Текст книги "Дикая стая"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Глава 5. НЕСГОВОРЧИВЫЙ

Гошка поймал Ольгу уже на пороге. Та рвалась за дом, сцепив кулаки.

– Будь дома, сам разберусь с любопытным. Не бабье это дело с мужиками махаться и разборки устраивать! – вернул ее в коридор и заторопился за дом.

Он только свернул за угол, как нос к носу столкнулся с рыжим бородатым мужичонкой, недавно встреченным на Широкой. Его весь поселок называл Кондрашкой. Корнеев так и не понял, имя это или кликуха, приклеившаяся к мужику, наверное, не случайно.

– Ты, твою мать, что тут посеял, гнида портошная? – схватил за грудки и, оторвав от земли, тряхнул изо всех сил.

Кондрашка пытался что-то ответить» но язык онемел. Заклинило глотку. Он вращал глазами, изображая негодование, попытался укусить поселенца за руку, но не достал.

– Я те пощелкаю, все жевалки вместе с клыками в задницу вобью! Воробей абортированный! Тараканий выкидыш! Старушачий катях! Блевотина алкаша! Затычка лидера! – осыпал Гошка комплиментами незваного гостя.

Тот синел, задыхался, дергался.

Гошка перевернул его кверху ногами, тряхнул:

– Покажь, с чем пришел, катях суслячий? – увидел бутылку, вывалившуюся из-за пазухи.

Гошка, придавив гостя к стене дома, открыл бутылку, понюхал содержимое:

– Спалить вздумал, ососок курвы? – заткнул бутылку и со всего размаха ударил Кондрашку по голове.

Тот свалился в ноги поселенцу. Гошка позвоню Рогачеву, рассказал о случившемся. Стас прислал оперативку с двумя сотрудниками, и не успел мужи прийти в себя, как оказался в милиции.

Утром поселенцу позвонил Стас:

– Слушай, Гоша, напиши заявление о вчерашнем. Возбужу уголовное дело, и отправим Кондрат-, ку в зону. На его примере других успокоим. Сто раз подумают, прежде чем к тебе заявиться!

– Нет, Стас! Заявления не надо. Куда его в зону? Это все равно, что на погост живым выкинуть! Он не продышит, откинется. А мне нужен тот грех?

– Что я с ним стану делать?

– Тут без подсказок. Сними с него шкуру, да так, чтоб волком взвыл. Но не кулаками! Пусть до смерти вкалывает, чтоб восполнить! Этот хмырь тюряги ссыт!

– Он из алкашей. С него как с барбоски ничего не возьмешь, кроме анализов!

– Жить захочет – сыщет! – усмехнулся Гоша.

Вскоре инспектор повез Ольгу на устье. Та сидела в лодке хмурая, задумчивая:

– Гош, а может, стоило написать заявление ментам? Поверь, недобитый враг опаснее покойника. Теперь если не сам, кого-то подошлет с поджогом.

– Не надо дергаться! Лучшая защита – это нападение. Я придал огласке, а нынче пусть он боится. Хоть один волос с головы моей упадет, отвечать станет этот сверчок. Теперь он дрожать будет за мое здоровье и самочувствие. Метод надежный, проверенный. Его в ментовке обо всем предупредят. Мне добавлять ничего не нужно. Да и в зону не хочу впихивать. Сам ею по горло сыт. Хоть и говно этот мужик, ни мне его лишать воли. Такое хуже, чем размазать. Пусть дышит этот рыжий таракан. Как знать, кто из нас нужнее в жизни?

– Чудак! Да разве можно прощать такое? – пожала плечами женщина и добавила: – Нельзя тебя оставлять одного!

– Ас кем? – прищурился озорно.

– Напарник тебе нужен!

– Я – не лидер! Даже на зоне так не шалил.

– При чем это? Я – о работе, – покраснела Оля и буркнула, – иль обычных отношений не понимаешь?

– Почему? Но сама говорила, какие инспекторы с тобой работают. Кого возьму?

– Не все такие!

– Тогда сама перебирайся! Тут тебе и квартира без хлопот будет, и участок знакомый, и я в сиротах канать перестану! Глядишь, к концу поселения договоримся до чего-то? – осмелел Гоша и напряженно ждал ответ на свое предложение.

