Текст книги "Дикая стая"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Совсем отказаться от барака он и не собирался. «Мало ли как сложится жизнь? А вдруг с Анькой не склеится? Куда потом деваться? Опять к Рогачеву идти и вымаливать на коленях жилье? Нет! Я и сюда наведываться буду. Пусть не каждый день, но раз в неделю обязательно, – решил для себя Гошка. – А мало ли что стукнет бабе в голову? Или другого присмотрит? У меня запасное жилье будет на этот случай», – думает мужик, радуясь своей сообразительности.

Весь день, как и прежде, инспектор мотался по своему участку. Снял несколько сетей, поругался с поселковыми. А тут бабка Свиридова на берегу

оказалась. Увидела Гошку, окликнула, к себе подозвала:

– Гоша, как человека и мужчину прошу, дай мне пару рыбок. Стыдно просить тебя, но больше некого. Остальные поселковые если ловят, то только для себя. Все позабыли, а ведь я, когда работала председателем исполкома, всем и каждому помогала. Никто не плакал, выйдя из моего кабинета. Все были довольны. Но когда вышла на пенсию, меня забыли. И куда бы ни пришла, не узнают. А иные откровенно удивляются и спрашивают: «Как? Вы еще живы?» – выскочила слезинка из глаза, скатилась на потертое старое пальтецо.

Женщине вдруг стало неловко за свое откровение и слабость. Она хотела уйти, извинившись перед Корнеевым за назойливость, но тот остановил, взял женщину за локоть и попросил тихо:

– Подождите чуток! Сейчас все сделаем, – у человека застрял комок в горле.

Он вошел в реку, подождал хороший косяк и в считанные секунды накидал в лодку пяток кетин. Больше женщина не подняла бы.

– Возьмите. Ешьте на здоровье и живите долго, как только сможете. Без вас здесь вовсе зверинец будет. Туристов можно привозить, чтобы в натуре все увидели! Сами! И убедились, что люди в чертей превратиться могут легко и просто. Когда рыба кончится, найдете меня. Я вам всегда помогу, – спустился в лодку и, помахав рукой удивленной старушке, вывел лодку на середину Широкой.

Корнеев поехал в верховья реки, где по слухам скучковались браконьеры. Теперь они ловили рыбу с оглядкой, внимательно наблюдая за рекою, не появится ли на ней лодка ненавистного инспектора.

Для этих целей на берегу свою охрану поставили. Те, завидя Гошку издалека, должны были тут же предупредить всех о появлении поселенца.

Кого и как предупреждают, Гоша еще не знал. Он взял с собою Динку. Она была послушнее и агрессивнее Дика, считалась с хозяином, понимала его с полуслова. Собака быстро усвоила, что от нее нужно, и внимательно следила за берегами, сидя на носу лодки.

Гоша миновал поселок. Дальше пошли пустынные берега. На многие километры ни одного дома, лишь охотничья заимка Притыкина с ветхим шалашом. За нею, в десятке километров – палатка Хабаровой. В стороне от нее – зимовье летит. Егора тоже теперь не застать дома. Участок к зиме готовит. Убирает сухостой и перестой, коряги и пни выкорчевывает, чтобы не мешали расти молоди. Каждую нору, дупло, логово и берлогу запоминает. Подсчет ведет, чтоб знать, какие звери ушли, сколько и чего прибавилось на участке.

Едва о Егоре вспомнил, увидел его на берегу. Тот рукой махнул, позвал. Когда к нему завернул, лесник в лодку заскочил.

– Подкинь к соседу. Пешком далековато, а с тобой мигом, – сказал громко.

– Зачем тебе к нему?

– Морду на жопу сверну гаду! Вздумал козел озоровать у меня. Я три года растил своих ребят. С малышни, с сосунков их выходил, а он, туды его мать, стрелять в них вздумал. Ногу пропорол, переднюю. Хромой вернулся мой Орлик! Я тому паскуде, Торшину, яйцы вырву вместе с ногами! – грозил Егор.

– Погоди, ты о каких малышах гундишь? – не понял Гошка.

– О каких? Про своих говорю!

– А при чем тут передняя нога? Иль у твоей детворы еще и задние копыта есть? – удивлялся поселенец.

