Текст книги "Дикая стая"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Вернувшегося в барак Гниду с трудом узнали зэки. Он поседел, постарел. От прежнего Гоши в нем манн что осталось. Теперь он часто видел во сне, как охранники закапывают его живого в глубокую могилу, о старший охраны, желтолицый узкоглазый мужичонка, ехидно ощерив редкие мелкие зубы, спрашивал Гошу: «Как ты там дышишь, козел?» Корнеев сваливался со шконки в ужасе. Матерился во весь голос, получал от зэков по шее за побудку и снова ложился спать. В следующий раз снились зэки. Они пытали Гошу раскаленной арматурой.

– Лагерный синдром. Нервы на пределе. Этот долго не протянет. Гаснет человек, – сказал врач.

Гоша не сразу понял, что тот имел в виду. Он продолжал умирать каждый день. Говорили зэки, что, пережив одиночку, человек уже побывал на том свете и вскоре туда вернется. Земля никогда не отпустит свою жертву надолго.

– Гошка, давай поужинаем, – услышал поселенец голос Бондарева, вырвавшего из воспоминаний.

– Что ж молчишь, сосед? Даже не сказал, что уезжаешь в Октябрьский!

– А ты откуда узнал?

– Легавый проговорился. И не только ты. Андрей с Маринкой в другой дом уходят. Совсем один останусь, – понурился Гоша.

– Нет, одиночество тебе не грозит. Поверь моему слову. В поселке с жильем нелегко. Кого-то поселят вскоре, да и я не завтра уезжаю. Еще недели две тот юрист будет пенсию оформлять. Потом, чего горевать? К тебе уже сегодня Анна наведывалась. Видно, хочет продолжить знакомство. Вот только пурги нет как повода, – усмехался человек криво.

Игорь принес печеную картошку, почищенную селедку, заваренный чай и сахар. Гоша вытащил сало, хлеб, бутылку водки, рыбу и пару головок лука. Бондарев крякнул от восторга:

– Царский стол! Давай Андрея позовем! – стукнул в стену, не дождавшись согласия.

Андрей принес еще одну бутылку водки, кусок колбасы и, сев к столу, сказал:

– Скоро в новую квартиру переедем. Раньше этого добивался, теперь неохота. Там соседи не то, что вы. Не знаю, как приживемся?

– А Ванька? Иль больше не зовет в Штаты? – поинтересовался Бондарев.

– Обещал помочь. Ведь уже с работой для нас обоих договорился. Такое в их условиях не мало. Теперь на проезд подкинет.

– А если тормознут вас?

– Нет, говорил с начальством. Отпустят. Ведь вся проблема не в нас. Дочке нужна операция, здесь такие не делают даже в Москве, а там они штатные. Надо спасти ребенка, иначе до трех лет не доживет. Так врачи говорят, – помрачнел Андрей, добавив громко: – Касайся самих – сотню раз подумал бы, а дочкой рисковать не хочу. Каждый день здесь нам в наказание!

– Да ты таких дочек целый город настряпаешь, если тебя подкормить и дать отдохнуть! – встрял поселенец.

– Эх, Гоша! Не был ты отцом. Не держал возле сердца свою кровинку, потому городишь пустое! Ведь ее болезнь – это наша с Маринкой вина и беда. Мне своя жизнь ни в радость, пока ребенок болен.

– Не имел я своих и не хочу! Расти их, а что под старость получишь, неведомо. Только я слышу от стариков, что не столько хлеба, сколько пиздюлей получили от своих деток. А уж сколько попреков, мата слышали, другие даже пенсии до копейки отнимают и пропивают дочиста. Пожаловались на это в милицию, те возникли в семью на разборку, а когда менты смылись, сыночки старикам накостыляли так, что те месяца не продышали. И они не единственные! Теперь дети злее плети, – подытожил Гоша.

– Это уж какие сами! Такими вырастили, – не согласился Андрей.

– Кончайте базар, мужики! Дети, конечно, цветы нашей жизни, но лучше, когда они растут на чужих подоконниках, – вставил Игорь.

– Давайте выпьем за то, чтоб всем было клево: и детям, и родителям! – предложил Гоша.

– Игорь, а ты когда в Октябрьский собираешься переехать? – спросил Андрей.

– Мне позвонят. Нынешний пенсию оформляет и линяет. Я тут же на его место. А тебе, Гоша, надо в мою квартиру перебраться.

– Зачем? – удивился поселенец.

– У меня телефон! Тебе не проведут, а тут готовый. Только оплачивать не забывай.

