Текст книги "Месть фортуны. Фартовая любовь"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Хрипит кент. Кровь из пробитого легкого фонтаном бьет.

Задрыга прыгнула на лысого, наседавшего на Шакала. «Пером» горло достала. Но и ее сзади задели. Полоснул по спине какой-то дохляк. У него изо рта как из канализации несло. Задрыга ему пальцами глаза выбила. Коротко, резко прошлась по горлу, ребром ладони. Тот, выпучив глаза, мигом стих.

Чувырла от целой своры отбивался. Пятерых замокрил. Но и его достали. Без промаха всадили «перо» в сердце. Кент сполз по стене тихо. Умер. А глаза открыты, словно хочет увидеть, чем закончится трамбовка?

– Держи кабана! Хватай его, пацаны! – слышит Капка чей– то крик. И, оглянувшись, увидела стремача Лангуста.

– Стоп, Сверчок! – вспомнив кликуху, сшибла с ног убегающего. Подставила к горлу нож.

– Кто нас заложил?

– Паленый, – вырвался стремач.

– Кто сфаловал его?

– Лангуст. За навар. Лимон сулил отвалить.

– Лимон Паленому? – изумилась Капка.

– Да кто б его дышать оставил? Кому фискал сдался? Ныне – вас, завтра – нас подставит. На день дал задаток. Лангуст не пальцем делан. Ботнул кентам, чтоб на возврате в хазу грохнули Паленого и, обшмонав, свистнули б у жмура бабки, вернули в общак.

– Лады, Сверчок! Хиляй к своим! И передай Лангусту, чтобы не тянул резину и нынче пусть закажет себе деревянный костюм и место на погосте! А попытается свалить от нас, я его сама, из-под земли достану! – велела пацанам пропустить стремача наверх.

Тот, не веря в счастье, что вырвался из подземки живым, помчался в город куда как быстрее, чем пришел сюда.

Двоих законников, избитых до полусмерти, выкинули следом за Сверчком, чтоб другим успели вякнуть, как связываться с Черной совой и что из этого может получиться.

Пятеро мужиков из шпаны молили Шакала о прощении, клянясь никогда больше не прикипаться к Черной сове.

Шакал велел и этих отпустить. Они уходили спотыкаясь, едва унося душу. Не оглядывались. Боясь получить вслед «маслину».

Чувырлу и Жилу хоронила Черная сова, вытащив кентов на поверхность. Их закопали на рассвете. Без гробов, без цветов, без слов. Сердцем жалели ушедших…

Лишь Тундра не мог проститься с кентами. Караулил Паленого, чтобы не слинял, когда придет в себя. Капка сказала сразу:

– Рыпнется смыться, жмури враз!

Но Мишка лежал не шевелясь. Он поздно пришел в сознание, когда малина успела вернуться в подземку.

– Очухался, пидер? усмехнулся Глыба, узнавший от Капки все подробности.

– Кто пидер? – попытался вскочить Паленый, но Глыба вовремя поддел его в пах.

– Падла! Козел! Вот Медведь услышит, кого грел столько лет! Небось, и лесных закладывал чекистам? – запоздало предположила Капка.

– Что с ним отмочим? – спросил Шакала Фомка.

– Капка! Хочешь хмыря замокрить? – кивнул Шакал на Паленого.

Задрыга взялась за «перо». Глянула в лицо парня. В нем не осталось ничего, кроме страха. В больших глазах мечутся искры запоздалого раскаяния. Губы бледные, запавшие.

– Как мало он жил! За что я любила его? Продал нас! Всех разом! Видно, не впервой ему, – думала Задрыга, глядя на Паленого, не торопясь, наслаждаясь его страхом.

– Чего тянешь резину? Мокри! – послышался за спиной голос пахана.

– Прости, Капка! – услышала Задрыга тихое, как шелест травы.

– Эх, гнида! А ведь я любила тебя! Сдохни, падла! На погосте– прощу! – пообещала, скрипнув зубами, и метнула нож. Он сверкнул короткой искрой. Как жизнь в ночи. Была и погасла. Без памяти и жалости…

Падая, Паленый ухватился за сердце. Он почувствовал, как умеет оно болеть лишь в последний миг.

– Сбросьте его в какую-нибудь канаву, – сморщился Шакал.

– У него – полмиллиона с собой! Забрать надо! – возразила Задрыга.

