Текст книги "Господа Помпалинские"

Автор книги: Элиза Ожешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Вернувшись домой, пани Джульетта вбежала в свою уютную, со вкусом обставленную гостиную и, дрожащими руками скинув с себя шубку и шляпку, позвала дочь:

– Делиция! Делися!

Делиция на ее зов выбежала из столовой, развязывая на ходу ленты от шляпы. Пани Джульетта порывисто обняла дочь, усадила рядом с собой на диван, прижала к груди ее голову, с которой упала шляпа, и, покрывая страстными поцелуями лоб, волосы и щеки, приговаривала прерывающимся от волнения голосом:

– Деточка любимая, дорогая! Золотко мое ненаглядное! Жемчужинка драгоценная! Даже приласкать тебя не могла дорогой при братьях. Какая ты сегодня умница была и красавица! Ты у меня паинька! Знаешь ведь, что я люблю тебя больше всего на свете и добра тебе желаю! Как мне хочется, чтобы ты была счастлива, ягодка моя! Ну, довольна своей победой? Дай взглянуть, как сияют твои глазки от счастья, которое сегодня улыбнулось тебе! Ну, подыми же головку, посмотри на меня, Делися! Не стыдись! Мать – твой лучший друг! От нее не должно быть секретов!

И пани Джульетта ласково взяла ее за подбородок, стараясь заглянуть в глаза. Но Делиция, целуя ей руки, прятала лицо у нее на груди.

– Что с тобой? – с искренним огорчением и тревогой воскликнула мать. – Ты плачешь?

В голубых глазах красавицы в самом деле блестели слезы, а на лице, вместо счастья, была написана печаль.

– Что с тобой? – повторила пани Джульетта. – О чем ты? Уж не случилось ли чего? Может, ты на прощанье обидела чем-нибудь графа и тебя это тревожит? Не скрывай от меня ничего! Это все можно поправить! На то у тебя и мать есть! Или, подсаживая тебя в карету, он сам сказал тебе что-нибудь неприятное?

Делиция еще крепче прижалась к матери и, глядя на нее сквозь слезы, прошептала смущенно и грустно:

– Нет, дорогая мамочка. Но он такой… некрасивый… и смешной!..

Пани Джульетта улыбнулась с облегчением и кончиками белоснежных пальцев коснулась побледневшей щечки дочери.

– Как ты меня напугала, Делиция! А я-то думала что-нибудь серьезное! Ты в самом деле находишь, что он некрасив?

– Да, мамочка, да!

– Я бы этого не сказала… Роста он высокого, и улыбка у него приятная… А, разговаривая с тобой, он оживился, глаза у него заблестели и стали просто красивыми… Но разве дело в красоте, мой ангел?

Пани Джульетта выпрямилась и, не выпуская руки дочери, заговорила без прежнего оживления, веско и значительно, как подобает исполняющей свой долг матери:

– Дорогая Делиция! Молодые девушки часто смотрят на замужество несерьезно, и… прости меня, даже легкомысленно и неразумно. Воображают, что самое главное – взаимное влечение, приятная или неприятная внешность, как будто от этого зависит их будущее благополучие… Супружеское счастье, детка моя, зиждется на иной, более прочной и реальной основе.

Она немного помолчала, словно собираясь с мыслями, и продолжала:

– Мы уже не в первый раз говорим с тобой об этом, но сейчас, если предчувствие меня не обманывает, настал решающий час, и ты должна вспомнить все, чему я тебя учила, а самое главное – не забывать мой печальный пример… Я говорю о своей жизни, детка! Я вышла замуж по любви… Отец твой был красавец мужчина, женщины с ума по нему сходили. К тому же он пользовался репутацией благородного и честного человека… Кажется, все основания были считать, что я бу-ДУ с ним счастлива. Так оно и было первые несколько ^Лет, пока не остыл жар чувства и не развеялось первое °чарование, пока любовь наша была еще свежа., а лучше сказать, слепа. Но, увы! – на нашей несчастной планете нельзя долго жить в заблуждении, время безжалостно разрушает его, и тогда оказывается, что для повседневного счастья нужно нечто совсем другое. А этого-то твой отец не мог и не хотел мне дать…

Делиция, до сих пор внимательно слушавшая мать, робко перебила ее:

– Но папа всегда был такой ласковый, добрый… Я хорошо помню, как он учил нас, играл с нами – ведь мне было тринадцать лет, когда с ним это случилось…

Пани Джульетта слегка нахмурилась, но, видно, сдержала себя и, покачав головой, мягко сказала:

– Да, ты права, Делиция, отец был очень добрый… и ты всегда его любила… и сейчас любишь… Я на тебя за это не в претензии, хотя мне, матери, обидно, что первое место в твоем сердце принадлежит не мне. А ведь я проводила бессонные ночи у твоей кроватки, когда ты металась в жару, я лелеяла твою красоту, и вот уже сколько лет с тех пор, как отец заболел, я, слабая женщина, сама забочусь о вашем будущем, особенно твоем, Растроганная словами матери, Делиция снова стала осыпать поцелуями ее руки и прижиматься к груди.

