Текст книги "Дикая стая"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Ты это о чем? – встрепенулась женщина испуганно.

– Понимаешь, я не только поселенец, но еще и инспектор на свое несчастье! Знаешь, сколько раз в меня стреляли поселковые за время лососевой путины, которая только в разгаре? Уже не счесть! Много раз могли убить, и не раз цепляли то пули, то дробь. Пойми, я не жалуюсь! Что моя жизнь? В зоне десятки раз мог откинуться. Но это я! А когда семейный стану, на вас начнут отрываться поселковые. Сначала тебя уговаривать станут, потом грозить, а дальше доставать начнут тебя и Степку, чтоб мне

досадить. Что они устроят, одному Богу ведомо, но в покое не оставят, это верняк. Даже мой барак подожгли.

– А зачем?

– На лугу взять решили, мол, нынче так, а завтра самого в нем поджарим.

– Изверги! – возмутилась Анна.

– Так это– я, а если, узнав, что здесь дышу, запалят твой дом?

– Убереги от лиха, господи! – перекрестилась женщина.

– Вот и я о том! И тебя, и Степку жаль! Мало без крыши и угла останетесь, но и жизнь могут отнять. Вот в чем печаль моя, Аннушка!

– Знаешь, а у нас со Степушкой своя новость. Не сказал тебе о ней мой мальчонка? Значит, не успел. Мы ж на переговорный нынче ходили. Поначалу не поняли, кто вызывает нас, потом дошло, что это Юра, старший брат покойного мужа. Он в Санкт– Петербурге живет. Бездетный, но хороший человек. Я его знаю. Он бывал здесь раза два или три. С мужем они не дружили, ссорились часто. Юрка – человек сурьезный, не то что мой бывший – шелапуга! Этот и грамотный, и на хорошей должности уже много лет сидит. Трехкомнатная квартира в центре на двоих с женой. Она тоже работает в начальстве. Так знаешь, чего он звонил, прознав про смерть мужа? Хочет к себе Степку забрать. Обещает с него путнего мужика вырастить.

– Это как? С усыновлением?

– Нет! Что ты, Гоша? Я еще живая! – испугалась Анна.

– А зачем ему Степка?

– Своих нету. Степка – единственный племяш. Говорит, что выучит его, даст высшее образование.

– Он и здесь учится! – недоумевал поселенец.

– Ну, как учится? Троих учителей нету: по физике, химии и иностранному. Не хотят учителя ехать в наш

поселок. А каково детям? Недоучками из школы вый») дут. Разве это дело? Вот Юрка и предложил, мол, давай пацана к нам. На лето ко мне отпустит, если Степка захочет.

– А кем работает тот Юрий? – перебил Гоша.

– Он – военный, на корабле служит. Сам весь в звездах. Такой нарядный ходит, будто его с картинки сперли. И корабль его тоже военный, фрегатом зовут. Юрка на море с самой молодости. Сурьезный человек! Не пьет, не курит. По бабам не бегает. Да и где взял бы их в море? На корабле ихнем только одна женщина имеется. Да и та – обезьянка. Она у всех сладкое ворует, хулиганка. Ну а дома без детей холодно. Куда ни глянь – пусто. Хоть в квартире ткни пальцем в стенку – золото польется, – не смогла Анна скрыть зависти.

– И что ты решила? – спросил Гоша.

– Отправлю. Пусть поживет по-людски, в нормальной школе учиться будет. Там его никто не станет дразнить. Он ведь очень способный, но в нашем поселке все пропадет, а жалко. Я ничего не увидела в жизни, и Степка все потеряет…

– Как сама одна останешься?

– Почему одна? А ты? Я про тебя Юрке сказалась. Он поздравил всех…

– Ань, я только что говорил тебе, чем рискуешь. Неужели не дошло?

– Все поняла! Да только зря меня пугал. Я за свою жизнь всего насмотрелась.

– Хочешь со мной остаться?

– Куда ж денусь, раз предложил?

– Лишь бы потом не пожалела!

– Чудак! Любой может помереть, и не работая инспектором. Помнишь, как я к тебе в пургу забрела? Не помоги ты мне тогда – и накрылась бы с ушами. Здесь в зиму не меньше десятка людей помирают в непогодь. Оно ведь смерть не спросит согласия. И прихватывает, где захочет. Если на то воля Господа,

сгину от поселковых. А коль не то, всех переживу! Но от тебя не откажусь! Уж как будет, так и пойдет! Лучше быть глупой женой, чем умной вдовой!

