из Данилы.

– Мать твою! Вот отмочит! Да он по молодости такое отрывал, что в фартовых легендах первейшим кобелем остался. Он один умел после буханья в кабаке всех шмар перетискать, а потом потаскух в пределе шмонать. Ни на его глотку, ни на его хрен никакого общака не хватит. Он жеребец, а не Лангуст!

– Сам себе бабки сделает, когда прижмет. У тебя не станет клянчить, – рассмеялась Задрыга.

– Посмотрим…

– Пахан, не ломай комедь! Гони магарыч за новость! Она того стоит! Ты мне не ботай, что не по кайфу услышанное. Теперь в надюге дышать станешь. И не только ты, а и малина!

– Зови их в хазу! – велел Шакал.

Капка открыла дверь в коридор. Услышала доносившийся со двора чужой, приглушенный голос. Задрыга тихо подкралась к двери, неслышно приоткрыла ее, прислушалась, вгляделась.

Какой-то пожилой человек сидел рядом с Лангустом, наклонившись к самому уху, бубнил:

– Я за ним год наблюдаю! Сам знаешь, впустую не молочу! Вступись ты за меня. На горло гад наступает. Ну, как я ему нынче

долг верну. Проценты сумму перекрыли. Озверел! Только ты его за душу взять сможешь! Выколоти пыль из барыги – ростовщика проклятого! Он меня и так по миру пустил, а говорит, что я его разорил! Вчера его баба отхватила манто из норки в комиссионном. Моим – жене и дочке не снилось такое. А он прикидывается. Так пусть и впрямь голым останется.

– Да нет у меня кентов! Менты давно уже всех замели. Да и я от дел отошел. Не фартую. На пенсию канаю нынче. По старости. Иль ты не видишь, что целыми днями в хазе морюсь! Никуда не суюсь. Дышу тихо. Никого не трясу. А твой гнус еще молодой. Мне не по клешням. Врежет в тыкву, я с катушек. Да еще ментов соберет. Охота мне из-за тебя на дальняке откинуться? Сами разборки устраивайте! – отмахивался Лангуст.

Задрыга поняла все. Лангуст, конечно, взял наколку в память и скажет о ней пахану, кентам. Но мужику заранее ничего обещать не хочет. Не верит ему, либо за накол долю не думает дать! А может, решил с него сорвать за услугу?

В городе Лангуст знал каждого. И того ростовщика и мужика, засветившего его. Капка не случайно внимательно прислушивалась и присматривалась к старику. Тот, едва чужой ушел, схватил Данилку, заторопился в хазу, к пахану вошел. Долго с ним что-то обсуждал.

Шакал не велел входить никому во время разговора. Даже Задрыге сказал не мешать. Слушал, спорил. Смеялся.

А потом позвал Чилима, Налима и Хайло. Впятером все обговорили. И в этот же день, когда за окном наступила ночь, отправились в дело – тряхнуть ростовщика.

– Почему свежаков одних пустил? – удивился Король, глянув на Шакала.

– Проверю кентов! Коль гавно, пусть сразу отмылятся. Не жаль. Заодно гляну, честные иль жмоты? Я знаю, сколько они сорвать должны. Все ли выложат? Иль для себя урвут? Вот тогда потрехаю с ними по душам! – рассмеялся Шакал и повернулся к Лангусту.

– Поздравляю тебя, старик! С сыном! Считай, у Фортуны из жевалок навар вырвал! Обломилось под старость кровного надыбать! Это радость! Канайте с нами! В кентах! Готовь сына в фарт. Ты ему нынче не только отец! – перевел взгляд на Данилу:

– Ты, кент, одно секи! Из паханов легко можно вылететь. Не пофарти маэстро, или лажанись с кентами, либо в ходке – и все! Вышибут! Все заклинит, что в прошлом было! Кого выручал, спасал от ожмуренья… А вот из отцов выбить – никому не дано! Это – от самого Господа Бога! Дорожи, что заимел родного человека! Береги его! Он тебе – один на всю жизнь! Мы Лангуста уважаем! Иные даже любят его! – глянул на Капку.

– Тебе его больше самого себя жалеть надо! И учиться всему! Я этим не брезгую, хоть и пахан! – повернулся к старику:

– Прибарахлитесь! Чтоб к адвокату с понтом возникнуть. Хочу глянуть, что за баба, какую ты всегда в памяти держишь?

– Заметано! Нынче с ней сведу! – отозвался Лангуст. Шакал позвал его в комнату, снабдил деньгами. Велел одеться с шиком.

