Текст книги "Дикая стая"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Гошка бежал, отворачиваясь от ветра. Холод забирался под телогрейку, выдавливал из него последнее тепло. Ноги в резиновых сапогах и вовсе онемели от мороза, но человек забыл о себе. Вот еще немного осталось, каких-то полсотни шагов. Поселенец делает рывок, но доска, оторванная ветром, больно ударила по голове, свалила с ног.

Наблюдавший за Корнеевым оперативник мигом выскочил из милиции и вскоре затащил человека в отдел, положил на скамью рядом с обогревателем.

Когда Георгий открыл глаза, долго не мог понять, где находится. Когда дошло, подскочил с лавки пружиной, закричав:

– За что?! Я ж ничего не украл!

– А тебя не приморили. Иди к себе на конюшню. Ведь если б я тебя не подобрал, ты б уже дуба врезал. Вот и приволок, чтоб жил. У нас на Севере друг другу помогают, не глядя, кто есть кто! Уже потом, после пурги разберемся, а сейчас жизнь сберечь друг другу надо. Разве ты не помог бы мне, окажись я на твоем месте? – спросил оперативник.

Гоша съежился, поймав себя на мысли, что сам, конечно, прошел бы мимо легавого, еще и порадовался бы, что одним меньше стало.

Оперативник, глянув на поселенца, понял все без слов и предложил грустно:

– Давай попьем чаю. Согреешься и пойдешь к себе на конюшню. Там у тебя никаких условий. Так что пей, Гоша! Хоть я и мент, но здесь, на Камчатке, да еще в пургу, все друг другу пригождаются. Вот ты моей матери не отказал, привез воду позавчера. Сам перенес в дом и денег не взял, за стол не сел, хоть и звала. Сказал, что у самого есть мать, может, и ей кто-нибудь поможет. И моя мамка молилась за тебя, чтобы ты со своей увиделся, чтоб дожила она с тобой до глубокой старости в тепле и в радости.

– Матери все одинаковы! – согласился Гоша.

– Ой, не скажи! Нам такое видеть приходится, что иную мать к стенке поставить не жаль и накормить автоматной очередью…

Гоша, услышав, закашлялся, чаем подавился. Не поверил ушам и спросил:

– Это про баб?

– О некоторых из них. Вон неделю назад привезли из села бабу. Нагуляла ребенка от парня, с которым встречалась. Его в армию забрали. Она с его другом схлестнулась. Тот сказал, что не останется с нею, если та родит ребенка. Ну, баба – к врачам. Те глянули и рассмеялись: «Какой тебе аборт? Готовься к родам!». Девка деньги предложила, врачи отказались. Даже бабки не взялись плод вытравить, греха побоялись. Вот и пришлось ей рожать. А едва ребенок на свет появился, она его за сараем в навозную кучу закопала. Отцу с матерью ни слова не сказала. Родила тихо, думала, обойдется все. Но куда там: к матери той девки соседка шла и как всегда через огород, мимо той навозной кучи. Услышала плач, подошла на голос и откопала. Спросила соседей про ребенка. Те – ни сном ни духом. Мамашка тоже отказалась. Та баба вместе с мужем привезли малыша в милицию. Мы давай искать, кто ходил на сносях, но ничего не нашли. Все, кто должны были родить, благополучно разрешились и детей растили. Но откуда это дитя взялось? И почему его, едва родившегося, убить решили? Вот и вернулись к той бабе, что ребенка привезла, мол, покажи, где откопала его? Ну, привела она. А с нами пожилой сержант был. Едва мы в дом ступили, он ту девку за сиську как хватил, из нее молоко так и брызнуло, что от коровы. Спорить стало не о чем, спрашивать тоже. Взяли мы в наручники ту бабоньку и в милицию привезли. Ребенка в дом малютки отправили, в Петропавловск, его через месяц усыновили, а мамку – в зону. На пять лет. За это время поумнеет.

– А как же хахаль, который подбил ее на это дело?

– Он написал своему другу в армию, что по его просьбе провел проверку боем. Девка оказалась неверной, такую в жены брать нельзя. Вот только цена гой проверки дорогая, едва не стоила жизни ребенку.

– Бабы все разные, но ни на одну нельзя положиться, а уж довериться и подавно, – согласился Гоша после паузы.

Выйдя из райотдела, сплюнул на порог и обложил оперативника отборным матом.