Гошка смотрел на женщину, удивляясь ее решимости. Ведь все понимала, знала, что ждет, но не отказалась, не испугалась баба. Не оттолкнула Гошу хотя бы из страха за собственную безопасность. Он понял бы Анну и не осудил ее.

– Спасибо тебе, Аннушка! – хотел притянуть к себе бабу, но услышал, как хлопнула дверь в прихожей.

Выглянул, увидел Степку.

– Рыбу перенес, лодку помыл, брезент тоже. Теперь думаю, где ее получше спрятать?

– Ничего с нею не будет! К тому же уже темно, – вытянул в окно поселенец.

– Я лодку перевернул и брезентом накрыл. Ее и не видно! – умывался пацан, затем добавил вполголоса, – вот только б с рыбой помогли. Самому разделки до утра хватит! – глянул на мать.

Та понятливо головой кивнула:

– Сейчас пойду, только поешь сначала, – предложила сыну.

– Ладно, вы тут управляйтесь, а мне еще в одном месте побывать нужно сегодня. Уж и не знаю, обломится мне там или нет? – Корнеев заметил, как насторожилась баба, решил подшутить над нею и добавил, – дадут мне там или нет?

Женщина подозрительно посмотрела на Гошу:

– И долго давать станут? – спросила, прищурившись.

– Это уж как получится! Не от меня зависит.

– А чего дадут? – опомнилась баба.

– Собак! Я за ними на заставу хочу смотаться. Рогачев присоветовал.

– Тьфу, черт! Я совсем о другом подумала! – призналась Анна смеясь.

Гошка громко хохотал:

– Купилась! – и повернувшись к Степке, спросил, – как рыба?

– Одна семга! А можно мне с собой в Пит, взять немного на зиму?

– Конечно! Только я для тебя накопчу! Она вкусней и храниться будет дольше.

– А мамке? Она уже давно семгу не ела.

– Не останемся мы без рыбы в зиму. Только т мне поможешь перед отъездом в Питер. Поедешь с мной на неделю. Там палатку поставим, установи коптилку. Вот только бочек запасем впрок, и чт. в доме не мучиться, там управимся. Матери привезем готовое! – сказал поселенец, повеселев.

– А собак себе хочешь взять? – перебил его Степка.

– Ну да! Сюда их приведу. Где сам, там и они жить будут. Зато во двор никого не пустят. На заставе с ними тренер работает, всему учит. А мне, сам понимаешь, псы до зарезу нужны. Вышел с ними на берег, они ко мне никого не подпустят. Все оторвут, любого притормозят. Конечно, когда мы все в лодке, поселковые с берегов из ружей перещелкать могут и их и меня, но я что-нибудь придумаю, – обещал Гоша.

– А можно мне с тобой на заставу?

– Зачем?

– Собак вместе выберем.

– Тут уж каких дадут, могут и отказать. Хорошие псы и самим нужны.

– А нам зачем плохие? – не понял Степка.

– А вдруг щенков подарят? Тогда самим их учить придется! – предположил поселенец.

– Даром с хорошими собаками никто не расстанется. Это точно. Ты им денег дай или возьми с собой молока, сметаны, творога. Все ж пограничники тоже люди, домашнее, как и другие, любят. Отдай им, пожелав здоровья, глядишь, им легче будет отдать своих псов! – посоветовала Анна и добавила, подумав, – только зачем ехать в ночь? С утра такое делается, чтоб не подсунули хромую иль старую псюху, которой неделю жить осталось. Да и я тебе парного молока с собой дам. Пусть мальчишки душу отведут. А нынче пошли с нами рыбу разделывать. Становись хозяином здесь. Зачем время тянуть? – повела за собой в сарай, закрыла дом на всякий случай.

«Вот так и схомутался в семейные! – подумал Гошка, идя следом, и вдруг приметил черную тень за забором. Она замерла, остановилась за деревом. Корнеев бросился туда напролом. Тень мигом исчезла, растаяла в темноте улицы.

– Анна, воротись домой. Мы сами управимся! – вернулся к бабе и успокоился, когда та, войдя в дом, всюду включила свет.

Гошка со Степкой закрылись в сарае изнутри. До самого рассвета разделывали и солили рыбу. Сели отдохнуть, когда во дворе развиднелось.

