Текст книги "Охота на русалку"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Вскоре отца отправили на лечение. Он долго лежал в госпитале. Вместе с ним в палате были такие же, как и он, – ликвидаторы.

Иные умирали через неделю. Молча, без крика и стона. Их убили другие пули, неприметные для глаз. Они и назывались иначе – радиация. Но был приказ, и военные, как всегда, не посмели ослушаться. Приехали на Припять… В который раз заслонили собой державу и народ. Немногие – многих. Не за деньги, не за награды. Каждый понимал, чем рискует. Насильно никого не заставляли. Любой мог отказаться, вернуться домой. Потому что ликвидаторами могли стать лишь добровольцы.

Военные приняли на себя самое сложное – закрыли взорвавшийся блок, забросали, засыпали. Одели его в толстый слой бетона. На помощь им ехали люди отовсюду. И работали, не считаясь даже с собой, чтобы не коснулась беда других, не погубила б…

Здесь, в госпитале, их было много. Ругали Чернобыль, бесконтрольность инженеров блока, но никто не упрекал себя, что был там и помог…

Отец долго лежал в госпитале. Он даже стал вставать, гулял иногда во дворе, но домой его не отпускали. Отправили лечиться в санаторий.

В это время в семье уже случалась проруха. Цены росли с каждым днем, а денег совсем перестало хватать. Мать часто впадала в отчаяние и однажды сказала вслух:

– И зачем я вышла замуж за военного? Какая глупая была! Скольким отказала! А ведь они и поныне процветают. Живут, не зная нужды. Эх как жаль, что вышла замуж за красивого. Им на судьбу счастья не отпущено.

Мишка, услышав такое, отвернулся от нее. Он понял все без слов.

Нужда и лишения погасили в матери то, что она когда-то приняла за любовь.

Отец еще был жив, а она уже встречалась с мужчиной. Красилась и наряжалась, не стыдясь сына, смотревшего на нее с упреком.

– Мишка! Чего злишься? Я живой человек и хочу быть любимой!

– Дай отцу выздороветь! – просил сын.

– Сколько времени он лечится, а результатов нет! Ну, раньше чаще спал, теперь сидит на койке. Но самочувствие не улучшается. Я все вижу. Сколько времени прошло, как вернулся, а в нем до сих пор не проснулся мужчина. Чего еще ждать? Я не каменная баба и выходила замуж не для того, чтобы всю жизнь быть в сиделках. Для такого есть другие. Я пока молода, не смылилась, хочу устроить свою судьбу, исправить ошибку молодости.

– Хочешь сразу с двумя жить? – удивился Мишка.

– Ну, так не получится. Я думаю, твой отец не долго прокоптит.

– Ему уже лучше!

– С чего взял?

– Мы с ним уже гуляли…

– Будет тебе. Он на койку не может сесть без посторонней помощи.

– Ошибаешься! Отец уже сам ходит в столовую, смотрит фильмы по телику!

– В постели лежа!

– Ничего подобного! Сидя в кресле. Вместе со всеми, с самого начала и до конца. У него заметно улучшился аппетит, и он часто смеется. Еще недавно он с трудом улыбался. Теперь лицо ожило.

– Что-то я не приметила такого.

– А я говорю, тебе неловко будет. Рано его со счетов сбросила. Думаю, пошел отец на поправку. Поспешила ты с дублером, – усмехнулся тогда Мишка. И соврал: – Мы с ним собираемся завтра в рощу пойти. И еще знай, о тебе по городу уже слухи ползут. Дойдут до отца, кисло будет.

– Не пугай. Он правильно поймет и не обидится. Я же не ушла из дома, из семьи. Но и обворовывать свои женские

потребности не могу. Живой человек не должен отказывать себе в своих потребностях, чтобы потом здоровьем не расплачиваться.

– Но у тебя есть законный муж. Неужели не можешь дождаться выздоровления?

– Мал еще указывать, как мне жить! Если б ждала, как советуешь, к нему ездила б с пустыми руками. А и тебе пришлось бы работать. В доме поесть было б нечего!

– Выходит, моя мать путана?

– Да как ты смеешь такое болтать?

– Если ты отдаешься за деньги, кто ты есть?

– Деньги бывают разными. Одни – оплата, о какой говоришь. Другие – обычная помощь, поддержка в трудную минуту. Такой многие пользуются и не считают для себя зазорным.