Ольга опустила голову, пересела к Гошке на скамью. Обняла и, прильнув головой к его плечу, сказала тихо:

– Останься моим братом или другом. Не обижайся, но в сердце другой живет. Давно его люблю. Он ничего не знает: не говорю и вида не показываю. Запрещаю себе думать о нем, но ничего не получается. Я и к тебе уезжаю, чтоб не видеться с ним. А он вместе со мной непрошеной тенью появляется. Гоню из сердца, а оно не соглашается, не отпускает. Так вот и живу, ненавидя себя за бабью слабость и безволие. Если б знал как трудно мне ломать саму себя. И самое горькое что все бесполезно. Годы прошли. Из моего второго «я» он стал первым.

– Это Назаров? Александр Иванович? – спросил Гоша, дрогнув.

– Какая разница? Он есть в сердце и в мечтах, в реальной жизни мы никогда не будем вместе. Я это

понимаю лучше всех, но приказать себе забыть не могу. Хотя пыталась много раз.

– Что делать, Оль? – вздохнул человек и, п, обняв за плечо, притянул к себе, поцеловал в щеку. Девочка моя, и ты с болью в сердце живешь. Жаль, что ни я эта болячка. Прости дурака за назойлив! Больше не стану докучать, но ты не забывай. И сыщешь для меня маленький просвет в своей дуй вспомни и объявись! Мне так хорошо с тобой! Ты не просто дружок, ты – награда за всю беспутную жизнь, за холод в судьбе! Я благодарю ментов за это поселение, потому что встретил тебя! С тобою я понял многое, я никогда не дорожил своей жизнью. Она – твоя! Останься в ней хотя бы другом…

– Ты самый лучший человек на свете. Потом; не могу ловчить и врать. Пойми меня! Если б не он на секунду не задумалась бы! И прошу тебя, Гоша ты по-своему очень дорог мне, поэтому хотя бы для меня, не забывайся и береги себя. Ты – единственный мой друг, ты знаешь все обо мне. Я тоже скучаю по тебе как по дружку или братишке. Я постараюсь почаще вырываться к тебе. И если в твоей жизни появится женщина, я ей объясню все сама и не помешаю вам.

– Не нужен мне никто! – выдохнул поселенец тугой комок, мешавший дышать. Он злился на реку и лодку, которые сократили путь и приблизили расставание.

Гоша подвел дюральку к песчаному берегу, где! Ольгу терпеливо ожидала машина. Водитель подошел к лодке, помог женщине выйти из нее. Ольга чмокнула Гошу в щеку и, помахав рукой уже с подножки, укатила в Октябрьский.

Корнеев курил на берегу. Ему было до чертей больно, что получил отставку у Оли. «Другого любит. Уже давно. С этим не поспоришь. Да и чего я ждал? Она – девочка в сравнении со мной. Вся ее грубость лишь нанос! Избавь от всяких газов, дай отдохнуть, перевести дух – она ж засветится добром, – думал человек, глядя вслед уходящей машине. – Вот тебе И Назаров! Его такая женщина любит. А он не знает И не догадывается. Слепой что ли? Хотя нет! У него семья, дети. Зачем человеку лишние приключения? Спокойно хочет жить. Оно и понятно», – кивает головой Г оша, согласившись с собой, и только хотел завести мотор, увидел в паре метров от лодки капроновую сеть. Она была поставлена так, чтобы любая лодка могла пройти, не зацепив и не порвав ее.

Поселенец достал багор и только хотел зацепить сеть, как из распадка вышли двое пограничников и бегом бросились к Гоше. Нет, они ничего не спрашивали и не говорили. Вырвав Корнеева из лодки, набросились с кулаками. Сшибли с ног и, завалив на песок, запинали ногами. Уж как только ни материли и ни ругали человека.

Было больно так, что каждый вдох казался выстрелом. Георгия пинали в ребра, топтали грудь и живот. Гошка прокусил язык и губы, но молчал.

– Давай прорубим лодку и затопим в море! Скажем, что ничего не видели! – услышал поселенец.

Он хотел крикнуть, что не надо губить лодку. Но не смог. Язык не повиновался, распух, стал чужим во рту. Гоша и сам не почувствовал, что плачет. От боли или из-за лодки текли слезы по распухшему лицу, превратившемуся в сплошной кровоточащий синяк. Пограничники уже схватили его за руки и за ноги, хотели уволочь к морю, но… на реке послышался шум. А может, это в разбитой Гошкиной голове загудело ненароком? Поселенец с трудом выдохнул, повернул голову, увидел, что к устью спешит катер. Он обязательно пройдет здесь. Вот только чей он? Кто на нем? Захотят ли эти люди увидеть его? Не пройдут ли мимо?