– Пахан, можно я с Данилой в одной комнате приморюсь?

– Да это можно! Но если он шмару присмотрит на ночь? Здесь? Ты же обещал сучонок на хазу? Как тогда? Или ты себе затащишь бабочку, чтоб плесень стряхнуть? Не то получится! Так? Канайте врозь, дышите вместе! Усек, Лангуст?

– Эй, фартовые! – услышали голос со двора. Стремач доложил пахану, что возник участковый. Требует его и Лангуста.

– Хазу вам нашел! Особняк! Там все имеется! Моряцкий дом. Сам в загранке! Можете хоть теперь туда идти! Участок мой! Одно условие! Не засирать жилье, ничего не бить и не ломать. Если сучки будут, пусть не стянут ничего. А плата – мне! Как и везде! Покой гарантирую!

Шакал вытащил пачку четвертных.

– Ажур? – спросил коротко.

– Тут – за весь год! Что ж, хорошо! Давай своих ребят!

– Пусть похавают! Дай адрес и ключи! – попросил Шакал, приметив, что свежаки, посланные в дело, уже топчутся за углом, ждут, когда исчезнет участковый.

Едва он отъехал, трое фартовых ввалились в дом, волоча за собой два больших узла.

– Ажур? – улыбался Шакал.

– Ободрали, как липу. Подчистую вытряхнули падлу! – развязывал Чилим тугой узел.

– Это, кентушка, тебе! – отдал Капке норковое манто.

– Рано ей такое! – хотел забрать пахан дорогую вещь у дочери. Та стояла обалдевшая от радости. Она даже мечтать не смела о таком.

– Не отбирать! Это наш подарок ей! Еще по дороге решили! – перехватил руку пахана Налим. И добавил к манто норковую шляпку.

– Носи на здоровье!

– Но только не в пределе! – добавил Лангуст, напомнив об осторожности.

– Ее перекрасить можно! – предложил Налим, сказав, что есть в пределе такой мастер.

Из узлов посыпались дорогие отрезы, меховые воротники, лисьи, норковые, песцовые шкурки, красивые кофты, сапоги.

– А вот это – отдельный навар! Задрыга, хиляй сюда, может, выберешь себе что-то подходящее? – предложил Чилим.

Капка, покопавшись в золоте, ничего себе не выбрала. Лишь коралловую нить взяла.

– А вот это примерь! – предложил Чилим шелковый, вышитый халат. Но Капка, понюхав его, отказалась. Вернула обратно.

– Башлей нет? – спросил Шакал Налима.

– Клево взяли! Эй, Хайло! Ты, падла, чего тыришься? А ну, вытряхнись, ублюдок! – выволок кента из комнаты и стал вытаскивать деньги изо всех карманов, из-за пазухи фартового.

– Снимай клифт, паскуда! Опять за свое взялся? Не дам зажопить башли! – выволок из подклада пять пачек сотенных.

– Еще где притырил? Колись!

Хайло возмутился и заорал визгливо:

– Нигде не нычил! Иди в задницу, козел! Все, что сгребли, вытряхнул! Чего прикипаешься, как лягавый? Отвали, падла! Недоносок банд ерши! Хварья барухи!

– Заткнись! – рявкнул Шакал.

Хайло уже вошел в раж и остановить его было непросто. Шакал, лишь слегка въехав в ухо кенту, оборвал зловонный поток брани.

Глыба сидел, заткнув уши. Ну и визглив кент, ну и горласт! Как сто чертей с цепи сорвались.

Тундра головой под подушку влез. Не хочет ни видеть, ни слышать Хайло, открывшего пасть на всю катушку.

Мельник в свою комнату юркнул. Дверь поплотнее закрыл. Сам ушел ругаться, но не так забористо, ядовито и долго.

Плешивый, считавшийся виртуозом, рот открыл от удивления. Ну, поливает кент! Ну и базлает, зараза!

Данилка растерялся, покраснел. Вот бы самому так уметь! Всех милиционеров отделал бы, разом за все!

Лангуст за живот схватился от смеха. Из глаз слезы веселья брызнули. Не часто хохотать доводилось. Тут же уморил законник – наповал всех.

Задрыга терпеливо ждет, когда кент иссякнет. Фыркает в кулак, на Короля смотрит. Тот злится, не любит мата. Предпочитает ему пару тугих хлестких затрещин. Но Шакал опередил…

– Засранец ты, а не Налим! – вякнуло из угла последним аккордом и помятый, весь в пыли и в паутине, вылез Хайло, поднялся на ноги, косо глядя на Шакала.