– Но это та же проституция. Общепринятая, от того она не стала лучше, хоть как назови!

– Между прочим, ты тоже живешь на эти же деньги. И ничего, не давишься. Хотя знаешь не первый день. Коли тебе неприятно такое, иди работай. Зарабатывай хотя бы на себя. Мне только легче станет. Ни перед кем не будешь краснеть.

– И пойду!

– А мне не указывай и не грози. Сам себя поставь на ноги! – разозлилась мать.

Мишка стал искать работу и устроился в охрану на автостоянке.

Целый месяц работал. Здесь он по-настоящему сдружился с крутыми, охранял их машины. А вечерами, втихаря от всех, караулил у притона Лельку, которую все мужики города любили и звали Русалкой.

Мишка охотился на нее, забывая обо всем. Путанка стала самоцелью. Он горел от желания обладать ею. Но ему все время не везло. Она никогда не оставалась одна…

Тут же, как назло, умер отец. Внезапно, неожиданно. Еще вечером они говорили в палате. Мишка проговорился ему, что у матери появился хахаль, который помогает ей во всем. И даже продукты покупает. Одевает и обувает мать, не пускает на работу и платит за Мишкину учебу. Но теперь он сам работает, ни от кого не зависим.

Парень тогда не заметил, как изменилось лицо отца. Вгляделся, лишь когда тот начал задыхаться и попросил открыть окно.

– Ладно, сын! Главное, что ты меня ждешь. Верно?

– Конечно! – подтвердил Мишка.

– А мать прости! Женщина она! Жена! А вот другом не стала. Не дано, слаба оказалась. Сломалась быстро. Все от того, что не любила. Значит, и мне о ней не жалеть. Так оно легче уходить, когда лишним становишься. – Дрогнули плечи. – Один ты у меня остаешься на этой земле! Не забывай мою мать – свою бабку. Она из хороших женщин, хоть когда-то навести ее. На мать не держи зла. Не дано ей в жизни главное – умение любить. Обойдена таким счастьем. Потому живет с обкраденной, нищей душой. Ей ничего не будет в радость. Не спорь с ней, не упрекай. Она не станет иной и никогда не будет счастлива. Ну да Бог с ней. Много чести говорить о пустышке. Жаль, что раньше о том не догадывался и потратил столько лет не на человека, на существо…

– Ничего, пап! Вот вернешься домой, мы с тобой вдвоем заживем. Без бабья! Зато и без горя, без мороки! Ты успокойся, не бери до головы. Женщины – самая черная сторона жизни. Не знаю никого из ребят, чтоб порадовался женитьбе.

– Дурачок мой! Я все годы, живя с твоей матерью, будто на крыльях летал. Любил ее! И считал себя счастливым. Можно многого не иметь, а при том быть самым богатым, когда знаешь и веришь, что любим и нужен, что ты всегда единственный и желанный. Тогда человек не зря коптит небо. Но если проходит любовь, значит, кто-то стал лишним на Земле.

– Ой, пап, да сколько мужиков холостякуют в городе! Никто из них не считает себя несчастным! И ты не комплексуй!

– Одиночки – это не люди! Тени! Они врут, что им никто не нужен. Их не востребовала любовь, не подарила весну. Значит, не стоили они счастья и продолжения. А у меня имеешься ты. Значит, уже не впустую. Я любил твою мать. И не обижай ее. Как мужчина мужчину, как сына тебя прошу! – Положил руку на плечо: – Передай ей привет, скажи, что люблю ее и прощаю…

– Как? Даже измену?

– Она отдала другому лишь тело. А сердцем и душой останется навсегда со мной. Еще потому, что я у нее был первым. Ты пока в том ничего не смыслишь. Взрослей, мужай. Дай Бог, чтобы твоя весна не проскочила незамеченной.

Они расстались в коридоре.

Вернувшись домой, Мишка вскоре лег спать на отцовском диване. Матери не было. Она ушла к своему хахалю. Не рисковала приводить его домой, боясь соседских пересудов. Опасалась, что, если муж вдруг выздоровеет и вернется в квартиру, досужие языки тут же нашепчут ему о ней.

Утром она вернулась, когда сын еще спал. Женщина приготовила завтрак на двоих и только хотела разбудить Мишку, зазвонил телефон. Дежурный врач санатория, коротко поздоровавшись, сообщил ей о смерти мужа и, наспех посочувствовав, поспешил положить трубку.