Катер резко ткнулся носом в берег. Из него выскочили люди. Избивавшие поселенца пограничники бежали к заставе.

– Стойте! Стрелять буду! – услышал инспектор голос Рогачева. Вскоре он и впрямь выстрелил, пот второй раз и сказал кому-то, – позовите командир И этих козлов на катер! Наручники прихватите для ни

Какая-то женщина плакала, умывая Гошку морской водой. Она обжигала лицо, а баба приговаривал

– Терпи, родимый! Море – наши слезы, оно лечит болячки. Через неделю все пройдет, кроме сердца. Оно не забудет, – она смывала кровь с голов рук и груди и проклинала избивших. – Чтоб его бол на ваши головы, нелюди проклятые! Пусть ослепнут глаза и почернеет для вас небо! Пусть судьба ваш станет горше погоста!

– Кончай базлать! – не выдержал один из пограничников. Он сидел на песке, сдавив простреленную ногу, и морщился от боли. Второй лежал рядом с ним. Ему Рогачев прострелил колено. Он смотрел в небо и думал, что до дембеля оставалось всего два месяца. Дома его ждут невеста и мать. На несколько лет теперь отложится эта встреча. То, что нынче они не выкрутятся всухую, понимали оба.

– Вы что, сволочи, офонарели? Что натворили с человеком? Зачем сорвались? Кулаки зачесались? Жизнь опаскудела? Хотели вас с почестями демобилизовать, а теперь куда отправим? Обоих под трибунал! Рыбы вам захотелось, паршивцам? Нажретесь в дезбате до тошноты! Псы цепные! Никакой совести не осталось! – кричал командир заставы.

– Нам тоже ноги прострелили…

– Не хрен было убегать! Я вас предупреждал! – резко вмешался Рогачев.

– Прости ты нас, инспектор! Накатила дурь. Устали от военки. В этих заброшенках озверели. Сам видишь, даже в самоволку слинять некуда. От поселков до нас больше полсотни километров. Только

и видим море да реку. Скоро говорить разучимся. 1 Пойми, ведь сам мужик, – просил сидевший поблизости парень.

– Дома матери ждут, невесты. Не только мы, сколько они переживут? Конечно, девчата ждать не станут, – вздохнул второй.

– Да как смеете просить о таком? Чуть не убили мужика! А теперь прости? За то, что не прикончили? – возмутился Стас.

– А мы не вас, его просим.

– Пусть попробует простить!

– Да что вы? Гошка не сошел с ума…

– Оттого, что их посадят, инспектору не станет легче, а вот выздороветь поможем, шефство над ним возьмем! – изменился тон командира заставы. Он с надеждой смотрел на поселенца.

Гоша, повернув голову, глянул на ребят, кивнул головой, простонав от боли, и сказал тихо, едва пошевелив языком во рту:

– Прощаю обоих.

– Придурок! Отморозок! Лопух! – взорвался Рогачев, но командир заставы взял его за локоть, увел подальше от всех.

Когда они вернулись, Стас уже успокоился, но на пограничников не смотрел, подошел к Корнееву:

– Короче, мы с командиром заставы договорились, что тебя будет лечить их врач. Полежишь в их госпитале, обещают быстро на ноги поставить. Я о том докторе много слышал. Настоящий кудесник! Наших пограничников с того света возвращал, когда в Октябрьском лечить отказались. Сочли безнадежными, а ребята нормальными домой вернулись. Семьи завели, детей растят.

Гоша увидел пограничников, спешивших с носилками. Первым с берега забирали поселенца. Парни бережно подняли его, положили на носилки, пошли к заставе, но их приостановил Рогачев:

– Я тебя навещать буду. И еще! Не тревожься за свой участок, его приглядят пограничники. Это им полезно. Пусть побывают в твоей шкуре.

Инспектора принесли в сверкающую белизной палату, и к нему тут же подошел улыбчивый человек

весь в белом. Он внимательно осмотрел поселенца проверил руки, ноги, ребра, хмурился, затем велел перенести Гошку в операционную.

Корнеев понял, что предстоит операция. Вскоре и впрямь ему дали наркоз, и человек увидел пушистое облако, в нем смеющееся лицо Ольги.