– Не смей о тех башлях вякать! Они за наши души дадены! Пусть «зелень» обшмонает паскуду и заберет себе за все разом! – указал пахан ребятне на Паленого. Те мигом бросились к нему, утащили в темный тупик. Сняли с Мишки барахло, отмыли залитые кровью деньги. Сушили их. Другие забросали Паленого липкой грязью тоннеля, согретой кровью кентов.

Фартовые Черной совы сидели молча. Капка обработала раны, залила их водкой. Перевязала. Глыба помог девчонке с порезанной спиной.

– Нельзя линять, а надо! – нарушил тишину Шакал и грустно оглядел в который раз поредевшую малину.

На сердце тяжесть. Но снова надо брать себя в руки. Иначе нельзя.

Малина двинулась в путь ночью. И вскоре приехала в Минск.

Капка сразу попросила Шакала остановиться на прежней хазе. Но… Шакал не согласился, сказав, что никогда не входит дважды в одну дверь. И нашел хазу на окраине – в зеленом районе города, названном Черемушками.

– Тут от силы с неделю проканаем. Если все тихо обойдется. И, айда, на юг, одыбаться, шрамы залечить-. А ты, Задрыга, если хочешь, смотайся в Брянск к Сивучу. Подкинь грев старику. Пора уж! И вякни про Паленого. Но не слишком. Не бередь старого! Пусть его сердце не ноет по чужим детям. Им свое не вставить. Пусть не переживает. Я не в обиде на него!..

– Отпусти меня с Капкой! – попросился Король. Шакал ждал этой просьбы. И тут же отпустил обоих, щедро снабдив деньгами.

– Не больше трех дней даю вам! Не тяните резину. Поддержите плесень и в обрат! – заметил Шакал, что и сам стал стареть. Научился брюзжать без повода, придираться к мелочам.

Пахан невольно смутился. Но, посмотрев на Задрыгу и Короля, торопливо собиравшихся в путь, улыбнулся светло. Подумав невольное, что эти двое сумеют у слепой фортуны вырвать свое счастье. Вон как воркуют! Фраерам поучиться у них! Глаз не сводят друг с друга. Всем законникам малины давно известна их любовь. Закон запрещает? Но и он бессилен перед жизнью и не может оборвать то, что согревает людей, держит друг возле друга.

Едва вышли за порог Капка и Король, Шакал заспешил к Медведю. Вместе е Глыбой. Так оно и вернее, и надежнее, решили оба.

Маэстро встретил их у двери. Улыбался внешне. Но в душе все сжалось.

– С чем возник, Шакал? Этот на холяву не рисуется. Кто на этот раз лажанулся? – пытался предугадать Медведь.

Едва ступив на порог, Шакал отдал маэстро его долю.

– Твое здесь! Возьми!

Медведь взял не удивившись, знал, Шакал никогда его не оставит без доли.

Маэстро позвал Шакала в комнату. Поинтересовался, куда он намеревается поехать?

Шакал рассказал Медведю о Калининграде, Лангусте и малинах, о Паленом. Маэстро слушал молча. Смотрел на Шакала и Глыбу, взвешивал каждое слово. Потом, покачав лохматой головой, заговорил неспешно.

– Ботаешь, Паленый бабки любил? А с чего б иначе вором стал? Иль ты ими брезгуешь? Любой кент из-за башлей в малине возник. Чему ж ты удивляешься? Иль сам не такой?

– За бабки закон и кентов не продал. Не закладывал малину!

– За бабки жмурятся твои кенты! Сколько их посеял? Больше всех у тебя откинулось! – взревел Медведь.

– В делах накрылись!

– Другие малины тоже в дела ходят! Не морятся! Делами дышим! Кенты до плесени канают у других паханов! К тебе не хотят возникать!

– Сам надыбаю себе кентов в малину! Тебя не прошу!

– Каждый кент – дороже любых башлей! За всякого спрошу! Я Паленого с пацанов держал! Фартовал он файно. Сивуч учил. Удачлив был с пацанов. В большие дела с «зелени» его брали. Почему не приволок Мишку сюда? Я сам с ним потрехал бы! Он у меня не один год канал в малине и никого не высвечивал!

– Лангуста поспрошай! Тряхни гада, как он сумел? И сам с ментами снюхался! Засаду на нас устроил! Расколи, какой навар он от лягавых и чекистов снял за нас? Шпану сфаловал на мою малину! Это по закону? Блатари загробили Чувырлу и Жилу! Нас всех мылились «на перья» взять!

– Остынь, пахан! Сегодня вытащу Лангуста! И если не стемнил ты, проведу разборку сам! Тебе мое слово! Пока не тряхну Лангуста, из Минска не сваливай! Допер?