Даже самим не верилось, что сумели переработать такую гору рыбы. Руки покраснели от соли, их саднило, щипало. Вся одежда пропахла рыбой. Чешуя сверкала даже в волосах.

– Никогда у нас не было столько рыбы! Аж две бочки! Да какие полные! – радовался Степка не скрывая восторга. – Четыре ведра икры! – добавил, глянув на выварку с ястыками.

– Окончательных три с половиной ведра наберется, – вставил Гоша и, сев на табуретку, закурил.

– Дай и мне сигарету, – попросил мальчишка.

– Ты куришь? – удивился мужик.

– Ну и что такого? Зато на «игле» не сижу! У нас в школе пацаны давно «травку» курят, и ничего! Двоих отправили лечиться в Питер, предки позаботились. Они в Питере чуть не сковырнулись. Три месяца там канали. Врачи выпустили их, сказали родителям, что вылечили насовсем. А пацаны снова курят, – смеялся Степка.

– И ты с ними? – нахмурился Гоша.

– Не-ет, «травкой» не балуюсь. «Порожняк» гоняю, обычные.

– А где на курево берешь?

– Мамка дает на завтраки, а я их на сигареты пускаю. Только не квась мне мозги, мол, как не хорошо курить с малых лет! – Степка глянул на Корнеева, взял из его рук сигарету.

– Мать о том знает?

– Догадывается. Несколько раз находила в брюках и в куртке. Ну, говорил, что не мои.

– С чего задымил? – осип голос Гошки.

– Чтоб не сорваться. На соседей. Достали они нас с туберкулезом. Потом в школе душу вымотали.; Я и присосался. Поначалу от дыма выворачивало, теперь привык и не кашляю как раньше, – сделал затяжку. – Вообще, если дядька устроит все, как обещает, я сюда не вернусь!

– Почему?

– Ненавижу поселковых! Зверюги! Они любого доведут, даже если их не трогаешь. Вон моя мамка, кроме работы, никуда не ходит, но и ее в сплетнях изваляли как в говне. Но зачем? За что? – дрогнули плечи пацана.

– Да ты успокойся! – положил руку на плечо мальчишки поселенец и спросил, – а сам ты хочешь в Питер?

– Давно бы уехал. Да мамку не мог одну оставить. Теперь ты с ней будешь и не дашь ее в обиду. Ты совсем взрослый, тебя побоятся. Мне еще самому нужно вырасти, как дядя Юра говорит. Знаешь, он – капитан первого ранга! И вообще, классный мужик! Жаль, что не он мой отец. У него совсем нет детей. Он сам сказал, что служил подводником и облучился. Поэтому и детей у него не будет, а брать чужого не хотят. Дядь Юра говорит, что не сможет постороннему свою фамилию дать. И жена его так считает. Я их обоих люблю. Они всегда помнили про нас с мамкой.

– Это хорошо! – согласился Георгий.

– А у нас еще есть родня, – похвалился Степка.

– И много?

– Если б у нас было столько денег, сколько родни, мы с мамкой стали бы миллионерами! Только с той родней не знаемся. Они, как мамка говорит, совсем бесстыжие! Все денег просят. А где их взять? Сами сколько лет сосали лапу, пока корову купили. Только тогда хоть вздохнули, – и, словно вспомнив что-то очень важное, спросил Гошу, сдвинув брови, – ты дрова рубить умеешь?

– То как же?

– А сено косить?

– Могем! Каким бы мужиком был?

– Разве на зоне учат траву косить?

– Еще как! – хохотал Гошка. – Там, коль косить не могешь, до воли не додышишь! – ответил погрустнев.

– А кто тебя учил косить? – пристал Степка репейником к мужику.

Тот отвлекся от тяжелых воспоминаний:

– Я ботал, что в детдоме канал. Меня туда мусора за «лопухи» приволокли. Я уже клево промышлял воровством с такими же, как сам. А тут легавые попутали. Всех накрыли и растолкали кого куда. Ну, в детдоме мне не климатило. Махался со всеми. За что устроили «темную». После нее едва отдышался и слинял.

– А куда? – спросил Степка.