– На хрен он мне за деньги сдался? Тут весь поселок за час обойти можно.

– Телефон тебе сгодится. Клиенты позвонят, кому вода нужна.

– Только этого горя мне не хватает. И так к концу дня вся жопа в мыле! – злился Корнеев.

– Ну, какой-нибудь крале свиданку назначишь.

– Пусть сами возникают, занимают очередь ко мне. Буду из-за них на телефон тратиться! – не соглашался Гоша.

– Тогда снимай перегородки и живи в одной большой квартире! Заведи собаку, кошку, все не так одиноко, – предложил Андрей.

– Слушай, а как же ты в той Америке жить станешь, не зная ихнего языка?

– Почему так думаешь? Я в студенчестве гидом подрабатывал. Именно с англичанами. Отлично получалось. Правда, Маринка много слабее знает английский, но ничего, выучит уже в непосредственном общении.

– Все разбежитесь, разъедетесь. Как-то мне эти пять лет здесь продышать в одиночестве? – приуныл Гоша.

– Подженись, корефан! Не носи дарма в штанах то, что природой подарено. Применяй, покуда не протухло и не завяло! Радуй баб и себя заодно! – подбадривал Игорь.

– А че сам не радуешься?

– Стар стал. Раньше, бывало, увижу крутой бабий задок, высокую грудь, и кровь в жилах закипала от желания. Теперь только глазами радуюсь. Все в душе отгорело. Редко, когда оживает. Раньше я руку из кармана не вытаскивал, все придерживал, чтоб моя страсть в глаза не бросалась, а теперь хоть на домкрат бори, – вздохнул Бондарев.

– Сын тебе не пишет? – спросил Игоря Андрей.

– Нет. У него уже отчим есть. Порядочный человек, как говорят. Сына не обижает. Тот его, конечно, неспроста отцом стал называть. Меня вычеркнули из памяти.

Соседи просидели у поселенца до полуночи.

– Ты не бойся, пока мы здесь, буду заходить к тебе в гости! – обещал Андрей.

– Я тоже загляну, когда в командировке буду, – обещал Бондарев.

А через месяц Игорь уехал в Октябрьский. Он больше никогда не появился в Усть-Большерецке. Его убили вскоре после отъезда. Нашли мертвым на морском берегу. Милиция тщетно искала виновников смерти Бондарева. Его в поселке не знали, а вот смерть нашла.

Как сказал Гошке участковый: «Видно, кто-то свел старые счеты с человеком. Он был застрелен. Три пули остались в голове. Хватило бы и одной, но кто-то очень хотел смерти наверняка и долго ждал эту встречу».

Поселенец, наверное, единственный на всей земле выпил за упокой души бывшего соседа.

Не пришлось переехать в новую квартиру и Андрею с семьей. Под Новый год умерла малышка. Ушла тихо, внезапно, не дождалась спасительного переезда. Родители, едва похоронив дочь, получили извещение о переводе, поступившем из Штатов. Андрей с Маринкой уехали вскоре, не оглядываясь и не о чем не жалея. Они не пришли к Гоше, да и до того ли им было? Белый свет им показался черным. Они спешили оторваться от горя и памяти. Поселенец, узнав о вылете, пожелал вслед соседям всяческих удач.

Оставшись один, Корнеев долго ходил из комнаты в комнату. Разговаривая с вещами, которые забыли или бросили впопыхах.

Вон рубашка Андрея висит на вешалке. Совсем чистая, крепкая, даже все пуговки на месте. «И чего не взяли? Ну, да сгодится», – снимает Гоша рубаху. Примерил, оказалась тесновата в плечах, но иногда одеть можно. А там, за столом, на обогревателе – две пары носков. Еще крепкие. А это что? Детская игрушка валяется. Никому не нужной стала. Вон и фотография всей семьи. На ней они еще улыбались и были счастливы, но время все изменило безжалостно.