– Видишь ли, – продолжала пани Джульетта, – хоть отец твой, как ты сказала, добрый, и ты его за это любишь, и судьба не обидела его ни умом, ни красотой, я все же не была с ним счастлива… Выросла я в родительском доме в роскоши и холе, а после замужества должна была отказаться от привычной жизни, о которой мечтала и на которую имела право рассчитывать… Баловать меня и развлекать у твоего отца не хватало средств, да он и не считал это нужным. Бедным он, конечно, не был, боже сохрани! Мои дорогие родители никогда б не выдали меня за бедняка… Белогорье в то время давало немалый доход. Просто отец твой, дитя мое, понятия не имел о том, что такое жить на широкую ногу. Он ведь не принадлежал к нашему кругу, был, как ты знаешь, сыном мелкого шляхтича, который только под старость сколотил состояние благодаря каким-то спекуляциям. Понятно, какие привычки и вкусы могли быть у человека, выросшего в такой среде. Кроме того, склад ума у него всегда был слишком… трезвый, чтобы не сказать педантичный. Сам в глушь забился и меня – молодую, жаждавшую развлечений, – заживо похоронил в деревне. За границу мы только раз ездили – и то затем, чтобы, по его словам, научиться хозяйничать. Скучное это было путешествие, ничего приятного вспомнить о нем не могу. А известно ли тебе, доченька, что за двадцать восемь лет супружеской жизни я всего один-единственный месяц провела в столице?.. Но отец твой и там остался верен себе: ни визитов делать не хотел, ни на званых вечерах бывать. Все говорил, что мы недостаточно знатны и богаты, чтобы в высший свет лезть. Знаешь, у меня никогда даже бархатного платья не было, – для женщины, живущей в деревне, он считал это излишней роскошью… А чего мне стоило уговорить его выписать из Варшавы эту жалкую мебелишку вместо рухляди, что стояла в наших гостиных! Ты помнишь ее, тебе тогда десять лет было, но ты уже понимала, как она безобразна и неудобна. А на балы – мы их дважды в год давали – твой отец отпускал такую скромную сумму… И ни за что не соглашался лишней копейки истратить. Твоя мама, золотко, всю жизнь тряслась в высоком старомодном тарантасе. Только недавно… после того несчастья с отцом… скопила я деньги на новую карету, но она не чета тем щегольским экипажам, в которых разъезжают наши соседки, хоть они и старых колымаг недостойны. Скольких слез и борьбы стоила мне каждая приятная, красивая вещица, пустяковое удовольствие, которое я себе позволяла, потому что отец при всей своей доброте был упрям и не любил отступать от своих правил. От этого страдали наши отношения… С годами он охладел ко мне, я тоже часто бывала к нему несправедлива… То скажу сгоряча что-нибудь обидное, то сцену ему устрою… Одним словом, идиллией этого не назовешь, дорогая!

Пани Джульетта замолчала, на глаза ее навернулись слезы. Она крепче прижала к груди голову дочери, словно желая скрыть от нее свое горе.

– Бедная, бедная мамочка! – прошептала Делиция, обнимая мать. – Я все, все знаю… Но папочка, наверно, Добра нам желал…

– Конечно, – согласилась мать. – И я теперь вижу, что во многом он прав был. Если бы не его расчетливость и бережливость, мы оказались бы не в лучшем положении, чем наши соседи. Я отдаю ему должное… даже готова признать, что в наших спорах о расходах он всегда был прав… Но от этого мне нисколько не легче. Молодость моя прошла однообразно и уныло, и я была лишена часто самого необходимого, не говоря уж о приятном. Поэтому я и не желаю тебе такой участи!

Она помолчала.

– Только вы, дети, были моим утешением и надеждой в этой безотрадной, однообразной жизни, без проблеска радости. Никто не может меня упрекнуть, что я была плохой матерью.

– Не говори так, мама! Не надо! – горячо запротестовала Делиция. – Ты самая лучшая, самая добрая мамочка на свете!

