Текст книги "Месть фортуны. Фартовая любовь"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

– Испугались они, что я у них все остальное сделаю. Схватили меня за лямки и вышвырнули на улицу. Я как дернул оттуда, пятки в задницу влипали! – сознался Паленый.

Проснувшийся от хохота Глыба оглядел говоривших. Прислушался:

– У нас тут девчонка прикипелась. Навроде вашей. Такая же остромордая, страшненькая, как лешачка. Она приноровилась стремачить лесную деревню от лягавых. С утра зацепит корзинку – и поперлась в чащу, навроде в ягоды иль грибы. А то с «сидором» по хворост, коли зима на дворе. Вот так-то моталась по лесу. Сама, никто не гонял туда. И как-то раз, видим, нет ее. А уже темень наступила. Пошли шукать. Все тропки облазили, нет нигде. В ту пору менты нас в блокаду взяли. Подумалось, что выследили нашего заморыша и замели в лягашку. Да только наш Васек не поверил. И насмелился мусоровские посты прошмонать. Шмыгнул в ночь. Вернулся вместе с Ганусей. Хохочут оба, аж уссываются. Ну а потом поведали про все. Ганка налетела на засаду лягашей. Те ее схватили. Ну и давай выжимать с девчушки, чья да откуда будешь? Она внучкой лесника прикинулась. Менты велели показать зимовье. Она повела их. По болотам. Поглубже в чащу, где ей все тропки и стежки наскрозь ведомы. Ну где дитя, а где боров лягавый? Ганка, как пушинка, с кочки на кочку прыгает, а лягавый ступил – и по яйцы в трясину. Гануська опять скок. Второй мент – по пояс. Так-то и завела в непролазную трясину. Последний лягавый поздно спохватился и допер. Давай с нагана по девчухе палить. А она за кочку легла. И ждет, когда он утопится. До темна тот выползти пытался. Звал на помощь, кричал. Да кто откликнется, кто спасет лягавого? Хотя второй раз он чуть не вылез. Немного оставалось. Но тьма помешала. Немного в сторону взял. Там и загинул. А Ганка выскочила и уже верталась к нам. Васек ее на полпути встретил. И вот тут– то слышут, как лягавые чащу обыскивают, пропавших ментов кличут. Да только поздно хватились. А Ганке понравилось. После того многих она в топь увела.

– А где же она теперь канает? – не выдержала Задрыга.

– С кентами фартует. Как пронюхали законники, сколько лягавых она угробила, аж зашлись от радости. Уломали девчуху. Увели с собой. С год тому прошел. Сказывали, знатной воровкой стала! Да и то сказать правду, если привыкнешь к ней, то ништяк. Но коли нежданно на нее глянет кто, не то обсерется, сдохнет в раз. И стрелять не надо, – закашлялся рассказчик.

– Чего же те лягавые не сдохли? Пришлось ей их в болото тащить? – напомнила Капка зло.

– Они в харю ей не глянули. Иначе, все околели бы!

– Но ведь изрослась наша Ганка! Так все фартовые говорят. На хороших харчах выправилась. Рожица стала круглой. И все другое. Сказывали, кралей становится. Из лягушонка – в королевы израстает. Только ни к чему ей краса при такой судьбине. Чем страшней, тем дольше живет. Ведомо, что недолог век у красивых, – вздохнула Олеся.

– Что-то я ничего о такой не слышал, – удивился Мишка.

– Ее под мальчишку одевают, чтоб никто не пронюхал. Как слыхали, в опасные дела – не берут девчонку.

– А разве неопасные бывают? – изумился Глыба и недоверчиво покачал круглой таловой.

– То нам неведомо! – сознался мужик и встал кряхтя, заметив паханов, выходивших из боковой двери.

Шакал только подсел к своим, как в землянку вошли трое лесных братьев. Оглядев гостей, обратились к Деду:

– Не все успели сделать, как ты велел. Лягавые возникли. Целая дрезина. С овчарками. В лес погнали. Но болото застопорило. Не сунулись. Четверых закопали в чаще. Охранников не взяли. Пусть менты для них пашут. Кентов не всех собрали. Троих еще, сами видели, лягавые на дрезине увезли. Но один охранник – живой остался. Все руками махал, показывал на полотно, матерился. Кулаками тряс перед лесом, обещался наизнанку вывернуть, сыскать бандитов. Ну лягавые, как мы слыхали, хотят поенных охомутать. Чтоб те с вертолетами помогли прочесать лес. Там не только менты были. А и чекисты. Эти молчали. Все оглядывали лес и болото. Сдается, что эти не без головы в чащу полезут.