Гоша перетащил в свою комнату мебель, которая ему понравилась. Взял шкаф и перчатки из комнаты Бондарева и как истинный хозяин забрал к себе всю посуду. Теперь квартира поселенца повеселела. На окне появились занавески, взятые в квартире Андрея, на столе – скатерть. Графин и пепельница, электрочайник и утюг, плитка и куча ведер, тазы и выварка, много мыла и шампуня, зубная паста и щетки, даже кухонные полотенца взял, тоже сгодятся в хозяйстве. Все продукты к себе перенес. Их набралось не мало. Одного сахара – полмешка, столько же муки, сливочное масло и варенье, да картошки мешок. Рыбы – половина бочки, две трехлитровые банки красной икры. В кладовке увидел ящики с консервами. Все к себе перенес, сунул под койку. Матрац и семейные подушки уволок еще раньше. Расставив все по местам, уже поздним вечером сел к столу довольный. «А все ж хорошо, когда соседи уезжают. Что-то после них остается, что другим годится. Вон сколько у меня добра прибавилось! Чтоб самому все это купить, сколько вкалывать нужно! А тут пошел и взял. Не украл, не просил, само в руки пришло. От Игоря мало что осталось, почти все забрал, а вот Андрей с Маринкой много побросали. Помоги им, Господи, хорошо устроиться и в сто раз больше нажить», – пожелал Гоша.

Корнеев лежит на диване Андрея, думает о чем– к) своем и вдруг слышит телефонный звонок. Аппарат он тоже к себе перенес и подключил, хотя сам но знал, пригодится ему или нет. Но к телефону подошел, понимая, что теперь могут звонить только ому.

– Гнида на проводе! – крикнул в трубку и, спохватившись, поправил самого себя, – Гоша слушает!

– Что ж это ты, голубок, у меня не появляешься? Иль с другой скуковался? Чего рожу воротишь, когда мимо едешь? Ты мне гляди, мартовский кот, сугробы тают. Не приловишь больше невзначай. Сам попадешься! – узнал голос пекарихи.

– Все грозишься, Любка! Да нет у меня никого, кроме тебя. Каждым перышком и шерстинкой клянусь. Одной тебе верен, можешь не сомневаться!

– Чего ж не появляешься?

– Ты ж базарила, что сама нарисуешься! Я и жду. Приморился, как таракан на сахаре, слушаю, когда просемафоришь.

– Не склеился еще на сахаре?

– Покуда живой. Да и как теперь тужить, если стал единственным хозяином в доме. Соседей нет! Давай ко мне востри лыжи! Никто не помешает. Покайфуем! Я пузырь приволок, к чаю варенье имеется, гора харчей. Слышь, Любаня, не тяни резину. Расслабимся, отдохнем.

– Ну, лады! Уговорил! – согласилась баба.

Через час Люба постучала в двери. От нее пахло

свежим хлебом.

– На вот, держи! Из последней выпечки, – отдала Гошке сумку с хлебом и, оглядевшись, умолкла робко.

Она думала, что поселенец живет как все одинокие мужики в грязи и холоде, пользуя вместо подушки пустую тару. Здесь все было в идеальном порядке,

даже придраться не к чему. Сам Гошка побрит, умыт, причесан, в чистой рубашке, в домашних штанах. Носки не рваные, мужик ходит в тапках, помог и ей снять пальто и сапоги.

– Проходи, – пригласил в комнату.

Тут и вовсе рай! Кроме койки, диван имеется, на нем подушки, покрывало. Рядом, возле стены, – трельяж. Между койкой и диваном – круглый стол. Над диваном – полка с книгами, над койкой – медвежья шкура, подарок охотника Николая Притыкина. На полу,! перед койкой – оленья шкура, белая-белая, как снег.

– Да ты хорошо устроился. Порядок как у доброй хозяйки! – похвалила Любка.

– Себя уважаю, – хлопотал на кухне поселенец, готовил закуски на стол. Рыба и грибы, икра и крабы, картошка и селедка, жареная кета, – все поставил на стол мигом. Достал фужеры и рюмки. Даже лимон; не забыл порезать. >

– Да ты – классный хозяин! – восторгалась женщина.

– И не только, – довольно улыбался поселенец, поглаживая плечи и руки бабы. Он торопил ее за стол.

Люба держалась просто. Села рядом с Гошей, прижалась к нему тихо, по-бабьи.

– Тяжко тебе у нас, зайка? – спросила тихо.

– По всякому бывает. В иной день так лучше было б не просыпаться. С утра на мне все отрываются, каждая карга наезжает. А уж эти поселковые, будто псы с цепи срываются, кроют матом меня ни за что, грозят размазать, в проруби утопить.

– А за что?

– Всяк воду раньше требует. «Почему соседу быстрее привез?» Час подождать не могут, брешутся, так, будто последние минуты дышат. Через час привожу воду, все живы и здоровы. А до того кем только не обзывали. Даже ружьем грозили. Случалось, с кулаками бросались на меня, потом прощения просили. Иные к ментам возникали, жаловались на меня,

гуды их! Надоело все. Народ здесь гнусный, друг друга грызут, а сами – сачки и падлы!