– Да, – с гордостью сказала пани Джульетта, – я смело могу сказать, что всегда была образцовой женой и матерью. Поклявшись мужу в верности у алтаря, я никогда не давала ему повода ревновать меня. Так же преданно, самоотверженно выполняла я и свои материнские обязанности. Растила вас, ухаживала, когда вы болели, окружала лаской, заботой… Ни в чем вам не отказывала: попроси кто-нибудь из вас звездочку с неба, сейчас же отправилась бы за ней. А сколько мы ссорились с отцом из-за вашего воспитания! Сколько слез пролила я в бессонные ночи, придумывая, под каким благовидным предлогом взять для вас бонну или учительницу французского языка… И только благодаря мне были они у вас, потому что отец яростно этому противился. Но если дело касалось вас, я боролась, как львица, и побеждала. А когда с отцом случилось это несчастье и руки у меня оказались развязаны, я завершила ваше образование, как сочла нужным. Отказала себе в поездке на воды, необходимой мне после всего пережитого, чтобы братья твои, как все приличные молодые люди, могли совершить путешествие за границу…

Приглашала для вас учителей музыки, английского, танцев, отказывала себе во всем, – делала все возможное и невозможное, лишь бы дать вам хорошее воспитание, обеспечить ваше будущее. Но, как я ни билась, милая Делися, надо мной тяготели и тяготеют последствия совершенного в молодости шага, этого несчастного замужества. К чему все мои старания и жертвы? Разве сестрам твоим пригодилось блестящее домашнее воспитание? К чему им безупречные манеры, весь этот такт и грация, которыми они выделяются, несмотря на свою не бог весть какую наружность? Ты отлично знаешь, что такое их мужья. Ворылло – человек довольно состоятельный, но совершеннейший провинциал, мужлан и скупец; к счастью, он под башмаком у Сильвии. Но вечно так продолжаться не может. Туфелькин très comme il faut *, но зато разорен, еле концы с концами сводит… просто страшно подумать, что ждет Романию в будущем… А тебе, мое золотко, entre nous [317]317
  между нами (фр.).


[Закрыть], двадцать три года уже… Но почему же вам так не везет? Да по той самой причине, которая и мне жизнь испортила. Разве я могла вывозить вас в свет, бывать в достойном вас обществе? Нет! Будь вы богатыми невестами, от женихов отбоя бы не было. Но что у вас есть? Да и у всех у нас? Братьям после раздела Белогорья достанется по сорок тысяч; только выгодной женитьбой могут они поправить свои дела. Вам в приданое, сестрам и тебе, – по пятнадцать тысяч. Но разве это приданое для дворянок… моих дочерей?.. По-настоящему – это только додача, один гардероб… И все же приходится благодарить судьбу, что хоть таких мужей удалось найти в нашей глуши для Романии и Сильвии, – закончила она с горечью.

– И правда, мамочка, вот бы зиму в Варшаве провести, за границу съездить… – вздохнула Делиция.

– Это счастье не для нас! – с печальной и насмешливой улыбкой молвила пани Джульетта. – И на что еще обрекает бедность, стесненность в средствах – это на унижения, сделки с совестью. Думаешь, мне не стыдно, не противно обхаживать эту старую ведьму из Оджениц? Разве я не вижу, что она нас презирает? Не знаю, что дурно льстить и целовать человека, который вызывает у тебя омерзение? Но как быть? Чего ради детей не сделаешь! Ведь она богата, очень богата. На нее вся наша надежда. Захочет – и поможет твоим братьям жениться на богатых невестах; упомянет в завещании и скрасит бедняжке Сильвии жизнь с этим несносным Ворылло, а мужа Романии спасет от разорения… А о тебе и говорить нечего. Твоя судьба в ее руках. Вот я и езжу к ней, целую старой карге руки да колени, мерзну и ем эту отвратительную картошку в мундире, сношу ее дьявольский хохот, колкости, шпильки и насмешливые улыбки остальных… Что же делать? Приходится, как последней нищенке, побирушке, выпрашивать для своих детей кроху лучшей доли, капельку солнца, радости и счастья…

Пани Джульетта поднесла платок к глазам и горько, беззвучно заплакала. У Делиции тоже навернулись слезы. Обняв мать и покрывая поцелуями ее руки, лицо и глаза, она горячо зашептала:

– Бедная, бедная мамочка, моя чудесная… дорогая…

– Теперь ты видишь, что значит в жизни богатство и удачное замужество. От этого зависит будущее… Поэтому, делая этот серьезный шаг, нельзя думать о минутном удовольствии. Да разве я когда-нибудь сомневалась, что ты сделаешь блестящую партию, – воскликнула пани Джульетта, в порыве нежности обнимая дочь, – хотя надежды на это в нашем захолустье почти не было. Не хотелось выдавать тебя за какого-нибудь Туфелькина или Кобылковского: ты рождена для другой жизни! Ты всегда была моей радостью, самой драгоценной жемчужинкой, дай-ка скажу на ушко: моей любимицей.