– Не уходи, мой пучеглазик! Побудь со мной, лягушонок! Как больно и плохо без тебя. Ну, куда ж ты, Оленька? – хотел поймать женщину, но руки уж были привязаны. – Оля, девочка моя! – закричал пытаясь остановить убегавшую.

До глубокой ночи оперировали Гошу. Трижды з это время звонил Рогачев, справлялся о поселенце. Ему отвечали, что операция еще не закончилась.

Уже под утро врач прооперировал обоих ребят. Они вместе с Гошей оказались в одной палате. Оба парня с повязками на ногах лежали рядом.

– Гош, как ты? – спросил белобрысый Вовка и, повернувшись к Толику, сказал вполголоса: – Ну, я сам видел, как он открывал глаза.

– Да где они у него? Совсем заплыли!

– Не-е, щелки есть! – спорил Вовка.

– Лишь бы он выжил, иначе нам – кранты! Упекут в зону, как последних козлов! – сетовал Толик

– Черт нас дернул! – согласился Вовка.

– Ты ж знаешь, что получили б от него за рыбу.

– За него вообще упекли бы!

– Надоела кирзуха, и сухая картоха в горло не лезет. За два года все одно и то же. Сил не стало.

В столовку хуже, чем на «губу», себя волокем.

– Кто ж думал. Что припутает?

– А ты как думаешь, станут салаги ловить рыбу?

– Еще как! Борзее нас! – усмехался Вовка.

– Хрен вам в зубы! Покуда я живой, не пущу = к реке козлов!

Оба услышали Гошкин голос и обрадовались:

– Живой потрох! Какое счастье!

– Гоша, ты не серчай, но надоели эти «концы в сраку». Мы концентраты так зовем. Поверишь, настоящую, живую картошку во сне видеть стали. С добра ли такое? Расскажи мамке, не поверит, что так бывает на самом деле: картоха – лучший гостинец, – крутил головой Вовка.

– Маманька свиньям чугунами варит картоху. Как я им завидовал все два года!

– А моя мамка дрочоники жарит. Ох, и вкусные они со сметаной! – вспомнил Толик, сглотнув слюну.

– Да замолчи, кончай пытать! – взмолился Вовка.

– Я, когда вернусь домой, каждый день стану печь картошку и никогда больше не скажу, что она надоела, – сознался Толян.

– Гош, а ты любишь картошку?

– Мне один хрен, картоха или каша. Лишь бы не баланда! – словно холодной водой облил обоих.

– Гош, конечно, мы сволочи перед тобой, но до смерти тебя не забуду. Может, мне и не стать, как ты, не знаю, простил бы сам или нет? Но за что такого как ты судили? Оно и на воле таких уже нет!

– Знаешь, в моем саду деревенские пацаны всегда обрывали яблоки и груши, хотя у самих все это есть. Ну, я их, когда ловил, таскал за уши до воя. Теперь, когда вернусь, пальцем ни одного не трону. Никогда! – пообещал Толик.

– Спасибо тебе! Вчера из дома письмо пришло от матери. Ждет, молится за меня, дурака! Наверное, и ты ее услышал. Она такая… самая лучшая, – сорвался голос парня. В нем звенела жгучая сыновняя тоска.

Гоша понимал обоих парней, но относился к ним по-своему.

– Зачем ты их простил? Ведь они едва не убили тебя. Да и вломили без жалости. Не подойди мы, утопили бы в море беспомощным. Ты же это знал, – спросил Рогачев.

– В их возрасте сам таким был. Кулаки быстрее ума срабатывали. Не раз жалел о последствиях, не это было потом. Меня никто не понял, свое у каждого болело. Вот и ломали мою судьбу глупую все кому ни лень. Пощады не знал. Да и теперь то дурацкое помнится. Не хочу, чтоб чья-то судьба была покорежена вот так же жестоко, но уже мною. Не мудро родиться с хреном, мужиками мальчишек делает жизнь. Поменьше б она подкидывала на пути_; волчьи стаи с человеческими харями!

– Странный ты, Гошка! Ну, а зачем Кондрашку простил?

– За что пощадил? Да его и без меня достало! Глянь на это чмо! Уже в голове – седина. А в мужики так и не пробился. Куда такого обижать? Его, попади он на зону, даже натянуть побрезговали б. У иного зэка меж ног растет больше, чем тот Кондрашка. Им разве что «парашу» мыли бы вместо тряпки.