– Ох, Гошенька! Каково же мне, бабе, своей оравой управлять? Думаешь, легко? Черта с два! Так устала с ними! Каждого в руках держи, как пса на цепи. Чуть ослабил руки, сопьются или передерутся вдрызг. Всякое было.

– У тебя ж сплошные бабы!

– Да! Только двое грузчиков – мужики, но ведь те бабы пьют круче мужиков. Сколько я им вламывала, запрещала бухать в пекарне. Но и теперь, чуть отвернулась – уже накирялись.

– Сколько ж получают?

– Чудак! Зарплату никто не пропьет, а вот выпечку – запросто. Сколько на том ловила, счету нет. Выкидывала с пекарни, но ведь другие не лучше.

– А я думал, что ты как в раю!

– Какой хрен! С утра морды бью, поверь, не без дела. Почему омужичилась? Разговаривать по-человечески разучивалась, все на крике и мате. Мне самой противно. Хочется тишины. Иногда даже реву. Вот залезть бы под мышку к мужику, который сумел бы вступиться и защитить. Выплакаться у него на груди, чтоб понял и пожалел не как гром-бабу, а обычную женщину. Ведь мне тоже бывает и обидно, и больно. Вот только вступиться некому. Всяк только для себя живет, – всхлипнула Любка и продолжила: – А я тоже устаю быть в сильных. Не бабье это: мужиков подменять, колотить и совестить.

– Чем же я смогу тебе на «пахоте» твоей сгодиться?

– Да, закинь пустое! Просто поделилась, а помочь никто не сможет. Всяк свой крест несет. От него не отмолишься! Давай лучше выпьем! – подставила рюмку.

– Тебе водку? – спросил Гоша.

– Что себе, то и мне налей. Знаешь, а на тебя моя помощница виды имеет! – улыбнулась Люба.

– Пустое! Я только тебя там вижу!

– Конечно! Самую здоровенную как не заметить! Остальные – просто головастики! Я их всю кучу од ной рукой могу поднять!

– Кончай звенеть! Не коси под мужика! Баба ты и есть баба! – обнял Любку, предложил выпить. Пекариха согласилась.

После второй рюмки Люба уже расслабилась. Она теперь не жаловалась, а пела, рассказывала всякие смешные истории. Корнеев слушал, а потом выключил свет и, уронив гостью на подушки, молча, настырно раздевал бабу.

Люба слабо сопротивлялась.

– Зайка, а ты нахальный, – смеялась тихо.

Гоша давно понял, что Любка за тем и при шла,

к нему, решил ускорить, не затягивать время.

– Любаня, солнышко мое! – раздел бабу догола и, закрыв двери на крючок, забылся с женщиной.

– Гошка, сколько времени? – спросила она уже под утро.

– Еще рано.

Но настырная кукушка, которую снял со стены у Бондарева, прокричала семь часов.

– Опоздала на целый час! Господи, теперь бабы за мною побегут домой. А не найдут, знаешь, сколько бреху будет?

– Да плюнь на свору. Давай вечером рисуйся ко мне, – предложил Гоша.

– Каждый день? Что ты? Выследят!

– Ну, и пусть. Ты ж – не зелень.

– В грязи изваляют! Иль не дошло?

– Не врубился, – признался Корнеев.

– Пойми, ты же поселенец! Это все равно, что зэк! С таким считается позором лечь в постель.

– Ах, вот оно что? Значит, тебе за падло поселенец, я – не из вашей породы? – выскочил Гошка из постели, мигом оделся.

– Я не тебя, пересудов и сплетен боюсь. Сам видишь, поселок маленький, все друг друга наперечет знают. И подноготную тоже. А уж в исподнем белье псе любят поковыряться.

– Не понял, чего боишься? Давай открыто вместе жить. Кто нам запретит?

– Ты что, опух ненароком? Я еще не посеяла «крышу»? Соображаешь, что говоришь? Меня, увидев с тобой, только и назовут дешевкой, мол, на поселенца повесилась, совсем себя потеряла!

– А ты сама как хочешь?

– Я здесь живу!

– Выходит, ночью со мной не стыдно, а вот днем совесть мешает? Где она у тебя живет?

– Ладно, Гош, не будем спорить. Давай оставим все как есть. Мы станем изредка встречаться, но о том никто не должен знать и даже догадываться.

– И у тебя на работе?