– У них рации были. С кем-то переговаривались. Мы слыхали.

– Надо наших предупредить, чтоб сторожко держались, костров не жгли, на поляны, в открытые места не лезли. И в село чтоб не совались.

– Мы уже вякнули. Стремачам. Те всем передадут. Подходы к ним укрепить надо. Но это, ты, пахан, вели. Нас не послушают…

Шакал внимательно слушал рассказ лесных братьев. Думал о споем. И оглядев Глыбу и Мишку, сказал тихо, словно самому себе:

– Тянуть не будем. Линять надо. С ментами можно помахаться. С чекистами – опасно! Они, если не нас, то всех мужиков здесь переловят. А уж какую разборку проведут, ни одной малине и не снилось… Слыхал я о них. В зонах. Вся Колыма их клешни помнит и стонет до сих пор. Нам на такое лучше не нарываться…

Глыба с Мишкой молча перетянулись.

– Теперь уж тормози! Куда смоешься? Обложат засадами, как волков. Они уже в кольцо взяли. Проческу утворят, это верняк. Но отобьемся. Не впервой! Пока навар свой притырьте понадежнее. На случай шухера. И коли закрутятся «вертушки» над нами, приморимся в землянках не дыша. Подходы сюда заминируем. Просто так нас не сгребут. Кровями зальются! Мне хоть лягавые, хоть чекисты или солдаты, едино кого гробить! – говорил Дед. И, помолчав, продолжил:

– Одно худо, кент! Фартовать тебе стало не с кем! Малина твоя малая. Свежаки нужны. Если кого из моих присмотришь, потрехаем. Имеются у нас фартовые. Те, кто из зон слиняли, в бега. К нам приклеились. Совсем дохляками возникли. Да теперь выходились. Поглянешь, авось, сгодятся тебе. У меня они маются, тоскуют по фарту. Им дела надобны. Другие – не наши. Погляди, авось подойдут…

– Теперь не до жиру, не до выбора! Файно, что не жмешься, сам предложил кентов. Дай потрехать с ними. Коли сфалую кого, с тобой уладим, – пообещал Шакал Деду. И вскоре в землянку вошли трое кентов. Они много слышали о Черной сове. О ее пахане и кентах по всем зонам легенды ходили. Потому их уговаривать не стоило. А о них Шакал решил узнать все и спрашивал каждого – с кем фартовал, законник ли, давно ли фартует, сколько ходок отмотал, где и с кем? У кого из паханов морились в малинах, какие имели доли в общаках, получали ль грев? За что тянули ходки? На чем попухли? Сколько раз линяли в бега, в каких местах фартовали?

Паленый, Глыба и Задрыга внимательно слушали кентов.

Ведь с ними вместе фартовать придется. Много или мало, но от каждого зависит жизнь всех. И не только жизнь…

– Кликух у меня много было, – говорил один из фартовых.

Белобрысый, с потными косицами волос на лбу. Лицо серое, землистое, губы узкие, синие. Рот запавший. Сразу было видно – болел цингой. Глаза сидели глубоко, будто из затылка смотрели на собеседников. И голос глухой, словно из могилы доносился:

– Последнюю ходку тянул под Мурманском. В номерной зоне. На особняк влетел. Там чахотку схлопотал. Теперь оклемался. Ну, а судился пять раз. На дальняках был – на Колыме, в Сибири, Воркуте, первая – в Челябинске. Тогда на червонец сунули. Потом не ниже четвертных. Сидел не больше червонца – всего! Остальные – фартовал. В гастролях мотался. Вместе с кентами. Один откинулся по стари. А со Змеем – до конца кентовался.

– Чего ж не возник к нему? – встрял Глыба.

– Кому я сдался нынче? Расклеился. Таких в нашей малине дышать не оставляли. Ожмурили б. На холяву не держат. А мне на что сдыхать под пером кентов? Одыбаться хотел. А уж потом прихилять.

– Жевалки целы? – спросил Мишка.

– На месте! Не все, понятно! Но требухой не маюсь! Было бы что хавать!

– В деле давно не был? – спросила Задрыга.

– Четыре зимы. Я тут долго канителил. Выхаживался, как падла. Чуть не откинулся много раз. Теперь прочно на катушках держусь…

– Чем промышлял? За кого в малине держали? – интересовался Шакал.