Уже возвращаясь из конюшни, зашел в магазин, хотел купить водки, но продавщица отказалась продать, сказав, что ей милиция запретила отпускать спиртное поселенцу.

Гоша завелся с пол-оборота:

– И ты уши развесила, кобыла немытая? Ну, погляжу, как дышать будешь без воды! Побегаешь за мною, мартышка сракатая! Пусть тебе менты воду носят, мать твою! – выскочил из магазина.

Следом за ним старик вышел, взял за плечо:

– Давай деньги, я куплю.

Через минуту отдал Гоше водку, не слушая благодарностей. Поселенец побрел домой через пургу, сгибаясь чуть ли не пополам. Он еле ориентировался. Улицу перемело заносами. Дома сплошь завалило снегом, они походили на пузатые сугробы, тесно прижавшиеся друг к другу плечами. Едва различимый свет от фонарей не мог осветить дорогу. На ней никого. Поселок будто вымер. Даже собаки не выскакивали из подворотен. Ни в одном окне не горел свет.

Гоша шел, ориентируясь по столбам. «Возле этого надо повернуть на свою тропинку, но где она?» Даже намека нет на человечье жилье. А пурга набирает силу, сгибает, валит с ног. «Вот тут должен быть наш дом», – шарит человек в непроглядной снежной круговерти. Делает еще пару шагов и нащупывает что-то твердое. Ухватился обеими руками, боясь выпустить, потом вгляделся. Узнал угол дома и на ощупь побрел к своей двери. Едва он ее открыл, его окликнул Бондарев:

– Гоша, это ты?

– Я. Еле добрался. Будто ослеп, ни хрена не видно в пурге. Все столбы по улице перещупал, как баб в бане. Что творится, не передать! – сдирал с плеч задубевшую от холода телогрейку.

Сапоги помог снять Игорь и, качая головой, сказал:

– А ноги ты поморозил. Глянь, как побелели. Портянки жидкие. Тут на пургу вязаные носки нужны. Надо старухам заказать. Пока мои наденешь. Старые они, протерлись на пятках, но на первое время сойдут, – принес со двора снег в тазу, велел поселенцу растереть ноги, а сам принялся растапливать печь.

Когда дрова уверенно взялись огнем, поставили чайник. Тот вскоре загудел, набираясь теплом.

– Нет, Игорь, так не пойдет. Давай картошку сварим. У меня под печкой целый мешок. Чего беречь? Жрать надо! В зоне и то три раза в день кормят. А мы на воле. Кто мешает похавать вдоволь? Хотя мне водку не продали, – рассказал Гоша о посещении магазина. Достав бутылку, рассмеялся, – если мне нужно, всегда сыщутся те, кто выручит.

– Слушай, а тебя вчера банщица и заведующая детским садом искали. Имей в виду, – вспомнил Бондарев.

– Баб иль воду? Обе кикиморы староваты для меня, а воду только после пурги. В такую крутель кобылу не поведу с конюшни, да и себя жаль.

– Но придется после пурги их на первую очередь ставить!

– Э-э, нет, сосед! Тут ты мне не указ. Сам знаю, кого поить раньше. Оттого поначалу – больница, потом пекарня, а уж после – детский сад, школа и другая белибердень.

– Ох, и высокомерный ты, Гоша! Продавщицу унизил, пусть она не в твоем вкусе, но ведь женщина! К чему обижать?

– Кончай, сосед, наезжать. Все мне мозги сопишь, ах, вы, северяне, – особая шайка!

– Ни шайка, особые люди! – вставил Бондарев.

– Ты крутил мне на уши баранку, вроде поселковые не воруют. Никогда и нигде не возьмут чужое?

– Да! – кивнул Игорь.

– Не пизди! И твои северяне как все тыздят все, что плохо лежит. Своими глазами видел!

– Что ты мог узреть?

– Сам знаешь, рядом с конюшней дом строится. Так вот оттуда доски таскают не только мужики, но и дети, и бабы. Даже рубероид волокли ночью, листы железа. Именно по темноте. Много раз встречал таких, а ты трепался. Люди везде одинаковы! Никто не пройдет мимо доступного.

– Я говорил о том, что друг у друга из квартир не воруют.

– А о колготках помнишь? Это не квартира! Баба потянула не с добра. Может, ей надеть было нечего, и на пожрать для ребенка не имела. А вы вместо того, чтобы помочь, урыть хотели бабу. Да еще гоношитесь своей честностью. Вот только сама продавщица в натуре ни на одну зарплату дышит. У нее жопа в три обхвата, ни в одну дверь не протискивается, – смеялся Гоша.