Женщина знала, что муж не излечится. Ей на то намекали врачи не раз. Но смерть к нему не спешила, и она все ж сомневалась и ждала чуда. Не боялась его гнева. Была уверена, что простит и поймет еще и потому, что была наслышана о его шалостях в деревне, но никогда не упрекала и не закатывала скандалов и истерик. Лишь иногда подшучивала над ним.

Умер?! Но ведь в последнее время он и впрямь оживился. Грозил сбежать из санатория к ней на ночку, напомнить, что она жена.

«Нет! Не может быть! Но зачем врачу врать?» – одергивала себя.

– Кто звонил? – внезапно появился Мишка и сел за стол напротив матери.

– Из санатория, врач звонил, – заплакала женщина.

– Что случилось? – подскочил парень, почуяв неладное.

– Отец умер…

– Я вчера у него был!

– О чем говорил с ним?

Когда Мишка рассказал ей все как было, мать побледнела. И, глянув на сына ненавидяще, сказала:

– Ты последняя сволочь! Ты убил его! Мерзавец, а не сын. Не мог подождать, пока он поправится? Я сама сказала бы ему. Но тебе не терпелось опозорить меня. Ты всегда должен с кем-то враждовать. Спокойно жить не умеешь. Даже в своей семье гадом живешь. И в кого такой геморрой уродился? Глаза б мои тебя не видели! – Ушла из-за стола в свою комнату.

После похорон женщина не снимала с себя черную траурную одежду и каждый день ездила на кладбище, сидела у могилы, тихо молилась за душу усопшего, плакала.

Мишка редко навещал могилу, считая, что отцу добрая память дороже притворных, показных слез. И просидев дома первые девять дней траура, на десятый сменил черную рубашку на светлую и пошел в ней на работу. Он уже перевелся на вечернее обучение в институте. Но часто пропускал лекции. Еще бы! Пока хоронили отца, из притона исчезла Лелька. Мишке сама бандерша сказала, что девка живет где-то в городе, но ее адрес она не знает.

Мишка исподволь расспрашивал о ней крутых. Может, они знают, где приморилась путана? Но ребята лишь посмеивались:

– Если б знали, разве с тобой тусовались? Отвали, мелочь! Русалка не для тебя! – отталкивали Мишку.

Тому было обидно, и он в одиночку целыми днями разыскивал ее по городу. О ней расспрашивал детей и старух.

Дом за домом все проверил на центральной улице. На это ушел почти год. Но впустую…

Знай он фамилию, давно бы отыскал через адресный стол. Но в том-то и дело, что бандерша успела уничтожить запись, а девки притона понятия не имели, где живет Лелька.

Звали Мишку к себе. Тоньке не понравился худосочный, бледный Мишка. Да и без разрешения не посмела дать ему ее адрес.

Крутые давно поняли, отчего вспыхивает Мишка при упоминании о Лельке, и нередко подтрунивали над парнем, высмеивали его нерешительность, невезучесть:

– Да прижми ты для начала Софку-бандершу в темном углу. И так оттяни, чтобы она мигом вспомнила, где живет Лелька и номер телефона. Быть того не может, чтоб о Русалке никаких сведений не сохранилось и Софья все забыла. У нее башка крепкая, сами проверяли, сколько раз ее тыздили за сучек. Каждого, кто вламывал, помнила даже после вздрючки. А тут забыла? Брешет! Не верь курве!

Мишка снова шел к Софье. Говорил с ней резко, грубо. Требовал адрес Русалки, бандерша лезла в бумаги, ковырялась в блокнотах и снова не находила.

– Значит, забудь ее!

– Не твоя судьба!

– Да что тоскуешь? Иль на этой транде свет помутился? Вон сколько телок вокруг носятся! Чем они хуже? Ночью под одеялкой все бабы одинаковы. Любая обслужит, коль по кайфу придешься!

Но Мишка уже не мог отступить. Решил найти Лельку.

Тем временем в квартире, где он жил, уже поселился отчим. Он переехал вместе с вещами: мебелью, компьютером, громадным телевизором, музыкальным центром. В гараже поставил свою «ауди», купил Мишке сотовый телефон и сказал:

– Это не столько для тебя, сколько для матери. Чтобы она всегда могла позвонить и узнать, где ты. И не тревожилась бы больше.