– Усек!

– Ну, а теперь ботай, что там с лесными у тебя не склеилось? Из-за чего заваруха поднялась?

Пахан рассказал о багажном вагоне, музейных ценностях, какие Черная сова увела из-под носа чекистов.

Шакал не сразу заметил, как потемнело лицо Медведя и напряглись его громадные, волосатые кулаки.

Он задышал тяжело, прерывисто. Глаза налились кровью. – Заметив эту перемену, Глыба незаметно толкнул Шакала локтем в бок. Маэстро уловил это легкое движение и опередил, грохнул по столу кулаком так, что с него со звоном полетело все.

– Ты, что? Мозги просрал? Иль запасной кентель стыздил? Кто на чекистов залупается?! Кентов загробил зачем? Кто позволял врубаться в багажник? Тебя туда тянули? Иль хочешь, чтоб с живого шкуру сдернули? Иль опаскудело в законе дышать? Зачем влип в это дело?!

Шакал, не ожидая такой вспышки, удивился:

– Банки трясем! Это не то же самое? Рыжуха она и есть рыжуха!

– В банках – башли! Их печатают! И не худеют сейфы! Музейное – не смей! Сколько кентов просрал! И секи, до погоста не отвяжешься от чекистов! До смерти «на хвосте» висеть будут. Сколько фартовых замокрят, но рыжуху свою они у тебя выдавят. Помяни мое слово! Вот ты Паленого размазал. За наводку. Тот за башли сфаловался? Но ты – чем файнее? Тоже кентов просрал – за рыжуху! И сколько кайфовых законников посеял?! Почти всех! А сколько еще уложат? Свой кентель не удержишь, пока у чекистов На крючке. Сорвись с него!

– Мои – в деле ожмурились! Не засвеченные!

– А как же вас надыбали у лесных?

– Наверное, Паленый!

– Не вешай на уши мне темнуху! Я – Мишку с голожопого знал. Он никогда лесных не заложит! Не тяни пух на жмура, не лажай! – не верил Медведь.

Шакал видел, настроение у маэстро вконец испорчено. Решил Не затягивать визит.

А через день Медведь через стремачей сам позвал Шакала, велев не тянуть резину и возникнуть шустро.

Шакал пытался узнать у стремача, что случилось? Но тот руками развел, прикинулся, а может и впрямь – ничего не знал.

Пахан едва вошел в хазу маэстро, вмиг увидел Лангуста. Тот, заметив Шакала, побледнел, вскочил со стула, но собравшиеся на разборку паханы удержали.

– Ты тут не в притоне! И не в кабаке! Станешь дергаться, вломим по кентелю без трепа. Мало не покажется! – прикрикнул Медведь так, что Лангуст голову вобрал в плечи.

– Давай сюда хиляй! – бросил Шакалу злое, сквозь зубы выдавленное приглашение.

Пахан оглядел собравшихся. Подметил, что собрались наспех, лишь паханы ближних малин. Значит, не сход, разборка ожидается, прошел мороз по спине, не зная, над кем ее учинят.

– Ты трехал мне, что Лангуст высветил твою малину лягавым и чекистам! Поставил капкан на кентов Черной совы и вдобавок натравил на вас шпану, всех блатарей? Что выдавили из предела, не глядя на слово схода и мое? – повернулся Медведь к Шакалу.

– Так, маэстро! И моего кента сманил за башли на подлянку! – добавил коротко.

– Лангуста мы «кололи» сами! С ментами он не лажанулся. Это верняк! Пустив по городу «утку», не врубился, что темнуха дойдет до лопухов лягавых, чекистов. Те никогда раньше на это не клевали. Тут врубились. Но прокололись все. Теперь о шпане! Он узнал, что ты размазал его законников и мылился сберечь кентов руками блатарей. И неспроста. У Лангуста в пределе всего десяток корефанов остался! Ты замокрил слишком много кентов. А как дышать теперь Лангусту? Нет наваров! Кому в дела идти? Все лягавые – на рогах! Их вчетверо прибавилось! От чекистов проходу нет. Шмонают все притоны – вас дыбают! Все дороги перекрыты! А все – Черная сова! Сегодня ты привез мою долю! Ну, а завтра? Иль одним днем дышишь?

– Послушай, Медведь! Я не пацан, чтоб ты лажал меня перед паханами! Я – закон держу во всем! И не фаршманулся нигде! Трехнул все, как было! Но почему ты Лангуста отмазываешь от его гавна, врубиться не могу! Иль потрафил тебе порхато?

