Текст книги "Месть фортуны. Фартовая любовь"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Влетевший в окно булыжник не остановил оперов. Они и не заметили разбитого стекла. Не увидели мелькнувшего лезвия. Оно впилось в грудь подвыпившего сержанта, молотившего Шакала. Пахан сразу увидел кентов, заметил «перо», отскочил от упавшего ничком в пол опера. Рядом с ним свалился жилистый, долговязый старшина.

Трое оперов переглянулись, схватились за наганы, но тут же были сбиты, смяты, прижаты к стене и прирезаны ворвавшимися через окно фартовыми.

Мишка, схватив Задрыгу на руки, выскочил на улицу и, не дожидаясь остальных, помчался темными закоулками к хазе. Он слышал за своею спиной топот законников. Они уходили от милиции задворками, тихими, спящими улицами.

В хазе свет не включали, взяли деньги, одежду и тут же покинули ее, исчезли в туманном рассвете утра.

За ними лишь поначалу гналась милиция. Но когда меткими выстрелами были убиты двое первых оперативников, погоня остановилась, никому не захотелось рисковать собой. А Черная сова, покинув хазу, вскоре исчезла из города.

Фартовые, едва попав на окраину города, тут же оказались в лесу и знакомыми им тропами углубились в такую чащу, куда милиция не решилась бы сунуться.

Тут они были, как у себя дома. Заговорили в полный голос. Немного переведя дух, перекурив, решили сегодня уехать в Калининград.

Задрыга, оглядев Мишку, дотащившего ее до леса, вытащила из-за пазухи сверток, протянула парню:

– Бери башли! Это твои! Так и быть! Не греши на фраериху! Я стыздила! Но и вернула сама! Сегодня ты – кент! А вчера был падлой! Доперло? Нет? Ну, ладно! Хиляй шустрей. Пока я добрая – скорчила козью рожу и отказавшись от Мишкиной помощи, пошла рядом с Глыбой, рассказывая, за что ее били опера.

– Базлать я стала, когда они вломились в камеру. И навалились втроем. Я двоим мусорам по мудям. А третий меня с катушек сбил и взял на сапоги. Я и вцепилась ему в глотку. Он от меня не мог избавиться и ввалился к кентам. Мол, заберите свою суку! Так и вякнул. Я ему за это глаз хотела выбить. Но он, паскуда, успел вывернуться. А тут еще лягавые ввалились. Ну и понеслось!

– Как же ты с троими операми не смогла сама сладить? – удивился Паленый.

– Бухнула лишку, вот и развезло! – созналась Задрыга, добавив:

– Никогда не киряла, а теперь и вовсе завязала! Хана мне, если квашу! Косею быстро! И сил нет! Нельзя, выходит, верняк ботал Сивуч! Пока жива душа фартовая, всегда на стреме дыши!

Капка радовалась, что из милиции выскочили скоро и без потерь. Что все башли, весь общак у пахана с собой и Черная сова меняет место фарта.

Шакал решил вывести малину лесом к маленькой, неприметной станции. И оттуда выбираться поездом. Но сначала дождаться темноты.

Деревенская станция тонула в лесах. Конечно, здесь не останавливались скорые поезда. Но Шакал не любил спешки там, где была важна осторожность.

Малина до сумерек не вышла из чащи. И лишь впотемках сели фартовые в неспешный поезд, потащивший их от столба к столбу – в Москву, оттуда законники решили ехать на новое место.

Мишка вздумал отдать пахану положняк – свою долю. Тот глянул на Паленого удивленно:

– Положняк себе возьми! Помог с лягашки смыться! Мне Глыба вякнул. Это дороже башлей! Файный кент! Не стемнил Медведь! Ну, а с Задрыгай, оботрется! Попривыкнете! Она – своя кентуха! Фартовая! Снюхаетесь, если не будешь наезжать! – отстранил деньги и посоветовал покемарить, покуда есть время.

Законники расположившись в разных вагонах и купе, знали, что в Москву они приедут утром, если ночью ничего не случится.

Пахан с Задрыгай ехали в одном купе. В этом же вагоне Глыба – в последнем купе. Он в пути никогда не оставлял Шакала. И нынче верен себе.

В вагоне пассажиров так мало, что все верхние полки пусты. Но недоверчивая Капка не любит нижние места. Не может спокойно уснуть. Но при первом же свистке дежурных по станциям падает, забывшись, на пол, приняв этот свисток к отправке поезда за милицейский.