– Выходит, меня на цепь посадили? – обиделся парень.

– В нашей семье будет свой порядок. Никто не должен жить сам по себе. Лишь по согласовке и совету. За иное вломить могу! – Сдавил кулаки и сунул под нос парню: – Чуешь, чем пахнет? Пиздюлями! И я от слов к делу перехожу мигом. Спорить не стану, времени на это нет. Не понравится мой уклад, хоть теперь сматывайся. Держать не стану.

– Чего? А ты кто есть? Кто тебя сюда пустил? Я здесь родился! А ты откуда свалился? На твою прописку здесь я никогда не дам согласия. Забирай все свое говно, чем захламил мою квартиру, и отваливай! Или сейчас будешь во дворе все ловить и сам через окно выпорхнешь, петух мокрожопый! – двинулся на хахаля, рассвирепев.

Тот не струсил. Не стал уговаривать, успокаивать. Одним рывком сорвал с себя пиджак, бросил на диван и, подскочив к Мишке, врезал кулаком в висок.

Парень закувыркался через кресла и чемоданы в ноги к матери. Та сказала:

– Не шумите! Соседи милицию вызовут…

– Как ты посмела без моего согласия привести сюда этого мудака?! Ты, старая баба, не имеешь стыда! Променяла меня на кобеля! Еще ноги отца остыть не успели, уже трахалась с этим козлом! Дешевка! Мне стыдно называть тебя матерью!

– Как ты смеешь с ней так разговаривать? Она моя жена! – завопил отчим, подскочил к Мишке и… нарвался на встречный удар. Парень угодил кулаком в подбородок. Мужик, клацнув зубами, взвыл, ударился спиной о батарею. Посидев на полу, молча приходил в себя. Потом встал, пошел в ванную. А когда вышел оттуда, заглянул к Мишке в комнату, предложил мировую.

– Я свое сказал! Убирайся отсюда вон вместе с женой. Не думайте, что соглашусь дышать с вами под одной крышей! – ответил резко и закрылся в комнате на ключ.

Мать стучалась к нему, просила открыть дверь, но тщетно. Мишка сквозь стиснутые зубы ругал ее последними словами.

С того самого вечера все соседи по подъезду стали очень тепло относиться к парню. С ним здоровались, заговаривали, приглашали в гости, ему открыто сочувствовали, жалели. Люди, обычные соседи, словно только что прозрели и приметили его.

Мишка, возвращаясь домой, не хотел разговаривать. Свою комнату, уходя, закрывал на ключ. Сотовый телефон, подаренный отчимом, положил на стол, отказавшись принять этот подарок.

Питался он сам, на свой заработок. Сам себе стирал и гладил. Когда понял, что не сможет оплачивать свою учебу, без сожалений оставил институт. Лишь иногда, на редкие выходные, уезжал в деревню к бабке, помня последнюю просьбу отца. Там он отдыхал от пыльной сутолоки города, от семьи, ставшей чужой и ненужной. Здесь он уходил в лес. Часами бродил по тропинкам, слушая шепот листьев, голос леса, тихий смех ручьев, любовался цветами, слушал пение птах. Он полюбил лежать на прогретой земле, доверчиво по-детски раскинув руки и ноги, смотреть на пушистые облака, улыбчивое солнце.

«Не там я искал себя. Ведь человеку, в общем, не много нужно. Кусок хлеба, глоток воды, синяя тишина над головой. А ведь имея это, я ничего большего не пожелал бы. Хотя нет. Есть еще Русалка, Лелькой ее зовут. С ней встретиться, в первый и, может, последний раз. Поставить точку, и все на том. Интересно, как поступил бы отец на моем месте? Наверное, оттянул бы где-нибудь и забыл давно. Он жалел бабье, а я не умею».

Мишка помогал бабке. Но без азарта. Он рассказал ей, что мать вышла замуж, но с ее новым мужем отношения у них не сложились. С самого дня переезда парень не разговаривал с матерью и ее мужиком. В своей квартире он жил одиноко.

Бабка, слушая внука, сетовала:

– Что ж так погано сложилось у вас? Два родных человека, а ладу меж вами нет. Зачем мать обидел, она всего лишь баба. Одной тяжко. Нашла себе человека, что в том плохого? Смирись. Одиночество любого губит. А бабьи годочки как вода. Не успеет оглянуться, как старость придет. Кому нужна станет? А тут какой-никакой, а голубь заимелся, – улыбалась светло.