– У нее муж – бизнесмен. Ей вообще можно не работать, – горячился Игорь.

– Не чеши лысину, она и так голая! Какой бизнесмен осядет в этой дыре? Только отморозок чокнутый. Да и бабу имел бы путевую, а не эту кадушку. Я хоть и голодный нынче на девок, но такую даже за большие баксы отказался б поиметь.

Бондарев, услышав последнее, громко рассмеялся и разбудил ненароком ребенка, спавшего через стенку. Тот так заорал, что перекрыл голос урагана за окном.

– Ну, развеселились, козлы! Рыгочут, будто в бухарнике. Ребенку спать не дают, – послышался голос Маринки.

– Слушай, ты, крыса облезлая, захлопнись, пока вовсе не достала! Я – у себя дома, и ты мне – н указ! А будешь выступать, я тебе шустро рога обломаю! Гнилая параша! Еще хавальник отворяет! – воз мутился Гоша и тут же услышал голос мужа.

– Слышь, ты, крутой? А ну, открой дверь на секунду! Я научу тебя, как нужно с людьми разговаривать!

– Научи свою жабу. Она нас козлами назвала а я как должен с ней базарить, по-твоему? Пусть радуется, что за стенкой дышит, не то все мурло ей подпортил бы! Будете выступать, устрою веселуху вам! Завтра принесу приемник, и с семи утра и до одиннадцати вечера на пределе молотить будет. Посмотрю, как вы тогда взвоете! Мне это устроить вам проще, чем два пальца обоссать. Дня не выдержите, сами с хаты смоетесь вместе с тараканами! – грозил Гоша.

За стеною стало тихо. Даже ребенок перестал орать, словно понял: взрослых дядек нельзя злить бесконечно. Они не только грозить, но и наказать сумеют.

В этот вечер Гоша долго сидел у печки рядом с Игорем.

– Послушай, сосед, может, давай разберем перегородку в коридоре? Не нужно будет на улицу выходить. Сразу из двери в дверь в любое время, что нам друг от друга прятать? Живем на виду и на слуху. Как ты? – спросил Бондарев.

– А что? Давай! Так удобнее будет! – согласился Гоша.

– Сколько сейчас времени?

– Да только семь часов. Пошли сейчас. Чего ждем и теряем время? Завтра, кто знает, как день сложится?

Пока двое соседей разбирали перегородку, разделявшую их, третий сосед, перекрывая крики и визг ребенка, проклинал и материл обоих мужиков за шум, поднятый ими. Дочка, привыкшая к идеальной тишине, заходилась в истерике и орала, надрывая родителей. Но были бессильны. Они понимали, что, задев Гошу, взяли на себя его гнев и получили отпор. Но больше всего боялись, что поселенец сдержит обещание, с приемником. Как жить тогда? Куда деваться?

Ребята, ну, можно потише? – взмолилась Марина, когда в коридоре загремел топор, завизжала мина, а вот и молоток грохнул.

Мужчины не слышали голос соседки и торопились снести перегородку быстрее.

Вот уже половину ее снесли. Ярко полыхают и почках сухие доски. Пусть недолгое это тепло, но й не погоду каждая капля дорога.

– Глянь, и тот хмырь горячится. Наблюдал за ними в щель, а теперь свою стенку сносит. Вишь, юмором крутит, уже одну доску выломал! – указал Гошка на второго соседа и спросил, не выдержав, – ты чего тужишься? Мы тебя в свою кодлу не звали и не возьмем.

– Ты помоги мне! Разогни гвозди со своей стороны, чтоб можно было вытащить. Забил же какой-то хрен насмерть. Дом разваливается, зато гвозди как новые, будто из танковой брони, – поддел тот топором доску, нажал изо всей силы, ручка топора хрустнула, сломалась.

Бондарев, оглянувшись на соседа, от души рассмеялся. Тот стоял злой, взъерошенный как мальчишка.

– Ну, что Андрей? Нет второго топора?

– Откуда возьму?

– А чем с Гошкой будешь разбираться?

– Да ладно, Игорь! Давай заодно и нашу перегородку снесем.

– Зачем?

– В одном доме живем. К чему на конуры делиться?