Шакал так и не уснул. Поймав Задрыгу в который раз, ругается на нее, подвигает ближе к стене. Но та решила встать. Села рядом с паханом.

– А ну, вякни мне, зачем у свежака башли сперла? Иль Сивуч надоумил, что у своих кентов тыздить можно? – глянул на дочь сурово. Та сжалась в комок.

– Западло тебе, законнице, таким фартом заниматься! Ты ж клятву дала!

Капка угнула голову, ожидала оплеуху, больную, унизительную. Но Шакал не ударил. Ухватил за подбородок двумя пальцами и глянув в глаза Капки, а может, и в саму душу, спросил свистяще:

– Иль уже хвост подняла? На мужиков зуб точишь? На этого – свежака? Смотри, засеку, шары выбью тебе, а его из малины! Посей мозги про шашни и флирт. Это позволялось, пока не была в законе. Теперь – крышка! Секи!

– Тебе со шмарами можно? А мне – почему запрет?

– Я – кент! В юбке не принесу! Доперла? Тебе такое – как два пальца! Не смей думать про кобелей! Своими клешнями задавлю!

– Тогда и ты со шмарами завязывай! – потребовала Задрыга.

Шакал вскипел, подскочил, ударился головой о верхнюю полку, выругался и раздосадованный цыкнул на дочь:

– Захлопнись, зараза!

Та, свернувшись в клубок, повернулась спиной к пахану, обиделась. Выставила, как фигу, острый зад, молча сопела.

– Еще раз такое отмочишь, выкину из малины, как паскуду! У своих не тыздят! И ты – не карманница! И не зелень! Пора шевелить коробкой! Этот свежак тебя и малину среди всех законников лажануть имеет шару! Секешь такое?

Но Капке не верилось, что Паленый лажанет Черную сову.

Уже по дороге в Калининград в купе к Мишке вошла молодая женщина. Паленый вмиг заметил в двери мелькнувшую острую рожицу Задрыги и пулей вылетел из купе, нашел себе другое место, без баб, зато от Капки не жди пакостей. Иначе, кто знает, что она оторвет?

Задрыга не умела спокойно сидеть на одном месте. Ей постоянно хотелось куда-то бежать, что-то делать. Вот и здесь услышала разговор проводников, что в составе, помимо пассажирских вагонов, идут багажный и почтовый. Первый – охраняется четырьмя мордоворотами. А значит, перевозят деньги, либо ценности. Иначе, зачем такая охрана, да еще с винтовками? Капка тут же решила разнюхать. И на первой же станции вышла из вагона, пошла вдоль состава. Мигом увидела багажный вагон. Достала из-за пазухи свою белую любимицу, какую обучила многому, кошка легко зацепилась за решетку окна, Задрыга заорала, подойдя к охране, указала на торчавший из окна хвост, попросила вернуть подружку.

Только ее там не хватает! Вот сука! Как она туда забрались, эта стерва? – схватился охранник за ружье.

– Оставь! Давай я ее живьем выволоку. Иначе, соплей и не соберешь. Вишь, ее хозяйка – кикимора! Нормальные люди с ней не дружат. Хвостатая – всех заменила. Отдадим, чтоб не вопила! – говорил второй, открыв дверь вагона. И заскочив, стал гоняться за кошкой. Та не уходила без Капкиной команды и прыгала от охранника по всему вагону. Тот гонялся за нею, матерясь.

Слушай, ты, лахудра! А ну залезай сюда сама и забирай ивою тварюгу! Иначе пристрелю ее!

Не вздумай в вагоне палить! Ты что? Иль забыл, что везем? Головы с нас снимут, если испортим! – кричали ему снаружи охранники.

Вы, наверное, колбасу везете? Моя кошка вареную любит, заглянула Капка в вагон. В это время дежурный по станции дал свисток к отправлению поезда. Состав дернулся. Капка испуганно закричала. Ее втолкнули в багажный вагон чьи-то сильные руки.

Сиди и не высовывайся до остановки. Там слезешь и заберешь свою шалаву! А пока – не ори! – предупредил ее охранник.

А остановка скоро будет? – огляделась Задрыга и мигом подметили все.

Километров полста пропилим…

Капка делала вид, что гоняется за кошкой. Сама внимательно рассматривала багаж.