– Смывался, куда глаза глядят. И вот так набрел на деревушку. Маленькая она была, спокойная. И много соловьев на деревьях пело. Огляделся, вижу, старушка спешит с подойником. Ее корова на лугу паслась. Вот она и спешила подоить свою Буренку. Завидела бабка меня и спрашивает: «Чей будешь, внучок?» Я ей признался как на духу, что сбежал из детдома, потому что жить там не смог, старшие мальчишки колотили сильно. Ну, та бабка и спроси, смогу ли я ее корову попасти, чтоб она в лес не ушла, где

волки животину порвать могут? Я согласился. Он показала, куда вечером пригнать корову, а сама подоила ее и ушла, – вздохнул человек. – Вечером я привел Буренку. Бабуля позвала меня в дом. На кормила, напоила молоком и предложила пожить у нее: «Будешь корову пасти. Это не трудно. Потом и другую работу освоишь, если понравится в деревне. Живи у меня. Здесь никто не обидит и пальцем не тронет. Я одна маюсь, все мои – в городе. Навещают редко. Жить станем вдвух. Коли что лучше; сыщешь, без обид расстанемся». На том и порешили. Я у бабки Евдокии три зимы прожил. Они мне тремя минутами показались. Всей деревенской работе она научила. Пилить и рубить дрова. Складывать их в поленницы. Косить траву, скирдовать и стоговать сено. Возился на огороде, и неплохо получалось. В избе научила держать порядок: полы подмести и помыть, пыль стереть, помыть посуду, приготовить поесть и даже обстирать самого себя. А вечерами я слушал ее сказки! Эх, какие они были добрые! Так-то бы в жизни случалось. Я слушал их, затаив дыхание, а они не кончались. Моя баба Дуся сама их сочиняла. Она неграмотная была, поэтому нигде прочесть их не могла. Из-за этих сказок, из-за пирогов с вареньем привык к бабульке и полюбил как родную. Нынче кровных так не любят. Сколько лет прошло, а я все не могу забыть ее. Вот она научила меня косить и ухаживать за скотиной, – умолк человек.

– А куда она делась?

– Бабушка Дуся? Умерла она в третью зиму. За дровами мы с ней поехали, а дело на Крещение было. Морозы стояли лютые. Она насквозь простыла, а вскоре отошла. Тут-то дети, вся родня наехала. На похоронах никого не было, деревенские хоронили. Здесь же как снега в пургу набилось людей в избу. Куда ни плюнь – родня. За полдня все вынесли из хаты. Со старым самоваром не расстались, за подушки

передрались, бессовестные. Поглядел я на них и ушел. Простился с бабулей на могиле и побрел искать свою судьбу…

– А меня мамка косить учила. Теперь я лучше поселковых мужиков управляюсь. Ничуть им не уступаю! – похвалился Степка, шмыгнув носом, и попросил тихо, – ну, возьми меня за собаками на заставу, пожалуйста.

– Ладно, поедем! Только давай помоемся и поедим! – не смог отказать мальчишке поселенец.

Степка с восторгом разглядывал берега реки. Повизгивая, указывал Гоше на косяки рыбы. Завидев, как чей-то кот, зацепив с мостка горбушину, поволок ее на берег, пацан хохотал на всю реку. А вон и собака прыгнула в реку, схватила зубами большую кету и выскочила с нею из воды. Рыба хвостом по морде собаку хлещет, та кусает ее за бок, потом вцепилась в голову рыбины зубами, потащила в кусты.

– Глянь, а вон кто это? – указал мальчишка на отмель. На ней сидел медведь и ловил рыбу.

– Ляжь на дно, – велел Гошка Степке, но тот не понял.

Корнеев достал пистолет – здесь берега реки сузились. Он увидел, что медведь давно рыбачит и выбрасывает рыбу на берег, но кто-то нагло ворует ее у зверя. Мишка, встав, не увидел кучи рыбы, но приметил вблизи лодку и двоих людей в ней. Зверь свирепо рявкнул, принял Гошку со Степкой за воров, укравших его рыбу, и скачками понесся к лодке.

Инспектор схватил пистолет, хотел прицелиться в медведя, но не успел. Грохнул выстрел. Обожгло левую руку. Стреляли совсем неподалеку из карабина, но не в медведя, в него, Гошку, стреляли. Это Корнеев понял сразу и прибавил скорость. Лодка быстро миновала мелководье, оказавшись на хорошей глубине, набрала скорость, оторвалась, унесла людей от зверя и понеслась раздвигая волны к погранзаставе.

– Ты его убил? – поднял голову Степка и встал со дна лодки.

– Иди ко мне, малыш, – позвал поселенец пацана, усадив рядом, обнял дрожащей рукой.