В это время в коридоре появилась Маринка. Увидев вырванную из перегородки доску, схватила мужа за руку:

– Ты что надумал? Вернись в дом! Дочка заходится, помоги успокоить ее. У меня уже сил нет.

– Да иди ты! Баба – ты, в конце концов, вот и разберись с нею. Здесь и без тебя обойдется.

– Андрей, пошли в дом! – потянула за локоть настырно.

– Отвали! Не доставай! – вырвал руку и, открыв дверь в квартиру, впихнул туда жену.

Через час в коридоре не осталось ни одной перегородки. Мужики не просто сломали, но убрали с глаз, даже полы подмели, весь мусор из углов вытащили и вынесли за дом. В коридоре стало светло и просторно.

– Вот угомонится буран, залью все бочки водой доверху, а пока берите из наших, сколько нужно, – предложил поселенец.

– Не обижайся, Гош! Не с куража я бухтел. Дочка родилась слабая, сразу с пороком сердца. Может, израстется, если повезет. Ей покой нужен, на шум тут же просыпается и скандалит. Дома с бабой шепотом говорим, и то слышит. Не жизнь, сплошная молчанка. Ни телевизор, ни приемник не включаем. Лишь когда в коридор выхожу курить, с собой беру карманный, слушаю через наушники. В детсаде с нашей измучились. А что делать? Маринка не может с дочкой дома сидеть, работать надо, иначе жить будет не на что.

– А кем ты работаешь в собесе? – спросил Андрея Бондарев.

– Бухгалтером. Маринка – инспектором. Мы с нею еще тогда финансово-экономический закончили, а нас в райком комсомола загнали. Куда деваться? Не откажешься! Мигом в поле зрения КГБ попадешь. Эти прицепились бы к любой мелочи. Вон мой друг, Ванек, поехал в Штаты и не вернулся. Остался там. И мне написал, как устроился. Всего-то детским врачом работал, и там тоже, но получает в пятнадцать раз больше. Купил себе дом двухэтажный и машину. Жена еще не устроилась на работу, ребенка вынашивает. Так вот они нас зовут, чтоб не мучились в этой дыре! Эти ребята здесь жили, с нового года пропадали. Ребенка заиметь даже не мечтали, и теперь вот и страх прошел. Ну, прочли Ванюшкино письмо. Да только дудки: руки коротки, меня за жопу взять, – власть поменялась. И уже ни ФСБ, а я им по локоть отвешу. Ни хрена они мне не сделают за переписку с заграницей. А если не смогу набрать своим на операцию в Москве, отправлю их к Ваньке. Гут ближе и дешевле. Следом сам рвану. Может, тоже 1ам останемся. С голоду не сдохнем. Здесь на детсад половина Маринкиной зарплаты уходит, остальное – в оплату за эту конуру. Ведь давно наш барак списан. Нет его на балансе коммунхоза. Потому не ремонтируют, а «бабки» дерут. Но за что? Если дом в документах не значится, куда идут деньги? Конечно, на карман жилищников. Сколько говорил о том, никто слушать не хочет, значит, свою долю имеют. Ведь таких лачуг в поселке тьма! И все по-прежнему, мы мучаемся, кто-то жиреет. Сплошной мрак, страна воров и дураков! – возмущался Андрей.

– А ты не думай о плохом, лучше выпей! – предложил Гоша, налив соседу в стакан.

– Мне вон тоже получку дали за месяц. Прикинул, на нее только хлеб покупать через день. О другом и не мечтай. А еще говорят, чтоб не воровал. А как дышать? Жрать тоже хочу и не один хлеб! Уж не говорю, что и задницу прикрыть нужно, обувку купить, да хоть кастрюльку с тарелкой! Но на что? – вставил Гоша.

– Оно и у меня не легше. До получки кое-как дотягиваю, а возьмешь ее в руки, не знаешь, как все дыры заткнуть. И самая большая беда, что приработков нет. В этой дыре нашей – самая высокая безработица, – сетовал Бондарев и добавил, – ты хоть к Ваньке сорвешься, а нам убегать некуда и не к кому. Так и будем мучиться до конца. Надеяться не на что. И лучшего не ждем, – встрял Игорь.

– Мне дочку надо вырастить, поставить на ноги, да и жена совсем вымоталась, устала, – поделился Андрей.

– Вредная она у тебя, злая!