– Не гоношись, Шакал! Я лажи не спущу! – предупредил Медведь.

– Я тоже! – вскочил пахан Черной совы, бледнея с лица.,

– Кенты, угомонитесь! Тихо на поворотах! Будет наезжать друг на друга! – встали паханы.

– Иль сам не фартовал? Не тряс ювелирки и антиквар? Посмотрел бы я на тебя в моей шкуре, если б на тебя ментов подкинули, с чекистами и шпаной. А потом случайностью назвали! Почему его законников в тот день не замели лягавые? Хотя были рядом, ближе плевка? Откуда пронюхали, что не я «липу» пустил, а Лангуст? Вякни мне они, что на хазу к нему возникают, или он к ним? Если нет, то почему самого не взяли за жопу? Она у него из-за киоска всем фраерам города была видна? Его кенты у ментов на ходулях висели. С хрена всех отмазываешь? Не Они ли закон наш по хрену пустили?

– А и верно ботает Шакал! – тупо согласился Медведь, крутнул башкой, болевшей с похмелья. И, глянув на Лангуста, спросил трезвея:

– Стемнил гад, потрох вонючий?!

– Не кентуюсь я с лягавыми! Век свободы не видать!

– Заглохни, падла! – оборвал Медведь, усомнившийся в клятве Лангуста.

– Ведь мы могли отдать рыжуху на хранение Лангусту. Чего ж его менты не сняли? Знают, ни одна малина его не минет! – подливал Шакал злобы.

– Это ты не нам ботай! Кто другой, может, и оставит. Но не твоя малина и не ты! – рассмеялся Медведь.

– Но лягавые про это не секут! – стоял на своем Шакал.

– Музейную рыжуху никто не доверит никому! – отмахнулся маэстро.

– Ну, может, я ее загнал Лангусту! Иль секет, где мы притырились? Почему не замели?

– Вот тут и есть прокол Лангуста! Колись, падла! Не то, дышать не оставлю до вечера! – пригрозил Медведь.

– Тогда на хрен было мне законников в подземку фаловать и рисковать их кентелями? Вякнул бы лягавым и ожмурили б Черную сову до последнего фартового. Никто и не допер бы, что с ней стряслось! – спокойно ответил Лангуст.

– Вот дьявол! Верняк тоже! – не мог сообразить маэстро, кто из паханов прав в этом споре.

– В подземку лягавым не возникнуть. Там куча «зелени» на стреме. Они предупредили б нас! Это и лидеру доперло б! – усмехался Шакал.

– Твой Паленый за лимон провел бы ментов вместе с псами. Только что переоделись бы в тряпье фраеров! – возразил Лангуст.

– Но почему тебя не замели, если нас стремачили? Все в том, что на тот миг ты не допер, где мы приморились? Куда поздней разнюхал у Паленого. Если б раньше расколол его, не высветился бы с лягавыми! Ведь и в подземке – сотни лазеек! Возникни туда мусора, они и ходуль бы наших не успели приметить! А вот с банком – не отмажешься! Сучью «муху» на мурло даже жмуру тебе поставлю! – грозил Шакал.

– Ты падла! Меня лажаешь? А сам оглянись на себя! Моего медвежатника спер! Единственного! Своей Задрыге – в хахали! Сманил куклу обезьяне! Сколько потрафил, чтоб забавлял ее? В закон заразу взяли, а она, года не прошло, на шею Королю повисла. Мылится ему в бабы. И Шакал не вякнет, что в его малине закон обосрали! Его Задрыга! – смотрел на Шакала Лангуст.

Медведь даже рот открыл от удивления:

– Задрыга? Шакал, он не темнит?

Пахан Черной совы вытер вспотевший лоб. Только рот открыл, Лангуст перебил:

– Его Задрыга на всех прыгает! Поначалу на Боцмана, потом – на Паленого. Все не обламывалось ей. Приловила Короля!

– Заткнись, козел! – побелели губы Шакала и он, продохнув, сказал:

 – Король сам ко мне прихилял! Не сманивала его Задрыга. На кой хрен! Свой медвежатник есть! Но ни один кент лишним в малине не бывает. И Король – знатный фартовый! Нет у них с Капкой ничего! Задрыга – не шмара! Не секу, как дальше! Но нынче – закон держит! Но не о том треп! Пусть за свое Лангуст ответит! – настаивал Шакал.

– Король уже был в деле у тебя?