– Сразу махаться! В мурло с кулаками полез! Всю наличность измесил. Ну, как я теперь к шмаре подвалю? Все жевалки – на бок сбиты, шнобель из жопы еле вырвал! А ведь я, можно сказать, женского заду пять зим не нюхал, канал на Колыме! Хотел сегодня шмару подзажать в тесном углу. Душу отвести за долгое воздержание! Так готовился! Весь вечер подмывался. Куш сорвал для такого дела! А мне всю харю изодрали. Весь стояк отбили! – жаловался Хайло вслух самому себе.

– А не базлай на кента! – хохотнул пахан.

– Не убыло б с него, лизожопого! Ишь, тебе пофартил, а меня в парашу вогнал рогами. Как теперь отскребусь? – глянул на себя в зеркало и ужаснулся.

– В темноте не разглядит! Да и плевать шмаре на твое рыло. Лишь бы башлял. Она хоть козлу подставится! – успокаивал Налим.

– Никто никуда не линяет нынче! Шмар Лангуст сделает. Чтоб на хазу доставили! В притон возникать опасно. Ментов в пределе поприбавилось! – предупредил Шакал. И глянул на старика. Тот согласно кивнул:

– Глыба! Тебе шмарье заказывать? – спросил улыбаясь.

– Мне? Конечно! Только порыжее и потеснее!

– Король! Тебе?

Остап покраснел до макушки. Глянул на Задрыгу. Та стояла отвернувшись. Услышав вопрос, манто выронила и не заметила. Зато Король понял. Наотрез отказался. Головой замотал.

Шакал с Лангустом решили вечером навестить адвокатшу. Потому от баб их оградили обстоятельства.

Лангуст взялся за телефон, набрал номер, заговорил игривым тоном старого, опытного повесы:

– Сделай сегодня на вечер девочек! Восемь надо! Что? Мне не многовато ли? Да этих мне на полночи! Конечно, смотря каких, но ты ж мой вкус знаешь! Конечно, молодых! Чтоб кругом – шестнадцать! И за пазухой – не меньше пятого размера. Ну и с задницами – покруглей, да повертучей. Что? На месте расплачусь. Да, ко мне в особняк. Часам к девяти вечера подкинь их! Всех живыми и здоровыми верну! Не боись! Только старух не волоки! Не обижай меня! Ну, как всегда! Я жду! До встречи! – положил трубку и сказал глухо:

– Во, сутенер треклятый! Всю жизнь на шмарах бабки делает! Заметет сучек и держит в лягашке, в вытрезвителе. Когда кому надо – подсовывает девок. Да еще грозит им, если бабки не отдают, в тюрягу упечь за проституцию. Вот так с месяц они на него повкалывают, он других забирает. Этих – отпускает. Какую не востребуют клиенты, сам тешится ночами, шкура подлая!

– Давай ожмурим паскуду! – предложил Глыба поспешно.

– Они все такие! Не он один! Опера – псы! Их надо уметь пользовать. Да и зачем лишний шухер? Он файных шмар приволокет. Это верняк!

– Из-под себя? – съязвил Хайло.

– А что, в притоне чище? – усмехнулся Лангуст.

– Туда лягавые не возникают, только фартовые! – встрял Мельник.

– Ты что? Визитные карточки в транде видел? Или тебе бандерша правду вякнет? Да ни одного притона не было б, если бы лягавые там не отмечались! Мусора о них лучше нас секут. Всех шмар наперечет знают. И бывших, и нынешних, и будущих! Тебя впустят или нет! А лягавого вне очереди обслужат. Без башлей. Всем притоном, вместе с бандершей! Они, если хочешь знать, ментам налог дают давным-давно. И «бабками», и натурой. Как затребуют, так и рассчитываются! Так что нет в пределе шмары, на какой мусора не кувыркались, – отмахнулся Лангуст.

– Вот, черт! Никто их там не припутал? – поинтересовался Плешивый.

– Там не путают. Не то место! Не годится для разборок! – хохотнул Лангуст.

– Там нашего законника нередко в притонах берут, – вставил Тундра.

– Случалось и здесь, если по-дурному переть к шмарам! Их надо на хазу, за какую мусорам башляешь. А если не хочешь в хазу тащить, сними номер в гостинице. Или другую хазу на ночь откупи.

Шакал пересчитывал деньги, отнятые у ростовщика. Когда все сложил по пачкам, подсел к Налиму:

– Расколись, как тряхнули пархатого?

– Через забор перемахнули, – начал тот.