– Нет, Гоша, ошибаешься. Маринка – очень добрый человек, но ситуация подмяла. Нужда заездила вконец. Ведь работаем вдвоем, а куда идет зарплата? На жратву. Отложить, накопить не получается никак. То жене сапоги, то мне куртку купить нужно. Не будешь в заплатках ходить. Вот тебе и накрылись сбережения, – жаловался Андрей.

– Мужики, ну, чего мы расхныкались? За окном буран воет, а мы – в тепле, при свете, за столом! Есть, что пожрать, даже выпить сообразили. Никакая вошь нас не грызет! Отдыхаем из-за бурана. Кто б на это глянул в зоне? Вытолкали б из барака пинком наружу и велели бы вкалывать.

– Да что в такую непогодь сумеешь?

– Лед заготавливать для рыбокомбината, сети рыбакам плести, ящики для рыбы сколачивать. Работы – прорва, только успевай.

– Ребята, я рыбы пожарила. Поешьте, пока горячая, – вошла Марина, поставила рыбу на стол.

– Доча спит?

– Только что уснула. Я ей приемник твой включила. Удачный концерт транслировали. Она даже подпевала певцам, а теперь спит. Впервые не обращала внимания на голоса.

– Видно, поняла, зелень, что от нас как от перхоти не избавиться! – хохотнул Гошка и тут же услышал из-за стены детский плач. – Разбудил! Мать моя – вшивая курица! – сетовал человек.

Маринка бегом рванулась к ребенку, а мужики, пользуясь непогодой, отдыхали, расслабились, разговорились.

– Нет, раньше мы здесь жили здорово! Рыбы ловили, сколько хочешь. На зиму не только себе, собакам и кошкам заготавливали. А теперь за одну рыбину штрафуют. За три уже судят и срок дают! А эту рыбу, что, Дума вырастила?

– Ага, икру метали! Лично Немцов и Хакамада по метали!

– Слушайте, мужики, а давайте в осень скучкуемся и вместе наловим рыбы на зиму? Все подспорьем будет. Речка у нас близко, никакой инспектор не увидит и не придет! – предложил Андрей.

– Ты же в Штаты намылился, – напомнил Гоша.

– Покуда трех рублей на дорогу не хватает. Кто мне добавит на билеты?

– А Ванька?

– Он – не банкир. Обещает приютить на первое время, а забот у него и своих хватает.

– Нет, он – не корефан! У нас с этим проще! Вот отпашу положняк, нарисуюсь на материк, в свою кодлу. Покуда покайфую с месяц-другой, отведу душу на бабах, а уж потом фартовать с кентами пойду. Гулять будем снова. От Мурманска до Ростова, от Одессы до Хабаровска! Нынче – в Москве, через пару дней – в Омске, потом – в Сочи! И ни о чем душа не болит, никакие заботы не тревожат. Нет, мужики, не стоит жениться, заводить детей. Они вяжут клешни хуже браслеток и берут за горло злее паханов, не дают дышать. Я же не хочу пахать на кого-то, только на себя, дорогого и любимого! – хохотал Гоша.

– Тихо! Пацанку разбудишь! – цыкнул Игорь.

Корнеев мигом подавил смех.

– А у тебя нет детей? – спросил Гошу Андрей.

– Откуда? Он полжизни в зонах канал! – опередил поселенца Игорь.

– Зато от меня не ушел родной сын с женой. Не бросили как собаку! Не проверял я, как привели при– говор в исполнение сотне мужиков! – встал из-за стопа Георгий и вышел от Игоря без оглядки.

Лицо Бондарева покрылось пятнами. Ему так хотелось набить рожу поселенцу за все сказанное при Андрее, но сдержал себя. Да и сосед почувствовал себя неловко, будто невзначай заглянул через замочную скважину в самую человеческую душу.

