Текст книги "Тайны "Бесстрашного""

Автор книги: Элизабет Лейрд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Глава 25

В ту же ночь Джона охватила лихорадка, и много долгих дней он не осознавал, что с ним и где он. Подчас ему казалось, что он в Лакстоуне и что женщина, которая склоняется над ним, перевязывает рану и подносит чашку к губам, смутно напоминает его мать. Подчас он снова переносился на «Бесстрашный» и пытался выскочить из гамака при звуке боцманской дудки, но чьи-то руки удерживали его и укладывали обратно, а лоб ему холодила мокрая тряпка.

Когда же мальчик наконец пришел в себя и открыл глаза, то ослаб настолько, что даже голову на подушке мог повернуть с большим трудом, зато голова начала быстро проясняться.

«Где я? – подумал он. – Что произошло?»

Он попытался собрать воедино последние обрывки воспоминаний. Подслушанный разговор в рыбацкой хижине. Выстрелы. Боль в боку. Жуткая скачка по ночному лесу. Смутные картины мучительного путешествия в грязном фургоне.

«Кит! Нет, не Кит, Катрин. Где она? Это она принесла его сюда?»

Но на такие мысленные усилия Джон был сейчас не способен и снова принялся рассеянно блуждать взглядом по комнате. Несмотря на закрытые ставни, здесь было довольно светло. А сама комната, хотя некогда, безусловно, великолепная, казалась изрядно запущенной. В дальнем углу виднелся большой камин, на полке над ним было выгравировано что-то вроде герба. Над каминной полкой, до самого потолка, тянулось огромное зеркало в затейливой золоченой раме. Правда, стекло раскололось, и от черной дыры прямо посредине расходилась сеть трещин.

Мебели в комнате практически не было, если не считать кровати, на которой лежал Джон, да и та при ближайшем рассмотрении оказалась просто-напросто брошенным на пол матрасом. Рядом стояло кресло со сломанной спинкой, а у ближайшего окна виднелся стол, накрытый куском белой ткани, и еще одно кресло.

Стены были кое-где обиты панелями – резными и с позолотой. Однако в других местах, и таких мест было значительно больше, обшивку сорвали, так что зияли голые кирпичные стены. Но потолок! О, этот бесподобный потолок! Раскрашенный под небо, а посреди этого неба на облачке сидела прекрасная женщина, то ли богиня, то ли королева, а вокруг водили хороводы маленькие голенькие херувимчики. Джон так долго рассматривал эту женщину, что в какой-то момент ему показалось, что вся картина вдруг принялась вращаться и унеслась куда-то вдаль, причем херувимчики порхали, точно стайка толстеньких птичек.

Отчего здесь так тихо? Неужели он совершенно один в этом большом доме? Единственными звуками, доносящимися до раненого, были щебет скворца за окном да воронье карканье в отдалении. Значит, он где-то в деревне, а не в большом городе. И чаек не слышно. Значит, вдали от моря.

«Да я же во Франции! – вспомнил вдруг Джон в мгновенном приступе тревоги. – „Бесстрашный“! Надо вернуться на побережье и придумать способ, как бы попасть на корабль!»

Он попытался сесть и откинул накрывавшую его простыню. Но бок запульсировал тупой тяжелой болью, а голова закружилась. Джон сдался и лег обратно.

Сквозь боль он начал натягивать на себя простыню, и в этот момент услышал скрип отворяющейся двери.

– Кто здесь? – слабым голосом спросил мальчик.

В ответ раздался тихий вскрик. Перед Джоном возникла какая-то девушка, совсем еще юная, тоненькая и гибкая, в светлом платье. Бегом кинувшись к матрасу, она остановилась совсем рядом с Джоном, глядя на него сверху вниз. Свет бил ей в спину.

– Джон! Ты заговорил, просто не верится!

– Кит, это ты?

Джон остолбенело глядел на нее. Он не успел привыкнуть к тому, что она носит девчоночье платье. Уже не то, белое, залитое кровью, а другое – теперь Джон смог рассмотреть его получше – бледно-голубое, с высокой талией и узорным воротником. Темные волосы, которые она на корабле собирала в моряцкую косичку, теперь были уложены пышной короной, так что на плечи спадала лишь пара выбившихся из прически локонов.

Кит подошла к столу за чашкой, и Джон наконец увидел ее лицо. Странно знакомое, однако совершенно иное, чем прежде. Он глядел на нее, точно впервые увидел этот маленький острый подбородок, длинный точеный нос, темные омуты глаз.

– Какая ты красивая, – пробормотал он.

Но испытывал он скорее досаду, чем восхищение. Кит, друг и товарищ по оружию, исчез, а эта новая Катрин казалась далекой и чужой. И тут его вдруг пронзила жуткая мысль: не сказал ли он этого вслух? В полном смущении мальчик закрыл глаза.

– Только не засыпай пока! – Пальцы Катрин коснулись его лба. – Неужели жар и правда спал?

– Не знаю? А у меня был жар?

Девушка засмеялась:

– Был ли у тебя жар? Да ты столько времени пролежал при смерти! Дней десять, не меньше. Я уж и со счета сбилась. Мы отчаялись и уже не верили, что ты не умрешь.

На один ужасный миг Джон испугался, что она сейчас заплачет.

– Кто – мы? – спросил он.

– Я и Бетси. И Жан-Батист.

– Бетси? – Джон рылся в памяти, пытаясь вспомнить это имя.

– Моя нянюшка. Я же тебе про нее рассказывала. Она всё это время за тобой ухаживала. Вынула пулю. Она любого врача за пояс заткнет. Знает все травы. А как больных выхаживает! Без нее ты бы уже сто раз умер. Она сидела возле тебя все ночи напролет. Сейчас она внизу, с Жаном-Батистом, готовит тебе похлебку.

– С кем?

– Жаном-Батистом. Это наш старый конюх. Когда всё семейство разъехалось, его оставили тут сторожить. Он немного… немного… ну, в общем – пьет, но очень верный. Когда приходили жандармы, он был великолепен.

Джон еле осознавал, что она говорит, но слово «жандармы» мгновенно привлекло его внимание.

– Какие еще жандармы?

– А ты не помнишь? Хотя едва ли. Ты ничего не помнишь, да? Ох, натерпелись мы страху! В первое утро, как тебя ранили, мы добрались сюда, я пыталась открыть ворота, но они были закрыты на ключ, и пока Бетси ходила за ним, нас увидел один кавалерийский офицер. Я сказала ему, что ты мой брат, и попыталась выставить всё так, словно ты просто пьян. И думала, что обманула его, но он, верно, подметил пятна крови на моем платье. Как бы там ни было, но он что-то заподозрил и сказал жандармам в Бордо. А они уже искали раненого мальчика и девочку, потому что граф де Сент-Вуа – тот самый француз, что был в рыбацкой хижине с Хиггинсом и остальными, – донес в полицию, будто бы его лошадь украли два английских шпиона. На нас вся округа охотилась! И, услышав от того офицера про нас, жандармы тотчас отправились сюда.

Джон с трудом прослеживал нить рассказа.

– Но нас не нашли.

– Нет, не нашли! Жан-Батист превзошел сам себя. «Мальчик с девочкой? – спросил он таким старым-старым, глупым-глупым голосом. – Где? Кто?» А тут и Бетси подоспела. Здесь, говорит, только одна девочка, точнее – благородная девица, и это мадемуазель Жалиньяк, владелица поместья. Жандармы так и ахнули. «Мадемуазель Жалиньяк? Да ведь всему Бордо известно, что она умерла». Бетси прям взвилась: «Умерла? Да как вы смеете? Эти негодяи-революционеры убили ее бедного папочку, но не посмели и пальцем тронуть мою бедную маленькую мисс Катрин. А что она умерла – гнусная ложь, которую распустили враги».

Рассказывая, Кит изображала всех действующих персонажей, они представали перед взглядом Джона как живые. На душе у мальчика стало полегче. Это снова была прежняя Кит – проказливая, веселая, способная перевоплотиться в кого угодно. Если закрыть глаза, можно притвориться, будто этой странно-прекрасной новой Катрин нет и в помине.

А Кит тем временем разошлась еще пуще.

– «А сами-то вы откуда? – спросил жандарм, злясь не на шутку. – Что-то выговор у вас больно английский. Вот вы-то английская шпионка и есть. Ну-ка, покажите-ка ваши документы». А Бетси ему: «Англичанка? Ну разумеется, я англичанка – и тем горжусь! Я в этой стране тихо-мирно прожила еще с тех пор, как сама была девушкой, и как хотите, а документы мои в полном порядке. Подождите тут, а я схожу за мадемуазель, сами ее увидите».

Джон рассмеялся – так забавно Кит изобразила почтенную нянюшку. Но тут же сморщился от боли в боку.

– Ну вот, она прибежала наверх, быстро помогла мне переодеться и заколоть волосы – пяти минут не прошло. Я спустилась по лестнице, держась как можно высокомерней, подражая моей бабушке. Но до чего же мне было страшно! После революции никогда не знаешь, в какой момент и как власти могут обойтись с аристократами. «Вы и в самом деле мадемуазель де Жалиньяк?» – спрашивает сержант, разглядывая меня в упор, да так, что мне стало еще сильнее не по себе. «Ну да, конечно», – отвечаю я как можно надменнее, по-бабушкински.

Вот тут он меня и удивил. «Ваш отец, – говорит, – мадемуазель, огромная потеря для Франции. По большей части аристократишки, конечно, были завзятыми мерзавцами и грабителями честного народа, так что мне вовсе не жаль того, что произошло в революцию, хоть сам-то я человек не кровожадный. Но вот ваш отец, он был очень хорошим. Только из уважения к его памяти я сейчас на стану арестовывать эту англичанку, которую, конечно, арестовать просто необходимо».

Кит отбросила свой шутливый тон, голос ее от наплыва эмоций сделался чуть хрипловатым. Кашлянув, чтобы прочистить горло, она затараторила дальше:

– Ну, я его поблагодарила, а он мне – каждый, мол, выполняет свой долг, так что его люди сейчас обыщут поместье и сам дом. Бетси этого ждала. Улыбается, спокойная вся такая, знает, что из себя выходить опасно. «Сколько угодно, – говорит, – да только денек нынче жаркий, я как раз собиралась в погреб за элем – сама варила. Из погреба-то он холодненький, приятный, так что, коли желаете сперва освежиться в кухне глоточком-другим…»

Вот они все и отправились прямиком на кухню, а мы с Жаном-Батистом поднялись наверх и спрятали тебя в чулан под лестницей. Ты был без сознания и даже не шелохнулся. А жандармы не подозревали, какое у Бетси крепкое пиво, так что когда они побрели дом обыскивать, то стой прямо посреди гостиной карета с упряжкой – и ту бы не заметили.

Джон перестал понимать, о чем она говорит. Значения слов ускользали от него.

– Но теперь ведь мы в безопасности? – пробормотал он.

– О, Джон, прости! Ты еще слишком слаб для долгих разговоров. Пойду позову Бетси. Нет, вон она сама идет с похлебкой, да и Жан-Батист следом.

Подбежав к двери, Кит взяла у Бетси поднос. Нянюшка вытерла руки о передник и, подойдя к Джону, склонилась над ним, щупая лоб мальчика – совсем как недавно Кит.

– Жар спал, – с удовлетворением в голосе произнесла она. – Ну теперь-то поправишься.

Рядом с ней стоял какой-то старик. Он кивнул Джону, издал сиплый смешок и что-то по-французски сказал Кит.

– Это Жан-Батист, – пояснила она. – Он говорит, он рад, что тебе лучше.

Глядя из-под полуприкрытых век на старого конюха, Джон смутно подумал, что видит перед собой реликвию ушедшего века. Жан-Батист носил залатанный ярко-зеленый сюртук со стоячим воротником, криво сидящий белый парик, весь грязный, с занавешивающими уши рядами трясущихся кудельков, рваные панталоны, груботканые белые чулки с поехавшими петлями и черные туфли с пряжками. Из дыр на носках туфель торчали пальцы. Джон зажмурился, гадая, действительно ли он вернулся к реальности или всё еще бредит.

Руки Бетси крепко подхватили его под плечи и приподняли.

– Давай-ка, парень, выпей немного, – сказала она с твердостью, не допускавшей никаких возражений. – Всё до конца. Похлебка пойдет тебе на пользу. А потом мы уйдем, а ты спи и выздоравливай.

Часть IV
Август 1808 г.
Жалиньяк

Глава 26

Для Джона началось сонное, нереальное время. Время лета, исцеления, света и тепла. Сперва мальчику хватало сил подниматься с матраса лишь на несколько минут в день, но постепенно минуты превратились в часы, а слабые, шаткие шаги стали увереннее и крепче. Однако выздоровление шло медленно. Даже спустя несколько недель после ранения ноги у Джона всё еще подкашивались, а голова кружилась от любого усилия. Он даже не мог толком обдумать сложившуюся ситуацию, но испытывал непонятное счастье.

Дом Жалиньяк, стоявший на пологом холме за старыми крепостными стенами, словно плыл над окрестными лесами. Замкнутый, обособленный мирок, куда не было доступа окружающему большому миру. Здесь Джон чувствовал себя в безопасности, непостижимым образом веря, что никакие злые силы не ворвутся сюда извне.

Чуть ли не первый раз в жизни он жил в доме, где отчетливо ощущалось присутствие женщин. С тех пор как умерла его мать, они с отцом остались в Лакстоуне одни.

Да и на «Бесстрашном», само собой, никаких женщин не было и в помине.

Хотя порой Бетси бывала остра на язык, но обращалась с мальчиком как с родным сыном. Могла отчитать за то, что он просыпал горох, который лущил по ее приказу, или велеть не путаться под ногами, а задать лучше корма птицам на заднем дворе. Но зато не скупилась и на ласку – могла нежно погладить Джона по плечу, когда он просто-напросто проходил мимо ее кресла.

Минувшей зимой бури и ветра так потрепали крышу домика Бетси, что нянюшке пришлось вместе с Жаном-Батистом переселиться в дом. Большую часть времени оба коротали в кухне, огромном и гулком полуподвале. Спать Бетси устроилась в старой комнате домоправительницы, а Жан-Батист остался в своей прежней каморке над конюшней.

Чернь, разграбившая поместье после казни отца Кит, унесла всё, что только можно было унести. Бушующая толпа прокатилась по дому от погребов до чердака, хватая всё до последних мелочей, сдирая обшивку со стен, выламывая замки из дверей, сдирая шторы с окон и ковры с пола. С кухни пропали медные котлы, из бальной залы – канделябры, из холла – светильники. А что нельзя было унести, то разбили вдребезги, упиваясь оргией разрушения.

Из множества слуг, некогда обитавших в огромном поместье: горничных и лакеев, поваров и поварят, конюхов и садовников, птичниц и мальчиков на побегушках – нынче остались лишь Бетси и Жан-Батист.

– А почему вы не уехали? – полюбопытствовал Джон однажды, когда они сидели теплым вечером на нагретой солнцем террасе за домом, перебирая бобы, что собрали в огородике Бетси. – Почему не вернулись домой в Англию?

– Какой еще дом? Мой дом здесь, – раздражительно отозвалась она. – Я тут больше половины жизни прожила. Да кто меня еще помнит, в Англии-то? Да и вообще, я не верила, что мисс Катрин умерла. Я-то знала: в один прекрасный день она непременно вернется.

– Но разве вам не опасно оставаться здесь, Бетси? Англичанка – во Франции. Сейчас война.

Нянюшка выхватила у него из рук корзинку с бобами.

– Плохо ты их обираешь, – сердито сказала она. – Слишком много отщипываешь с кончиков. Нерачительно это, мистер Джон, вот что я скажу.

– Не, Бетси, серьезно, – не отступал он. – Тебе тут не опасно?

– В Бордо полным-полно англичан, – отрезала она избегая встречаться с ним глазами. – Которые живут тут много лет, как и я. По большей части – виноторговцы. Сидят тихо-тихо, не высовываются, совсем как я, занимаются своими делами. Да меня тут каждый знает. Даже тот вздорный сержант, жандармский-то, и он знал, что я не шпионка. Я тут в полной безопасности – как червячок в яблоке.

Джон откинулся на спинку старого провисшего кресла и закинул руки за голову. Рана в боку уже почти зажила, так что теперь даже потягиваться было совсем не больно – ну разве что самую капельку.

«Бетси права, – лениво думал он, всей душой желая поверить ее словам. – Тут мы в полной безопасности. Никто сюда не придет. Никто и никогда».

Но потом, когда мальчик вошел вслед за нянюшкой в кухню, толстые стены которой хранили прохладу даже в самые жаркие дни, и остановился там, глядя, как Бетси ставит на плиту старую кастрюлю, чтобы сварить бобы, в сердце у него снова зашевелились сомнения.

«Да, Бетси-то никто не примет за шпионку, но я-то, я – настоящий шпион и есть. Я ведь потому и попал сюда с корабля. Я собрал информацию, которую должен передать в Англию. Нельзя мне тут прохлаждаться. Вообще не стоило задерживаться во Франции».

Он прогнал эту неприятную мысль.

На дворе уже стоял август. Солнце сияло с утра до вечера, в заросшем саду возле желтых стен дома наливались сладким соком персики. Бетси день-деньской возилась в саду, расчистив себе уголок, где посадила овощи. Помогая ей, Кит кусала губы от стыда. Она знала: бабушка давным-давно перестала платить Бетси жалованье. Одежда нянюшки износилась до дыр, башмаки прохудились.

Джон часто слышал, как она говорила.

– Потерпи, Бетси, уже недолго осталось. Вот исполнится мне четырнадцать лет, я смогу сама распоряжаться деньгами. Обещаю, тогда тебе больше не придется штопать чулки!

– Поживем – увидим, – отвечала Бетси. – Что толку строить воздушные замки? А пока мисс Катрин, лучше нарвите-ка мяты, чтобы я развесила ее сушиться. Зима придет – оглянуться не успеешь, надо нам запасаться всем, чем только можно.

Однако сейчас зима казалась Джону невообразимо далекой. Просто не верилось, что эти голубые безмятежные утра и жаркие сонные дни сменятся стылым ветром и декабрьскими заморозками.

Чуть набравшись сил, он стал присоединяться к Кит в бесконечных вылазках не только по дому, но и по всему поместью. Для девочки всё здесь было почти так же внове, как для него. Хотя Жалиньяк и принадлежал ей, но она прежде была тут всего лишь несколько раз, да и то в не располагающем к веселью обществе бабушки.

В эти золотые летние дни, оставшись наедине с Джоном, Катрин, к радости мальчика, снова превращалась в прежнего Кита. Вместе они бродили по запустевшим садам, поднимались на некогда прекрасные каменные террасы. Устраивали набеги на плодовые деревья и малинники близ заброшенного жилища Бетси. Карабкались на сеновал над конюшней, скатывались с крутого обрыва в речку, что питала искусственное озерцо. В полуразрушенном лодочном сарае они отыскали старый ялик и с восторженными воплями спустили его на воду.

– Свистать всех наверх, мистер Смит! – закричал Джон. – Немедля на борт, а не то я назову вас сухопутной крысой!

– Есть, сэр! – Кит одним прыжком очутилась рядом. – Крен на правый борт! Немедля взять рифы, а не то пошлете нас прямиком к морскому дьяволу!

Ухватив по веслу, они короткими, уверенными гребками заправских моряков вывели ялик на середину озера, где Кит внезапно совсем по-женски завизжала:

– Джон, гляди! Мы тонем!

Она была права. За время, что лодкой не пользовались, старые доски рассохлись, и в щели теперь, бурля, хлынула вода. Почти не в силах грести от смеха, друзья вернулись к берегу и, насквозь мокрые, выскочили на сушу, оставив полузатопленный ялик у берега.

Однако одной части поместья они старательно избегали. Фасадом дом выходил на дорогу, и хотя подъездная аллея была длинной и изрядно заросла, но всё же дом хорошо был виден сквозь узорчатую решетку ворот. Выглядывая наружу через щели в ставнях, Джон замечал, что проезжавших мимо поместья день ото дня становится больше и больше. Сверкали на солнце отполированные до блеска мушкеты, синели франтоватые, с иголочки, мундиры – это двигались на юг свежие отряды французов, чтобы присоединиться к армии Наполеона, сражавшейся в Испании с британскими войсками. А навстречу им, на север, с войны, текли иные отряды – длинные вереницы повозок с ранеными или – еще более печальное зрелище – закованные испанские и английские военнопленные.

Однако в зачарованном парке Жалиньяка было так легко забыть о дороге и вообще обо всем окружающем мире. На то, чтобы исследовать сам дом, ушло много дней. Кит с Джоном облазили там каждый уголок. Они перебегали из комнаты в комнату, вспугивая угнездившихся в дымоходах голубей, поднимались по широким парадным лестницам и по маленьким винтовым лестничкам, что выводили на крышу, поросшую лесом каминных труб. Спускались в подвалы, на разбитых стеллажах которых когда-то хранилось отборное вино.

Однажды утром, когда август уже был на исходе, а с деревьев сняли последние переспевшие сливы, юные исследователи снова очутились в бальной зале. Мурлыча под нос старинный менуэт, Кит сделала несколько па под гигантской люстрой, которая, хоть и покрытая толстым слоем пыли, всё еще свисала с потолка на массивных позолоченных цепях, чудом уцелев при разгроме. Джон подхватил девочку за талию. Однако он никогда не танцевал ничего, кроме пары шотландских рилов да моряцкой джиги, а потому не мог похвастать сноровкой. Попробовав развернуть партнершу, он наступил ей на платье, Кит потеряла равновесие и упала Джону на грудь. Он поглядел в запрокинутое смеющееся личико Кит.

В груди его вдруг словно что-то оборвалось. Сердце начало часто-часто стучать о ребра. Джон торопливо отпустил девочку и отвернулся, пытаясь скрыть румянец, заливший его щеки алой волной.

Кит тоже отвернулась, но Джон заметил, что и она покраснела. Ему хотелось снова схватить ее, прижать к себе и держать долго-долго, снова почувствовать в руках тонкую гибкую талию, зарыться лицом в шелковистые волосы. Но Кит стрелой унеслась прочь и скрылась за дверью.

– Я тут, Джон, – позвала она.

Он поднял голову. Кит с лукавой улыбкой перегибалась через резные каменные перила ограждавшие маленькую галерею, что шла вдоль одной из стен залы.

– Что, испугался? Гляди – там лесенка. Поднимайся ко мне.

От ее улыбки с дыханием у него творилось что-то странное.

– Хватит с меня, – почти грубо сказал Джон. – Надоело мне это всё.

Вылетев из залы, он укрылся в библиотеке и, сидя на широком подоконнике, невидящим взором пялился в одну из пыльных разорванных книг, которую грабящая чернь, не в силах прочитать, швырнула на под.

«Я просто сошел с ума, – сказал он себе, отбрасывая книгу. – Я не должен так думать о ней. Она для меня. – Кит, а вовсе не какая-то там девчонка. Надеюсь, она не поняла, что я почувствовал. А не то решит, что я законченный болван. Глупый, глупый болван!»