– Да, но он же мог сжечь тебя!

– Не привелось.

– Поговорил я с ним накоротке. Объяснил все на пальцах. Сказал, что в случае чего, его первым достану и прибавлю нынешнее. Тогда уж до конца жизни на зону отправим, на строгий режим. Наполохался хмырь до того, что заболел. Уже третью неделю даже из комнаты не выходит. Дышать научился шепотом. Раньше каждый день свою жену и детей гонял. Нынче голоса его соседи не слышат. Присмирел козел! – нахмурился Стас и спросил: – Когда тебя обещают выписать?

– Через неделю. Так доктор сказал.

– Значит, успею еще рыбу на зиму заготовить?

– Конечно, я помогу. Теперь семга полным ходом поперла. Возьмем самый цимис! Там коптилку соорудим, в распадке. Место дикое, люди туда не заходят, зверья боятся. Ну, а нас не тронут.

– Как это? Почему? Ты что, заговоренный?

– Стас, я зоны прошел! Какое зверье видел, тебе и не снилось! Таежные, здешние – просто дети! – отмахнулся Гоша.

– А медведи, росомахи, волки, рыси? Тоже детвора? – не верил Стас.

– Не нагоняй на себя пустой страх. Покуда в реках идет нерест, зверь сыт и нас не тронет. На сытое пузо все добрые. Нынче жир нагуливают на зиму. Мы им без нужды.

Гоша не любил подолгу залеживаться в койке. Чуть полегчало человеку, он тут же встал, начал ходить по палате, коридору. Отказался от судна и помощи санитаров. Как ни уговаривал его врач, удержать поселенца в кровати не удалось. Человек торопился быстрее встать на ноги. Едва почувствовал, что силы возвращаются, позвонил Стасу, попросил приехать и забрать его. Рогачев не промедлил. В тот же день увез Гошку, предупредив пограничников, что если хоть один, хоть кто-нибудь осмелится обидеть инспектора, Рогачев не простит и накажет любого по полной программе, не считаясь с прощением Гоши.

Уже на следующий день поселенец вместе со Стасом проверили весь участок. Прошли всю Широкую, не увидели ни одной сетки, поставленной браконьерами.

– А ты знаешь, что делали пограничники? С баграми выходили и выгребали все до самого дна. Будто тралом выскребли. Сколько подняли, я глазам не поверил, увидев такой улов! Тех сетей рыболовецкому колхозу на три путины хватит! Когда их сдали, рыбаки радовались. Сети добротные, крепкие, импортные, ими ловить одно удовольствие. Ну, а наши хоть и скрипели зубами, но молчали. Попробуй потребовать свою сеть, сразу под уголовку попадешь! Короче, причесали наших. Но надолго ли? Новые сети купят, ночами будут ловить. Как-то приспособятся, – говорил Стас.

Но берега рек были пустынны: ни костерка, ни голоса не слышно. Лишь плотные косяки рыбы шуршали на отмелях, спешили, не обращая ни малейшего внимания на инспектора и начальника райотдела милиции.

– Давай немного отдохнем в тишине. Когда еще повезет вот так? Я уже и забыл, что природой можно любоваться. Жизнь пошла, как карусель. Только успевай управляться. Все дела, заботы заели хуже блох. Забываем, что мы люди.

Гошка усмехнулся, подумав свое: «Услышь такое в зоне, хохотали б зэки. Разве есть среди ментов люди? Откуда им там взяться?»

– Хохочешь? Знаю, что подумал, – заметил Стас и, выйдя на берег, сел на траву, подставив лицо солнцу. Человек смотрел на синее до прозрачности небо, тяжело вздыхал.

– Ты-то чем не доволен? – удивился поселенец.

– Видишь ли, я тоже не думал, что буду работать в милиции, о другом мечтал. Хотел врачом стать, выучиться на хирурга, делать операции, лечить людей. Короче, в наше время стать доктором было почетно. К тому ж жалостливым рос. Не только людей, собак и кошек любил. Ни одну не обидел и не ударил никогда, бездомных подкармливал.