– Ты там полегше носись, чувырла! Багаж у нас особый! Музейный! Панская посуда! Из золота и серебра. Старинная! И картины. Им цены нет. А ты немытыми срайбоходами по ним ходишь! А ну, кыш оттудова, туды твою мать! – заругался на Капку мордатый охранник. Та соскочила с ящика, позвала кошку. И, взяв ее на руки, притихла у двери.

– А зачем золотая посуда нужна? Было б что пожрать! – обронила Капка.

– Потому так и живем, что чуть ли не со свиньями жрем! А они – паны – кушали! Мы сдохнем – никакой памяти не останется даже нашим детям. А этой посуде почти тыща лет. Такую нынче никто не смастырит. С ней есть боязно! Смотришь – и душа обмирает! Красота какая!

– Никогда золотой посуды не видела! – вздохнула Капка и добавила:

– Хоть бы краешком глаза в щелку глянуть! Какая она бывает?

– Загляни! Ходи сюда, племя свиное! – позвал Капку сжалившийся охранник. И приподнял крышку ящика, снял шуршащую бумагу.

– Вишь? Это ихняя суповница! Почти как наш чугун. Только видом ничего общего. Паны в наш чугун по нужде сходить отказались бы! А мы жрем – и ни хрена!

Капка с замиранием сердца рассматривала суповницу, разрисованную, разукрашенную руками мастера-сказочника. Тонкий, изящный рисунок, изображавший охоту на кабана, опоясывал суповницу. Кое-где, очень уместно, вкраплены сапфир и изумруд, яшма и гранат. Посуда была сказочно дорогой не столько из-за золота, из какого сделана, сколько из-за своего оформления и возраста.

– И кто ж теперь с нее есть будет? – спросила Капка.

– В музей везем! Знамо, там она стоять будет под стеклом! Кто теперь из такой жрать насмелится? Нынче – только за показ– деньги огребать станут. Дат еще какие!

– Целый вагон посуды? Какой же музей нужен? По нем до конца жизни ходить надо! – изумлялась Задрыга.

– Да нет! Посуда только вот тут! В ящиках! А там – книги! Тоже панские! Старинные! Если бы целый вагон золотой посуды, ее целый полк охраны сопровождал! А здесь золота – всего три ящика! Остальное – хрусталь, фарфор, серебро! – невольно указал расположение ящиков охранник.

– А я даже не знала, что такая посуда на свете есть! – ломала комедию Капка, изображая удивление и восторг.

– То-то и оно! Мы тож впервой увидали! Ну, и что? Жрем с газеты! Видишь? Селедка да хлеб! Паны, небось, увидь, со смеху поусирались бы. Небось, их свиньи лучше жили, чем мы теперь! – сплюнул один из охранников досадливо.

– А где ж вы, бедные, тут спите? – пожалела Капка людей.

– Мы не спим, мы караулим! Нам спать не положено! Вот через четыре часа другой наряд на дежурство заступит! А мы – на отдых! Через восемь часов – опять мы вернемся!

Капка покачала головой, прикинулась наивной дурочкой.

– А ружья вам зачем?

– Это от воров! Если нападут. Да только кто решится? Нас много! Уложим хоть целую зону!

– Не пугай девку! Она ж еще в постель нассыт после твоих сказок! – пожалел Задрыгу самый старший из охраны. И выглянув наружу, сказал:

– А вот и станция! Выметайся, малявка! Показали тебе сказку. Л вот жить придется в буднях! Только ты никому не болтай про то, что тут видела! Забудь! Так и тебе жить будет легче, – посоветовали охранники и, едва вагон остановился у перрона, выпустили Задрыгу за дверь. Та бегом припустила к своему вагону. Кенты в поисках Капки обыскали все пассажирские вагоны и ресторан. Задрыга даже не вслушивалась в град мата, она тащила Шакала в купе и там, под перестук колес, рассказала обо всем.

Пахан тут же собрал малину.

– Рыжуха в багажном? – изумлялись кенты. И спрашивали Клику обо всех подробностях.

– Где стоит рыжуха?

– Из чего ящики?

– Люки в потолке закрыты?

– Двери охрана держит открытыми?

– Куда везут груз?

– Где держат оружие?

Когда вопросов не осталось, малина, коротко переговорив, решили ночью накрыть багажный.

Шакал велел Задрыге не высовываться из купе.

Капка поняла, что в этом деле законники хотят обойтись без нее, и заупрямилась:

… Я отвлеку охрану! – предложила Шакалу.