– Я ж – про оленей! Обоих в лесу нашел. Сиротами остались. Олениху медведь завалил. Оленятам всего по неделе было. Я их домой взял. Выпоил,

выкормил, на ножки поставил, ведь померли б без матери. Даже на шеи им нашил ошейники, пометив, что домашние, нельзя стрелять. Они людей не боялись. Так Торшин и воспользовался. В упор стрелял, шелупень треклятая! Будь он неладен, таежная вонючка, клоп проклятый! Самого урою! – грозил Егор, задыхаясь от злости. – Это хорошо, что Орлик сильный, сумел убежать и домой воротиться. Я ему ногу живицей обмазал. Должна скоро зажить. Теперь он в зимовье лежит. Мои волчата сторожат обоих. Никого не подпустят к ним! – глянул на берег и заорал, – да вот он сам! Сворачивай! Навешаю гаду пиздюлей, чтоб до гроба помнил! – выскочил из лодки и бросился следом за убегающим соседом.

Гоша слышал, как поймал Егор Яшку, как швырял его, вдавливая в коряги и кочки, как вопил тот на всю тайгу, моля о пощаде и прощении.

Егор не скоро успокоился и долго не давал соседу отдохнуть:

– Зверюга поганая! За что хотел моего пацана урыть?! Иль хавать нечего? Иль зависть засушила

змея? Знай, кабанья твоя шкура, никогда не прощу и не забуду твоего паскудства!

– Я ошейник не приметил! Не нарочно! Если б узнал и пальцем бы не тронул! – оправдывался Торшин.

– Брехун! Ошейник Орлика сдалеку виден. Краска на нем особая, в темноте и в тумане светится! Мало того, я рога ему покрасил. Все про это знали и не трогали, а ты – хряк немытый! – влепил Егор хлестко. Торшин снова улетел под какую-то корягу, взвыл от боли.

Как узнал Егор, что в его оленя стрелял именно сосед-лесник, Гоша даже спрашивать не стал. Знал, по мху в копыте оленя определил. У самого на участке мох не рос, а олень, наступив ногой на мох, так и принес его в копытце раненой ноги. Наступить на нее не мог, а потому не потерял по пути.

Гоша знал, когда-нибудь соседи помирятся меж собой. Сама жизнь заставит их, но, даже помирившись, не простит Егор Якова. Все оттого, что участок свой таежный любил больше всего на свете, жил с ним одной душою.

Может, потому его зимовье обходили ураганы, пожары и наводнения. Тайга отвечала леснику взаимностью и ограждала его от бед.

Даже самые наглые жители Усть-Большерецка боялись злословить о Егоре, помня, что даже сплошной пожар, двигавшийся на их поселок, внезапно погас на границе участка Егора. Все в районе назвали этот случай чудом.

Сам лесник редко появлялся в поселке. Если приходил, то только в магазин, никуда больше не сворачивал. Он всегда торопился вернуться к себе в зимовье.

Гоша в душе восторгался этим человеком. Так уж случилось, что даже враги у них были общие.

И инспектор не доверял Яшке Торшину, хотя жил и работал тот рядом с Егором почти два десятка лет. Хитрый, скользкий человек с бегающими мышиными глазами, он никогда не смотрел в глаза встречному. Пегие сальные волосы свисали ему на лоб, лезли за воротник рубашки, которая всегда моталась поверх брюк. Он никогда не чистил сапоги, редко брился и стриг ногти. От него всегда несло потом, плесенью, хлевом.

Яшка постоянно жаловался на нехватку, малую зарплату. Когда его обрывали, говоря, что у них еще хуже, Торшин начинал жаловаться на болезни. Их у него было миллион. Любая старуха позавидовала бы ему. У Яшки болело все, от корней до макушки. Когда он начинал рассказывать о своих хворобах, даже бабки не выдерживали, уходили. Гошка как-то и вовсе разозлился:

– Че ты, блин, рассопливился? Мужик иль кто есть? Зачем мне на уши свое говно вешаешь? Тебе, козел, только менструации не хватает! Все другое получил! Даже знаешь, сколько у тебя полипе® в заднице. Как там их посчитал, да потом еще и голову отмыл? Как баба с тобой мается? Отморозок! Пошел вон! Из тебя лесник – как с меня мусоряга! – познакомился с Торшиным на берегу Широкой и после той встречи никогда больше не останавливал лодку, торопливо проскакивал мимо Яшки.