Делиция подняла счастливое лицо и с кокетливой грацией избалованного ребенка потянулась к матери – поцеловать ее в губы.

– Да, – уже спокойней продолжала пани Джульетта, – господь внял моим горячим молитвам и смягчил черствое сердце старой ведьмы… Ума не приложу, почему она вдруг стала принимать в тебе участие… Нарочно графа к себе пригласила, чтобы вас познакомить… Об остальном мы уж позаботимся сами. «Графиня Делиция Помпалинская!» – неплохо звучит, правда, Делися? Будешь ты миллионершей и невесткой графини Виктории, урожденной княгини Икс! Знаю я эту гордячку, встречалась с ней несколько раз на балах. Мы для нее – жалкие козявки, которых не замечают. Теперь мы ей покажем, кто мы такие! Выйдешь за ее сына замуж и будешь ей ровня, займешь такое же положение в свете, как она. Перед моей Делицией, графиней Помпалинской, откроются двери самых лучших домов!

Делиция запрокинула головку и, вытянув перед собой сплетенные руки, с блаженной улыбкой воскликнула:

– Правда, мамочка, как хорошо! Как славно!

– Вот видишь! – обрадовалась мать.

– Я сразу же поеду… Куда бы это поехать? В Италию, Париж, Вену… Так хочется везде побывать, повидать свет… И ты, мамочка, с нами поедешь…

– Поеду, наскребу денег и поеду, чтобы быть свидетельницей твоего счастья, твоих первых успехов…

– А зиму в Варшаве проведем, будем жить широко, открыто – пусть видит графиня, что я не хуже ее умею принимать гостей.

– Лучше, мое золотко, куда лучше!

Но вдруг улыбка сбежала с лица Делиции и легкое облачко омрачило его.

– Ах, мамочка! – вздохнула она, – Если б только он не был такой некрасивый! Будь это его двоюродный брат, Вильгельм…

– Почему вдруг Вильгельм? Что это тебе в голову пришло?

– Это самый красивый человек на свете!

– Откуда ты его знаешь? Ведь ты его никогда не видела!

– А фотография?

Делиция подбежала к столу, где лежали альбомы, и показала матери фотографическую карточку мужчины с красивым, нагловатым лицом.

– Ах, вот оно что! – засмеялась пани Джульетта. – Помню, она тебе понравилась и ты купила ее в фотографии, в Варшаве.

– О, мой красавчик! – с проказливой и вместе грустной улыбкой говорила Делиция, разглядывая портрет. – Какие волосы, а глаза, а губы? Ах, мамочка, мамочка!

И она спрятала покрасневшее лицо у матери в коленях.

– Будь Вильгельм на его месте… я с ума бы сошла от счастья!

– Оставь, Делиция, это ребячество! – строго сказала мать. – С Вильгельмом ты познакомишься, когда будешь женой его брата. Надо довольствоваться тем, что есть, и счастья своего не упускать, даже если оно несовершенно.

Делиция со вздохом положила альбом на место. В это время в гостиную вошли сыновья пани Джульетты.

– Вы тут болтаете, – заявил один из них, – а мы от голода и жажды умираем после этого пиршества у генеральши! Мамочка, ужин на столе!

– Ну, пошли! – весело откликнулась пани Джульетта. – О делах за столом поговорим.

Она оперлась на руку старшего из братьев, Делиция подхватила под руку младшего, и они направились в столовую, обставленную с таким же вкусом, как гостиная. На полированном столе стоял поднос с чайным сервизом и блюда с обильным и изысканным ужином. Пани Джульетта выслала двух прислуживающих за столом лакеев из комнаты.

– Пусть никто сюда не входит, пока я не позвоню! – распорядилась она.

В столовой наступила тишина, нарушаемая только стуком ножей да звоном тарелок. Важные семейные дела были позабыты проголодавшимися посетителями Одже-нкц; даже у матери с дочкой пережитые волнения не испортили аппетита.

Но тишину нарушал не только звон посуды – в столовую из соседней комнаты доносились чьи-то мерные, неторопливые шаги, не затихавшие ни на минуту. Эти одинокие, неутомимые шаги за плотно закрытой дверью производили неприятное, почти жуткое впечатление.