– Медвежатник я! И кликуха у меня последняя – Фомка. Я ее родимую и во сне не выпускаю из клешни.

– На чем подзалетел в последний раз? Где попутали?

– В Киеве. На сейфе! Я его колонул, как по маслу. Змею отдать успел. А когда линяли, не прикрыл стремач – падла! Лягавый влепил «маслину» в ходулю. Я и шваркнулся. Смываться больше не мог.

– Грев присылали в зону?

– Подбрасывали. Да своих – фартовых – в зоне было мало. Барак не клевый. Стопоряги. Шмонали часто.

– Что ж себя не отстоял?

– Я не мокрушник! Мое – фомка.

– Годишься! – прервал пахан вопросы и, указав новому кенту на своих, добавил коротко:

– Кентуйся…

Второй фартовый подошел тихо, совсем неслышно. Стал напротив. Смотрел на Шакала желтыми, немигающими глазами. Ждал вопросов.

– Кто будешь? Ботай сам! – предложил ему Шакал.

– Амба – моя кликуха!

– Вот это ферт! За что такое схлопотал? – удивились все.

– Я с Уссурийска. На тигров ходил.

– Каких? – не поняла Задрыга.

– На настоящих. А тигров в наших местах зовут – амба! Я на них с отцом и дедом ходил смалу. Потом – сам. Сгребли за браконьерство! В зоне корефанил с ворами. Вышел на волю, на другую охоту… С малиной.

– Мокрушник, что ли?

– Так и есть! Расписывал лягавых и сучню. Вахтеров и охрану – под корень потрошил.

– А как засыпался?

– На шмаре. Бухнули малость. Я и пролямзил, когда лягавые возникли. На меня сеть накинули, как. на зверя, подойти струхнули. И с бабы содрали! За самую задницу! вздохнул тяжко.

– Сколько в ходках был?

– Один раз. Меня к вышке приговорили. И повезли на Украину. В Донецк. Я ночью по дороге слинял. Сюда попал подстреленным. Клешню просадила погоня. А за год следствия в тюряге – язва открылась. Я ее не враз почуял. Перед отправкой, когда меня лесные корефаны взяли, я уже откидывался.

– А погоня?

– Мне ж не ходули, клешню подбили. Хорош бы я был, если бы от ментов не слинял? Что ж за охотник? К своим не смог, потому что скрутило требуху. Тут меня выходили.

– В какой малине канал?

– У Цыгана.

– Собираешься к нему?

– Кенты ботали, попух пахан вместе с кентами. Теперь на Диксоне. Двое остались. Но с ними мне не по кайфу. Плесень дохлая! Не фартит мне их харчить. Самому надо было оклематься. Хотел к какой-нибудь другой малине приклеиться, да все не то было.

– А кроме мокроты, что умеешь?

– Все! Как и кенты! Я ж в законе Дышу! А только за мокроту туда не берут.

– С кентами своей малины часто махался?

– Я не махаюсь! Я мокрю! Трамбовать не уважаю. Это мне западло.

– Бухаешь?

– Как все так и я! Но кентель не сеял. Забулдыгой не считали.

– Годишься. Отваливай к кентам, – указал Шакал.

Третий стоял возле печки молча. Черный, худой, как тень, смотрел на кентов исподлобья. Словно примеряя себя к каждому. Думал.

Он не сразу вышел из своего угла, будто не решился до конца, стоит ли ему вступать в разговор с малиной Шакала.

– Ну, а ты чего, как целка, жмешься, тыришься по углам? Иль не подходим мы тебе? Не хевра? Иль цену себе набиваешь?

– Не грех и подумать, пахан. У тебя в последнее время много кентов полегло. В одном деле всю малину просрал! Мне такое не по кайфу было слышать, – переступил с ноги на ногу.

– А ты в белых перчатках на дело ходишь? Иль под охраной? Все рискуем! И жизнями, и тыквами! Случается, иные до стари дышат, другие – откидываются. Это от фортуны! Кого чем погладит – не угадать никому! – вздохнул Шакал. Задрыгу слова третьего задели за живое. Решила отомстить и подала голос:

– Видать, слабак в яйцах. Не фартовый – мудило! Такому в барухах гнить! Он в деле, видать, никогда не был! Фарт не нюхал и наваров не имел! Вон как прикипелся в углу! Как баба, какая всегда плывет…

Мужик при этих словах вмиг наружу выскочил. Весь перекошенный от злости:

– Ты это про меня трандишь, мандавошка лысая?! – вскипел мужик, уставившись на Капку горящими яростью глазами. Бледное, обросшее щетиной лицо взялось багровыми пятнами

– Захлопнись, гнида! – подскочила к нему Задрыга и только хотела садануть мужика в солнышко, Шакал успел перехватит! Капку, отдернул. Успокоил обоих:

– Обнюхайтесь! Ведь вы – кенты! Чего взъелись, как фраера? А ну всем заглохнуть! Я ботаю!