Он чувствовал, что тот ловит рыбу, но никак не мог поймать его. И только сегодня увидел сеть в реке. Здесь поселковые не ловили рыбу. Лесники не пускали пугать зверей на участках: выкидывали сети и самих браконьеров. В милицию не заявляли, справлялись сами. Вламывали поселковым так, что мало не казалось. Бывало, резали, сжигали сети. Особо назойливым пробивали днища лодок. Попробуй, пожалуйся! Милиция лишь добавит. Да и отомстить не получалось. У Егора возле дома целая стая прирученных волков. Попробуй, сунься кто чужой. Кому жить надоело?

У Яшки Торшина и того не легче: медведь в доме живет. Из пожара вынес малыша. Теперь он вдесятеро от хозяина вымахал. Торшину зверюга всех друзей заменил. Яшка ему про болезни и нужду сутками рассказывал. Медведь слушал молча, ни разу не рявкнул, не обругал. Исправно ел печеную картошку, а все лето до самой осени уплетал рыбу и спал всю зиму под теплой печкой.

Медведь чувствовал себя хозяином в избе и на участке, а потому чужих не терпел. Как-то по незнанию забрели поселковые, решили счеты свести с Яшкой за сети и лодку. Избить вздумали лесника, а напоролись на медведя. Ох, и погонял он их по участку! Все кочки обваляли. Когда к реке выскочили, забыли, зачем появились здесь. С неделю заикались от восторга после встречи с Яшкиным выкормышем.

Не любил медведь и Гошу. Чуть завидел, враз на дыбы вскакивал. Самого Яшку мшено было бы и послать, мишка такого не прощал.

Вот и теперь сунулся инспектор к сетке, хотел ее вытащить, забыл о зверю и только наклонило! к сетке, почувствовал, что его ноги оторвались от земли, и сам он повис в воздухе. В лодке жалобно скулила Динка, боясь брехнуть, на дно легла. С любым человеком схватилась бы, не испугавшись оружия, с медведем– кишка тонка. Знала, тот шутя хребет переломит.

Медведь долго мотал Гошку в лапах, словно раздумывал, что с ним делать, куда всунуть? Вроде плохого пока не сделал, но зачем к сетке лез? Стукнул Гошу об корягу со всей силы – у мужика из глаз черные искры посыпались, дыхание перехватило. И уже не до сетки стало. Заорал из последних сил, но поблизости никого не оказалось, кто мог услышать и помочь.

Медведь обнюхал Гошку. Мужик с жизнью прощался, а зверюга бросил его в реку и пошел к избе, даже не оглянувшись.

Динка бросилась к хозяину Поднырнув, помогла добраться до лодки, а когда Гошка вылез, заскочила и сама.

– Ну, что подруга? Пока худшего не стряслось, вертаемся домой! – сказал собаке, придя в себя. Та радостно взвизгнула.

Поселенец на обратном пути часто отдыхал: болело все. Ему так хотелось перевести дух где-нибудь на берегу, спрятавшись от чужих глаз, но прийти в себя лучше дома. Вот только как туда добраться? Как длинна и трудна к нему дорога.

Гошку стало мутить. Он перегнулся через борт, плеснул в лицо несколько пригоршней воды. Полегчало, прояснилось в глазах, но свинцовая тяжесть в теле осталась.

Гошка вспомнил случившееся. «А ведь и урыть мог зверюга! В натуре, заломал бы как чмо! Что делать? Всяк свое стремячит, иначе самому кислород перекроют!» – подумал инспектор и посетовал, что не смог добраться до браконьеров, помешал медведь, заодно и Яшку защитил. Не пустил, не дал снять сети. Вот и приди к нему в другой раз, а он выпустит для разговора медведя. Он и душу вытряхнет. Попробуй возьми с него штраф? Сам не будешь знать, как от него откупиться!

Гошка свернул к своему берегу и удивился. Его никто не ждет и не встречает. Хотя до вечера еще далеко, но все ж обидно. Голос моторки домашние слышали всегда, а тут либо прозевали, либо слишком заняты. Георгий вышел из лодки и увидел, как из дома выскочила Аннушка, бежит навстречу, улыбается. Подойдя вплотную, оглядела и спросила с тревогой:

– Что стряслось, Гоша?