Захлопнись! В это дело ты не лезь. Пришить могут. Именно тебя – первую! За наводку! Охрана тоже не пальцем делана!

Черная сова решила сделать налет на багажный вагон после полуночи, когда охрана уснет на полу.

В вагон влезть сверху – через люки. Тихо поднять три ящика и смыться с поезда, попрыгав с него на ходу.

Задрыга будет следить из своего вагона. Ее учить не надо ничему. Как только приметит, как кенты выскакивают из поезда, следом выпрыгнет.

Капка, дождавшись, когда Паленый залезет на крышу вагона, полезла за ним – следом. Тот остановился, состроил свирепую рожу и прорычал в лицо:

– Общак на какую хварью доверила, облезлая гнилушка? А ну, отваливай, недоносок вонючий! Не то все мурло расквашу! Что пахан велел? – столкнул с хлипкой лесенки. Капка едва успела зацепиться за ручку двери вагона и побитой собакой вернулась в купе. На душе ее было тревожно.

Задрыга взяла оба чемодана. Поставила их в тамбуре. Неприметно. Один на один. И, теряя терпение, следила за багажным вагоном.

Минуты тянулись вечностью. Время словно замерзло и на всегда остановилось в мерном перестуке колес. Когда-то будет развязка, кончится ожидание. А пока… Задрыга услышала выстрел. Нет, не из пистолета… Стреляли из ружья. Значит, охрана – в кентов, – дрогнуло сердце Капки.

Она всматривается в темноту ночи. Еще выстрел. Опять из ружья. А вот уже из нагана – трижды, через глушитель.

– Слава Богу! Жив пахан! – узнала фартовая голос отцовского оружия.

А вот Глыба бухнул из своего «макара». Почему с шумом? Почему не сумели тихо, «перьями» сработать? – удивляется Капка. Ей так хочется оказаться теперь там – в деле. Но общак… Она отвечает за него головой.

– Чего тут раскорячилась? Чего стоишь, как дура? – оттолкнула Капку проводница, услышавшая стрельбу и вздрагивая толстой задницей, трусливо выглядывала в темноту.

Капка смотрела из-за ее плеча. Но никто не выскочил из багажного вагона. Задрыгино ухо, натренированное ко всяким ситуациям, улавливало шум, звуки заглушенных выстрелов.

На одном из поворотов она успела увидеть открытые двери багажного вагона, двоих охранников со вскинутыми ружьями.

– В кого целятся? – дрогнуло сердце. И словно в ответ, прогремели два выстрела, перекрыв гудок поезда.

– Чего стоишь здесь? Иди в вагон! – попыталась закрыть двери проводница.

– Мне на этой станции сходить.

– До этой еще два часа. А мне стоп-кран сорвать надо. Что– то случилось, – отодвигала Капку с пути проводница. Задрыга слегка поддела ее в подбородок. Баба вылетела из тамбура, не успев ничего сообразить, оказалась в глухой ночи, вдали от человечьего жилья. А поезд шел, не сбавляя скорости.

Всякий выпавший, по своей или чужой воле, не мог рассчитывать на чудо.

Капка стояла одна. Вслушивалась, всматривалась, дрожа всем сердцем за каждого кента.

Сколько времени прошло? Да кто же знает? Поезд проскочил несколько деревушек без остановок.

Капка до рези в глазах всматривалась в темноту ночи. Вот она вздрогнула. Кто-то тяжелым мешком вылетел из багажного вагона. Не по движению поезда. А так, будто его вышвырнули чьи-то сильные руки. Явно, мертвый. Но кто?

– Кто кого ожмурил? – думает Задрыга. И видит, как из багажного вышвырнули еще двоих.

Руки Задрыги занемели. Она не чувствовала тяжести чемоданов. Ждала развязку, зная, когда-то все кончается, и ей надо будет покинуть этот поезд.

Снова послышался глухой выстрел. Проводница из соседнего пассажирского вагона вышла в тамбур. Всматриваясь, позвала по имени ту, какую Капка выкинула из вагона. Задрыга ответила, что та недавно ушла в вагон, к пассажирам, ее позвали.

– А ты не слышала стрельбу? – спросила проводница.

– А это там, в лесу! Двое мужиков гонялись за собаками. Одичали. На людей нападают. Пассажиры из этих мест рассказы– шиш. Вот и приходится отстреливать – соврала Капка. И проводница, поверив ей, вернулась в вагон.