– А кто стрелял? – спросил мальчонка, увидел как далеко-далеко по реке убегает медведь. В Heго никто не стрелял…

– Мишка Сазонов палил. Отпустили его из милиции. И не только его! Мне войну объявила ментовка. Наловили себе рыбы, на том наша дружба закончилась. Сдал меня Стас поселковым. Без боя сдал, потому что самому жить охота. А я для него кто? Лишняя помеха! Вот и отпустил козлов, чтоб его не пасли. Ему плевать не только на рыбу! Попользовал меня как «шестерку» и сдал. Ну ладно ж, мусоряга! Ты тоже не будешь спать спокойно, – пообещал Гоша.

– Глянь, у тебя рукав в крови! – испугался Степка.

– Это мелочь, Степан. Дотянем до заставы! Мы ведь живы! Слышь, пацан? Мы снова живы! – дрожало все внутри от страха. «Не приведись, попали б в мальчонку! Что было бы тогда? Ведь у пули ни глаз, ни жалости нет. Найди, кто стрелял, и попробуй докажи, что ты не сам это сделал. Я-то знаю, что Сазонов стрелял, но Стас, выпустивший отморозка, сам придумает ему тыщи алиби. За Мишку с Рогачева есть кому сдернуть шкуру, а вот за меня со Степкой не спросит никто…».

– Чего плачешь? Болит рука? Сильно ранили? – прижался Степка к груди.

– Нет, парень, я не плачу, тебе показалось. Это вода на лицо попала, – вытирает глаза человек, моля сил у Бога, чтоб дал он довести лодку до заставы.

Слабела рука. Гошка, добравшись, как ребенок радовался удаче и, причалив к берегу, пошел на заставу.

По пути его дважды окликнули пограничные наряды, но никто из них не шмонал и не тормозил поселенца.

В санчасти врач оглядел руку человека.

 – Плечо задели, но пуля скользом прошла. Заживет быстро, – наложил повязку и добавил, – одно плохо – потеря крови большая. Тебя бы теперь под капельницу. До вечера восстановился бы. Как ты?

– Не один я, да и по делу приехал к начальнику заставы.

 – Он в Октябрьском. Будет только вечером, а потому давай под капельницу!

 – Пойду Степку гляну и вернусь, – вышел Гоша. Мальчишку он нашел позади заставы в окружении собак. С ними занимались двое парней, и овчарки слушались их, выполняли все команды.

Степка с восторгом наблюдал за этими тренировками. Вот одно слово – и овчарки ползут пригнув головы. По следующей команде вскочили, послушно прошли по бревну. Они прыгали друг через друга, словно играли в чехарду. Потом прятались в кустах и сидели молча, словно выжидали кого-то. По команде прыгали в воду за мячом и приносили его тренерам. Ни лая, ни суеты, ни драк – это была служба и работа. Степка с восторгом наблюдал за овчарками, а собаки будто и не видели мальчишку.

Гошка подошел сзади, обнял пацана за плечи и спросил:

– Нравятся?

– Еще бы! Они как солдаты!

– Смотри: вот команда на задержание.

Две собаки бросились к солдату в ватной одежде, сбили его с ног, вдавили в землю. Тот едва шевелился, псы грозно зарычали, предупреждающе ткнули носами в шею, в пах и колени.

Когда солдат попытался высвободиться и убежать, овчарки тут же повисли на нем, вынудили опять лечь и зорко следили за каждым движением.

– Нет, из этих нам не дадут, – вздохнул Степа.

К вечеру начальник заставы разрешил взять двух

собак, которые выберут себе в хозяева поселенца и мальчонку. Домой они вернулись уже вчетвером.

Дик и Динка сидели рядом с новыми хозяевами весь путь слушали их, наблюдали за берегами ре вслушивались, всматривались, порыкивали, ловя знакомые запахи и звуки.

Они раньше хозяев выскочили из лодки на берег. С визгами радости побежали к дому, обнюхали Аню вышедшую навстречу. Мигом съели кашу с рыбой приготовленную бабой загодя и легли на крыльцо ожидая возвращения мужчин.

– Идите сюда, я здесь вас определила. На улице жить не будете! – позвала в коридор на старое ватное одеяло. – А я думала, что вас трое будет. Видать, ребята пожалели других, самим надо. Вон какие красивые! – гладила женщина собак. Те мигом признали в ней хозяйку.

– Знаешь, этих нам хватит. Не забывай, что них щенки появятся. Я обещал ребятам приплод отвозить, а не раздавать щенков поселковым.