– Да мелочь! С медведем познакомился по петухам. Он мне половину задницы оторвал, паскуда! Обещался в другой раз мужичье отнять! Хорошо, что от меня рыбой не пахло, а то бы живьем не отпустил! – пошел следом за бабой, пошатываясь.

– А у нас радость! – остановилась Анна.

– Какая?

– Гость приехал! Юра!

– Тот самый, из Питера?

– Ну, да! За Степушкой.

– Как? Так скоро?

– Куда же дальше? Через неделю в школу. Мальчонка в шестой класс пойдет уже в городе! Он от радости на ушах стоит!

– А как же мы? – вырвалось у Гошки.

– Дай твоему поселению закончится, там и поговорим, – успокаивала Анна.

– Если доживу, – выдохнул Гоша.

– Нерест скоро пройдет, заживем спокойно. Всю зиму будешь дома отдыхать за все нынешние беды. Силенок наберешься. Зима у нас, сам знаешь, долгая и холодная. Все забудется, успокоится. Все мы переживем, – открыла двери в дом и, пропустив

Гошку вперед, сказала, – а вот и мы! Теперь уже всей семьей.

Георгий оказался перед человеком, о котором слышал очень много хорошего. Протянул руку для знакомства, но она осталась в воздухе. Гость сделал вид, что не заметил. Он едва кивнул головой, выдавил на лице слабое подобие улыбки и, не назвав имени, ушел в зал, не обмолвившись ни словом с поселенцем.

Гоша глянул на Анну, та плечами пожала. Юрий вел себя в доме хозяином и поселенца в упор не замечал. Когда Гоша спросил его, как он добрался, тот даже голову не повернул, и, послонявшись, Гошка лег в постель.

К нему в спальню несколько раз заглянул Степка, но мужик прикинулся спящим. Он услышал, как Анна звала к столу, но не пошевелился: не захотел сидеть рядом с заносчивым, чванливым человеком, пренебрегшим им. Претило и то, что Анна, сбиваясь с ног, пыталась угодить Юрию во всем. Тот, понимая свое превосходство над бедной родней, ходил как петух на маскараде, не сняв форму даже за столом.

«Дешевка! Зря Нюрка отдает тебе пацана. Я, будь моя воля, ни за что не доверил бы!» – думал Гошка, уткнувшись в подушку. Сколько он так лежал, не заметил. Сон никак не щадил. И человек лежал с открытыми глазами, как вдруг услышал вопрос гостя:

– И давно он с вами живет?

– Недели две или три, – ответила Анна.

– Ты хорошо подумала, впустив его?

– А что? Нормальный человек. Не обижает, не пьет, не ругает…

– Ань, он – поселенец! От зэка в полушаге! В любую минуту сорваться может. Да и о ком мы говорим? Поселенец разве человек?

– Дядя Гоша хороший! – вступился Степка.

– А ты не лезь во взрослые разговоры. Мал еще, чтобы со своими оценками соваться! Тоже мне, воспитание! Тебе нужно слушать и запоминать. Понял? Это первое правило военной казармы и службы. Рассуждать и комментировать слишком рано насмелился! – отругал пацана. Мать не вступилась. – Ты с ним расписалась?

– Нет. Он же – поселенец…

– И не спеши. Видок у него бандитский, – говорил Юрий.

– Он мне жизнь спас. Я говорила тебе о том.

– Ну, и что теперь? Обязательно ли ложиться под него? Подумай, как о тебе сегодня говорят в поселке? Ты опозорилась, связавшись с ним. Тебя люди сторонятся из-за него. А ведь жили спокойно. Чего не хватало? Приключений?

– Юр, ты зря так давишь. Гоша нормальный, спокойный человек, – не выдержала Анна.

– А почему за ним весь поселок с оружием носится? И у всех одна мечта – убить инспектора! Это тоже за хорошие дела?

– Он же – рыбнадзорный инспектор!

– Сколько инспекторов рыбоохраны лично мне знакомы, и не счесть! Ни на одного не покушались, не пытались убить. Наоборот, дружат с ними, уважают их и охотно роднятся! Здесь же – как на волка! Скоро флажками дом обставят.

– Да будет тебе! У нас собаки нынче имеются. Они никого не пустят. За версту чужого чуют. Гоша тоже за нас, за дом опасался, а как собаки появились, успокоился.