Задрыга вскоре увидела, как друг за другом вылетали из багажного три ящика, следом за ними – стали выскакивать тени. Задрыга поняла – пора. Сбросила чемоданы с подножки, следом выпрыгнула сама.

Капка скатилась с насыпи, ткнулась пятками в мерзлую землю, кувыркнулась через голову, больно ударилась плечом, успела увидеть огни удаляющегося поезда, а через минуту оказалась в глухой темноте.

Она крикнула голосом совы. Тут же услышала ответное. Нашарила чемоданы и замерзая пошла на условный голос.

– Стопори, – услышала тихое, совсем рядом и почувствовали, как из ее рук забирают чемоданы. Вглядевшись, узнала Мишку и Глыбу. У Паленого лицо и руки в крови.

Хиляй в хвосте, чего вылупилась? – буркнул зло, матерись, пошел вперед, через сугробы.

– Где пахан? – спросила Капка Глыбу, дрогнув горлом.

– Там, впереди, он первым линял, следом за рыжухой. Неподалеку должен примориться, – ответил шепотом. И вслушавшись добавил:

– Секешь? Уже близко.

– Все живы? – ухватила Задрыга кента за куртку.

– Кой хрен! – скрипнул тот зубами и стряхнул Капкину руку, взял у Мишки один чемодан, заторопился.

Вскоре они подошли к пахану. Тот сидел, держась за плечо. Морщился. Вывихнул плечо. Капка вправила, не обратив внимания на стон Шакала и огляделась.

– Где Пижон, Тетя? Где кенты?

Гам! – указал кивком на черное небо Шакал и, подведя к ящикам, скинутым из вагона, велел коротко:

– Бери один! И смываемся в лес!

– А кенты? Собрать их надо! Закопать, – не соглашался Глыба.

– Ты что? Мозги поморозил? Через полчаса сюда возникнут лягавые. Линяем шустрей, покуда из нас не настрогали жмуров. Кенты простят и поймут нас.

Они ушли в лес, волоча с собой ящики и чемоданы. Никто из них не жаловался на тяжесть и усталость.

Только один раз Задрыга спросила, далеко ли еще? Паленый, оглянувшись, ответил: .

– Эти места я знаю. Еще километра два. И мы у своих…

К тому месту, в лесу, они пришли уже под утро, когда небо стало сереть. Вначале Капка услышала назойливую трескотню сойки, но саму птицу не увидела. Потом уловила свист. И вскоре к ним подошла целая свора мужиков.

Узнав Мишку, спросили об остальных, почтительно расступились перед Шакалом. О нем и они были наслышаны.

– Хиляй, пахан, к нашему Деду! Он тут приморился! – услужливо взялись проводить трое мужиков. И подведя к утонувшей в сугробе ели, гулко постучали по ней.

Из сугроба мужичонка выскочил. Заорал на людей. Те на кентов указали. Замолвили за них слово. Мужичонка, махнув рукой, позвал за собою, подвел, ухватился за сук. И Капка, к своему немалому изумлению, оказалась перед входом в землянку.

– Хиляй, мамзель! Не выпущай тепло, не студи хазу! – торопили сзади, и Задрыга скатилась вниз по лестнице в душную теплынь.

Когда вскочила на ноги, глазам не поверила. Не землянка– настоящий дворец, стены выложены из бревен, потолок дощатый, полы настелены старательно, доска к доске подогнана. Места много. Кругом топчаны стоят, громадный стол, лавки. А по углам три раскаленных буржуйки, видно, никогда не остывают.

Шакал уже обнимался с паханом лесной малины. Тот был высокий, широкий в плечах, борода и усы закрывали все лицо и грудь, видно, за них он и получил свою кликуху – Дед.

Он предложил кентам Черной совы располагаться, а сявке велел передать наверх, чтобы приготовили хамовку гостям.

Капка присела ближе к буржуйке на чурбак, грела перед огнем озябшие до синевы руки. Ее трясло от страха, как будет дышать малина? Кентов почти не осталось. И теперь в Черную сову никто не пойдет, узнай, что стало с фартовыми.

Хотя она и сама еще не знала о случившемся и ждала, когда пахан иль Глыба расскажут о налете на багажный вагон.

Капка смотрела на пламя в топке, вслушивалась в звуки сверху. Это не ускользнуло от внимания мужика, впустившего в землянку. Он придвинулся поближе к Задрыге и сказал:

– Не трепыхайся, сюда, кроме нас, ни одна живая душа не решится нарисоваться. Клянусь волей! Мы тут уж с самой войны кантуемся! Как слиняли немцы и наши, мы и зацепились. Раньше здесь лесной госпиталь был. Думаешь, вот это и все! Хрен там!