– Был. Уже не раз! – ответил Шакал.

– Тогда чего ты вякаешь?! – повернулся Медведь к Лангусту. И, обратившись к паханам, спросил:

– Какое ваше слово?

– А что вякать? Облажался Лангуст, как падла! Шакал верняк трехает! Замокрить надо! – поддержал Дрезина глухо.

– Если с ментами не скурвился, все равно нарушил закон, приморил свою шпану – мокрить законных! Двоих кентов ожмурили! Разве можно это на холяву простить? – возмущался Сапер.

– Пусть Шакал сам с Лангустом управится. Башлями снимет или шкуру сорвет! За кентов своих! Но из паханов и закона – выпереть надо! – подал голос Решка.

– Шакала в предел Лангуста поставить хозяином! А уж он сам выберет, как дальше дышать? – предложил Карат.

– Шакала – в предел? – Медведь хмыкнул и продолжил:

– Хотя… Долю отвалил такую, что Лангуст и за год столько не давал.

– Откуда взять? Шакал у меня общак спер! – выкрикнул Лангуст.

– Не я, Король! И файно отмочил! За свое и наше тряхнул падлу! За мной не пропало! Я и за это в долю тебе положил! – признался Шакал Медведю.

– Ну и Шакал! Да твои кенты у самого черта муди оторвут, вякнут, что таким родился! – рассмеялись паханы.

– Так что с Лангустом, кенты? Как вы решили? – спросил Медведь.

– Пусть вякнет, как с Паленым у него склеилось? Зачем его подставил?

Маэстро сморщился, как от зубной боли.

– Паленого кенты в притоне накрыли. Чтоб указал, где Шакал канает. Вломили ему! Я ботал, уломать его на водяре, башлями сманить. Они по-своему отмочили. Но сфаловался… Со мной. Я не хотел его сманивать у Шакала. Его высветил и меня заложил бы тому, кто больше предложил бы. Ну, а когда шпана линяла, посеяли его по пути. С половиной лимона, что в задаток он получил. Больше я его не видел…

– И не увидишь, – закончил Шакал.

Пора завязывать с этим! Жмурить кентов без разборки—; это беспредел! – злился Медведь.

– И ты б его не пощадил, маэстро! Тот не фартовый, кто за бабки кентов закладывает! – выдохнул Шакал.

– То верняк! Слабак он был для фарта, – невольно подтвердил Лангуст.

– Завязываем о Паленом! Нет его! Пора посеять память о его проколах! Мы все не без грехов! – напомнил Медведь и предложил внезапно.

– Кенты, я лишь трехну, что считаю нужным. Не стоит мокрить Лангуста, хоть и падла он отменная! Но много секет о своем пределе. И новому хозяину вякнет, кого, куда сунуть, что тряхнуть? Пусть канает, как Сивуч. Подземной «зеленью» займется. Все не на холяву станет фартовый хлеб хавать.

– А прокол с ментами? – напомнил Дрезина.

– Не доказано! Если б с мусорами кентовался, законников не подставил бы! Шакал тоже не без гавна в этом деле. Пронюхал, что Лангуст на кабаке не лажанулся – верни навар, какой с него снял. И не возникай с делом в порт, покуда не допер, кто подставил всех в кабаке?

– Шакала в пределе чекисты дыбают! Нашмонают, опять на меня наедете. Другого надо. Не его! – подал голос Лангуст.

– А ты – заткнись! – сорвался Шакал.

– Не цыкай на него! Он пока пахан и в законе! – осадил Шакала Медведь.

– А почему его в тот предел? Шакал подолгу в одном месте– не канает! – подал голос маленький Решка.

– Зато фартовые предела уже секут, кто он? И ссать станут, закон будут держать. И в Черную сову из подземки кентов набрать можно. Там, как вякают, уже созрели кенты. Они к Шакалу не похиляют – покатятся горохом, как ни к кому другому! – улыбался маэстро коварному ходу, понимая, что, поселив в пределе двух врагов, – выигрывает сам. Уж Лангуст никогда не смолчит о наварах Шакала, и тот не сможет зажать долю Медведя.

– Однако не врублюсь я, паханы! На хрен морить в одном пределе Шакала и Лангуста? Кто-то с них ожмурит другого! Это верняк! Да и я не спустил бы на холяву – наколку! Почему Лангуста оставляем дышать, если он – падла, на кентов Шакала не только законных, а и шпану сфаловал? Лажанулся? Мотай на кулак! Но не замахивайся на всю малину! Да еще через Паленого! Сколько кентов ожмурилось! И он отмажется испугом? Дадим другим шару также делать! Через год и вовсе без фартовых останемся! – рассуждал Решка.