– Я пойду к себе. Спасибо, Игорь. Извини, если что не так, – тихо закрыл за собою двери Андрей. Я Бондарев выключил свет. Но спать не ложился, а сидел за столом, ругал Гошку: «Сукин сын! Что ты знаешь? Что понимаешь в жизни? Облил грязью ни за что. Тебе бы мою долю, давно сковырнулся бы. А я живу, выстоял назло всем! Хотя сам не понимаю зачем? Может, лучше было бы, как другие, влететь! под пулю? Не пришлось бы пережить того, что случилось. Может, и меня вспоминали б добром, любили б и мертвого. Это куда лучше презрения живых. Сколько лет прошло, а все стоит в памяти, будто вчера случилось. Нет, не простят меня, знаю, не нужен им Я пора забыть. Но почему не могу? Иль я слабей всех? Я Другие в моей ситуации заводят новые семьи, и толь ко у меня все мимо. И даже паршивый поселенец высмеивает, считает, что жил лучше, чище и правильнее меня. Вот недоносок! Еще с десяток лет назад я побрезговал бы поздороваться, а теперь живем рядом, даже едим и выпиваем за одним столом как равные. Но что меж нами общего? Да ничего! Кто – он, и кто – я? Хотя бы взять Андрея. Попробовал бы при мне заикнуться, что хочет в Штаты уехать насовсем. Давно сидел бы в камере. А теперь о загранице все мечтают вслух, словно сбесились, и никого не пугает недавняя крамола. Даже президент добивается послаблений и упрощений в оформлении документов на выезд в Америку своих россиян. Мы за такие мысли расстреливали, – вытер испарину, закурил. – Потому теперь прячась живу. Дышу шепотом, чтоб не увидели и не узнали. Ведь у тех тоже были дети, они многое знают и помнят. Начнут еще шарить в верхах, разыскивать на высоких должностях, а я на самом дне залег. Здесь никто не откопает. Разве только Гоша трепанется? Но кто ему поверит? Он даже в этой дыре – никто!» – успокаивает себя Бондарев.

За тонкой перегородкой не спится Гошке. Поселенец выпил уже три стакана чаю, сел к окну. Там черная пурга в стекло колотится пьяной бабой. Разгулялась, теперь дебоширит всем назло. Молотит изо всех сил в дряхлые стены, в окна, да так, что стекла дрожат. Гошка видит, как заметает снегом окно. Еще немного и через него уже ничего не увидишь. «Сколько дней продержится пурга? Ведь и конягу накормить нужно, и у самого хлеб на исходе. Нужно было б зайти к пекарихе, да неловко все время на халяву. А конфет ей купить не на что. Придется на бутылке себя урезать. А как без нее вечер скоротать? Хотя пекариха – баба классная! – усмехнулся поселенец. – Сиськи больше, чем мешки с мукой, задница – с чан, в котором тесто замешивает. Зато какие синие глаза! И лицо чистое, румяное. Косища с руку толщиной, ниже пояса, а главное, незамужняя она», – разулыбался в темноту окна, вспомнив, как расцеловала его пекариха, когда он раньше всех привез ей воду и сам переносил из бочки в пекарню. Она Гоше три громадных каравая дала, соколом называла, голубком, солнышком и котиком. Поселенец после такого всякое утро с пекарни начинал. Домой пекарихе возил воду без просьб. Ох, и понравилась она Гоше. Вот только не знал, как подступиться к ней. «Одно дело, когда все с шуткой. А если всерьез? Вдруг обидится баба? Эта, если разозлится, так звезданет, на своих «катушках» не устоять. Шутя в стену вобьет и оторвать от нее забудет. А может, она вовсе не прочь закадрить со мной? Но как узнать? Я ж с такими бабами опыта не имею. Все блядешками обходился. С ними запросто. Переспал ночь, отдал «бабки» и тут же забыл, что с нею связывало. Да и кто помнит дешевок? А вот пекариха…, – скребанул мужик затылок. – Пять лет тут кантовать. Без бабы тяжко, да и жениться не резон. Только на время. Не везти ж, в самом деле, бабу на материк с самой Камчатки? Это ж как в лес дрова. Всем на смех. Хотя годочки катят. И прыти поубавилось. Раньше ночами не мог спокойно спать, зато теперь как убитый. Ничто не тревожит. Всюду покой и холод. Даже этот падла, сосед, подначивает, мол, откуда у меня семья, если зона домом была. Больше полжизни в ней провел!» – выругался Гоша и невольно хохотнул, вспомнив, сколько девок он имел.

Пусть сучонки, шалавы, но и они случались разными. Их было много. Игорю столько и не снилось. Что в душу ни одна не запала – это другое дело. Никто из кентов не воспринимал всерьез девок. С ними только отдыхали, а отдых всегда был коротким, как сон…

Гоша пытается вспомнить хоть одну из девок, но тщетно. Много лет прошло. Всех баб, даже память

о них вытравили, выморозили северные зоны и долгие ходки. Они ломали человека, каждая по-своему, неумолимо и жестоко.