– Козел он! Засранец! Долбанутый мудило!

– Для тебя твой отец дорог. Но его уже не поднять. Прими эту жизнь, какая она есть. Примирись и прости, иначе тяжко жить станет. Скинь с души лишнюю тяжесть. Поверь мне, старой, твоя судьба краше будет.

И послушался Мишка старую. Вернувшись домой, вошел в комнату, а двери оставил открытыми. Это заметили. Мать вошла, позвала к столу. Парень согласился. Отчим от радости расцвел в улыбке:

– Давай, Мишанька, семьей жить! Так всем лучше!

Нет, не простил он матери случившегося, но, придерживаясь общепринятых правил, поддерживал видимость отношений в доме. Но дальше этого не пошел.

Мишка понял, что отчим – человек вспыльчивый, задиристый и горластый. Прижимист, но способен на жест. О доме, о матери, даже о Мишке помнит всегда. У него хорошие связи и много друзей. Сам отчим никогда ничем не хвалился и не любил рассказывать о себе, ворошить прошлое.

Самого парня он не интересовал. Да и отчима вполне устраивали сложившиеся отношения. Никто не навязывался на общение и не прикипался, не указывали на двери. Постепенно все уладилось. Когда возникали какие-то проблемы, их скоро разрешали.

Случилось, сгребла милиция парня вместе с крутыми, закрыли их в камере. Мишка струхнул, дело могло закончиться зоной. Вспомнил о телефоне, который отчим все ж всучил ему, и позвонил домой. Сказал, где находится. А уже через полчаса его вывели из камеры, отпустили домой.

– Завяжи со шпаной! Не доведут до добра! Подставят! Потом знаешь сколько платить придется? Иномарку купить дешевле! Не будь лопухом! Не влезай в разборки! – просил отчим.

Но как не влезть, когда крутые дали адрес и телефон Лельки, даже ее пивбар показали. Мишка сам увидел Русалку. Его пробрала дрожь. Она… Через столько лет и мук! Почти не изменилась. Он вошел в пивбар на дрожащих ногах. Лелька его не вспомнила и не узнала.

Мишка в упор разглядывал бабу, она грустно усмехнулась и сказала тихо:

– К чему на осень смотришь? Погляди, какая весна за спиной! – указала на двух девчат.

– Они не моя весна! – ответил краснея.

– Ну и дурак! Видно, извращенец. Нормальные мужики ценят молодых…

Опять унижает! И снова при всех! Хотел плеснуть ей в лицо остатки пива, но вовремя удержался. Среди клиентов были те, кто немедля вступился бы за Русалку. Эти сообразили б из парня отбивную за минуту, и никаким врачам не удалось бы Мишку собрать вновь.

Он в тот же день узнал, что Лелька давно замужем, родила сына, живет, забыв о прошлом, не имеет дружков из прежних клиентов, ни с кем из тех не общается и не хочет ни знать, ни слышать о них.

Мишка видел, что Русалку каждый день привозит и увозит с работы муж. С клиентами своего пивбара Лелька держится недоступно и жестко, не позволяя по отношению к себе никаких вольностей.

Она не терпела напоминаний о своем прошлом и тех, кто пытался их оживить, не щадя выбрасывала взашей из пивбара. Потому никто из посетителей не пытался полезть к ней не только руками, а и трепом. Лелька сама умела постоять за себя.

«И все ж я тебя обломаю!» – думал Мишка, глядя на Лельку.

Да, с тех пор баба резко изменилась. Она не красилась и не одевалась столь вызывающе, как раньше. Сняла и смыла с себя прошлое. Держалась совсем иначе. И несмотря на то что была хозяйкой пивбара, никогда не курила при посетителях.

«Поломала тебя жизнь!» – подумал Мишка однажды, увидев, как жадно ест баба в перерыв рыбные консервы с черным хлебом.

Обратил внимание на одежду Русалки. Все, казалось бы, неплохо. Но костюмчик поношен, туфли уже не первой свежести, на каблуках порвана кожа, простые, обычные колготки, какие носят уже пожилые бабы, потертая, потерявшая вид сумочка, даже сережки совсем дешевые, копеечные, вовсе не такие, какие надевала в притоне. Даже волосы не распускала по плечам золотистыми волнами, а собирала в потускневший пучок на резинку.