Пахан начал разговор совсем в другом тоне, словно на ощупь, бережно искал нить к сердцу фартового:

– Долго в ходке был?

– Червонец оттянул на Камчатке.

– А в законе сколько дышишь?

– Третий червонец разменял.

– Кто паханил тобой?

– Сам пахан!

Вот как? А почему не в малине?

Пока на дальняке был, все к другим приклеились. Ни одного кента не осталось. Иные в ходках. Двоих ожмурили мусора, когда меня достать хотели из тюряги.

– Кайфовый пахан долго не канает без кентов. Почему твои к тебе не вернулись?

Не все секут, где я. Всего двое. Они в откол смылись давно. Остальных шмонать сил не было. Всего изувечили в зоне. За отказ от «пахоты». Меня хотели в расход пустить. Вывели за зону. А там – волки. Охрана меня бросила, сама – ходу. Но звери умней оказались. Притормозили охранку. На меня не позарились. Да и то верно. От голодухи – одни мослы торчали. Обнюхали меня, обоссали всего и смылись в тундру. Л я на судно пробрался и смылся в Питер. Оттуда – в Вильнюс хотел, где фартовал. Да проспал свою остановку. Возвращаться обратно было не на что. Вылез на полустанке. Забытая всеми деревня в лесу затерялась. Никто в ней от меня не шарахался, не пугался. Познакомился с местными мужиками. Не стал темнуху лепить. Враз вякнул, кто я есть. Они не дрогнули. Ботнули, что не пропаду, не один такой в этих местах маюсь. И посоветовали слинять к лесным братьям. Свели нас. Меня расспросили про нее. Взяли с собой до поры. Сказав, что случается, у них в чаще тырятся законники. Из лесных – в малины берут. А уж своего и подавно сгребут за милую душу.

Ну, а если не возьмем? – прищурился Шакал.

Подожду еще! Вы тут не первые и не последние, – ответил равнодушно.

– Тогда жди свою удачу! – ответил Шакал. И отвернувшись

От фартового, тут же забыл о нем.

Капка тихо взвизгнула от радости, что не взял отец мужика, не глянувшегося ей. Хотя понимала, что отказался Шакал от него совсем по другой причине.

Когда тот вышел из землянки, пахан Черной совы сказал честно:

– Пахана – не берем. Два медведя в одной берлоге не дышат. Кто-то из нас должен был ожмуриться. Я ему этого не пожелал…

Задрыга, услышав, запомнила для себя – на всякий случай, на будущее.

Глава 2. Переменчивость фортуны

Пахан лесных братьев, узнав, что Шакал взял только двоих, сказал, что вечером вернутся все, и тогда он предложит Черной сове не меньше десятка фартовых на выбор.

– А пока оклемайтесь, приморитесь до темноты. Ведь всю ночь хиляли сюда. Теперь покемарить не грех.

Законники согласились. Им отвели отдельную комнату в подъемном госпитале. И кенты пошли к топчанам, радуясь передышке.

Не пошли спать лишь Паленый и Задрыга. Мишка явно соскучился по лесным братьям, с удовольствием слушал их неспешные рассказы о прошедших годах мытарств и мук.

А Капку разбирало любопытство.

– Как к вам та Ганка прихиляла, сама иль кто привел? – спросила Олесю.

Женщина не удивилась вопросу. Домывая стол, заговорила грустно:

– Мы ее с пеленок знали – Ганусю нашу. Батька ее кузнецом был отменным. Да лиха беда приключилась. Стал коня ковать. А тот лягнул. Копытом в голову. И зашиб насмерть. После него в доме пятеро детей остались. Все мал мала меньше. Как их выпестовать одной бабе? Ну и додумалась. Куда ж деваться? Пенсию за кормильца дали такую, что о ней даже говорить совестно. Решила самогонку гнать и в районе продавать, чтоб какую– то копейку для детей иметь – на одежку. А ее на третьем разе поймала милиция! Кто-то донес на вдовую. Не пощадил. И осудили бабу на пять лет. С конфискацией имущества в пользу государства! – сплюнула зло в сторону и продолжила, едва сдерживая слезы:

– Забирали бабу из дома, все село выло не своим голосом. Дети, от горя, говорить разучились. Ну, кто они без родителей? А тут еще мордачи заявились. Судебный исполнитель с милицией. Конфискацию провести. А чего забирать? В избе – голые дети по полкам сидят. Сами голодные. Порыскали по углам. Ничего подходящего. Так икону со стены сняли. Единое, что оставалось. Ганка и назвала их ворюгами. Она третьим дитем была. Случись ей быть постарше, за такие слова пригрозили под бок к матери сунуть. Девка не стала ждать, покуда серед дураков повзрослеет, и прибежала к нам сама. Никто ей дорогу не указывал. В грибы да ягоды смалечку ходила в лес за мамкой. Как не взять такую?

– А мать ее выпустили?

– Через два года. Еле разыскала детей своих по детдомам. Их в разные приюты раскидали. Одна Ганка у нас жила. Но не захотела в село вернуться. Обиделась на людей, какие не смогли вступиться за ее семью.

– А остальные дети? Они тоже в лесные братья ушли?

– Не сегодня, так завтра станут ими. У всех взрослых самая больная – детская память. Ганка в малину ушла неспроста. За мать, за себя, за всю свою семью мстить. А она не одна такая! Сколько людей поделала несчастными милиция, теперь уж и не счесть.

Внезапно дверь в землянку с треском распахнулась. В нее гурьбой вваливались лесные братья. Торопились, лица у всех встревожены.

– «Вертушки» чешут лес. Прямо на головы деревьев садятся. Высматривают. Оттуда по нас палили из автоматов. Еле успели смыться! – тараторил маленький круглый мужик с раскрасневшимся лицом.

– Сколько «вертушек»?

– Мы пока три видели. Военные. Понятно, могут скинуть десант. Нельзя высовываться никому. Сидеть тихо. Подходы к нам – заминированы. Эти, если попрутся, верняк, напорются. Враз охота отпадет нас по чаще шмонать!

– Олеся, топи печки березой. От нее дыма нет. Авось, не заметят.

– Да будет вам трепыхаться, браты! Вмажем этим – с «вертушек», из наших стволов. Впервой что ли? За всех разом, чтоб помнилось, как к нам соваться! – предложил совсем молодой из лесных братьев и тут же замолчал, услышав взрыв, потрясший землянку.

– Наехали! – крикнул кто-то. И его слова подтвердил второй взрыв, более мощный, оглушительный.

– Вот это да! – горели восторгом глаза Задрыги.

– Чему радуешься, дура! Гибнут не лягавые, а солдаты. Они при чем? Их послали. Они приказ выполняют. А менты пойдут по их следам. Уже безопасным. Доперла? А в солдаты и из нашей Деревни хлопцев берут. Не дай Бог им лихой доли! – перекрестились мужики.

– А зачем отдаете их? Сюда берите! В лес, – встряла Задрыга,

– Тут что? Медом мазано? Поживи, увидишь. И здесь смерть за плечами тенью ходит. Кому охота сынов под страх подставлять? – нахмурилась Олеся.

– Кто в лесу остался? – спросил Паленый.

– Гриб и Рулетка, Кабан и Косой, Жердь и Кошелка, Бобер и Торба. Все начеку. Всяк свои тропинки смотрит.

– Надо б глянуть, не они наскочили? – беспокоился Паленый.

– Сами мины ставили. Не без памяти! Они нюхом чуют их! – успокаивали лесные братья.

– Через пару часов караулы сменим– Тебе лучше не соваться в чащу теперь. Напорешься на того, кто тебя не знает. Пристрелят без разговоров. У нас так. Чужой влез – пеняй на себя. Докажи потом, кто ты есть на самом деле! – говорили мужики. А через пару часов по двое выходили из землянки менять дозор.

Вернувшиеся с караула лесные братья рассказали, что один из вертолетов высадил пятерых людей на пятаке – полянке, неподалеку от землянок. На одной мине подорвался начальник милиции вместе с двумя оперативниками. Он грозил найти управу на всех, кто спрятался в лесу. И вывести на чистую воду всех бандитов и уголовников, каких приютила у себя деревенская пьянь.