– Ох, и скучно дышал! Не по-мужски. Ну, как так жить, никому не расквасив морду? Да я с тоски б откинулся! Помню, увидел по телеку бокс, аж загорелся, так захотелось мне в обалдуи, чтоб тоже рыла бить безнаказанно, да еще за это «бабки» иметь! Видать, тогда я здорово перегрелся: выскочил во двор и, не глядя, кто передо мной, как вмазал! – рассмеялся Гоша. – А тот, кому въехал, видать, тоже телик смотрел да как звезданул мне в рыло! Я с «катушек» улетел враз. Жопой забор снес. Но тому амбалу показалось недостаточно. Выскреб меня из-под обломков штакетника, как врубил еще раз! Я и вовсе отключился. Сразу доперло, что в бокс мне рановато. Не созрел! – хохотал Гоша.

– Тебя грубой силой из мечты вышибли. Это не только больно, но и обидно. Я со своей мечтой иначе расстался, – погрустнел Стас и продолжил: – Меня практически дед растил. Другим недосуг было. Все работали, суетились по дому, я учился и дружил с дедом. Он понимал с полуслова и учил добру. Всегда говорил, если человек творит в жизни зло, судьба его будет горькой, а доля – черной. Я верил в каждое его слово. А он убеждал: «Никого не обижай. И тебя никто не тронет. Не сей слезы. Пусть люди радуются и улыбаются, увидев тебя». Ну и старался изо всех сил. Каждой старухе помогал донести сумку, перейти дорогу, сойти со ступеней. Не всегда спасибо слышал, да и не ждал. Дед внушал помогать от души, не за благодарность и подачки. Он сам всю жизнь врачом проработал, педиатром. Детвору любил. Его на пенсию долго не отпускали. Лишь в семьдесят лет ушел на отдых. Он тосковал по малышне и сам был доверчив, как большой ребенок. Оттого и потерял жизнь, – охрип Стас, умолк на время, а вскоре будто вспомнил, – передали тогда предупреждение по радио, что в городе появилась воровская шайка. В ней одни рецидивисты. Они под любым предлогом заходят в дома и квартиры, грабят и убивают людей. Потому просили не открывать двери, не проверив, кто за ними. Даже форточки велели держать закрытыми, а на ночь двери запирать на замок. Конечно, мы тоже слышали предупреждение и, понятное дело, соблюдали его. Все, кроме деда. Он открыл, когда я был в школе. Дед был один. Как все случилось, узнали потом, а в тот день лучше бы я не выходил из дома! Вернулся, вставил ключ, а дверь не заперта. Вошел, позвал деда, он не откликнулся как обычно. Нехорошее предчувствие закралось. Веришь, колени задрожали, а когда вошел в зал и увидел, чуть не сдвинулся. Дед лежал на

полу в луже крови. Голова была разбита, а глаза открыты. Он уже остыл. Я так испугался, что не сразу сообразил позвонить в милицию, – закурил Рогачев. – Поймали тех бандитов. Они признались, как убили моего деда. Арматурой. У него потребовали деньги, а лишних в доме не имелось. Он и сказал им, что нет у него ничего. Ворюги полезли всюду сами. Дед попытался помешать, усовестить. Его, как сказали бандиты, погасили, чтоб не мешал. Но так ничего и не нашли, только время зря потеряли, как признались на следствии.

– Что им влепил суд? – спросил Корнеев.

– Сроки! Ни одного не приговорили к «вышке», хотя я просил, требовал, кричал. Судья не стал слушать, а один из бандитов так и сказал мне в перерыве: «С тобою, петушок, мы еще встретимся на скользкой дорожке. Сообразим из тебя мокрожопого!» Я не сразу понял, чем мне пригрозили. После процесса объяснили соседи-мужики. Запомнил я и задумался тогда. А уж сколько зла накипело, не передать. И куда мое добро девалось? Все отмел, забыл, обрезал. Ведь вот соседская бабка слышала, как убивали деда, он кричал. Она побоялась вызвать милицию, чтоб самой не попасть под горячую руку бандитов. А ведь они с полчаса еще искали, что украсть. Бабка слышала, но затаилась. Поверишь, она и теперь жива. Никто во всем подъезде не здоровается и не общается с нею. Нет у нее детей, а жива… Спроси, зачем? Кому нужна? Человеческий мусор! А вот моего деда давно нет! Я после его гибели расхотел быть врачом. Кого лечить? Кому помогать? Старухам? Таким как наша соседка? Или мужикам, подобным тем бандитам? Нет! Одумался в одну ночь, переломил самого себя и разуверился, отказался от всего, чему учил дед, и сам пошел в высшую школу милиции. Конечно, сначала в рядовых вкалывал, с самых низов начал. Ну и доставалось мне, Гоша, по всем требованиям. Сам понимаешь, какого пришлось! Из пай-мальчика враз в менты! Вираж крутой! Да и теперь не жалею о своем решении. Конечно, не все и не всегда получается, как хочется, но это лучше, чем дедовский финиш!