Ужинавшие не обращали внимания на эти унылые звуки; видно, их слух привык к ним. Только Делиция, разливая чай у самовара, время от времени посматривала на дверь и прислушивалась к шагам одинокого узника. Когда она передавала чашку брату, тот взял ее за маленькую белую ручку и, заглядывая в опущенные глаза, с улыбкой спросил:

– Ну как, сестричка, можно тебя поздравить?

Легонько ударив его по руке, Делиция спряталась за самовар, а пани Джульетта шутливо заметила:

– Итак, семейный совет открыт Владиславом… Давайте же поговорим о том, что всех нас интересует. Вы, конечно, догадываетесь, в чем дело?

– Еще бы! – в один голос воскликнули братья.

– Ну, как вам понравился молодой граф?

– Чудаковат немного. Но знатные господа любят строить из себя оригиналов. Во всяком случае, для Делиции это блестящая партия!

– И вы так думаете, мои дорогие? А я вам еще вот что скажу: если, бог даст, все будет благополучно и брак этот состоится, Делиция станет нашим добрым гением Понимаете, о чем я говорю? Благодаря ее положению в свете вы получите доступ в высшее общество и уж с ва-шей-то внешностью и манерами сумеете выгодно жениться…

– Конечно, – согласился старший брат.

– Мне уж порядком надоели наши провинциальные дурочки, – добавил младший.

– И не видать им вас, как своих ушей! – подтвердила пани Джульетта, с любовью и гордостью оглядывая сыновей. – Владислав найдет себе невесту с капиталом и откупит у брата Белогорье, а Генрик женится на молодой помещице и заживет барином в ее имении.

– У нашей мамочки – наполеоновские планы! – засмеялся Владислав.

– Только что еще из них получится! – весело, в тон брату отозвался Генрик.

– Получится, все получится, но при условии, что вы нам поможете…

– С радостью!.. Не для себя, так для сестры…

– Мы уже помогаем, – перебил брата Генрик, – познакомились с графом и завтра приглашены к нему на охоту.

– Правда, графу как человеку приезжему по правилам хорошего тона первому полагалось бы нанести нам визит, – в раздумье заметила мать. – Но между молодыми людьми это ведь не имеет такого значения…

– Тем более что он, кажется, не знаток и не любитель всех этих тонкостей…

– Ну и хорошо! А после охоты привезите его к нам пить чай.

– Постараемся, мамочка!

– Подите сюда, дорогие детки, я вас обниму!

Владислав и Генрик проворно вскочили из-за стола и, подойдя к матери, почтительно поцеловали ей руку.

– Наша мамочка просто гений! – сказал один.

– Ей-богу, лучше ее и мудрее никого нет на свете! – воскликнул другой.

– А ты что же, Делиция… – обратила на дочь сияющий от сыновних комплиментов взгляд пани Джульетта.

Делиция быстро и грациозно подбежала к ней, встала между братьями за стулом, обняла мать за шею и, прижавшись щекой к ее лицу, зашептала на ухо:

– Мамочка! Душечка! Ангел!

Свисавшая с потолка лампа освещала моложавую, интересную женщину, двух ее красавцев сыновей и цветущую, как вешняя роза, девушку. Живописная группа! Олицетворение любви и семейного счастья. Отрадное, утешительное зрелище, если бы…

Если бы не мерные, однообразные шаги, которые по-прежнему раздавались за закрытой дверью в соседней комнате. Словно там, в тиши, металась чья-то неприкаянная душа или узник, мучимый угрызениями совести, – Ах, я забыла чай отнести отцу, – спохватилась Делиция.

– Якуб отнесет, – нахмурилась мать.

– Нет, мамочка, я сама, уж как всегда, – возразила Делиция тоном избалованного ребенка, которому все разрешается.

И, налив чашку чая и выбрав несколько пирожков получше, она с маленьким серебряным подносом в руках поспешила к двери, стройная и легкая, как Сильфида: только лицо у нее стало вдруг задумчивым и серьезным Владислав, опередив сестру, приоткрыл перед ней дверь и отскочил в сторону, словно боясь, что его увидит находившийся за ней человек. Делиция оказалась в просторной, слабо освещенной комнате с большим, заваленным книгами, столом посередине. Вокруг него, опустив голову и заложив руки за спину, мерным, тихим шагом кружил и кружил высокий, исхудалый мужчина с длинной седой бородой и глубоко запавшими глазами под высоким, нахмуренным лбом…