Изменилась Лелька, потеряла прежний лоск и блеск. Но когда смеялась, в глазах вспыхивали шальные огни. И на короткий миг тот баба снова становилась Русалкой.

– Ну! Увидел стерву? – спросили его крутые.

– Да! Морда в морду, но она не узнала.

– Тем лучше…

– Почему?

– Отморозок! Она засветила наших ментам. Не раскололась на навар, не хочет давать налог как все!

– Натурой возьмите! – нашелся Мишка.

– Слишком дешево! Корефаны хотят бабки. Да и кому нужна Русалка? Теперь малолетки в спросе. Лелька смылилась, состарилась. Смотри, кого нынче дружбаны тянут! Юная поросль, мать их бешеная сука! У них меж ног еще не оперилось, а они уже к мужикам на хер сами прыгают. Даже таксу установили. А ты о ком? На Русалку теперь ни у кого не смаячит. В музей ее кибенизировать пора! Врубился? Лишь тот, кто на свой хрен в обиде, на Лельку оглянется, либо по бухой. Теперь глянь, кто бал правит? Сплошные сикухи! У них ни спереди, ни сзади признаков пола нет. А приколись, узнаешь, что такая уже полгорода мужиков познала, ее даже в стардоме суворовские гвардейцы прошли, все, кто еще на ногах самостоятельно держится…

– Я был в притоне недавно. Предлагали мне девку. Нормальную, лет семнадцати, – ответил Мишка.

– Это Сонькин бардак! Он разоряется. Нет у них клиентов, потому что в нем старые бабы. Теперь в пятнадцать лет девки спросом уже плохо пользуются. В семнадцать и подавно. Тебе, коль с нами тусуешься, знать такое надо. И не трахаться со старухами…

А через месяц узнал Мишка, что крутые Сыча изнасиловали Лельку в Вовкиной квартире.

– Сама она возникла. Соскучилась, видать. Ну, Сычу не пофартила. Тот оттянул ее как надо, она бренчать на него стала. Он и скинул сучку братве. Те ночку поиграли с ней. Вроде все утрясли. Каждый свое получил. А эта сукота засветила Сыча ментам. Короче, посадила им на хвост лягавых. Может, не сама, а ее мужик. Но тоже за нее братанов достал. В общем, ты понял?

– Чего?

– Убрать надо курву!

– А я при чем?

– Иль ты не понял, как она тебя забрызгала? Никого не рисковала так отделать! Любой из нас давно б размазал за это. А она не врубилась. К тому ж братов замели. Ты секешь, что и тут она? Понятно, что своих мы будем доставать отовсюду. Но везде не успеть. И еще: Русалка, засветив крутых, дышать не должна.

– А она ли засветила?

– Это точно. Из-за нее Сыча не стало. Кто будет следующий? Я или ты? Ведь она и тебя видела с нами. Сыча у нее в пивбаре размазали. А ты что, лучше Вовки? Вот и шевели рогами. Видно, с ментами сука путается. Всех до единого заложит, лярва!

– Не может быть! Ведь ее мужика щекотали. Говорят, еле выжил. Неужель до нее не дошло?

– Выходит, нет! А потом, пойми, нам надо корешей достать, но кто-то обязан наказать. Тебя облажала больше всех! Конечно, как только братва отвалит от ментов, Русалке не дышать и минуты! Но захотят ли с тобой кентоваться, это вопрос!

Мишка понял все. Ему велено убрать Лельку. Но как это сделать? Зарезать? Нет, не сможет! В пивбаре всегда кто-то есть, кроме нее. Враз и его менты возьмут. Дома загробить? А и там мужик! Самого размажет вмиг. Хотя можно из пистолета. Отцовского! Из него не промажет…

Целыми днями выслеживал Лельку. Наблюдал за каждым ее шагом. Но та будто почувствовала. Даже ставни на окнах закрывала на ночь. А ведь убить бабу задумал именно через окно.

– Ладно, сука, от меня никуда не денешься! – Он нащупал пистолет и вернулся домой.