– Ага! Махнули! Ты б видел тот забор – в три моих роста! Прутья из арматуры – сверху пики! Я залез! А слезть не могу! Накололся самым нежным местом! И вишу, как мешок с гавном. За самую что ни на есть ширинку попался! Кенты – засранцы, уже смылись! А я – никак! Болтаюсь кверху задницей, снизу – барбос – падлюка, все лопухи отгрыз. В самые шары, меня – законника, собачьим матом поливает. Где такое видано? Подтянул я к себе псину за шерсть, и за все его укусы один раз прихватил. Он, гад, мозги посеял с ходу. От страха со двора смылся. Я ему, гаду, шнобель откусил! – признался Хайло:

– Потом и сам отцепился от штыря. И похилял глянуть, что кенты делают? Они уже хмыря прижали, вякнули, если вонять будет, его пришьют, а баб огуляют поначалу. Ну, тут я возник, трясти стали. Он за тряпки не дрожал. А вот за рыжуху – вцепился. Пришлось его по тыкве съездить. Тут дочка его поднялась. Возникла не ко времени. Мы ее скрутили за руки, за ноги. Велели не дергаться. Ей, видать, обидно стало, что никто не пристает, орать захотелось. Тоже немного приглушили и сами стали дом шмонать. Все выбрали. Тут – баба этого потроха выплыла. Вся из себя! И пасть отворила. Мы ее захлопнули понадежней. И ходу… По пути все спокойно, тихо обошлось.

– Лады! Лангуст! Наколке навар дай!

– Заметано. Пусть утешится! – согласился старик.

– А дочка у хмыря – ничего! Сдобная чувиха! Как булка! – вспомнил Чилим.

– Горластая! Я таких не уважаю! – отвернулся Налим. И снова уставился в пол, в одну точку.

Вечером Шакал с Лангустом засобирались к адвокату. Старик, созвонившись заранее, договорился на восемь вечера.

В доме тем временем все готовились к приезду шмар.

Накрывался стол. Стремачи готовили закуски, сявки гладили рубашки, брюки. Выметали гостиную тщательно, чтобы ни одной пылинки не осталось ненароком. Пепельницы вымыты.

Охлаждается во льду шампанское. Коньяки стоят любые – на выбор.

Сявки режут колбасу, сыр, ветчину. Икра красная и черная – радом масло.

Минеральная вода и пиво охлаждаются во дворе под краном. Здесь им места не нашлось.

Не знает куда себя деть и Задрыга. Пахан не велел ей уходить из хазы. И она пошла за дом – в небольшой сад, где на старых, как Лангуст, яблонях, уже начали розоветь, наливаться соком яблоки.

Капка забралась в гамак, висевший меж стволов. Король стоял возле яблони. Щемящая грусть подкатила к горлу.

Вспомнился другой сад. С заботливо побеленными стволами, с ухоженными деревьями, обрезанными, привитыми, обкопанными и удобренными.

Как буйно он цвел! Словно белыми облаками покрывались кроны веснами. А осенью даже подпоры ставили под тяжелые ветви, чтобы не сломались от тяжести яблок. В том саду не было гамака, не хватало времени на отдых. И земля умела воздавать за каждую каплю пролитого пота.

– Как-то теперь мать одна с ним управляется? – подумалось с тоской.

Как захотелось ему, прямо теперь, не глядя ни на что, сорвать Задрыгу из гамака, и не требуя доли, только с билетами в руках, умчаться отсюда на самолете, как можно скорее. Забыть все прошлое, стереть его с души, как дурной сон и начать жизнь заново… Без воров, без фарта…

– О доме загрустил? – догадалась Капка.

– Да, о доме, о матери! – не стал скрывать Остап.

– Какая она у тебя, расскажи? – попросила впервые.

Король говорил тихо. Дрожали руки, губы человека. Он так давно не был дома, не видел мать. Она совсем состарилась и ослабла без него. Совсем белой стала ее голова. Ослаб голос. В том была и его вина.

– Ты когда-нибудь поедешь к ней. Может, очень скоро. Возьми меня с собой! Покажи, какая она – мать? Я ведь своей не помню. Твоя, наверное, самая хорошая, коль ты никогда ее не забывал, – попросила Капка тихо.

– Конечно, Капелька! С радостью познакомлю вас! Вы обязательно полюбите друг друга. Она у меня особая.

– А почему?

– Столько лет не виделись. И не обижается. Не ругает. Зовет. Как старая голубка – в гнездо просит воротиться. Ничего другого не хочет и не требует. Только свидеться мечтает.