тут десятку малин места хватит! И таких землянок хоть хреном ешь! А вот пробраться сюда уже никому не по силам!

– Но мы возникли! – перебила Капка.

Вас «на мухе» сдалеку кенты держали. Да признали своих. Не ожмурили потому. Коли мы не захотим, сюда даже мышь не прошмыгнет, – хвалился мужик, от какого несло домашним самогоном и луком.

– Тут много наших от лягавых тырились. Залягут на дно, эдак с год, потом вылезают на фарт, когда про них мозги посеют менты.

– А если пронюхают?

– Те, у кого были карты этого госпиталя, давно откинулись. На том свете кому вякнут? Вон, Гильза! Он с нами долго фартил. Все тропки тут знает. А и то посеял память. В ночи потери лея. Какой крюк дал через болото!

– Не посеял я мозги! И крюк не с дуру, от лягавых и псов! Они болото не одолеют. Тут шаг в сторону и хана! Куда ментам? Нот и вел, чтоб со следу сбить! – услышала Задрыга.

Копка хотела спать. Ее разморило в тепле. Она чуть не падала с чурбака. Но Паленый принес в ведре снег, посоветовал протереть им лицо. Задрыга послушалась.

Вскоре им принесли поесть.

Жареное на вертеле мясо дикого кабана, хлеб и печеная картошка. Чай, заваренный на травах.

Капка ела с жадностью.

– А где вы хлеб взяли? – удивилась несказанно.

– Эх, кентуха! Мы ж тоже не тут на свет родились. Все имели. Дышали как люди! На большой. А что с нами утворили злыдни? Все забрали и жизнь хотели отнять. Но Бог вступился! Не дал в обиду извергам. Так-то вот и дышим, перебиваемся с хлеба на картоху.

– И все? – не поверила Задрыга.

В это время в землянку вошла полногрудая, румяная женщина. Увидев Мишку, подошла, обняла его. Поцеловала. Капка задрожала от ярости.

– Надолго ль? – спросила баба Паленого.

– Как получится. Шмонать нас станут менты. Надо пересидеть. Но тут как пахан, – пожал плечами.

Шакал с Дедом куда-то в боковую комнату ушли. Договориться обо всем.

Глыба и Мишка молча курили. Капка подошла к ним. Села поближе к Глыбе, попросила тихо:

– Кто-нибудь вякнет, как дело было?

– Не теперь. Отвали, Задрыга! Твои наколки без жмуров не даются! В другой раз, сама похиляешь! С тобой – никто! Дорого навар даем. И в этот раз – всех кентов потеряли!

– Спешишь, кент! Пахан Деда уломал обшмонать полотно. Может, его кенты кого-нибудь живым приволокут. А жмуров – зароют в лесу. Я о том услышал, – перебил Паленый. И, глянув на женщину, подметавшую пол, попросил тихо:

– Чайку бы еще. Сообрази нам…

Едва она вышла, повернулся к Задрыге:

– Тебе за такую наколку вломить надо было файно. Что ж не вякнула про сигнализацию? Мы, как сдуру, полезли напролом и нарвались на нее враз. Лафа, что не все в одно место. Но Хлыща враз прикончили на люке. Весь кентель раздолбали, как только он открыл. Сигнализация сработала. На весь вагон заорала. Пижон решил ее оборвать, а его током шваркнуло. Да так, что враз откинул копыта. Стремачи нарвались на «маслины» охраны первыми. Их вышвырнули из вагона уже жмурами. Мы на кентели взяли двоих. Шакал еще пару из охраны с «пушки» размазал. Но не сразу. Махаться пришлось с лидерами. Они пытались подцепить на кулак и в дверь. Все мурло мне в лепешку уделали. Двое мордовали. Пахан их успокоил, – усмехнулся Паленый разбитым лицом.

– Дурье! Не свое! На что кентели подставили охранникам? Иль им власти запасную житуху дадут? Героями объявят – посмертно. А что с того? Вон мы на войне тоже про себя не думали. Попали в окружение. И нас – в Магадан. Все за то, что не застрелились. Живьем немцу попались. Так от врагов нас живыми взяли. А вот свои чуть не загробили. Если бы не смылись с Колымы, дуба врезали от колотуна на трассе. Нас дыбали повсюду, да не нашмонали. Стали мы лесными братьями. Навроде партизан. Когда-то с этого в войну начинали. Так и сдохнуть доведется. Не остывают стволы. На нас охотятся. Мы – тоже не без удачи промышляем, – усмехнулся мужик криво.