Он теперь подолгу сидел на балконе или на скамейке во дворе. Курил. И по привычке выбрасывал окурки на землю, за что его постоянно ругала дворничиха. Мишка огрызался, а потом послал ее матом. Та разоралась так, что на крик все жильцы выглянули из окон и стали стыдить Мишку. Тому и вовсе обидно, обложил матом всех, обозвал грязно. Насулил всякого. Люди возмутились. Мужики хотели спуститься во двор и наподдать соседу хорошенько. Другие предлагали сдать его в милицию, мол, она напротив, дотащим.

Мишка от греха подальше ушел домой. А утром, встретив дворничиху, извинился перед ней, пообещал не бросать окурки возле дома. Та простила, а парень благодарил отчима за подсказку:

– Зачем она тебе? Ведь все дворники в стукачах. На ментов работают. С ними ни дружить, ни враждовать нельзя. Извинись и обходи говно десятой верстой. Спокойнее жить станешь.

Но с жильцами дома так легко не примиришься. На него не просто косились, а ругали и материли в лицо. Мужики, спускаясь по лестнице навстречу Мишке, не сторонились. Перли напролом, буром, не оглядывались, отдышался сосед после столкновения плечами или все сидит на ступенях?

Дома вечерами, как только Мишка возвращался из города, отчим звал за стол:

– Давай ужинать! – доставал из холодильника запотевшие бутылки с пивом. – Ты с рыбой, слышь, Мишка, я ж специально для этого кету взял. Не-е! Не терплю воблу! Она в зубах лохмотьями остается! А кета – рыба благородная! Ешь!

Мать садилась рядом, гладила по плечу мужа, трепала сына легонько, ласково. Ставила перед мужчинами еду. Знала, пиво будит аппетит, и ждала того момента.

– Давай-ка этот годок отдохни. А на следующий надо определяться. Найдем тебе путевое дело, чтобы ты быстрее на ноги встал. Когда ты станешь хозяином, весь ветер из головы улетучится мигом. Это я по себе знаю! – смеялся отчим. – Вот познакомлю тебя с дочкой моего друга! Девка что надо! Мединститут заканчивает! Хирург-гинеколог! Умница! И дома все умеет. Чистюля, хорошая хозяйка! Не шляется по подругам. С парнями дел не имеет. Ни с кем не встречается.

– Ну и тоска! Будто эту телку из прошлого века сперли! Видать, отменная страшила, что до стольких лет никому не сгодилась? Теперь средь двенадцатилетних все бабы!

– Она серьезная девушка. Очень мила собой. Может, старомодна. Но для жены эти качества бесценны. У нее есть все, чтоб стать тебе достойной парой. Она не будет изменять. Однолюбка. Привязана к семье и дому. Не тряпочница и не мотовка. Бережлива. Не выпивает и не курит. За нее дадут хорошее приданое.

– Сколько лет ей, этой невесте?

– Двадцать три!

– Ого! Какая старуха! – возмутился Мишка.

– Ты что, болван? Самое что надо! Хорошей матерью и женой станет! Зачем тебе недозрелые свиристелки? Они на ночь. Для жизни негодны.

– Из какой пещеры ты ее выкопал?

– Слушай, Мишка, не доставай. Многие серьезные люди добиваются руки и расположения девушки. Может, она, увидев тебя, тоже откажется даже знакомиться. Ведь на всю рожу печать прохвоста стоит. Ты для распутниц находка, как конфету всего оближут. Серьезная девка и не оглянется…

– На кого?

– На тебя. Ты шельмец. И если теперь не женишься, то навсегда останешься в холостяках. И вся жизнь пройдет мимо, скучно и пусто. Никому не нужным проживешь и уйдешь, даже вслед никто не помянет и не облает…

– А как зовут твою телку? – спросил Мишка.

– Почему мою? Я для тебя ее присмотрел. А зовут Катей. Екатерина! Почти императрица! – сиял отчим.

– Ага! Совсем императрица! Только рост пониже и говно пожиже. Опиши телку, – подвинулся поближе к отчиму.

– Росточком она тебе по плечо. Волосы у нее русые. Косу носит. Она у ней с мою руку толщиной. Аж ниже пояса.

– Фу! Деревенщина! Ночью отрублю ей этот хвост, – сморщился Мишка.

– Не смей даже думать! Ее отец башку тебе скрутит за такое. Он не разрешает Кате косу губить.