– В законе и паханах не дам ему дышать! Это заметано! – грохнул Медведь басом, понемногу трезвея.

– Недобор, маэстро! Только и всего! – удивился Сапер.

– Ты крови хочешь? – прищурился Лангуст

– За подлянки своим корефанам всегда тыквами платились! А ты чем файней тех? – вспылил Дрезина. И добавил:

– И впрямь за мелочи мокрили! Тут же – целая куча грехов!

– Не на мне одном! – ощерился Лангуст.

– С Шакала свой спрос! И он не минет наказания! – пообещал Медведь.

Пахан Черной совы похолодел, почувствовал, как меняется настроение маэстро. И выжидал, решив не вмешиваться в будущее Лангуста. Тот сидел, как на иголках.

– Замокрить надо! – требовал Дрезина.

– С этим мы не проссым! Пусть столько выучит, сколько посеял! Я трехнул – все на том! – заупрямился Медведь и продолжил спокойнее:

– Но из паханов и закона – выбросим! Это верняк! За «зелень» кентелем ответит! За всякого проколовшегося, лажанутого – душу из него выбью сам! – пообещал Медведь. Последнее пришлось по душе всем.

Лангуст, поняв, что его не будут мокрить, перестал потеть и дрожать.

– Вместо Сивуча дышать станешь! Сам «зелень» подберешь, сам лепить кентов из нее будешь! По заказу малин.

Грев тебе и пацанам я сам назначу. Подкидывать его – всякий месяц. Но, коль кенты не фалуются, то и дышать тебе – у Сивуча! Тот вовсе схирел. Заодно, его держи!. Доперло? – повернулся к Лангусту.

Тот поспешно согласился. Закивал головой. И спросил тихо:

– За зеленью мне возникнуть?

– Паханы привезут глянувшихся. А ты линяй в Брянск. Шустро! И секи! Ты нынче уж не законник! Давай сюда клешню! – подвел к табуретке и, вытащив нож из-за пояса, тут же отхватил меченый пахановский палец. Лангуст губу прокусил, чтобы не закричать от боли! Кровь брызнула на пол. Сявки тут же бросились к Лангусту, вывели его в коридор, перевязали руку, успокоили, утешили, мол, слава Богу, самого не ожмурили. Без паханства и закона, а тем более без пальца, дышать можно. Вон они сами! Канают в стремачах! И не тужат.

Лангуст понимал, что от ожмуренья его спасло лишь чудо. Он знал, скольких паханов замокрили сходы по слову Шакала. Помнил и буйный характер Медведя. Потому, уезжая в Минск, не рассчитывал вернуться живым обратно. И не оставил в Калининграде свои деньги. Все взял с собой. На поминки… Но повезло…

– Тебе кайфовать не дам! И не оставлю на холяву потерю

стольких законников! – усмехнулся Медведь, повернувшись к Шакалу, продолжил, криво усмехаясь:

– Возвращаю тебя в предел Лангуста!

Шакал вздрогнул.

– Возьмешь себе в малину всех законников. И тех, какие в тюряге морятся – сними! Но! Врубись, Шакал, ботаю при всех паханах! Если хоть один кент ожмурится по твоей вине, не дышать тебе! Сам замокрю! Клянусь волей! Как свой кентель всякого законника береги! И пусть твои фартовые сумеют с ними сдышаться!

Шакал низко опустил голову. Спорить с маэстро, с паханами он не имел права. Но подарку Медведя – не радовался.

– Ничего, Шакал, выпьют кенты мировую, забудут прошлое! – ткнул в бок острым локтем Решка.

– Кто старое вспомнит, тому глаз вон! – рассмеялся Сапер.,

– Чего тыкву повесил? Эй, Шакал! Да твоя Задрыга их быстро в клешни возьмет. Огонь – не кентуха! – смеялся Дрезина хрипло.

– Шакал! Еще к тебе слово! Следи за Задрыгой! Чтоб закон держала! Файная законница! Трепу нет! И все ж… Дальше флирта – ни шагу! Я хочу ей через год малину дать! Свою! Пусть паханит!

– Не пущу от себя! – взвыл Шакал. Ему стало страшно за Капку.