«Ладно, зато сам жив, как базарит сосед. Может, он и прав. В каждой жизни есть свои весны и зимы. Только вот почему так мало тепла и много холодов? Почему не наоборот? Вот и теперь, вроде бы, на воле, а менты по пятам шляются, каждую неделю стрема– чат. Уж не надумал ли смыться ненароком? А куда сорвешься с пустыми руками? Билет стоит дороже самолета. На вертушку и то даром не берут. Вон корефан прислал письмо. Слинял из зоны, заскочил на состав. Товарный, не пассажирский. А к нему подвалил сопровождающий и потребовал «бабки». Где б их взял? Вот и вмазали корефану в самое солнышко. С платформы вылетел и прямо под мост. Одних переломов – три. Хорошо, что нашли его сторожевые псы, и охрана не пристрелила, вернула в зону. А то так бы и накрылся под мостом свободным и счастливым, – грустно усмехнулся человек. – Даже фартовые не обходились так с фраерами, как они теперь на нас наезжают. Совсем озверели, – Гоша слышит, как сосед ходит по комнате. – И даже ты, падла, мою душу своими сраными «клешнями» вздумал уделать. Ну, козел, – слышит, как Игорь вышел в коридор, топчется у его двери, но войти не решается. Гоша тоже не зовет. – Сам обосрался, сам и отмывайся. Я тоже не лох, я гордый. И ты мне не пахан и не кент. Тебя одиночество и за яйцы, и за душу прихватит, а мне бояться некого в поселке. Я в каждом доме желанный гость и корешей заимею, сколько захочу. Я фраеров не ставил к стенке. Меня не шмонают по городам, никто не проклянет вслед. Кентам тоже обижаться не за что, никого не высветил и не заложил. А вот ты, старая и гнилая задница, лысый отморозок, даже ко мне войти боишься. Лажанулся как последний сявка. Теперь ждешь, когда я позову. Эх-х, паскуда! Знаю, что не с добра у двери прикипелся. Совестно. А одному в пургу канать тяжко, даже в теплой хазе. Она душу не согреет, с нею словом не перекинешься, а ты уже устал от одиночества. Скоро говорить разучился б, если бы ни я. На работе рот открыть ссышь, чтоб не проговориться, не выдать себя. Вот и сидел бы тихо, не поднимал бы хвост».

Георгий услышал тихий стук в дверь и, рассмеявшись своей победе над соседом, сказал:

– Входи, мудило!

Игорь вошел, опустив голову, сконфуженно покашливая.

– Кайся, падла! – не мог сдержать улыбку поселенец. Отходчивый по своей натуре, он не мог долго Обижаться. – Проходи, чего топчешься, как будто усрался?

– Ты у меня бутылку забыл. Не могу же я ее сам выжрать, – достал из кармана поллитровку, поставил на ©тол. – Давай мировую раздавим, – предложил глухо.

– Игорь, нам с тобой тут рядом не один день канать. Предлагаю не ковырять друг друга прошлым. Иначе глаз на жопу натяну, если снова лажанешься! Усек? И не базарь много. Сосед меня спросил, а ты чего всунулся в наш треп? Тебя просили? Я и на судах, и на зоне сам за себя отвечал. А уж тут и подавно. Мне скрывать и бояться нечего. Все пережил. Да и Андрей такой же, как другие, не Господь Бог! Мне перед вами не исповедоваться и прощения не просить. Не больше вас грешен!

– Гош, давай замнем. Облажался, не спорю, но и ты меня заплевал.

– Короче, квиты! Но ты первый, козел! – не уступал поселенец.

– Ладно! Пошел я домой, покуда не дошло до худшего! – повернулся Бондарев к двери.

– Стой! Куда намылился? Я тоже не пью один! – окликнул Гоша. Повернул соседа.

– Сукин ты сын, Гошка! – отозвался Игорь.

Они еще не успели выпить, как в двери кто-то

заколотился, и чей-то застуженный голос прохрипел:

– Спасите Христа ради!

Мужики бросились на зов. Едва открыли дверь, в коридор ввалился человек. Впрочем, это было что– то замотанное в тряпки по самые глаза. На голове платки и сверху шапка. Поверх телогрейки брезентовая куртка, ниже – ватные штаны, на ногах – валенки, старые и потертые.

– Кто это? – всматривался Гоша в приблудившегося, но узнать не мог.