– Еще один старорежимный! Да они все звезданутые! Кто в наше время косы носит? Только Марфы из глухих деревень! Меня с ней осмеют. И папашу…

– Чего? Ты хоть знаешь, о ком пищишь? Соображай, кто посмеет? Он же воротила! Три кирпичных завода имеет в собственности. Допер иль нет? Да он любого в порошок сотрет и не оглянется. Деньги лопатой гребет. У него в друзьях все высшее общество.

– А что собой представляет его семья?

– Какая? Их у него три! – рассмеялся отчим.

– Вот это да! Молодец мужик, не теряется! Ну а Катя? Она какая по счету?

– Ты о чем? Это дочь от первой жены! С ним под одной крышей дышит. Он своих детей не обижает. Всех смотрит и растит как надо.

– Ну а помоложе этой есть еще у него телки?

– Имеются. Но не про твою честь.

– Почему?

– За Катей ее брат. Тому двадцать лет. Потом от второй жены сын и дочка. Ей десять лет. И самая меньшая от третьей – пятилетняя кукла. Как видишь, в жены по возрасту не вышли. Я с ним уже поговорил насчет тебя. Скажу сразу, он не особо заинтересовался. Попросил о тебе правду выложить, все как есть. Понятно, что многое от него скрыл. Прибрехнул, мол, парень мой серьезный, деловой, не балованный. Бабке в деревне помогаешь во всем. Это ему понравилось. А вот что институт бросил, нахмурился, сказал, что восстановить нужно. Он и слушать не захочет о зяте без образования.

– Мне почти два года учиться придется. Кто ж ждать будет, если ей уже сегодня двадцать три стукнуло?

– Главное, восстановить тебя! Сейчас важно, чтоб в армию не сгребли. Такую девку упускать нельзя! Она – сущая кубышка!

– Как это понять? Толстая?

– Нет. Кубышка вроде сокровищницы! Какую всегда пополняют. Отец о ней заботится, а рядом с Катькой и тебе тепло будет. Что-то всегда перепадет. Заживешь, нужды не зная. Ведь мы с матерью не вечные. И доходы наши с его прибылью не сравнить. Если нас не станет, у тебя остается эта квартира, ну, машина и не так уж много денег. Их лет на пять, может, и хватит, если снова не грянет какая-нибудь реформа. Ну а дальше что? Себе на приличную жизнь ты не заработаешь своими руками. Нужно устраивать, протолкнуть, покрутиться средь деляг, чтоб присмотрелись, привыкли и поверили. Но тебя дома не бывает. Кого покажу? А нужно, пока не опоздали, – советовал отчим. И добавил шепотом: – Со всеми своими блядешками завязывай! Слышь меня? Ни с одной не светись, чтоб не стали помехой на пути. И забудь всех. Бабы, помни, через много лет опорочить умеют любого мужика. Сколько людей из-за них остались опозоренными! Берегись этого. Тебе сегодня, как никогда, надо имя сберечь.

И Мишке вдруг отчетливо вспомнилась Лелька. Нет, не нынешняя, прежняя путанка из притона.

Глаза насмешливо прищурены, накрашенные губы искривила ехидная усмешка. Волосы разметались по плечам локонами. Распахнувшийся цветастый халат обнажил тело. Какой желанной была она и какой недоступной! Она не только отвергла Мишку, а и опозорила, высмеяла безжалостно. Да так, что и через годы не мог забыть и простить ей сказанное.

Много девок прошло через его руки за это время. Ни одна не оттолкнула, наоборот, сами просили о встрече. Он не всегда соглашался. А вот эта…

«Интересно, сумел бы оттрахать ее в темной подворотне? Возникло б желание к ней? А может, и не захотел бы! Ведь целым городом залапана. Как тряпка! Но живет с ней мужик, даже мальчишку ему сумела родить. Нет, я на такое не пошел бы никогда, – размышляет Мишка у окна, разглядывает улицу, прохожих. – Все спешат. Еще бы! Рабочий день закончился. Вон баба сумки прет. В них половина магазина поместилась. Еле тянет. Смешно переваливается, часто отдыхает. Ее ждут где-то. А вон дедок спешит куда-то враскорячку. Ишь, паскудник старый, в милицию юркнул мышью. Не иначе донос на кого-то настрочил. А это что за мадам? Тоже к ментам навострилась? Уж очень похожа она на Русалку. Но быть не может. Эта не возникает к лягавым. Знает, чем рискует. Но не может другая… Дай разгляжу!»