– Выросла она, теперь уж сама слинять может. Отдельно фартовать! Я даже удивился, что она из подземки не сколотила себе малину. Новую, нахальную, голодную! Таких только в ее клешни отдавать надо! Чтоб сбила из них таких, как сама! – успокаивался Медведь.

Никто из них не знал, как в это время плакала Задрыга…

Она приехала к Сивучу вместе с Королем ранним утром. Стукнула условно, как когда-то, давным-давно. Но к двери никто не подошел, не отворил ее. И Капка постучала громко, требовательно.

В ответ услышала странную возню за дверью.

– Сивуч! – позвала девчонка. В ответ услышала слабый старческий голос:

– Кто?

– Я! Задрыга! Открой!

– Капка! – донесся сорвавшийся на плач голос. И неуверенные шаги затопали к двери. Капка ждала, что он отворит дверь нараспашку и спросит, как когда-то в детстве:

– Где так долго шлялась, лысая гнида? – Но нет. Задрыга услышала, как обшаривают дверь дрожащие руки. Вот они наткнулись на крючок, с трудом справились с ним. Потом засов снимал кряхтя.

– Видно, долго взаперти дышал, колб разучился открывать? – подумала Задрыга и, толкнув дверь плечом, чуть не сбила Сивуча с ног.

Но Сивуч ли это? Капка вглядывалась в него, не веря своим глазам.

Что осталось от него? Жалкий, немощный старик едва держался на ногах. Руки и ноги тряслись.

– Капка, где ты? – потянулся руками к ее лицу. Ощупал голову плечи, руки.

– Здравствуй, Задрыжка! – сказал, закашлявшись. И рукой пригласил в дом.

– Я не одна, Сивуч! – удивилась Капка тому, что старик не спросил о Короле. Кто он и зачем здесь?

– Раз с тобой, значит, так надо! – ответил хозяин, переступив порог. Он подошел к столу, нашарил кресло. Сел в него.

Капка, скинув с себя нарядную дубленку, бросилась бегом в сарай, за дровами. Затопила камин, открыла решетку, чтобы тепло волнами пошло в гостиную.

В доме было холодно, пыльно. Повсюду виднелись следы запустения, одиночества.

Капка быстро посмотрела, что есть у старика из продуктов. Но у Сивуча не нашлось и корки хлеба.

– Что случилось? – ужаснулась Задрыга.

– Это, Капелька, называется – хана! Старость пришла. Скоро мне крышка! Откинусь вот-вот! Не век же свет коптить. Когда-то приходит время смываться к кентам, какие ушли без своей воли из жизни. Теперь и мой черед настал. Вишь, шары уже накрылись! Не видят ни хрена.

– А почему ты один? – распаковывала Задрыга чемодан с подарками и гостинцами.

– Кому теперь сдался? Пока что-то мог – нуждались во мне. Теперь все! Песня спета, легенда сдохла!

Задрыга взглядом указала Королю на рюкзак с харчами. Она помнила по прежним временам, что продукты тут лишними никогда не были. И набрала по пути в магазинах всякой всячины.

Помыв стол, подметя полы, протерев от пыли кресла, Капка велела Королю следить за камином, сама накрывала на стол.

Красная и черная икра, сыр и ветчина, крабы и буженина, осетрина и чавычий балык – не оставили на столе свободного места. Шампанское и коньяк, лимоны и яблоки – стояли впритирку.

– Хавай, Сивуч! – подвинули стол ближе к камину.

– Хлеба дай, Задрыжка! Две недели во рту ни крохи не держал.

У Капки в горле заклинило от услышанного. Она онемело уставилась на старика. Невысказанный, неуместный вопрос застрял:

– Почему? – но она знала ответ на него.

Забыли старика кенты за своими извечными делами, удачами и горестями. Бросили, как лишнего. И он, понимая свою ненужность, не осмеливался напомнить фартовым о себе. Просить он не умел. Стыдился. А старость брала свое нещадно.

У Сивуча всегда болели ноги. С давних пор – с колымской трассы. Пока у старика училась «зелень», в доме всегда был свежий хлеб. Но… Ученики выросли и разошлись по малинам. Новых – кенты не привезли. Так и остался один.

Пока был нужен кому-то, держался, когда забыли, одряхлел вконец.

– Ешь! – дает Капка бутерброд с икрой. Сивуч ест блаженствуя.

– Ишь ты! Настоящая, осетровая! Не перевелась, выходит!

– Давай – давай! – насильно впихивает Задрыга бутерброды, горячий чай. Вытирает лицо и руки старика, заставляя есть еще и еще.