– А черт его знает! Тащи в хату, потом разберемся, – предложил Бондарев, ухватил ввалившегося под руки.

Человек силился что-то сказать, но не мог. Лицо поморожено, слова и те замерзли в горле. Сил только и хватило на последний отчаянный крик.

Пока втащили в комнату, принесли снег, размотали тряпки с головы, начали оттирать лицо, поняли, что к ним приблудилась женщина. Она никак не могла встать на ноги, хваталась за стенки, за руки мужчин, но бесполезно.

– Как же к нам пришла? – спросил Игорь.

– Ползла, – еле выдавила баба.

Гошка снял с нее валенки, оттирал ноги гостьи снегом.

– Водки ей дай! Мигом очухается! – предложил Бондарев и, сам от себя не ожидая такого, плеснул бабе в стакан, заставил выпить.

Та сморщилась, закрутила головой.

– Давай ноги водкой натрем! – предложил Гоша.

– Самим ни хрена не останется, а буран, черт знает, на сколько зарядил, – бурчал Бондарев недовольно.

– Не сдыхать же ей теперь. Откинется, на нас ее смерть повиснет. Тебе то что, а меня опять в зону упекут, на нары! Давай сюда пузырь! – потребовал поселенец и, вылив водку на ноги бабе, взялся втирать.

– Ни хрена не оставил нам. Эх, ты, лопух! – посетовал Бондарев и качал головой, морщась и ругаясь, ушел в свою комнату.

– И что мне с тобой делать? – растерялся Корнеев, глянув на засыпающую женщину.

Ту разморило и ей захотелось спать, она постепен но согревалась. Баба только теперь поняла, что выжила чудом, добравшись и случайно наткнувшись на человеческое жилье. Знала, что заблудившегося в пургу никто не имеет права выгнать из дома. Таков неписа ный закон Севера, и его никто в поселке не нарушал.

Женщина сидела на полу рядом с печкой, она уже расстегнула телогрейку, чтоб тепло скорее дошло до тела. Ноги уже согрелись, руки начали сгибаться, лицо горело.

– Куда же тебя определить? Свалилась на голову сугробом, а у меня второй койки нет. Как спать будем? Слышь, баба?

Женщина легла на полу, возле печки, всем своим видом давая понять, что на койку не претендует.

– Так не пойдет! Я на пол лягу. Поняла? Но сначала поешь. Вон картоха еще горячая, рыба имеется, Хлеб. И чаю сколько хочешь. А еще сала бабка за воду дала. Я уже ел, вкусное, иди за стол, – подал руку.

Женщина тяжело встала. Шатаясь, сделала пару шагов, присела к столу. Невольный тяжелый вздох вырвался наружу. Женщина, глянув на Гошу, сказала:

– Спасибо тебе.

– Оживай, бабонька, – обрадовался поселенец и поставил перед нею на стол все, что было. – Ешь, лопай, хавай, только оживай. У всех в жизни своя пурга. Каждого сыщет, а уж куда ветром загонит – не сознается! Скольких по свету уберет стужа, не доложит никому. И не поспоришь с нею. Верно говорю? – глянул на бабу.

У той слезы катили по щекам.

– Чего ревешь?

– Мальчонка один остался в доме. Ждет меня с хлебом, а я заблудилась. Пекарня оказалась закрытой. Может, и не ее нашла. Вернуться не подвезло. Пурга увела в сторону, далеко от дома, – рассказала баба.

– Сыну сколько лет? – спросил Гоша.

– Десять…

– А мужик? Пусть присмотрит. Чего сам не пошел за хлебом?

– Нету мужика. Вдвух маемся: я и сын. Теперь ждет меня, небось, в окно все глаза проглядел.

– Да спит он, твой мальчишка, – успокаивал Гоша.

– Голодный не заснет, – не соглашалась баба.

– Как тебя зовут? – спросил гостью.

– Анька я, а сын – Степушка.

– Куда ж ты мужика дела?

– Уехал от нас. Сказал, что на заработки. К старателям на Колыму подался. Уже шесть зим прошло, от него ни слуху ни духу. Где искать, не знаю. Да и стоит ли? Он ведь тут не работал нигде. А моего заработка не хватало на троих. Оно и на двух с сыном еле тянем, с третьим вовсе невмоготу. Он же выпить любил. Что ни день – бутылку подай. Где на них набраться? Без ентой чумы едва концы с концами сводили.