– Это прежде всего. Даже вида не подавай! Бабы мигом обольют грязью, утопят в сплетнях. Ты же не хочешь мне зла, зайка? – потянулась губами к Гошке.

– Ладно, не дергайся! Я не высвечу! – открыл двери перед уже одетой и обутой женщиной.

Вернувшись в дом, хотел позавтракать, но кусок не полез, даже чай застрял в горле. Гошу грызла обида на Любку, на весь Усть-Большерецк.

А ведь он многих жалел. Бесплатно возил воду дряхлым старикам. Без просьб переносил ее в бочки в дома, не ожидая благодарности. Зато сам получил под завязку.

Георгий пошел на работу хмурым. Не смотрел по сторонам как обычно, ни с кем не здоровался. С сегодняшнего дня решил для себя никому не привозить воду на дармовщину. «Я для них не человек? Это они для меня – волчья кодла!» – ругал он поселковый люд.

– Гоша, привези нам воду нынче, пожалуйста, – высунулась из калитки седая голова старухи.

– Если время останется! – бросил в ответ коротко.

– Гош, водицы подбрось! – окликнул с крыльца мужик.

– Тебе сколько?

– Три бочки. Деньги вот возьми заранее.

– Давай, – подошел поселенец.

И первому именно этому человеку навозил воды

– Чего-то ты нынче не в себе. Как шибанутый Кто тебя завел или наехал? Кто настроению с утр хребет перешиб? – поинтересовался человек.

– Не настрой, в душу насрали! – пожаловало Корнеев и, дав коню ведро воды, решил немного отдохнуть. Разговорился с человеком.

– Какая чума обидела тебя? – спросил мужик.

– Короче. Указали мне мое место, мол, сколько добра ни твори, сколько ни живи, никто за человека держать не станет. Ни одна баба со мной семью не создаст, так и сдохну в поселенцах.

– Это ж кто нагородил эдакую хренатень?

– Какая разница, – отмахнулся водовоз.

– Гошка, с кем бухал? Видать, ты обделил его на водяре, что он со зла натрепался. Хошь верь или нет, у нас тут судимых хреном не перемешать. Иные с Колымы, с Ямала, с Чукотки осели. Все нынче с бабами. А иная не хуже зоны наказание! Вон моя Ядвига – сущая задрыга! Даже с получки у ней на пиво не выклянчишь! Стерва – не то звание. Сколько я ей в лоб фитилил, другая уже по сраку раскололась бы! Эту профуру ни хрена не берет. Еще борзей становится. Я ж тоже ходку тянул в Усть-Камчатске. Тещу размазал. Достала меня до печенок. Пять зим отсидел. Воротился. Ядвига лишь одну зиму смирно дышала, а нынче пасть шире бочки. Верно, тоже урыть придется. Приловчилась мою зарплату получать! Как такое терпеть? Вот и правду говорят, что от тюрьмы и сумы никто не зарекайся! Коль нужна тебе баба, забирай мою! Я тебе в придачу водки пару ящиков поставлю.

– Зачем мне такая?

– В постели годится! И по дому управляется неплохо. Брехать не стану! Но жадная и борзая, как собака! Сил с ней не стало, слышь, Гош? Ты думаешь, что другие лучше? Ни хрена! Все лахудры одинаковы!

– Сказали, что и такая за меня не пойдет!

– А давай спросим? – подморгнул Гоше и, остановив первую бабу, почтальонку Фенечку, спросил на полном серьезе: – Скажи как на духу, пошла б замуж за Гошу? Только не кривляйся! Честно лепи!

– Нет. Не пошла б. Он старый и корявый. Лучше одна останусь, чем с таким!

– Ну, и иди на хрен! – разозлился мужик, а через минуту поймал за руку вторую бабу. – Слушай, Райка, чума ходячая! Ты б пошла в бабы к водовозу?

– Во, придурок! Как пойду, если не зовет?

– А коли скажет?

– Тогда и поговорим! – ответила смеясь.

– Ну, пойдешь или как?

– Даешь, Васька! Чего за его хрен страдаешь? Если у него горит, пусть сам говорит. Тут без посредников обходятся!

– Пойми, дура, я с чего хлопочу? Ему трепанули, что за него никто не пойдет, потому что поселенец!