– Задрыжка! Мне нельзя больше! Помру. Я давно не хавал, файней меньше, но чаще.

– Заметано! – согласилась Задрыга и принялась наводить порядок в комнатах. Король дивился ее умению, расторопности, помогал Задрыге во всем. Та, убрав, взялась истопить баню Сивучу, заранее упросив Короля вымыть старика. Тот согласился.

Задрыга наскоро приготовила ужин. Нашла чистое постельное белье. Привела и себя в порядок. Протопила комнаты наверху. И ждала, когда вернутся из бани Сивуч и Король.

Задрыга натопила в гостиной так, что даже в легком халате было жарко. Она знала, что старик любил после бани посумерничать у камина за чашкой чая. Любила с детства эти часы и тщательно все подготовила.

Она ждала. И вдруг увидела, как Король несет из бани Сивуча, ноги и руки того – висели, как у покойника.

– Капля! Что с ним? Я напарил его! Помыл. Даже побрил! Смотри! А он – хлобысь с лавки на пол и глаза закатил! – растерялся Король.

Капка кинулась к столу Сивуча, где тот всегда держал на экстренный случай бальзам, сделанный своими руками. Он способен был поднять мертвого из могилы. Задрыга нашла его. Вниз пулей скатилась. Влила бальзам. Но Сивуч не глотал. С трудом протолкнула внутрь. Приложила к сердцу теплую грелку. Лишь через час старик задышал.

Капка, испугавшись приступа, плакала в три ручья, корила себя за все, что увидела у Сивуча, Боялась, что перекормила его и ускорила смерть.

– Сивуч, не сваливай на погост, зараза! Я ж к тебе теперь я

часто возникать буду! Ну, плюнь в шары, если стемню! Без будды, всякий месяц! Клянусь волей! Только пропердись! – просила Задрыга, стоя перед постелью старика на коленях.

Тот не открывал глаза.

– Ну, вломи мне по мурлу, как раньше! Я не загоношусь и не слиняю. Только ты от нас не сматывайся, старый козел! Неужель ты не отматеришь меня, не просифонишь мозги до самой жопы? Ну, одыбайся, гнида моя сушеная! – выла Задрыга от жалости к старику и от стыда за себя.

– Ну, падла я недорезанная, виновата по горлянку! Прости меня! Открой шары! Покажи, что дышишь й не откинулся! – размазывала Капка слезы по щекам, делала массаж сердца Сивучу. И звала, звала…

Задрыга уже начала терять надежду на то, что Сивуч жив. Но тут Король спохватился. Поднял легкое перо – возле подушки лежало, поднес к носу старика. Перо шевелилось от дыхания. Оно было слабым, но уже появилось. И Капка усердно взялась растирать грудь старика.

Когда Сивуч пришел в себя, признался, что такой приступ уже не первый. Только тогда ему никто не помогал выкарабкаться из беды.

Капка, дрожа от страха, села поближе к камину, не спуская глаз со старика. Король расположился у ног Задрыги на медвежьей шкуре.

Капка перебирала его кудри, медвежатник замирал от счастья.

– Вишь, Задрыжка, как оно сложилось? Вышло, будто я учил тебя для этой своей лихой минуты. А ведь все могло быть иначе в моей судьбе! – закашлялся Сивуч.

– А что могло быть иначе?

– Все! Совсем другим! Но судьба сыграла по-своему! И втоптала в грязь, сняв, как птицу за крыло. С неба – в пропасть. Сколько хотел из нее вырваться, уйти, улететь. Но не довелось, не повезло! – сетовал Сивуч.

– А что помешало? – любопытствовала Задрыга.

– Моя глупая гордость! Она все разбила! И я был наказан за все с лихвой! Так-то вот, Капля! Не все можно исправить и вернуть. Но слишком поздно мы это познаем. Обычно под занавес. Когда жизнь уже кончена и изгажена вконец. А в судьбе не то тепла, пепла не осталось. Память ворошить о прожитом, и то страшно. Жизнь была или ее придумали с похмелья? Знай я о таком заранее, лучше бы удавился, пока были силы.

Задрыга опустила голову, думая, что Сивуч говорит о недавнем, заодно упрекая ее забывчивость. -

– Я ни на кого не сетую, Капушка! Никого не виню! Я совсем о Другом. Я сам во всем виноват!

– О чем ты? Сивуч? Чего так жаль нынче? – посочувствовав, спросила Задрыга.

– Любви своей жаль! Единственной! Больше ничего не жаль оставить на земле. А ее потерял!