Глыба, свернувшись калачом, уже спал.

Женщина, вернувшись, принесла чай. Налила в кружки. Заставила Мишку снять рубашку, взялась стирать, прислушивалась к разговору.

– Вот она, Олеся, меня в жизни удержала, – указал Задрыге на бабу Паленый и продолжил:

– Из моей семьи никого нет в живых. Она нашей соседкой была. И привела в лес. Чтоб чекисты не взяли последнего, да чтоб не околел от голода и беды. Тут я рос. А потом кенты нашлись. Медведь слинял с Печоры. Глянулся я ему. Подрастать отправил к Сивучу. Так-то и не загнулся. Олеся не дала. Она тогда совсем молодой была. А я что? Через год матерью ее стал звать. Она радовалась. И теперь все побаловать хочет, – рассмеялся Мишка.

Олеся улыбалась. У Задрыги от сердца отлегло подозрение.

а я другое о тебе слышала! – сказала Капка.

Другое – темнуха! Правда – тут! – ответил Паленый.

Кийка пила чай, понемногу согревалась душой и телом. Слушали, о чем говорит Мишка с Олесей и мужиком.

Прихватили как-то лягавые нашу Олесю в селе. Она за мылом туда навострилась. Ну, это, когда ты к Медведю уломался. заперли в лягашке. Чтоб своему мусоряжному начальству показать., кого они попутали. Хотели премию и ордена за Олесю отхватить, забулдыги проклятые! Но мы им тот кайф поломали. вспомнили партизанщину. И как вломились в ментовку! Устроили салют! Ничему не обрадовалась лягашня! В окна выскакивать шипи. Но мы их припутали намертво! За все разом врубили. Забрали Олесю в лес, обратно. А уж менты бесились! Вякали, что всех повыловят. Да хрен чего им обломилось! Дальше опушки сунуться зассали, мандражировали, гады! Мы – тоже не без Мигелей. Приготовились к встрече гостей. У нас мин и снарядов от войны осталось столько, что на десять армий хватит. Все в болотах до поры держим. Даже танки! Пальнули по лягавым один раз. Доперло до них. Зеленых в подмогу сфаловали. Да те не пальцем деланы. Стоило двоим на мину напороться, остальные застыли. Отказались в лес идти, мол, мы ничего там не посеили. Ну, тогда нас блокадой заморить вздумали. Посты насовали повсюду. Но супротив кого? Мы эти леса, как свою избу, с закрытыми шарами… Что их часовые? Липа! Вот так-то с год. Ну. а мы дышим. И повелели снять кольцо. Вздумали стремачить на тропинках да в селе. А нас отличи от деревенских? У половины мужиков – семьи там. Днем, как все – в огородах, на покосах, А ночами – в лесу, рога ломаем власти, какая нам судьбы изувечила!

Олеся! Ты тоже замужем? – удивился Мишка.

Конечно! Уже мальчонки имеются в селе. Со свекрухой живут. Старшему седьмой, а меньшому – пять лет. Мужик из нищих. Спой! За батьку мстит. Ты его не помнишь, он у панов до войны в конюхах был. А при нонешних – замели. За то, что портрет своего пана берег. На столе держал. Кто-то вякнул. Чекисты увели из хаты. Возле плетня убили. Ну, Андрей это запомнил. И когда война грянула – не мобилизовался. В лесу перебыл При немцах стукача изловил. Председателя райпо. И вздернул за ноги па елке. С ним еще троих полицаев. Очистил деревню от гавна. Но и немцу подмогой не стал. Хотя предлагали ему в Германию. Сказал им, что тут родился, здесь и помрет. До конца войны в селе жил. А потом ушел в лес насовсем. В деревню ночами приходим. Как бандиты. На детей глянуть. Хоть бы они той беды не ведали! – вытерла нежданную слезу.

– А как Платон? Живой?

– Чего ему сделается?

– Новых у вас много. Свежаков! Меня старики узнали. А молодые не пустили б. Откуда их столько набралось? – поинтересовался Паленый.