– Небось, свиделся ты с теми, кто загробил его? – спросил Гоша.

– Опоздал к разборке. Всех троих на зоне у рыли. В бега намылились, их охрана достала. Всех одной очередью из автомата уложили. Ненамного пережили деда, меньше года.

– Не повезло тебе, – посочувствовал Гоша и добавил, – с дедом… А мокрушников и на зонах не жалуют. Все на них отрываются, потому что не верят и за себя боятся. Ведь, убив однажды, повторит такое, уже не сморгнув, спокойно. Ему все равно, нет жали и страха, человеческое потеряно. Оттого даже махровые воры сами не урывают, берут в дело мокрушников. Они не всегда годятся, но в крайнем случае бывают нужны. Вот ты сам убивал людей? – спросил Гоша Рогачева.

– Нет, и не пытался!

– Значит, жив в тебе и нынче жалостливый мальчишка. А я хоть и не мокрил, но любил махаться. На воле или на зоне кулаки всегда держал наготове и пускал их в ход, не зная выходных и праздников. Скольким рыла на задницу свернул, вбил зубы в жопу, скольким ребра поломал, со счету давно сбился.

– Подраться и я полюбил. Тому быстро научили в ментовке! С первого дежурства кулаки тренировал. Когда диплом получил, уже готовым ментом стал. Борьбой увлекся классической.

– Да борьба – это хренатень. Она в жизни не годится. Любой зэк даже самого классного борца шутя в штопор скрутит.

– Брехня! У меня из КПЗ трое слиняли. Опера поймали. Я сам вломил всем троим. Мало никому не показалось! – похвалился Стас.

– В кабинете тыздил! А это все равно, что драться в наручниках. Опера – на шухере. Чуть перегни кенты, твоя стрема их живьем урыла б. К тому ж ты в своем кабинете, да еще начальник! Вот если в тайге, да нюх в нюх, без «шестерок», никого не одолел бы! Клянусь волей! Иль кентов не знаю? Они откидываясь, зубами в горло вцепятся, но не уступят! Тут же либо шушера подвернулась, либо слепил в уступку тебе!

– Все было по-честному! – спорил Рогачев.

– Себя убеждай, сколько хочешь, меня – никогда!

– Гош, а почему ты с пограничниками сдал?

– Не услышал и не увидел их. Они сзади налетели, как шакалы, я не ожидал. Проводил Олю до– устья, она в Октябрьский поехала, к себе собирался вернуться. И тут эти головастики. Им внезапность помогла, иначе бедными они были бы.

– А тебя часто били? – спросил Стас.

– Случалось, перепадало. Чаще в детстве колотили, потом отмахиваться научился.

– Я тоже получал, пока в рядовых служил. Кто только не наезжал! Все на мне свои кулаки чесали. Когда борьбой занялся, раскидал козлов. Забыли все и перестали считать меня тренировочной грушей.

– Это хорошо, что мужиком живешь, умеешь за себя постоять. Но сила твоя не в знании борьбы, а в том, что осталось еще от деда! Понял?

– Нет, не дошло, – приподнялся Рогачев на локте и внимательно посмотрел на поселенца.

– Экий тупой! Ну, вспомни нашу первую встречу и потом, когда водовозом устроил. Помнишь, что ты сразу сказал мне: «На кусок хлеба всегда будешь иметь!» – улыбался Гоша. – Скажи, кого другого тревожило б, будет у меня на жратву или нет? Да и потом, когда поселковые хвосты на меня поднимали, писали кляузы, ты им не поверил. Не отправил обратно на зону. И очень часто защищал меня. Хотя, кто я для тебя? Такой же бездомный пес, каких было много в твоем детстве. Спасибо деду, что вырастил тебя таким, какой ты есть.

– Гош, у всех имеется свое кредо. А я считаю, что отрываться на таком как ты, не только недостойно, но и грешно. Я все хочу спросить, как работал бы ты, став свободным? Так же или иначе?