– Но то надо было видеть, как тот боров попер в лес по утоптанному снегу. Мы ж его приманили. Ведали, что в сугробы по пояс никто с них не сунется. И закопали мину, а к ней казенную поллитровку. С этикеткой. И клюнул! Прямо к ней попер кабан! Глаза красные. Руки потирает на ходу. Оглядывается, не сыщется ли тут соленых огурцов на закусь? Да только забыли потерять! Схватился он за ту поллитровку, она как рванула! Весь лягавый на клочья разлетелся. На всех ветках и сугробах! Вместе с операми! Видать, на троих распить хотели на холяву. Да посеяли, что тут не кабак, дарма – не поят! Только за упокой!

– Ты что? Всамделишную поллитру поставил лягавому? – удивилась Олеся.

– Каб не так! Чтоб я ему выпивон от себя оторвал? Неужель на психа стал похожим? В той бутылке водкин дух давно вышел. Я ее лишь на приманку пользовал! Шалишь, чтоб я на дурью сработал! – хохотал мужик под общее одобрение.

– А на второй мине кто попух? – напомнил Паленый.

– На ней – овчарка, кент лягавых. Мы на ту мину убитого зайца положили. Навроде как в петлю попал. Он собой запах железа отбил. Псина рванула косого и разлетелась по шерстине. Даже визгнуть не успела. Ее притащили нас ловить. Сама потерялась!

– Остальные, как увидели, враз к вертолету помчались. С перепугу про жмуров забыли. Куда там? Подумали, что мы все в лесу заминировали. Каждое дерево и всякий куст. Не скоро очухаются от страха!

– Наоборот! Грянут завтра! Но уже подготовившись! С чекистами! Этих на приманку не купишь! – внезапно послышался голос Шакала, тихо стоявшего за спинами лесных братьев.

– Теперь и вам надо обмозговать все. А нам за эту ночь надо слинять подальше. Кто у вас из фартовых есть еще – согласные ко мне в малину?

Пятеро мужиков окружили пахана Черной совы.

– Собирайтесь! Тянуть резину некогда! Груз наш – по торбам. И вперед! Но, а еще – на дорожку, стремачей. На всякий случай. Вдруг засада… Отбиваться будем вместе. Ну, не на холяву! Это заметано!

Едва над лесом опустились сумерки, обновленная Черная сова вышла из землянки. Ее повели лесные братья самым коротким путем – к железнодорожной станции.

Шли, держась в тени деревьев, стараясь не попасть в поле лунного света. Никто не разговаривал. Люди скользили, как тени. И только Капке неудержимо хотелось срезать путь по открытой полянке. Задрыга вмиг проскочила ее, вдруг из-за сугроба внезапно выросли три тени. Сбили, свалили в снег вниз лицом, закрутили руки за спину. И чей-то голос сказал:

– Веди Семеновну!

Капка пыталась вырваться, закричать. Но во рту сидел кляп. Она не могла крикнуть, позвать на помощь. Но вот Задрыга услышала шаги. Они приближались. Ее повернули вверх лицом, как бревно. Задрыга увидела прямо перед глазами лицо проводницы, какую выбила из вагона. Та тоже узнала Капку:

– Она! Эта сволочь! Вот дрянь! Я же говорила – банда. Стрелять их надо! А эту – первой! – плюнула баба в лицо Капки.

Задрыга сжалась в комок от брезгливости и злобы, тщетно попыталась вырвать руки из наручников. Ее ноги словно в тисках оказались связанными веревкой. Капка с ненавистью смотрела на людей, окруживших ее, и крыла всех площадным матом, но они не слышали из-за кляпа.

– Где твоя банда? – сунул ей в бок сапогом здоровенный мужик. И проводница указала ему на кляп во рту Задрыги. Тот нагнулся, вырвал кляп. Капка моментально вцепилась зубами в его руку и заорала так громко, что мужики от неожиданности отскочили от нее, как от мины.

– Лидеры облезлые! Падлы недобитые! Мудаки проклятые! Блядво вонючее! Чего пристали ко мне? Щупайте эту старую шмару! Валяйте курву по сугробам, чего ко мне сунулись, кобели гнилые? Чтоб у вас яйцы на лоб вылезли!

– А ну, тихо, ты, гадюка! – отвесила ей пощечину проводница.

– Мать ее в задницу! Не подходи к ней, Семеновна! Стерва за руку тяпнула хуже собаки! Ну, погоди, зараза! – сунул сапогом в лицо.

– Давай ее в сани! Позови ребят! – велел Семеновне, та заскрипела по сугробам. Вскоре к Капке подошли двое. Ухватили за руки, за ноги, поволокли в чащу, матерясь. Девчонка вырывалась из их рук. Она блажила на весь лес. А ее тащили, колотя о каждый пень и дерево.