– Кинь глумное нести! Мало чего у кого в жизни стряслось когда-то? Важно, каким он со мной будет! Нынче хорошего мужика сыскать не просто. Оно средь вольных говна не меньше. Если бить и пить не станет, будет обо мне и доме заботиться, кто ж откажется от такого? А у водовоза к тому же живая копейка на кармане всяк день. Про то каждой поселковой бабе доподлинно известно. Скажи, какая дура от такого откажется? Да плевать, что он поселенец! Все мы тут временные. Зато за Гошкой, как за каменной стеной, любая проживет. Слышь, если никого не сыщешь, причаливай ко мне! – подморгнула Райка и пошла к дому, оглядываясь и улыбаясь Гошке.

– Одну заклеили! Хошь еще? – поймал красивую девушку, одетую ярко, вызывающе. – Стоп, Юлька!

– Чего надо? – вырывала та руку.

– Отпусти ее, – попросил Гоша.

– Скажи, метелка, ты пошла б замуж за нашего водовоза? – указал мужик на поселенца.

– Чокнулся? «Крыша» поехала? С чего ради? Он мне в деды годится! И вообще не в моем вкусе. По мне, лучше сорви-голова, чем этот! Поняли? И отцепитесь! Клейтесь к старым клизмам, этим терять нечего! А у меня вся жизнь впереди! – побежала по улице вприскочку.

– Соплячка! Ни черта в жизни не смыслит. Но слышь, Гошка, умываться и бриться тебе нужно каждый день. А еще замени свою телогрейку на куртку, резиновые сапоги – на ботинки. Смотреться будешь другим человеком!

– С моей работой только фрака и белых перчаток не хватает! – пошел Гоша, ругая человека, посчитав его совет насмешкой над собой.

Но, вернувшись вечером, сел перед зеркалом. Внимательно вглядевшись, побрился, потом умылся, причесался, вернулся к зеркалу. Оттуда на него глянул совсем иной человек.

Гоша грустно улыбнулся ему, приметил желтизну на зубах. Вернулся к умывальнику, тщательно вычистил зубы. Освежил лицо и шею одеколоном. Только включил чайник, услышал стук в дверь.

В коридор вошел мальчишка. Худой, большеглазый, он поздоровался и, протянув сумку, сказал:

– Возьмите, дядя Гоша. Мамка Вам передала, просила взять. Она шибко старалась.

– Кто твоя мамка? – не спешил взять сумку поселенец.

– Анной зовут, а меня – Степкой, – покраснел мальчуган.

– Чего ж сама не пришла? Почему тебя прислала?

– У нас нынче корова телится. Дежурить надо, чтоб телок не застыл, – объяснил совсем по-взрослому.

– Давай проходи. Чаю попьем вместе, – открыл двери в комнату.

Мальчишка заглянул, но остался в коридоре:

– Мамка не велела Вам надоедать. Сказала, чтоб быстрей вертался. Ей помочь надо будет. Телка в дом перенести, обтереть его, почистить и напоить корову, сена принести. Мамке в одни руки тяжко управиться.

– А мы недолго! Заходи.

Степка не упирался и вошел охотно. Он без уговоров пил чай с вареньем и пряниками. Разглядывал Гошкину квартиру. По глазам было видно, что пацану тут все понравилось.

– Дядь Гош, а Ваш фонарь от батарейки иль на керосине работает? – спросил хозяина.

– Вообще, у меня всякие есть, а этот – от керосина. Другие, хочешь, покажу? – достал чемоданчик из-под дивана.

У Степки глаза загорелись. Еще бы, такое сокровище увидеть! С десяток разных фонарей и фонариков. У мальчишки от волнения руки затряслись.

– Ого, как много! Можно потрогать?

– Конечно! – разрешил Гоша, радуясь, что собрал всю эту коллекцию у Андрея и Бондарева, не выкинул, решил сберечь на всякий случай.

Теперь вон Степка каждый осматривает, гладит. Половина фонариков работает. Степка даже повизгивает от восторга.

– Нравятся?

– Конечно! Такие классные!

– Бери, которые особенно по душе пришлись.

– А можно? – не верилось пацану.

– Я дарю их тебе, но только часть, не все

– А какие?

– Те, что сам выберешь!

– Не, не возьму, – встал Степка, с трудом заставляя себя не смотреть на фонари.

– Почему? – не понял Корнеев.

– Мамка ругаться будет. Скажет, что я выпросил, и не поверит, что подарили.

– Я ей записку напишу. Поверит, – пообещал человек.

Мальчишка выбрал два фонарика.

– Чего так мало?

– Больше не надо. Один, чтоб в сарай к корове ночью сходить, другой, чтоб за дом, в уборную. Я боюсь туда по потемкам, но бывает, надо, – признался Степка.