– Ну, прежде всего, ежели по совести, слинял бы из рыбнадзора, куда угодно, потому что очень мало платят. Ведь я – мужик! Весь век не буду жить один, семья нужна. Ну, скажи, какая шибанутая согласится, узнав про мою получку? Никакую не уломаю. Потому смоюсь разом, едва освобожусь.

– А разве у тебя никого нет? Поселковая молва уже много раз женила тебя, а ты все сиротой ходишь. Иль еще не приглядел? – хитровато оглядел Стас Корнеева.

– Я не спешу. У меня еще есть время, – ответил поселенец уклончиво и спешно перевел разговор на другую тему. – Видишь вон тот лесок? Да с сопки распадок сбегает к самой реке? Там у меня шалаш стоит. Мое место отдыха. Хорошее и спокойное, очень тихое. Вот там мы с тобой рыбачить будем, поставим коптилку. И недели на две от всех заляжем на дно. Я, конечно, буду вылезать ночами, гонять разбойников-браконьеров, а ты хозяйством займешься, чтоб всю зиму те две недели вспоминал! Они тебе круглый год душу греть станут. Глядишь, и меня вспомнишь добрым словом…

– Ты живой, почему тебя вспоминать надо будет? Если нужно, я в любую секунду тебя сыщу, – удивился Рогачев.

– Мало ли что? Я после пограничников уже не зарекаюсь и не строю планы наперед. Не загадываю, – опустил голову Гоша.

Стасу стало не по себе, он позвал поселенца вернуться в поселок.

Инспектор не стал затягивать с отъездом, тут же спустился к лодке.

– Гош, подожди. Глянь, кто-то сюда шпарит! Видишь, лодка вышла из-за поворота? Погоди, дав глянем, кто объявился? – предложил Стас.

Поселенец подтянул лодку к берегу. Вдвоем он присели на траву, стали ждать. Лодка приближалась. В ней Гоша увидел троих, но различил только голоса. Мотор плохо справлялся с течением, и лодка шла медленно. Вот она поравнялась с инспектором.! От неожиданной встречи люди в лодке опешили. Это были поселковые: учитель начальных классов вместе с женой и сыном.

– Заруливайте, Николай Семенович, – предложил Стас, оглядев семью.

Учитель, покраснев до лысины, медленно подвел лодку к берегу.

– Засаду устроили? – спросил он скрипуче.

– Отдыхали. Уже собирались уезжать да вас увидели, решили дождаться! – ехидно улыбался Рогачев.

– Черт меня дернул! – тоскливо оглядел сети учитель.

– Вытаскивайте сеть, а сами – домой! Ваше счастье, что не поймали вас уже с уловом! Где б вы провели следующие два года? – качал головой Гоша, забирая снасти, и бурчал, – а все жалуются, что мало получают. Откуда на импортную сеть нашли?

– Целый год на нее копили, отрывали от зубов! И надо ж так! С первого раза поймались, – чуть не плакал учитель.

Гошка, не дрогнув, перегрузил его сеть в свою лодку и, пожелав семье счастливого пути, позвал Стаса. Подождав, пока лодка учителя отойдет подальше от них, сказал Рогачеву:

– Во, вишь, как подфартило? Можем сегодня не возвращаться в поселок. Опробуем мое местечко и сети. Не вертаться ж порожними! Жаль, вот только брезента нет, чтобы улов прикрыть.

– Опера привезут. Брякну им, доставят мигом! – успокоил Рогачев и попросил: – Дай им рыбы половить, а то неловко мне!

– Ладно, но с уговором, рыбу пусть не бросают на берегу!

– Ну, что ты, Гоша! Они ж ее на зиму солят. Кто ж выбросит? Я им головы сам поотрываю! – заверил Стас.

Он вышел на берег, едва лодка ткнулась в ивняк. Пошел к шалашу, но Гоша притормозил:

– Куда черти понесли? Пошли сетку поставим. Рыба, как увидит твою форму, офонареет. Скажут друг дружке: «Спасайся, братва! Главный легавый возник! Хана нам пришла», – и все разом в сеть попрыгают. Меня тут не боятся, привыкли как к катяху, а ты новенький. Влезай в лодку, закрепи второй конец сетки.

Поставили сеть, развели костер, на реке было пусто и тихо. Ни голоса, ни звука вокруг, только шум реки и плеск рыбы.

Гоша, перекурив, пошел глянуть сеть.

– Хорошо возьмем! – сказал, вернувшись.