– Где – собаки, где – люди? Кому нужно будет достать Гошу, собаки не помешают. Их ведь тоже косят пули. Чую, и твоему Гоше до воли не дожить. Слишком много знаю о вашем поселке. Нищета и безработица довели людей до отчаяния. Да и на переезд, на новое жилье и обустройство деньги нужны. А где их взять, если на хлеб насущный не имеют поселковые? Пока летел в самолете, всякого наслушался, – сказал Юрий.

– Ну, нам грех жаловаться. Свое хозяйство держим, без копейки не сидим. Продуктов и своих полно. Не сетуем. Нынче приоделись по-человечески, – говорила Анна.

– Этот хмырь помогает? Иль в иждивенцах обретается?

– Он еще и месяца не живет с нами. О чем говорим? Зато рыбой, икрой все бочки забиты. А с неделю назад целого оленя привез от лесника. Тот вырастил как дитенка, а поселковые убили. Сам лесник не смог бы есть того оленя. Шибко любил его, потому нам отдал. Ну, а поселковых три дня гонял с рогатиной, грозил всех запороть.

– Мне плевать на лесника! Скажи, Гоша сможет тебя содержать? Или сам на твою шею норовит?

– Пока нормально. Заботится, помогает, а как дальше, посмотрим…

– А ты не смотри! Продавай свою хибару вместе с хозяйством и давай в Питер? Купишь себе квартиру, устроишься на работу, найдешь нормального человека. Спокойно заживете в городе, в хороших условиях. Ну, разве мыслимо прозябать в таком захолустье?

– Да кто у меня здесь дом купит? Смеешься что ли? Или хозяйство тут приобретут? Ты посмотри на наших баб. Я сколько на свете живу, так и не смогла понять дураков. Наша пекариха Любка, сама с добрую корову, а воткнула себе в нос и в пупок иголки с бусинками. Пирсинг называется. Сказала, что это пик моды. Поверишь, за нею половина поселковых баб себе те пирсинги повдевали во все места. Я думала, что только дикие негры таким забавляются, да и то потому, что нет у них в джунглях бижутерии. Оказалось, они самые модные, что наши дуры пример с них берут. Знаешь, куда они те самые пирсинги вдели? Совестно сказать, но ты и так понял! Разве эти купят корову или кабанчика? Они не знают, где курицу щупать с яйцом она или нет. О чем ты говоришь, Юра, если бабки в шестьдесят лет волосы красят, одна – чернилами, другая – марганцовкой, третья – отваром от шелухи лука. Так они от перхоти избавляются. Она у них вместо мозгов появилась. Ну, куда таким хозяйство? И это у нас! А что творится в Питере? Ведь наши за пирсингами не ездили в Африку. Не в Москве им, бабам, татуировки ставили, а у вас. И ты хочешь, чтоб я переехала и жила в городе, видя тот бардак на каждом шагу? Да ни за что на свете! – распалилась Анна.

– Как же сына отпускаешь?

– Он умный! Устоит! На глупое его не потянет.

– Ань, ты заскорузла и огрубела здесь, иначе никогда не согласилась бы жить с поселенцем.

– Гоша, хоть и поселенец, но мужик. Сам за все берется, не сидит, сложа руки, и не брезгует никакой работой. Не то, что мой бывший! Кичился интеллигентным происхождением, а что за этим? Сплошная пустота. Алкашом он был, хоть и не отбывал на зоне, в семье от него толку не было. Не заимел он имени. До последнего дня никто из поселковых не считал его ни мужиком, ни человеком! Вызывали свистом из дома как собаку. Даже теперь вспомнить стыдно. Свадебное платье за бутылку отдал. А ты говоришь, что я фамилию опозорю, коли на Гошину перейду. Наоборот, очищусь, женой стану, если он не передумает и доживет, – умолкла баба.

– А ты вовсе не забитая и не затуканная, как я думал. Умеешь свое отстоять и зубами вцепиться в будущее. Умеешь думать, доказывать свое. Одно плохо, Ань, будущего у тебя здесь нет! С Гошей иль без него, сама видишь, умирает поселок. Районные власти потихоньку перебираются в Октябрьский. А вы что делать станете?