– А вы где живете? – спросил Гоша.

– На самом краю поселка, последний дом наш. Дальше распадок, за ним огороды. И мы там картошку сажаем. В этот год много накопали. А мамка хочет Вас в гости позвать. Вот кончится молозиво, начнется молоко, сделаем масло, сметану, творог, и мамка позовет Вас на вареники с творогом и ватрушки. Ох, и вкуснятина! Придете к нам?

– Не знаю, как получится. Загадывать не люблю.

– Почему? А я люблю ходить в гости! Только мама не разрешает, – опустил голову Степка.

– Что так?

– Говорит, не умею себя вести правильно. Всюду лезу, про все спрашиваю, вмешиваюсь в разговоры взрослых. Это никому не нравится, потому сидим дома. А вот за Вами я сам приду, чтоб не искали, ни у кого не спрашивали.

– В конце села последний дом я и сам найду, – пообещал поселенец, подлив гостю чай.

– Наш дом самый приметный изо всех. У него окна и ставни зеленые, чтоб зимой летний цвет в окна смотрелся. Знаете, глазам теплей становится, и зимой не так тоскливо смотреть на улицу.

– Хорошо, я запомнил! – смеялся Гоша.

– А еще у нас на заборе гладыши сохнут. Во дворе куры бегают. Другие скотину не держат, говорят, что это стыдно! Они себя городскими считают. Только тут не город, но и не деревня. Что-то среднее. Ну, и что? Живем мы здесь тихо, как мамка говорит.

– Степка, все хотят дышать тихо, да не всегда фартит.

– А что это «фартит»?

– Везет, удается, получается

– Мамка говорит, что мы с нею невезучие, – шмыгнул носом пацан.

– Почему так кисло?

– Мамка говорит, потому что мой папка от нас сбежал. Кобель и тот с цепи удрал, даже кота украли. Когда она с работы приходит, а я еще в школе, даже выругать некого.

Гошка от души рассмеялся.

– У тебя, наверное, дружбаны имеются?

– Ага, одна мамка! Побегу, а то я у Вас все пряники сожрал! – глянул на пустой кулек. Одевшись у порога, Степка напомнил, – значит, не забудете про зеленые окна?

– А ты про фонарики! – подал мальчишке те, которые понравились.

Когда пацан ушел, Гоша взялся разгружать сумку. В ней яйца и домашнее сало, драники, заботливо завернутые в фольгу, еще горячие. Теплые, вязаные носки, совсем новые, пушистый шарф на шею, тоже самовязка, и рукавички.

«Вот это баба! Сколько теплушек подарила. Я никогда сразу столько не имел! И в гости позвала. Вишь, как хитро придумала, через сына передать. Сама не насмелилась, не решилась. А со Степки какой спрос? Но про зеленые окна неспроста напомнил. А может, и он во мне человека признал? Но возник, не оробев, как к себе домой, – вспомнил Гоша и подумал, – что теряю? Схожу к ней, коль позвала. Оно хоть вечер веселей скоротаю. Веж ж с бабой, не один, как волк в логове. Ко мне кто возникнет? Хотя, Любка может! А если узнает, что я у Аньки гостевал? Хрен с нею? Она ж брезгует со мной, поселенцем, белым днем встречаться. Вот пусть знает, что я тут в спросе! Может, для другой бабы подарком стану! Хотя б и Анне! Чем она хуже Любки? Пацан мне – не помеха, скентуемся с ним. Анна вон не была со мной, зато сколько тепляка передала. Руки у ней на месте. И душа живая! Теплая. Не полезет как пекариха с кулаками к башке. Не попросит водки как Любка. Ведь пекариха пьет наравне со мной, хоть и баба. А каждому известно, коль баба пьяная – транда чужая. С Анкой такого не будет, смирная баба. А вот Любка пусть засохнет от злости. Проучу метелку, нехай себя за задницу грызет!» – повеселел поселенец.

Едва он убрал со стола остатки ужина, в дверях появился участковый.

– Как живешь, Гоша? – опросил, улыбаясь.

– Нормально. Когда Вас нет, еще лучше. С чего ко мне зачастили? Иль опять накапали фраера? Так я ни в зуб ногой. Никому даже слова матерного не прошептал.

– Гош, что у тебя стряслось? Кто задел?

– Никто. Я, если надо, сам сумею любому глаз на задницу натянуть.

– Ладно, не звени. Почему столько месяцев возил старикам воду бесплатно, а теперь деньги стал брать? Кто-то обидел? Скажи!