– А если себе захотим оставить? – спросил Анна.

– Эти собаки еще молодые. Замена понадобится не скоро. Уговор нарушать не буду.

– Как вы их выбрали?

– И вовсе не мы, это они нас захотели! – вмешался в разговор Степка и рассказал, – когда их тренировки закончились, пограничники дали команд отдыхать. Одни собаки сразу стали играть, другие легли, а эти двое к нам подошли. Мне так захотелось их погладить, но тренер не разрешил спешить с эмоциями. Велел ждать, пусть, мол, псы сами определятся. И точно, Динка руку мне лизнула, а Дик дядьку Гошу обоссал! – хихикнул мальчишка.

– Не обоссал, а пометил себе в хозяева. Признал, короче говоря, – покраснел Гошка.

– Ну да! Сначала обоссал! Дядь Гоша пообещал ему что-то оторвать, назвал козлом. Дик, по-моему, не все понял, стал нюхать там, где ширинка, да так расчихался, что уши чуть не отлетели.

– Понятное дело, это ж Динка была! – оправдывался Корнеев.

– А что у тебя с плечом? – заметила Анна.

– Поцарапал немного…

– Стреляли в нас! – уточнил Степка.

Анна побледнела, подошла к Георгию ближе.

Тот отмахнулся:

– На этот раз пронесло, слегка задели.

– Ага, у доктора был до вечера. Тот плечо как носок штопал, потом под капельницей продержал долго. Уколов много сделал! – выдал пацан поселенца.

Тот сидел, опустив голову, боялся, что Анна выгонит его вместе с собаками, испугавшись за сына.

– Кто же стрелял? – спросила баба дрожа.

– Сазоновы. Кому ж еще такое в голову стукнет? Да и карабин только у них.

– Сазоновых нет в поселке. В Кихчик к сестре уехали. Это точно. От людей слышала. А вот Титов возле нашего дома и сегодня круги нарезал. Живет на другом конце поселка! Чего ему тут нужно? Ни друзей, ни приятелей здесь не имеет. Кого сторожил? Кого высматривал? Говорят, он пять лет за убийство жены на зоне отбывал. Застал ее или приревновал – не знаю, а вот что убил он бабу – это точно. Вернулся в поселок года три назад. Все в избе как сыч сидел, никуда не высовывался, а тут снова на подвиги потянуло, – бурчала баба.

– С чего взяла? Может, к знакомым зашел?

– С ружьем на плече? – усмехнулась баба и добавила, – с ним вряд ли кто знается.

– Может, с кем-то на охоту собрались, – пытался увести бабу от подозрительности.

Но та на своем стояла:

– Какая сейчас охота? На кого? До нее еще целый месяц! Да и кто убийце лицензию даст? Только идиот, которому жить надоело! – брюзжала Анна

– Он возле нашего дома ходил? – вспомнила Гошке тень, убежавшая по улице в ночь. За темнотой поселенец так и не узнал, кто это был тогда.

С Титовым Гошка ни разу не встречался на реке. Не ловил на браконьерстве его родню, никогда ни> о чем не говорил с ним, а потому не поверил Анне.: У того мужика даже повода не было досаждать или выслеживать инспектора.

«Если Сазоновых нет в доме, кто стрелял в меня? А ведь точно стреляли! Может, еще кто-то обзавелся карабином?» – думает Гошка.

Он лучше других знал, что на этот вопрос быстрее и вернее других ответил бы Рогачев, но не теперь… «Нынче не скажет, не назовет, а то и сам возьмет карабин против меня и снимет, чтоб не мешал ему как блоха меж ног», – думает человек невесело.

– Поешьте, ребята, да пора спать ложиться, – долетают до слуха слова Анны. – А ты чего грустишь? О чем задумался? – положила руку на плечо мужику.

– Думаю, кто на меня охотится? Откуда он узнал, что на заставу поеду? Стас знал, но о времени мы с ним не говорили. Выходит, не он вякнул, хотя мог трепануть, что я ему теперь до фени, и поселковые, понятное дело, запомнили. Поняли, за меня никого из них не возьмут за жопу, потому стремачить станут повсюду, – стал размышлять Гоша, но тут же подскочил к двери.

В два голоса залаяли в коридоре собаки. Обе стояли у двери и рвались во двор. Гошка едва открыл двери, овчарки мигом бросились к забору. Вот Дик перескочил его, за ним – Динка. Послышался топот убегающего, собачий яростный рык и следом за ним грязный мат, мужской крик и отчаянная мольба о помощи.

Корнеев поторопился отогнать собак, глянуть, кого они приловили. Но в темноте не разглядеть ничего.

Овчарки оседлали сбитого мужика и в клочья рвали с него одежду.

– Фу, Дик! Динка, фу! – крикнул поселенец, но собаки не послушались. – Фу! – рявкнул Гошка зверем.

Собаки, услышав этот рык, и сами испугались. Перестали рвать одежду, стояли молча рядом с мужиком, не давая ему встать.

Поселенец зажег спичку, глянул в лицо человека. Узнал сразу – старик Сазонов.

– Тебе что нужно, облезлый ишак? Чего по ночам таскаешься под чужими окнами? Меня стремачишь, гнилая холера?

– Зачем ты мне сдался? Видал бы на погосте такого соседа! На што тут объявился? Сколь годов жили тихо, нет, появился, всплыл как катях в заводи!

– Тебя, старый мудозвон, не спросил!

– Дай встать! Отгони своих псов! Всего ободрали и заголили. Как домой заявлюсь к бабке? – чуть не плакал дед.

– Какого хрена под окнами шарил? Что там посеял, висложопая мокрица? – орал Гошка, распаляясь.

– Не твово ума дело! – ответил старик скрипуче и сел на земле, прямо на дороге.

Пообвыкший в темноте поселенец, разглядев деда Сазонова, невольно рассмеялся. Тот был похож на пугало, изгнанное с огорода. Весь в обрывках и лоскутах, он пытался очиститься от грязи и пыли.

– Чего тебе в моем доме надо? – спросил Гошка.

– С каких пор он твоим сделался? Ты навовсе в другом месте жил, а тут – Аннушка, – удивленно поднял голову старый Сазонов.

– Жила одна с сыном, теперь и я с ними, – усмехался поселенец.

– Нешто приняла она такое говно? Уж краше было б одной бедовать, чем с таким дурковатым! – встал старик охая.

– Тебе что за печаль? Какое дело старому козлу с кем живет его соседка?

– Эх ты! Последнюю радость отнял у меня, – прислонился спиною к забору старик и сказал тихо, – ты сам – мужик, авось, поймешь, а коли до моих годов доживешь, то и вовсе уразумеешь, что нам, мужикам, не столь в постели баба нужна, важней глаза на ей порадовать. Особливо, ежли голиком хорошую бабу видишь. Какая это отрада для души! Будто сам помолодел. Я за Анной, пусть Бог простит, ежли это грех, много годов подсматриваю по окошкам. Понятно, что не всегда. Опосля того к своей старухе мужуком вертался! И никому про то не сознался, ты – первый! Сыны про то не ведали. Да и на што им? Энтим бабы вприглядку не надобны. Только в постели, потому кобели сущие, – вздохнул старик.

– Выходит, ты – анонист?

– Это чем обозвал меня? – не понял дед.

– На баб дрочишься? И это в такие годы! Старый ты обормот! Падла вонючая!

– Сам – говно! Ничего такого не делал я! А что смотрел на бабу, за то греха нет. Анна про то и не знала. Ни тебе меня совестить. Доживи до моих годов, сам таким будешь. Я своих ребят нормальными растил, а оне, оба, – что жеребцы. И хоть ты им в лоб поленом, уже не переделаются, – пожаловался дед.

– Ладно, ступай домой, старый лешак. И не ползай под нашими окнами. Неровен час попадешь собакам на зубы, не то одежу, самого в клочья разнесут. Кто тогда старуху твою порадует? Да и я не дозволю тебе топтаться здесь. Под горячую руку попадешь – шею наломаю. Не гляну на твои годы. Пора тебе, старому, успокоиться, забыть баб, да о душе вспомнить.

– Дурак ты, Гоша! Покуда мужик живой, всегда про баб должон помнить. Иначе и жить не стоит, коль

бабы глаза не радуют, – откашлялся старик и пошел вдоль забора к своему дому. По привычке, забыв о Гошке, повернулся к освещенному окну Анькиной спальни и остановился. Баба готовилась ко сну, Сазонов смотрел завороженно.

– Дед, собак отпущу, старый озорник! – свистнул Гошка.

Сазонов побежал домой, а Георгий вернулся во двор, плотно закрыв за собою калитку.