– Хм-м, напугал! Лесники вовсе в тайге живут, и ничего! Счастливы! С голода не помирают, в поселок их не тянет. Ты погляди, им медведи в лесу дорогу уступают. Вон приехала в магазин жена Егора. По зиме ее видела. Да, без пирсингов и маникюра, зато в веселой цветастой шали, в лисьей шубе, в сапожках из волка. Сама как наливное яблочко, она без очков цены видела, хотя много старше меня. Ее сама тайга сберегла вот такой, всю красу сохранила, не пометив ни сединой, ни морщинами. И она счастлива! Чем же я глупее и хуже? Коль они живут, не сетуя, сумеем и мы…

Гошке в спальне вовсе не до сна стало. Слушал Анну и радовался, что не ушел из дома после знакомства с Юрием, после его вопросов к Анне. А ведь хотел уйти, плюнув на все. Но женщина сумела отстоять свое, не поддалась на уговоры переехать в город. Выходит, твердо определилась в завтрашнем дне и свое место выбрала бок о бок с ним, с Гошкой.

«Ну, что? Получил мудило по звездам? Они у тебя только на плечах, а в голове, кроме мякины, ни хрена нет!» – радуется поселенец.

– Дядя Юра, а вот Вы говорите, что я в казарме должен молчать и всех слушаться, а у нас в поселке ни одного такого тупого нет. Может, уж лучше мне дома остаться, чем в дурдом идти самому? Вон, дядя Гоша ничего не закончил, а все умеет и меня научит. Может, я тоже в инспекторы пойду. Справлюсь. Мне только подрасти б немного. Здесь, в поселке инспектор– большой человек, почти начальник. Если мы доживем, дядь Гоша всему научит. Зачем мне в казарме на всю жизнь засыхать? Как Вы рассказали, это почти зона, только без решеток. А я никому плохого не сделал, чтоб к службе как к столбу стать привязанным.

– Ты ж сам хотел! Даже мечтал!

– Пока не знал, а теперь не хочу! Дома, если что не так, меня прощают. Там, сами говорите, «на губу» отправляют, потом заставляют полы в коридорах драить. Я умею их мыть, но дома. За всеми нами. Это не обидно. А когда за целым стадом чужих, да еще молча, не хочу. Вы мне все время говорили чего нельзя делать, а что можно – промолчали. Выходит, я всегда полы стану драить и жить среди отморозков и лизожопых стукачей? Лучше останусь дома!

– Ну, это, племяш, дело твое! Насильно никто не тянет. Да и армия для тебя началась бы только после окончания средней школы. И не раньше! Откуда знаем, что выберешь за эти годы? Зато получишь полноценное среднее образование. Неволить никто не собирается. Одно обещаю, будешь для нас как родной сын, и любой твой выбор обсудим. Лишь бы ты твердо встал на ноги и стал человеком, мужчиной прежде всего для себя!

Гоша, слушая их разговор, незаметно уснул.

На следующее утро, едва поселенец встал, к нему подошел Юрий, положил руку на плечо Гоши и сказал:

– Прости за вчерашнее недоразумение. Я был не прав. В этом доме и в семье тебя очень любят. Ты нужен здесь. Это здорово! И мне спокойно, что Анна уже не вдова, а семейная женщина, и у нее в жизни появилась своя надежная защита и опора. Она стала нужной не только сыну, но и тебе. Мы решили, что Степка поедет ко мне в Питер учиться. Как ты на это смотришь?

– Выучиться он может и здесь. Не один в школу ходит, хватает детворы в поселке. Но коль пацан сам так захотел, пусть едет. А если не понравится ему в городе, мы его с великой радостью заберем обратно.

– На каникулы обязательно приедет, – пообещал Юрий.

Весь день собирали Степку в город. Юрий съездил за билетами в аэропорт. Гоша купил пацану новые кроссовки и ботинки. Степка шел рядом с Гошей, подходя к дому, остановил поселенца:

– Ты не обижайся, я не насовсем. Выучусь и вернусь! Стану тебе помогать. Ты только вот мамку одну не оставляй, не бросай, а то трудно ей одной. Она у нас с тобой одна на двоих. Я по вас обоим скучать буду. Вы пишите мне, если я прикипелось в городе. И простите… Ну, очень надо выучиться, – говорил мальчишка, отвернувшись.

У него чесались глаза. Он сдерживался изо всех сил, чтобы не заплакать, но у трапа самолета не выдержал. Что делать? Мальчишки вовсе не сразу становятся мужчинами.