– Да! Редкий человек! – подтвердила Задрыга и, услышав голоса во дворе дома, поняла, приехали шмары.

– А ты своей жене тоже будешь изменять?

– Тебе – нет! – ответил не сморгнув.

И впервые Задрыга покраснела, не обрубила, не нахамила человеку, не отняла надежду.

– А как это люди живут семьей? Все время в одной хазе?

– В хате! И всегда сами! Без кентов и шмар! Без попоек и драк! Без воровства живут. Работают с утра до ночи.

– А что делают?

– Готовят поесть, стирают, убирают.

– Ну это и я умею!

– Копают огороды, сажают картошку, капусту, сеют морковку, свеклу, лук, чеснок, укроп. А на полях – пшеницу и рожь, кукурузу и подсолнух, сахарную свеклу.

– А ты умеешь это? – приподнялась на локте.

– Могу! Даже корову доить умею, выпаивать теленка, кормить их, еще свиней и кур. У нас дома всего было много.

– Зачем?

– Чтобы жить! – рассмеялся Король.

– Так купить можно.

– В деревне – все свое. И мясо, и масло, и молоко, и хлеб. Свои руки не жалей – все будет.

– A-а, сука! На холяву хочешь прокатиться? – с треском открылось окно на первом этаже. И Капка с Королем, оглянувшись, увидели, как голый Хайло, поймав шмару за ногу, втаскивает обратно в комнату. Та отбрыкивается, вывертывается, но законник, шлепая ее по голой заднице, говорит визгливо:

– Бабки взяла? Откатай, лярва! Кобылка моя необъезженная! А то ишь, слинять хотела! От меня не смоешься! – втащил девку в окно. Рванул с нее платье – сверху до низу спустил. Оставил как липку. И с конским гиком завалил на пол, удерживая, овладел шмарой. Та утихла, не вырывалась больше.

– Скоты! – отвернулась Капка брезгливо.

– Давай слиняем от них!

– Не теперь, не сию минуту! Немного погоди! – подарила луч надежды Задрыга.

А в это время Шакал с Лангустом уже сидели в гостях у Нины Владимировны.

Пахан ожидал увидеть сухую седую бабу со строгими глазами, с выцветшим лицом, покрытым морщинами, с тонкими поджатыми губами, сутулую, высокую, нескладную.

Все это было навеяно рассказами Лангуста, какой искренне возмутился вопросу Шакала, был ли старик близок с этой женщиной?

– Ты что? Офонарел? Как бы я посмел подумать о таком? Да эта баба в гробу видела всех мужиков и вряд ли знает, зачем они по свету расплодились! Она нашего брата и в хрен не ставит. Всюду сама. Ремонт в квартире своими руками делает. Дрова рубит лучше иного мужика. Даже электрику в квартире сама ремонтирует. Заставал я ее за такими делами. Спросил сдуру, почему не наймет никого, не попросит, даже помочь хотел. Она как вызверилась на меня! И говорит, что духу мужичьего не переносит. В помощниках не нуждается. Да и в суде ее боятся. Язык – бритва! Смеяться с рождения не умела. Ни друзей, ни любовника нет.

– Но ведь сын у нее от мужика, надеюсь, родился. Не надуло же его сквозняком? – усмехнулся Шакал.

– Да кто знает? Я его ни разу не видел. И о жизни, о прошлом, мы никогда не говорили. Она не признает посторонних разговоров. Только по делу. Никогда не задерживался дольше двадцати минут. По ней понимал, что визит пора сворачивать. Нина Владимировна гостей не любит. Дышит без праздников и без выходных. С нею о флирте не вспомнишь. Скучная баба. Нет в ней жизни. Да и сама – не в моем вкусе. Старовата. А по мне – молодые да веселые бабенки хороши. Зачем в постель умную заволакивать? Она и в ней норовит паханить. Так что с этой, Боже упаси! Никогда не флиртовал! Клянусь волей! – сказал Лангуст.

И все же Шакал выбрал по пути букет нежно-розовых роз, бутылку шампанского и громадную коробку конфет.

Перед тем, как позвонить в дверь, придирчиво оглядел еще раз Лангуста. Тот выглядел так, словно его украли из витрины магазина. Сам пахан оглядел себя еще дома. Все было в порядке.

Нина Владимировна открыла дверь сразу. Впустила гостей, торопливо запахнув халат на груди. Этому визиту она не придавала никакого значения, а потому не переоделась. Осталась в домашнем ситцевом халате, в потертых тапках. Ни прически, ни следов краски на лице.