Поселенец молча сел рядом, закурил и, отвернувшись к окну, заговорил глухо:

– Старики, конечно, ни при чем, но ведь и я – человек! А когда в лицо плюют, разве не обидно?

– Это ты о ком? – насторожился участковый.

– Имя не скажу. И не дави! Но ведь получил я по самые помидоры! Оказалось, что я тут вроде недочеловека! Да, так вякнули! Мол, со мною по светлому дню говорить вблизи совестно, со мной никто не станет общаться, заводить семью, потому что поселенец. Мол, поселковые такое не поймут и презирать станут из-за меня. А я, дурак, жалел всех…

– Гош, уж и не знаю, кто тебе такое натрепал, но у нас в поселке есть люди, с которыми много лет никто не общается и не здоровается, хотя они никогда не были судимы и живут в Усть-Большерецке больше полувека. При чем тут твое положение поселенца? Главное, как сам относишься, и как тебя воспринимают. Вон на моем участке два соседа живут. Дома рядом, окна друг дружке в глаза сколько лет смотрят, а хозяева все годы на кулаках здороваются. Уж как друг к другу обращаются, повторять не хочу. Ни один зэк такого не передышал бы. А знаешь, почему? Один всю войну на своем танке прошел, второй у немцев старостой был. И теперь, посуди сам, как они примириться могут? Оба из одного села. Друг друга с пацанов знали. И хотя мужика в старосты вся деревня уговаривала, да и он никого за годы войны немцам не выдал, танкист как выпьет, выскакивает на соседа с кулаками, и когда достает, вламывает тому круто. Случалось, бывший староста прихватывал танкиста за шкирняк, но никогда никто из них не жаловался в милицию. Думали мы, что когда-нибудь их разборка станет последней. Часто видели мы результаты тех тусовок. То у одного галогены на обоих глазах, то у другого зубов во рту не достает. Знатно квасили друг другу рожи. Разнять, да что там, подойти к ним никто не решался. Земля гудела у них под ногами. Случалось, даже ночью махались два дурака. Уговоры ни на одного не действовали. Так вот чем больше их успокаивали, тем сильней они зверели. И люди устали от них, перестали обращать внимание. Мы тоже рукой махнули. Ну, сколько можно? Прошло так пару лет. И вдруг после сильнейшей пурги вижу, как танкист дом старосты от снега очищает, чтоб тот выйти смог. Я, увидев это, своим глазам не поверил. А танкист сказал мне: «Чего вылупился? Иди, помоги гада откопать! Иначе как жить стану? Надо ж иногда пар выпустить! А с кем, как не с соседом? В прошлый раз он меня откопал. И только я вышел на радостях на свежий воздух, он лопатой по башке огрел! Да так, что искры из глаз брызнули во все стороны. Теперь я его припутаю. Пусть у него в портках жарко станет!» И верно! До поноса довел! Зато радости сколько было! Хотя оба пожилые мужики, а тешатся как дети. Они не могут друг без друга. Наедине грызутся, как два пса, а когда предложили им разъехаться, чтоб не жить в опасном соседстве, оба отказались. Я это к чему? Человеческие отношения – штука тонкая. Тут смотря кто тебе сказал? По какому поводу? Может, в шутку, или кто-то хотел себе цену набить. Впрочем, время в любом случае прояснит ситуацию и покажет, кто есть кто? Но и эта обида не дает тебе права обижаться огульно на всех поселковых. Вон бабка Вера привыкла тебя оладками угощать, а нынче ты отказался. Даже не зашел к ней. Так и осталась средь двора в снегу с протянутыми к тебе руками. Без платка… Она упала возле калитки. Встать ей тяжело, да и помочь некому. Вокруг никого. Я случайно оказался рядом, поднял. Она, согнувшись, домой пошла. В тебе бабка своих внуков видит. Оба в Афгане погибли. Оба – твои ровесники. Ни один не вернется, а старая помнит, они любили оладьи, ее мальчишки. Пусть хоть кто-то поест и тихо помянет внуков вместе с нею или просто скажет ей, как когда-то они говорили: «Спасибо, бабулька! Как вкусно!» Ведь это так дорого для нее, что еще может сделать кому-то добро, а значит, еще нужна на земле! Разве это так трудно, Гоша? За этим даже не нужно ехать на реку, долбить прорубь и черпать ведрами холодную воду. Добрые, теплые слова мы берем от сердца. Чем их больше, тем ценнее человек. Неважно, свободный он или поселенец…