– Не с добра! Иные от армии, не захотели служить. Теперь там такое, хуже чем в тюрьме творится! Слушать гадко! Гробят мальчишек ни за что! Другие от властей! Эти никому проходу не дают. Вон, Алеха, бабу с соседом застукал на сеновале. Отмудохал обоих. Так заместо того, чтобы суку из деревни выкинуть, самого в тюрьму сунуть хотели. Он сказался – по малой нужде, а сам – в лес. И в дом нос не совал. Допер, что там его ждут с наручниками. А когда год прошел, подпалил он избу этой курвы! Живьем сгорела с каким-то хахалем. И власти не помогли! Зато Алешка зарекся на баб смотреть. Ни единой нынче не поверит. А Костю отчим с дома согнал. Мать хлопца на кобеля променяла. Его отец в войну погиб: Недолго горевала. Утешилась скоро. А мальчишка бездомным стал. Некуда идти. Власти принять отказались, мол, без тебя забот полон рот. Ну, мы его взяли. Теперь уж совсем мужик.

– С матерью свиделся? – спросил Мишка.

– Свиделся, как же иначе? Она по дрова приехала на кобыле. Зимой.

– Одна?

– Не-ет, вместе с шелудивым. Костя как увидел, подмочь решился. Подпилил елку здоровенную. И завалил ее… На башку тому козлу! Она у него отродясь гнилой была. Тут и вовсе не выдержала. Костя услышал, как та сука запричитала. Жалела шибко. По нем, мальчонке, слезы не уронила. Не искала, нигде о нем не спросила. По кобелю выла. Про дитя память потеряла. Так-то и ушел он, не показался ей на глаза. Померла она в прошлом году, так он хоронить не стал. На кладбище ни разу не явился. Только недавно в село ходить стал. В дом свой, какой его отец и дед построили. Все ее тряпки сжег, чтобы памяти не осталось от змеюки подколодной.

Мишка вздохнул тяжело:

– Все еще ходит горе по земле. От того не пустеет лесная деревня. Как я гляжу, наоборот – в силу входит?

– Конечно! – закончила стирку Олеся. И присев напротив, продолжила:

– С год прошло, как к нам враз два десятка ребят попросились. С соседних деревень. Их больных – в армию забрить хотели заместо здоровенных бугаев – сынков начальства. У Гришки – с детства чахотка. Его на – Камчатку совали служить. Федька – тот вовсе слепой. Толик – сухорукий от рождения. У Витьки – язва желудка. У Кешки – ноги опухают. Подагра с малечку.

Другие – того хуже. Их лечить надо было. Куда таких в армию? Они у нас, хотя год прошел, еще не выправились целиком. А там – пропали бы вовсе. Там здоровых убивают. Этим – совсем не на что надеяться. Конечно, взяли, лечим. Вот поправятся, гам видно будет, как жить станут.

– Ну, а ты, как? Расскажи про себя. А то мы завалили тебя своими бедами по старой памяти. А про тебя и не спросили? – поинтересовался мужик.

– Фартую! Меня уже в закон взяли.

– Значит, настоящим вором стал?

– Выходит так! С Медведем долго фартовал. Цимес – не пахан? С ним я корефанил кайфово!

– А лягавые часто ловили?

– Хотите вякну, как первый раз в их лапы влип?

– Давай! Интересно!

– Это было вскоре, как Медведь забрал меня отсюда. Я «хвостом» линял, отвлекал лягавых от кентов. Но мусора про то до– дули и меня вот-вот накроют. Туг же, как на грех, пуговка на штанах – оборвалась. Они и упали на колени. Я запутался в них и мордой в асфальт. Менты подхватили и в мусориловку. Я визжу, как резаный. Тут сердобольные лягавых тормозят. Мол, отпустите пацана! Те меня вором называют и волокут. А фраера – следом.

– Отпустите пацана, чего вам от ребенка надо?

– Мне тогда не больше шести лет было. Вот так и ввалились толпой в лягашку. Меня на скамейку посадили и спрашивают:

– Где дядьки живут, за какими ты бежал?

– Дядьки? – Я вылупился так, что все расхохотались. И спрашивают снова:

– А что ты возле магазина делал?

– Ссал! – ответил я лягавым и показал мокрые штаны.

– Зачем за дядьками побежал?

– Вас увидел! Меня бабка пугает, когда обоссусь, лягавого позвать, чтоб в тюрьму забрал. Вот и убегал. Но портки сломались. Помешали. Не то бы удрал. А если б не те дядьки, посрать успел, – рассмеялся Мишка и закончил: