Текст книги "Господа Помпалинские"

Автор книги: Элиза Ожешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Вандалин! – шепнула жена, желая прекратить поток воспоминаний о былом величии квечинской кухни.

– Да, душенька, ты, как всегда, права, – отозвался муж. – К чему вспоминать прошлое, к тому же это вряд ли интересно графу…

– Напротив, меня интересует все, что касается вас, – искренне и сердечно сказал Цезарий.

– Я сразу понял, что вы добрый, хороший юноша! – воскликнул пан Вандалин и взял его руку. – Простите, что я вас так называю, но ведь я гожусь вам в отцы…

– Прошу вас, обращайтесь со мной по-родственному, – сказал Цезарий.

Эти слова окончательно покорили сердце пана Ван-далина. Он отбросил всякие церемонии и, с надеждой глядя на Цезария, молящим голосом проговорил:

– Будьте благодетелем, найдите для меня работу в своем имении. Я могу быть управляющим… как-никак я ведь на этом деле зубы проел… Но я согласен и на более скромную должность: приказчика, гуменщика… лишь бы работать.

Он говорил, и слезы застилали ему глаза, в которых читалась горячая просьба и ожидание приговора, означавшего жизнь или смерть дорогих ему существ.

Пани Адель, положив на стол руки с переплетенными пальцами и опустив глаза, стояла напротив гостя в позе, исполненной достоинства и глубокой скорби. Роза, войдя в комнату и услышав речь отца, широко раскрытыми глазами с испугом уставилась на молодого, незнакомого родственника, в чьих руках находилась их судьба.

Цезарий обвел лучистым взглядом эти милые, измученные лица, с надеждой воззрившиеся на него, и от волнения не мог вымолвить ни слова. Но вот он встал и с жаром воскликнул:

– Как я счастлив! Как счастлив, что могу вам помочь, – уже тише и спокойней повторил он. – У меня есть несколько фольварков, и там, несомненно, найдется для вас работа. – Он призадумался и огорченно прибавил: —По правде говоря, я никогда не занимался делами и толком не знаю… Павел, – обратился он к другу, – как по-твоему, найдется в Малевщизне…

Он покраснел и опустил глаза, устыдившись своего неведения. Но его выручил Павел, заявив, что при имениях состоит многочисленный штат служащих и каждый год освобождается какое-нибудь место.

– Я даже знаю, – прибавил он, – что управляющий из Белых Горок через несколько месяцев берет расчет…

Цезарий приветливо посмотрел на пана Вандалина и, протягивая ему руку, сказал:

– Искренне буду рад, если вы согласитесь занять это место.

Пан Вандалин онемел от счастья. Роза молитвенно сложила руки и не сводила глаз с молодого родственника.

Цезарий, опасаясь, как бы его не начали благодарить, быстро подошел к пани Адели.

– Вы действительно относитесь ко мне как к своему родственнику?

– Как к самому доброму и благородному! – ответила пани Адель.

– В таком случае… – Цезарий покраснел и, вынув из кармана кошелек, с просьбой в голосе сказал – …возьмите, пожалуйста, на расходы, на переезд в Белые Г орки…

– Граф… – Пан Вандалин побагровел и с видом смертельно оскорбленного человека хотел отстранить руку Цезария. Но жена остановила его взглядом.

– Вандалин, мы поступили правильно, когда отказались от щедрой милостыни, которую прислали нам с лакеем дядя и брат графа Цезария в ответ на нашу просьбу дать работу. Они заявили, что не потерпят, чтобы их родственница была женой приказчика или управляющего домом. Но обидеть друга, который чистосердечно предлагает нам помощь, – грешно! Граф, я беру эти деньги в счет будущего жалованья мужа и моего, – надеюсь, вы согласитесь сделать меня своей экономкой. Увидите, какой доход я получу от продажи молока, а уж индеек откормлю для вашего стола на славу…

Она старалась говорить шутливо, но голос у нее дрожал. Взяв у Цезария ассигнации, она прошептала:

– Эти деньги спасут жизнь нашей дочери. – И, не в силах больше сдерживать волнение, эта мужественная, энергичная женщина, без единой слезинки переносившая горе, лишения и всевозможные удары судьбы, закрыла руками лицо и разрыдалась.

Когда друзья прощались с хозяевами, пани Адель успокоилась, ее муж не скрывал своей радости, а Роза была оживлена и казалась совсем здоровой.

– До свидания, кузен! – с улыбкой промолвила она.

– До завтра, дорогая! – шепнул Павел и поцеловал ей руку.

– Позвольте мне навестить вас еще раз, – подходя к пани Адели, сказал Цезарий. – В деревне, надеюсь, мы будем видеться часто.

Первым выйдя из квартиры своих новых друзей, Цезарий, пока не успела еще за Павлом закрыться дверь, увидел: мать с дочерью бросились друг другу на шею, а отец семейства, ошеломленный такой неожиданной переменой в судьбе, рухнул на колени и, воздев кверху короткие, толстые руки, со слезами воскликнул:

– Дай тебе бог здоровья, счастья и долгую жизнь на благо людям, благородный, добрый и отзывчивый юноша!

Когда молодые люди вернулись в гостиницу и камердинер Ян, внеся свечи, удалился, Павел спросил, улыбаясь:

– Ну, что, Цезарий, приятно иметь миллионы?

– Да! – пылко откликнулся Цезарий и крепко пожал ему руку. – Сегодня я впервые понял, что деньги могут приносить радость. Ни на что на свете, даже на объятия любимой, не променял бы я того, что пережил четверть часа назад. Хотя я очень страдаю…

Лицо Цезария снова опечалилось, но Павел взял его за руку и сказал:

– Цезарий, у меня к тебе тоже просьба… Денег я у тебя ни за что не возьму, не то ты, чего доброго, вообразишь, что я действовал из корыстных соображений… Но, когда они переедут в деревню, устрой меня, пожалуйста, к себе писарем: пишу и считаю я хорошо и с этой работой справлюсь…

Цезарий от души рассмеялся и обнял друга.

– Найдется для тебя, милый Павлик, что-нибудь и получше! А что именно – мы с тобой придумаем…

Он говорил это просто и весело, но в его голосе уже чувствовались уверенность и сила.

В этот вечер Павел ушел из гостиницы довольный собой: он помог встать на ноги другу – еще совсем недавно беспомощному, как дитя. Не отдавая себе в этом отчета, он давно и искренне был к нему привязан. Кроме того, его окрыляла мечта о любимой девушке, с которой он скоро соединит свою жизнь, и о желанной самостоятельности. И в нем проснулся прежний Павел, веселый и легкомысленный, любитель попеть и пошутить. Напевая, сбежал он по лестнице и на ходу бросил какую-то шутку лакею, которого знал много лет, но тот остановил его:

– Хорошо, что я вас увидел… Вечерним поездом приехала ваша сестра.

– Моя сестра? – удивился Павел.

– Так точно, Леокадия Помпалинская. Она уже два раза посылала за вами.

Перескакивая через две ступеньки, Павел мигом очутился у двери указанного номера и, тихо постучавшись, вошел в маленькую комнату, где на диване сидела Леокадия.

– Леося, ты здесь?! – воскликнул он.

– Да, – ответила она, протягивая брату обе руки. – Несколько дней назад скончалась генеральша, и я, выполняя ее последнюю волю, приехала, чтобы лично вручить письмо графу Святославу Помпалинскому.

XII

Как это всегда бывало в важных случаях, в кабинете графа Святослава собрался семейный совет, и вокруг безучастного, молчаливого старца закипели страсти Хозяин дома сидел на своем обычном месте у камина, в котором едва тлели угли; напротив, опершись рукой о каминную полку и сияя золотыми пуговицами археологического мундира, стоял граф Август; графиня Виктория, вся в кружевах и шелках, скромно сидела на диване; рядом с ней примостился тихий и вкрадчивый аббат – духовный пастырь и вторая совесть этой благо честивой дамы; у стены со скучающим лицом развалился в шезлонге граф Мстислав, героически борясь с искушением лечь; а на почтительном расстоянии от членов семейства за большим столом с лампой пристроился поверенный Помпалинских – незадачливый посол графини Виктории адвокат Цегельский.

На столе под лампой рядом с альбомами в дорогих переплетах лежал толстый запечатанный конверт. Рука юриста покоилась на конверте: он был готов по первому сигналу сломать печать и огласить вслух документы.

Присутствующие были заняты разговором. Судя по взглядам, какие бросала на юриста кроткая, благовоспитанная графиня, она была чем-то раздражена.

– Значит, – неторопливо продолжала она начатый разговор, – у вас был вчера граф Цезарий?

– Да, он потребовал бумаги, подтверждающие его права владения. Он сказал: я хочу знать, что у меня есть.

Лицо графини передернулось.

– И вы дали ему эти документы?

– Я ничего не мог поделать: граф Цезарий совершеннолетний.

– Ну что ж, я очень довольна: наконец-то мой сын заинтересовался своими делами и избавил меня от этого непосильного бремени.

Но радость ее выражалась довольно странно: она побледнела, губы у нее дрожали, а глаза то и дело с беспокойством обращались на неподвижное, как гипсовая маска, лицо старшего сына. Похоже, эта святая женщина была чем-то уязвлена и рассержена.

Между тем юрист продолжал:

– Граф Цезарий написал у меня в кабинете письмо управляющему Малевщизной и потребовал отчет о доходах, а также просил впредь ставить его в известность обо всех капиталах, которые поступят в кассу после получения этого письма.

– Voyons! Voyons! [448]448
  Посмотрим! Посмотрим! (фр.)


[Закрыть]—отозвался Мстислав со своего шезлонга. – Mais ce pauvre César [449]449
  Однако бедный Цезарь (фр.). перед вами, графиня, а также граф и дорогой племянник (фр.).


[Закрыть]всерьез эмансипируется! Только как бы эти плебеи, с которыми он связался, не разорили его.

– Да… chose… эмансипируется, – как попугай, повторил обалдевший граф Август.

Графиня не проронила ни слова. Она сидела неподвижно, опустив глаза и закусив губы.

Граф Святослав тоже молчал, будто разговор, затеянный родственниками, нисколько его не интересовал. Нагнувшись, он привычно мешал золочеными щипцами угли в камине, но внимательный наблюдатель заметил бы в розоватых отблесках огня насмешку, притаившуюся в глубине его прозрачных и холодных, как лед, глаз. А граф Август с возраставшим беспокойством поглядывал на запечатанный конверт и, казалось, готовился к трудной и ответственной речи. Наконец он выпрямился, застегнул археологический мундир и, поклонившись, сказал:

– Comtesse! Comte! Cher neveu! Monsieur l’abbé! В этот скорбный час, когда наш… chose… поверенный в Литве сообщил нам о кончине кузины, госпожи генеральши Орчинской, урожденной Помпалинской… я счастлив, что имею честь… – Тут граф Август запнулся, а белая, худая рука графа Святослава дрогнула, и золоченые щипцы звякнули, ударившись о железную решетку камина.

Но после короткой передышки оратор продолжал: и – Я счастлив, что в эту торжественную минуту, когда нам предстоит выслушать завещание нашей незабвенной кузины, вдовы генерала Орчинского, урожденной Помпалинской… мне выпала честь противопоставить печальной картине смерти, которая, avouons le [450]450
  мы должны признать (фр.)


[Закрыть], чудовищна и бессмысленна, противопоставить, нарисовать devant vous, comtesse, et devant vous aussi, comte et cher neveu [451]451
  перед вами, графиня, а также граф и дорогой племянник (фр.).


[Закрыть], нечто прекрасное и ликующе-юное… de i amour qui s’allie à toutes les grâces… [452]452
  любовь вкупе со всеми грациями… (фр.)


[Закрыть]

Он опять замолчал. Недавней растерянности как не бывало, лицо его расплылось в блаженной улыбке, видно, поток собственного красноречия доставлял ему несказанное удовольствие. Но вот он застегнул последнюю пуговицу и, поклонившись, докончил:

– Comtesse, comte, cher neveu, monsieur l’abbé, я имею честь сообщить вам, что мой сын, Вильгельм, находящийся сейчас за границей, вступает в брак с панной Делицией Кингс.

Он умолк. Вокруг воцарилась тишина. Мстислав шевельнулся в своем шезлонге, но ничего не сказал. Граф Святослав смерил брата ледяным взглядом, а графиня Виктория, понизив голос, ласково переспросила:

– С мадемуазель Книксен?

– Pardonnez-moi, comtesse. – Граф Август гордо вскинул голову. – Mademoiselle Kings… Ее семья родом из Англии… они эмигрировали в Польшу, спасаясь… от религиозных преследований… в царствование королевы… королевы… chose… эмигрировали в Польшу, и король… король… chose… пожаловал им имение Белогорье…

Никто не проронил ни слова. Помолчав немного, граф Август прибавил:

– Мой сын Вильгельм с невестой и ее семьей сейчас в Дрездене, куда, выполняя… chose… свой отцовский долг, направлюсь через несколько дней и я, avec quelques amis… в сопровождении нескольких друзей… au nombre desquels sera le prince Amadée, le comte Gustave, le baron Glogau… [453]453
  в числе которых князь Амадей, граф Густав, барон Глогау… (фр.)


[Закрыть]Из Дрездена свадебный кортеж направится в Рим… oui, à Rome…

На диване послышалось шуршание шелка и хруст заломленных пальцев.

– A Rome! – простонала графиня.

Магическое слово вызвало в ее душе целую бурю противоречивых чувств, и скрыть их она была не в состоянии.

– Oui, à Rome! – торжествующе подтвердил граф Август, – там le jeune couple… юная чета получит благословение папы, après quoi ¹отправится в свадебное путешествие по южной Франции, посетит знаменитый Лурд.

– Lourdes! – прошептала графиня.

– Oui, Lourdes, – повторил граф Август, – après quoi… [454]454
  после чего (фр.).


[Закрыть]молодая чета поедет в Париж, проведет там зиму и только осенью, посетив Лондон, Остенде, Страсбург и Мюнхен, через Вену вернется на родину… Ce sera un petit tour du monde tout à fait amusant… [455]455
  Совершат небольшое, приятное путешествие… (фр.)


[Закрыть]

– Mais, mon oncle, – со скучающим видом отозвался Мстислав, – можно только позавидовать неослабевающей страсти Вильгельма колесить во всех направлениях по нашей скучной планете.

– У мадемуазель Кни… pardon… Кингс, как у всех сельских жительниц, здоровье vraiment robuste… [456]456
  поистине крепкое… (фр.)


[Закрыть], если она отважилась пуститься в такое далекое и утомительное путешествие… – ввернула графиня.

Граф Август пропустил мимо ушей ехидные замечания племянника и невестки и, обернувшись к старшему брату, сказал:

– Et maintenant [457]457
  А теперь (фр.).


[Закрыть], может быть, господин Цегельский огласит завещание нашей незабвенной кузины…

Розовый отблеск тлеющих в камине углей зажег в глазах старого графа слабую искру печали.

– Господин Цегельский, – бесстрастным голосом произнес он, – будьте любезны, прочтите письмо.

В руках юриста зашелестела бумага, и он внушительным, торжественным тоном неторопливо начал читать завещание генеральши. В завещании, кроме обязательного, предусмотренного законом, вступления, было несколько пунктов. В первом говорилось следующее:

«Оджинецкое имение со всеми угодьями, фабриками и лесами я никому не завещаю. Кому оно достанется – мне безразлично. Пусть переходит к родственникам моего мужа, покойного генерала Орчинского. Кто докажет свои права на наследство, тот и получит эти огромные владения. Насколько мне известно, больше всего шансов у Тутунфовичей и Кобылковских, иу и пусть подавятся этим куском, они на него уже давно зарятся. По совести говоря, эти бездельники и дураки недостойны такого богатства. Но за свою долгую жизнь я не раз убеждалась, что господь бог покровительствует пьяницам и дуракам. Вмешиваться в дела всевышнего и ломать себе голову, почему так получается, я не собираюсь и отдаю этим мотам и бездельникам богатства их троюродного дедушки!

Что касается капиталов и драгоценностей, принадлежащих лично мне, – это особая статья, и тут у меня есть свои соображения».

Дальше следовал длинный перечень вещей с подробным описанием их достоинств, а потом уже шло распределение наследства:

«Сто тысяч рублей серебром жалую Юзефу Ворылле за то, что мерз в моем доме и ему были не по вкусу мои обеды. Мне всегда доставляло удовольствие видеть, как он дрожит от холода и с отвращением отворачивается от картошки в мундире. В награду оставляю ему сто тысяч рублей, но с условием, чтобы он поместил деньги в банк на имя сына. Ибо в противном случае их приберет к рукам его супруга, Сильвия, а это ни к чему: ей ведь всегда было в моем доме тепло, как в раю, и она приходила в восторг от картошки да жилистых петухов».

– Странная женщина! – вырвалось у юриста.

Графиня презрительно улыбнулась, по лицу Мстислава было видно, что оригинальное завещание его забавляет, граф Август выражал нетерпение, и только бледный старик у камина казался совершенно спокойным: веки у него были опущены, губы плотно сжаты, худое лицо бесстрастно и неподвижно, как маска. Юрист продолжал:

– «Двоюродно-троюродной племяннице – Джульетте Книксен завещаю две брошки и четыре брильянтовых серьги, из которых я часто складывала длинноногого паука, а она любовалась им. Пусть после моей смерти с утра до ночи раскладывает эти драгоценности в форме пауков или чего угодно.

– Младшей дочери пани Книксен – Делиции, – будущей графине Помпалинской…»

Слушатели насторожились: на диване, где сидела графиня, послышался тревожный шелест шелка. Мстислав прошептал: «Voyons! Voyons!», а граф Август, как ни старался напустить на себя безразличный вид, побагровел от волнения. Между тем юрист читал дальше:

– «…будущей графине Помпалинской завещаю корсет, недаЕно выписанный из Варшавы, который я уже не успею сносить. Отличный корсет! Эластичный, на атласной подкладке. Панна Делиция будет в нем на редкость стройной графиней».

Юрист замолчал, боясь расхохотаться. В наступившей тишине отчетливо прозвучало негромкое восклицание графини:

– Это неприлично! C’est de la dernière inconvenance! [458]458
  Это крайне неприлично! (фр.)


[Закрыть]

– Mais c'est impardonnable! [459]459
  Однако это непростительно! (фр)


[Закрыть]– уже громче воскликнул Мстислав. – Эта дама избрала нашу семью мишенью для своих шуток! Как она смеет вмешивать нас в эту нелепую, непристойную историю.

– Увы, – с тихим вздохом заметил аббат, – в завещании не чувствуется любви к ближнему и христианского смирения.

Граф Август от неожиданности онемел. В душе его происходила борьба, наконец, – это было видно по лицу, победило чувство собственного достоинства и гордости.

– Госпожа генеральша, – сказал он, выпрямляясь, – недостойно подшутила над панной Кингс, моей будущей невесткой. То обстоятельство, что она ей ничего не завещала, если не считать этой глупости, радует меня, весьма радует. Мой сын располагает достаточными средствами, чтобы обеспечить свою жену. А панна Кингс принесла в наш дом самое богатое приданое, какое только бывает, – молодость, красоту, таланты и… chose… добродетель…

– Какое великодушие! – восторженно пролепетала графиня, но, как ни старалась она изобразить радость по поводу такого благородства, губы ее, помимо воли, насмешливо искривились.

– Не ожидал от тебя такого благородства, mon oncle! Mais nous sommes en pleine cour d’amour! [460]460
  Но мы', конечно, полны любви! (фр)


[Закрыть]– пробурчал Мстислав.

– Смирение графа достойно восхищения и всяческих похвал! – прошептал аббат.

Граф Август и сам был доволен собой. Он с важностью раскланялся на все стороны, благодаря за похвалы, расточаемые его особе, и попросил юриста продолжать. Однако, когда он обернулся к юристу, лицо у него по непонятной причине было крайне озабочено и таким осталось до самого конца.

Дальше в завещании говорилось:

«Моему дальнему родственнику, воспитаннику графа Ярослава, – Павлу Помпалинскому жалую десять тысяч рублей серебром с условием, чтобы он выучился како-му-нибудь ремеслу или открыл лавку бельевого или колониального товара, а над дверью повесил вывеску со своей фамилией. Если Павел Помпалинский хотя бы одного из этих условий не выполнит, настоящая запись будет недействительна. Но я надеюсь: выполнит, – и графы Помпалинские будут мне благодарны за то, что я помогла их воспитаннику, дармоеду и приживальщику, стать дельным человеком».

– Quel tas d’absurdités! [461]461
  Какое нагромождение нелепостей! (фр.)


[Закрыть]– не на шутку рассердился Мстислав.

– Следующий пункт кажется мне еще более странным, – заметил юрист, пробежав его глазами.

– Не знаю, как мне быть: дослушать до конца или уйти, – с оскорбленным видом проговорила графиня.

– Не ропщите, графиня! Не ропщите и мужайтесь! – шепнул аббат.

– «Пятьсот тысяч рублей серебром…» – читал дальше юрист.

Собравшиеся ахнули.

– «Пятьсот тысяч рублей серебром завещаю девице Леокадии Помпалинской, моей компаньонке, которая получала четыреста рублей жалованья и одно шелковое платье в год».

– Кто это?

– Qui est cette demoiselle? [462]462
  Кто эта девица? (фр.)


[Закрыть]

– Почему такое предпочтение? – послышался чей-то приглушенный шепот и тотчас смолк.

– «Эти деньги девица Леокадия получит при условии, если выйдет замуж за графа Святослава или Августа Помпалинских. Если одна из сторон воспротивится этому, запись будет считаться недействительной и названная сумма употреблена по иному назначению, а девица Леокадия получит десять тысяч рублей, которыми может распоряжаться по своему усмотрению».

В комнате воцарилась мертвая тишина: никто не шевельнулся, не проронил ни звука, словно все окаменели от удивления и гнева. Только озабоченное лицо графа Августа выдавало усиленную работу мысли, а у графа Святослава на ввалившихся щеках зарделись два розовых пятна.

– «Пункт седьмой, – читал юрист. – Моему близкому родственнику графу Святославу Помпалинскому дарю висевшие в моей спальне картины, которыми я часто любовалась. Я никогда не забывала графа Святослава и делала все, что было в моих силах, чтобы и он меня не забывал. Дарю ему эту маэню в надежде, что он увидит на ней то, что видела я, и она пробудит в нем такие же чувства, как во мне. Пусть до самой смерти помнит подругу своей молодости».

– Когда я шел сюда, – заметил юрист, прерывая чтение, – с вокзала как раз привезли ящики с картинами. Среди картин, наверно, есть ценные произведения живописи, шедевры…

– Vous êtes vraiment privilégié, cher comte [463]463
  Вам в самом деле оказано предпочтение, дорогой граф (фр.).
  295


[Закрыть],– с улыбкой сказала графиня. – Единственный разумный пункт во всем завещании.

– К тому же отвечающий склонностям графа, – вставил аббат.

Но, удостоенный такой милости, старый друг генеральши не шелохнулся и не сказал ни слова. Он по-прежнему неподвижно сидел в своем глубоком кресле, полузакрыв глаза и плотно сжав губы, только розовые пятна на щеках стали ярче.

– Читайте, – обратилась графиня к юристу. – Как-никак это любопытный документ, интересно, что будет дальше.

– «Пункт восьмой. Остальные капиталы и драгоценности завещаю в пользу художников и поэтов, как тех, которые уже овладели тайнами ремесла, так и тех, у которых есть способности и желание учиться. Как это Осуществить – дело моих душеприказчиков. Пусть с помощью моих денег будет написано много хороших стихов и картин. Все люди обманщики и лицемеры, но поэты и художники, по крайней мере, умеют красиво врать. Вот и пусть врут при моей поддержке как можно больше и красивей, чтобы совестливым людям, знающим цену себе и своим ближним, иногда становилось стыдно или казалось, что они живут в лучшем мире, свободном от глупости и подлости.

Умираю, как и жила, не примиренная с людьми и со своей жизнью, которая была жестоким недоразумением. Судьба нанесла мне два тяжких удара. Один – когда из убогой хаты отца, где я жила без забот, меня привезли в богатые палаты добрых родственников. Второй – когда я упала в обморок в парке. Более слабых ударов не счесть. Но я не прошу, чтобы меня жалели после смерти, как не просила о любви при жизни. Я никого не прощаю, не потому, что сама безгрешна, а потому, что люди причинили мне гораздо больше зла, чем я им.

Единственно, у кого бы я хотела попросить прощения, это у бога, только вряд ли он станет утруждать себя ради такой ничтожной козявки. Но, если ксендзы не врут и бог в своем милосердии взирает порой на эту юдоль глупости и подлости, у меня к нему только одна просьба: когда я предстану перед его судом, пусть положит на одну чашу весов мои грехи, ошибки, капризы, чудачества, а на другую – мои страдания. Не сомневаюсь, что вторая чаша перетянет и Люцифер не утащит меня в ад. Аминь».

Юрист кончил читать, и в комнате воцарилась глубокая тишина. Последние слова завещания произвели некоторое впечатление даже на графиню и графа Августа. Что касается Мстислава, то он молчал по той простой причине, что не имел обыкновения говорить, когда не чувствовал себя оскорбленным или рассерженным.

Впрочем, на разговоры и обсуждения времени не было: едва юрист кончил, в дверях появился камердинер и доложил о графе Цезарии и Леокадии и Павле Помпалинских.

По знаку хозяина Бартоломей распахнул дверь, и в комнату под руку с братом вошла бывшая компаньонка генеральши, а вслед за ними – Цезарий. Он почтительно поклонился и отступил в сторону, давая понять, что главная роль принадлежит сестре друга – посланнице покойной генеральши к важному старцу с бледным, бесстрастным лицом.

– Простите, что не встаю, – ледяным тоном произнес граф Святослав, слегка приподнимаясь в кресле.

Сказал и снова застыл в неподвижной позе, только прозрачные, как лед, глаза надменно и вопросительно смотрели в лицо Леокадии.

За исключением юриста, который, почувствовав, что дело пахнет семейным скандалом, почел за лучшее удалиться и незаметно шмыгнул в дверь, все с любопытст-еом уставились на незнакомку. Графиня вздрогнула, когда услышала имя сына, но любопытство превозмогло остальные чувства, и, поднеся к глазам висевший на поясе лорнет в золотой оправе, она направила его на эту demoiselle de compagnie которая получала четыреста рублей жалованья и одно шелковое платье в год, а теперь неожиданно стала богатой невестой. Словно в подтверждение того, что она не забыла, кем была, Леокадия надела черное шелковое платье, – может, то самое, которое получила от покойной генеральши в придачу к последнему жалованью? Казалось бы, в этом изысканном обществе скромно одетая компаньонка стушуется и будет выглядеть жалко. Но вышло иначе: статная фигура Леокадии, ее густые с проседью волосы, гладко зачесанные назад, спокойный, слегка надменный взгляд красивых черных глаз, бледное, увядшее лицо с правильными чертами произвели впечатление даже на графиню, и она шепнула на ухо аббату, что компаньонка выглядит вполне прилично. Граф Август тоже отметил про себя, что она совсем недурна собой.

Только граф Святослав не выказал никакого любопытства.

– Простите, сударыня, – холодно сказал он, – что только сегодня смог принять вас, хотя вашу записочку получил несколько дней назад… Мне нездоровилось, но сейчас я к вашим услугам и готов выслушать последнюю волю моей кузины, которую вы так любезно взяли на себя труд передать мне.

Леокадия поклонилась, вынула из кармана маленькую коробочку и подошла к столику, стоявшему перед креслом старого графа.

– До последней минуты днем и ночью я дежурила У постели умирающей, – сказала она. – Кроме меня, больная никого не желала видеть: ни родственников, ни знакомых, приезжавших ее навестить. Поэтому я невольно оказалась поверенною ее последних мыслей и желаний. Перед смертью она попросила меня передать вам лично эти две вещицы… – Леокадия вынула из коробочки и положила на инкрустированный столик колечко с брильянтом в черной траурной оправе и несколько засохших, бесцветных не то веточек, не то стебельков, перевязанных пожелтевшей лентой.

– Покойная генеральша просила передать вам, что никогда не снимала с пальца это кольцо. А засохшие цветы росли на лугу возле дворца Помпалинских, – вы должны помнить этот луг, сказала она – и с того дня, когда вы их ей подарили, хранились в шкатулке, как самая большая драгоценность.

Леокадия говорила спокойно, безразличным, будничным тоном, всем своим видом показывая, что лишь выполняет поручение покойной. Зато неподвижное, бесстрастно-холодное лицо старого графа переменилось до неузнаваемости: прозрачные глаза, устремленные на Леокадию, потускнели и спрятались под отяжелевшими, медленно опустившимися веками. На лбу резче обозначились глубокие морщины. Он молчал и в глубокой задумчивости смотрел на пол. Наконец, не поднимая глаз, спросил:

– Это были ее последние слова?..

Голос его звучал мягче, чем обычно.

– Да, с этими словами она умерла.

Когда граф поднял глаза, у него дрожали губы и он приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, но это ему удалось не сразу.

– Весьма вам признателен, сударыня, что вы взяли на себя этот труд…

Он недвусмысленно давал понять, что визит окончен. Но тут к Леокадии подскочил граф Август и, пододвигая ей кресло, сказал с низким поклоном:

– Присядьте, пожалуйста, сударыня! Вы меня, конечно, не узнаете, но мне ваше лицо кажется знакомым, и я готов поклясться, что где-то… когда-то встречал вас…

Грустная, загадочная улыбка тронула строгие, бледные губы Леокадии.

– Я догадываюсь, – сказала она и положила тонкую, изящную руку на спинку кресла, – что имею честь говорить с графом Августом Помпалинским, но встречались ли мы когда-нибудь, право не помню.

– Увы! – вздохнул граф Август, любезно оскла-бясь, и отвесил галантный поклон. – Картины жизни мелькают перед нами, как… в калейдоскопе… Однажды мне пришло в голову несколько необычное и, может, чересчур… поэтичное сравнение… mais on devient un peu sentimental en vieillissant… [464]464
  но, старея, мы становимся сентиментальны… (фр-)


[Закрыть]Я сравнивал нашу память с зеркалом. Сегодня мы видим в нем одно, завтра… eh bien… – другое. N’est-ce pas? [465]465
  Не правда ли? (фр.)


[Закрыть]

Говоря это, граф Август косился на смуглую, но изящную руку, лежавшую на спинке кресла. Красивые черные глаза Леокадии спокойно смотрели в лицо собеседнику. Она терпеливо ждала, когда он кончит.

– Позвольте вас спросить, известно ли вам завещание нашей незабвенной кузины? – обратился к ней с вопросом граф Август.

– Да, – просто ответила Леокадия, – на другой день после похорон официально огласили завещание, и я при этом присутствовала.

– Значит, – понизил голос граф Август, – для вас не секрет желание покойной, чтобы вы вышли замуж за меня или за моего брата…

– Август! – раздался окрик, в котором слились гнев и презрение. – Ты оскорбляешь меня и присутствующую здесь даму.

Замечание старого графа ненадолго приостановило фонтан его красноречия. Но вот, расправив холеной рукой густые, черные, как ночь, бакенбарды и почтительно поклонившись Леокадии, он снова заговорил:

– Mademoiselle! Почитание умерших всегда отличало людей и… народы… религиозные и… цивилизованные. Древние греки и римляне чтили волю тех, кто переселялся в… chose… иной мир! В наш прозаический испорченный век, когда презирать все, что освящено веками, считается хорошим тоном, я malgré-malgré [466]466
  вопреки всему (фр.).


[Закрыть]открыто признаюсь et je m’en vante [467]467
  и горжусь этим (фр.).


[Закрыть], что воля и память об умерших– для меня священна… car avouons le il faut faire quelque chose… [468]468
  поэтому надо признаться, необходимо что-то сделать… (фр.)


[Закрыть]Наша обязанность отдать последний долг тем, кто имел несчастье… умереть! Mademoiselle! С моей стороны было бы неделикатно и невоспитанно просить, чтобы вы сейчас же дали ответ, согласны ли вы исполнить волю нашей незабвенной кузины. Но разрешите мне, по крайней мере… chose… надеяться, что вы позволите навестить вас и со временем, узнав меня поближе, быть может, не откажетесь исполнить весьма для меня желанную и священную волю незабвенной генеральши Орчинской.

На строго сжатых губах Леокадии появилась грустная улыбка.

– Граф! – сказала она твердо. – Несмотря на все мое почтение к покойной, ее желание для меня непонятно и неприемлемо. Светская жизнь никогда меня не привлекала и не привлекает. Чтобы вращаться в обществе, нужно иметь призвание, а у меня его нет. Кроме того, в доме генеральши я получила некоторое представление о светской жизни, и это отбило у меня охоту знакомиться с ней ближе. Я вернусь в тихую, глухую деревушку, где прошло мое детство. Отказываться от денег, завещанных мне покойной, я не собираюсь; я вложу их в усадьбу, с которой у меня связаны самые светлые воспоминания. Там живут три старушки, вырастившие меня, теперь они сами нуждаются в моей опеке. Таковы мои планы на будущее, они очень скромны, но я устала от жизни и никогда не была честолюбива.