– Давай, вопи! Сильней! Зови своих! Мы им встречу приготовили жаркую! Целый полк их ждет! – хохотнул один из мужиков, тащивших Капку. Девчонка, услышав это, тут же замолчала.

– Чего не воешь? Кричи, зараза! У нас патронов на всех хватит! Давай, раскрывай свою пасть! – ударили о ствол дерева боком.

У Задрыги искры из глаз полетели. Но сквозь сцепленные зубы даже стон не вырвался. Она молила Бога, чтобы кенты не услышали, не хватились ее, не поспешили на выручку. Она решила не выдавать себя ничем и спокойно ждала своей участи, понимая, что впереди не будет ничего хорошего.

Задрыгу кинули в сани. И мужики, притащившие ее, крикнули кому-то в темноту:

– Давай на станцию! К поезду! Нам эту птицу живьем доставить надо в отдел. Там ее живо расколют ребята!

– Гони живей! – посоветовал второй, оглядевшись по сторонам.

– Кто со мной поедет? Я ж один не справлюсь с нею! – буркнул возница, тяжело кряхтя, перевалившись в сани боком.

– Мы с тобой поедем! Тут хватит ребят затормозить кодлу! – кинул в сани полушубок громадный мужик, все еще злясь на Капку за прокушенную руку.

В санях стало совсем тесно. Задрыгу сдавили со всех сторон. Она смотрела на кроны деревьев, небо, высвеченное луной, хоровод звезд, подмаргивающих ей озорными глазами неузнанных девчонок-подруг.

– Эх, если б я увидела ту Ганку! Мы бы кентовались с нею! Это верняк! – думала Задрыга грустно. И почувствовала, как дернулись сани. Лошадь, всхрапнув от удара кнута, резво понеслась по лесу, волоча за собой подпрыгивающие на каждой кочке сани.

Капка не смотрела по сторонам. С каждого бока, следя за всяким движением, сидели два свирепых мужика с автоматами.

Они не спускали глаз с Задрыга и весело переговаривались меж собой:

– Сегодня прикончат банду. Заодно и лесных братьев! Сколько крови нашей они попортили, теперь все. Конец пришел терпенью! Всех построчат. Так уж надо. И в одну яму. Утром все! Очистим лес от шараги. Надоело выговоры получать.

– А сколько мужиков убили негодяи? Разве такое дарма сойдет с рук кому? Нет! Тут всякого гада к ногтю прижучить надо! – поддержал второй.

– Долго мы с ними возились. Все не решались устроить кровавую баню. Мол, надо только виновных отловить. Да кто их отличит? Всяк виновен, связавшийся с ними! Ведь до чего дошло, уголовников полон лес! Проходу от них не стало. Кто в их лапы попал – конец! Они свои условия диктуют!

– И не только в лесу! В селе! До района добрались, сволочи!

– Ну, сегодняшняя ночь – последняя в их судьбе!

– Ох и не зарекайтесь, хлопцы! Покуда вы у них в лапах! Здесь, в чаще, лесные братья – хозяева. Другие – гости! Погодите ямы рыть! Дайте с лесу выбраться, тогда болтайте! – осадил их возница-старик. И глухо закашлявшись, добавил:

– Тут, без их ведома, даже ворона не пернет. Разрешенья у братов вначале испросит. А вы загодя бахвалитесь.

– Эй, дед! Да ты не из них будешь? А ну! Дай сюда вожжи, старый хрен! – дернул возницу один из сопровождающих. И перекинув автомат за спину, отодвинул старика на свое место.

Тот, понуро опустив голову, обронил:

– А я – ничейный! Не ихний и не ваш. Мне к Богу скоро. Ни с кем уж не дружусь. Сам себе в обузу сделался.

– Стоп! Приморись, падлы! – услышала Капка внезапный голос, разорвавший тишину. Она увидела, как охранник, сидевший сбоку, сорвал с себя автомат. Задрыга изо всех сил выгнулась, ударила его ногами в лицо. Сопровождающий вылетел из саней кверху ногами, воткнулся головой в сугроб.

Второй – в вожжах запутался. Его выволокли из саней под пинки и мат. Второго уже взяли на кулаки. Кто-то старика вырвал из саней.

– Его не троньте, кенты! – взвизгнула Капка. Старика выпустили.

– Жива! – увидела Задрыга Шакала. Тот спросил строго:

– Мордовали хмыри?