На следующий день поселенец решил навестить свой барак и глянуть, что устроили ему поселковые.

Гоша взял с собою Дика на всякий случай. Пешком не пошел через весь поселок, спустившись вниз, сел в лодку, поплыл, а вскоре, оставив ее на берегу, на самом видном месте, пошел к бараку. Обошел вокруг, матеря и проклиная поселковый люд.

Почти вся квартира Игоря Бондарева сгорела, до Гошкиной осталось совсем немного. Тонкую перегородку, разделявшую когда-то соседей, прихватило огнем. Обгорели обои, опалило старый плащ Игоря, висевший на стене. Вывалились оконные рамы, обвалился потолок.

Корнеев вошел в свою квартиру. В ней сумрачно, холодно, грязно. Во всех углах паутина и пыль. Сразу было видно, что хозяин не появлялся здесь давно, а может, ушел навсегда.

Поселенец бегло протер пыль, затопил печь, поставил чайник. Помня старую традицию, решил по-доброму проститься с барачным жильем. Здесь он пришел в себя после зоны. Тут у него появились первые в жизни соседи и друзья. Сколько долгих вечеров коротали они вместе? Нет, далеко не всегда стояла на столе бутылка – поддержка мужского разговора, чаще пили чай, но как дорого и памятно то время…

Кажется, закрой на минуту глаза, а уже открыв, снова увидишь Бондарева с его усталой, помятой улыбкой. И скажет сосед свое коронное: «Давай ужин сообразим, а то у меня в пузе кишка на кишку донос < строчит!»

«Где-то теперь Маринка с Андреем? Всего одно письмо прислали. Вроде, все у них сложилось и на-; ладилось, зарабатывают теперь неплохо, а вот не пишут Нет не зазнались, и не потому что некогда, все проще и объяснимее: боятся воспоминаний, не хотят лишней нагрузки на нервы. Болит прошлое, и, конечно, душит тоска, ведь тут, на Камчатке, прошла их молодость. Какою бы трудной ни оказалась, она осталась их порою, самой светлой и неповторимой. Здесь они полюбили, здесь вместе пережили горе. Тут они знали всякий дом и каждого человека. Здесь были открыты им двери нараспашку, можно было войти в любой дом. У них было много друзей. А там? Если откроют, то только за деньги», – вздыхает Гоша вслед соседям и жалеет, ведь так трудно им на чужбине…

Запел на печке чайник – поселенец вздрогнул. Отвык от голоса свистка. Дик и тот зарычал на незнакомый хулиганский звук, потом жалобно заскулил. Ему не понравилась холостяцкая квартира хозяина, пес звал Корнеева вернуться к семье.

– Погоди, кент, не торопи!

Человек налил чай, достал сахар, галеты. Угостил ими пса. Тот, съев, внезапно к двери подошел, зарычал грозно, оглянулся на хозяина, будто позвал за собой. Гоша вышел.

Перед бараком трое мужиков рассматривают обгорелость.

– Вам что надо? – спросил поселенец.

– Так эта хижина жилая? – спросили удивленно.

– Я здесь хозяин.

– Как собираешься зимовать?

– А вам что за дело? – нахмурился Корнеев.

– Нам плевать! Прислали глянуть, можно ли твою развалюху на лапы поднять или дешевле будет спалить ее окончательно?

– Вы – приезжие?

– Ага, шабашники. Ваш главный мент нас сюда сосватал на халтуру. У нас в поселке совсем работы нет. А без заработков как жить?

– У нас не лучше! – оборвал Гоша.

– Не базарь. Ваши мужики с гонором. Не уговорились твою халупу чинить, а мы – не гордые! Согласились!

– Лишь бы платили. Дома вообще никакой работы. Дети голодные! – жаловались мужики, оглядывая барак.

– Тут горелое надо снять, а уж потом, после расчистки, будет видно, что нужно делать.

– Дешевле на дрова разобрать все. Полдня, и вспоминать нечего!

– То не нам решать! Скажут, сделать заново, и молча будем делать. Чего хвост поднимать, когда работу дают? – осадил двоих мужиков крепкий, коренастый человек.

Гоша, послушав их, вернулся к себе. Ему было все равно, что будет с бараком, ведь сам он теперь живет в доме с бабой и мальчонкой. Сюда пришел проститься, взять кое-что из одежды и закрыть, чтоб не растащили поселковые все, что собрал и купил в дом.