– Сначала клешни и ходули освободи мне! – не попросила – потребовала фартовая. И получив полную свободу, подошла к недавним обидчикам.

– Ну что, грозилки, как дышите теперь, козлы вонючие?

В это время в лесу прогремел взрыв.

– Пехота рванула? – узнал кто-то голос противопехотной мины.

– С десяток фраеров угробила! – обрадовался кто-то громко.

– Ну, пахан, что с ними утворим? – спросили Шакала свежаки.

– Тыздили тебя? – спросил пахан Капку, указав на сопровождающих.

– Еще как! – ответила зло. И попросила:

– Дай их мне!

– Бери! – согласился коротко.

Задрыга взяла свою сумку у Мишки, достала немыслимое приспособленье, какое не успела испытать на Боцмане. Раскрыла его.

– А ну, колись, падла, сколько мусоров в лесу? – спросила громадного мужика, усмехаясь. Тот послал ее матом.

– Заткни ему хавальник кляпом! – попросила Мишку. И тут же сунула в приспособленье руку мужика. Нажала изо всех сил. Сопровождающий стал биться об снег всем телом. Глаза полезли из орбит.

– Ну, что, пидер, будешь ботать? Или на второй клешне маникюр сообразим? – спросила Задрыга, снимая орудие пытки.

Мишка, глянув, онемел. Капка раскрыла две железки, рванула сильно. Из-под ногтей вышли окровавленные иглы. Мужик не мог продохнуть от боли. А Задрыга уже воткнула его вторую руку в железки. Улыбалась широкорото, блаженно.

У мужика глаза застыли от ужаса перед предстоящим. А Капка надавила на железки изо всех сил.

– Ну, что, падла? Усрался, мудило? – глянула в лицо, искаженное гримасой жуткой боли. Мужик извивался на снегу. От него шел запах мочи и пота.

– Кто кого угробит? – порхала Задрыга вокруг.

– Будешь вякать?

Мужик обозвал ее стервой. Задрыга снова воткнула ему кляп. И сказала смеясь:

– Теперь яйцы пробьем! Может, тогда мозги сыщешь?

– Кончай с ними! Времени мало! – потребовал Шакал. И указав лесным братьям на мужиков, велел закопать до наступления утра. Капку отвел в сторону.

– Тут тормози. Я сам размажу фраеров! – И подойдя вплотную – выстрелил в висок каждому. Недавние сопровождающие затихли. Им уже не было ни больно, ни страшно.

– Там еще одна падла осталась, какую я из вагона бортанула. Жива! В мурло мне харкнула! И приказывала ожмурить, шалава лягавая.

Последние слова Задрыги потонули в грохоте взрыва.

– За Чертовой балкой рвануло! Разорвали кольцо браты! Теперь сомнут всех! Загонят в болота! Хана проческе! Сколько лягавых нынче на тот свет отправят!

– Хиляем! Давай в карету! Эй! Кент! Вот тебе башли! Гони на станцию шустро! – попросил пахан возницу. Тот, глянув на пачку четвертных, враз помолодел. Когда фартовые попрыгали в сани, а пахан, рассчитавшись с возницей, сел рядом с Задрыгай, старик встал во весь рост, погнал коня галопом. И вскоре малина приехала на станцию.

На перроне толпа селян. Все спешили в город к открытию базара. Кто-то вез на продажу сметану, кур, несколько банок грибов. Другие – бутылки самогона, завернутые в тряпицы.

Шакал сел, нахлобучив на самые глаза чью-то облезлую шапку. Сделался спящим.

Задрыга смотрела в окно. После случившегося на полянке она не решалась сама пойти в туалет. И лишь прислушивалась к разговорам людей, в этом битком набитом людьми пригородном поезде.

– Ас чего это их понагнали в село? Видимо-невидимо. Все при автоматах. Не то на нас старых, на детей татями глядят.

– Кто ж они, как не злодеи? Еще болтают, что бандитов ищут. Чего их искать? Глянули б друг на друга. Ими сам черт погребует! – сплюнула синеглазая старушка, спешившая продать на базаре последнего кабанчика.

Вот по проходу, оступаясь и бормоча что-то несвязное, пошел в туалет подвыпивший мужик. Порыжелая шапка на одно ухо съехала, ширинка расстегнута. От мужика за версту самогонкой несет. В руках мужика белый кролик. Его не выпускает. Внуку в подарок везет животину. В друзья. О том весь вагон уже Знал. Но тут, откуда ни возьмись, прицепился к нему переодетый в штатское участковый.