Текст книги "Возвращение из ночи"
Автор книги: Елена Свиридова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
Дорога медленно ускользала из-под ног, уводила в звенящую пустоту пространства, где не были ни людей, ни животных, ни растений, а только призрачные тени, все более явственно обретая свои черты, скользили в неудержимом беспорядочном движении...
Анна, оторвавшись, наконец, от серой пустой дороги, медленно взлетела над ней и, прилагая большие усилия, стала продвигаться сквозь густой вязкий туман, наполненный толпящимися тенями. Да, они именно толпились, собирались в группки, парили вместе, а кто-то оставался в одиночестве, бессильно пытаясь догнать других, присоединиться к ним. Мрачное. печальное зрелище открывалось взору пришельца из другого мира, а Анна как раз была пришельцем из другого мира, живым пришельцем из жизни в вечный мир теней... Мир теней, блуждающих в темноте, вечный беспокойный мир теней, черный лабиринт, в котором изредка возникают вспышки света и рассеиваются в темноте... И только слабые крики, редкие стоны, бессильный плач. И снова – отчаянный крик, молящий о помощи, такой мучительный, неприкаянный, безысходный, безнадежный...
Вдруг Анна поняла, что кричит и стонет знакомый ей голос, поняла, что она сама оказалась не на земле и не на небе, а где-то в неведомом пространстве, где бродят по серой пустынной дороге, скитаются призрачными тенями неприкаянные души тех, кому суждено вечно скитаться и никогда не обретать покоя. Страшный бездонный, безбрежный мир, постоянно изменяющая виртуальная реальность, мрачный коридор с бесконечным множеством дверей. и каждая из них ведет в никуда... И этот крик, и стон, такой мучительно знакомый, это был крик неприкаянной души Германа, раздающийся вдалеке, крик ее бывшего мужа, когда-то любимого, потом ненавистного, умного партнера, покровителя, опасного врага, преступника, убийцы... Вдруг она отчетливо услышала свое имя. Он звал ее. Но куда? И почему она сама оказалась здесь? Разве живые попадают сюда?...
...А меня давно уже нет,
Может пять, может десять лет,
Ходит – бродит мой двойник,
По свету гуляет,
Поднимает воротник,
Слухи собирает...
Кто же это? Она сама или ее двойник? Но вот голос Германа все громче, все ближе... И наконец он сам выходит из мглы и приближается к ней.
– Анна, помоги мне, Анна... – шепчет он хриплым, отчаянным голосом, протягивает к ней руки.
Она ускользает, прячется за какой-то дверью.
– Анна, не уходи, умоляю, только ты одна можешь спасти меня...
– Герман, почему ты не убил меня? – произносит ее голос.
– Ты мне нужна! – шепчет он, находя ее на ощупь в темноте и прижимая к стене.
– Ты мне отвратителен! Я ненавижу тебя! Отпусти меня!
– Как я могу тебя отпустить совсем? Ты мне нужна, только ты, и никто больше в мире.
– Не подходи! – закричала она.
– Нет! – Он протянул к ней руки, – Анна, спаси мою душу. Нет сил больше бродить в этом ужасном лабиринте. Это страшнее жизни, страшнее смерти, страшнее всего, что ты только можешь себе представить... Анна. помоги мне, спаси мою ужасную грешную душу!
– Но я не могу тебе помочь... Ведь меня давно уже нет, может сто, может двести лет...
– Ты жива... Я знаю, что ты жива. Но подожди, не уходи, ты должна мне помочь! Я не могу без тебя, Анна!
– Ты утащил и меня в лабиринт, ты увел меня за собой. Но я никогда не буду твоей, я никогда не буду с тобой. Моя душа не принадлежит тебе! Моя душа навсегда отдана другому...
И снова раздался тоскливый, невыносимо тоскливый стон, словно звон оборванной струны... А потом откуда-то издалека голос Леонида, живой, веселый, такой родной произнес.
– Я держу в руках компас и знаю, где твоя путеводная звезда. Ничего не бойся. Мы вместе пойдем по этому лабиринту и в конце концов найдем выход!..
Но она не видела его, а только слышала голос.
– Где ты?! – закричала она.
Он протянул к ней руку, освещенную в темноте, словно и вправду держал в ней путеводную звезду... Анна бросилась ему навстречу, но вдруг поскользнулась, не удержалась на ногах и покатилась куда-то вниз...
– Анна! Что с тобой, родная? Почему ты плачешь? – испуганно спросил Белов, склонившись над ней.
Анна с трудом открыла глаза, не понимая, где она, кто рядом с ней. Но вот она увидела перед собой встревоженное лицо Леонида. Он ласково гладил ее по лицу, он нежно целовал ее мокрые от слез щеки.
– Сон дурацкий... Страшный такой... – прошептала она, прижимаясь к нему всем телом и пряча голову у него на груди.
– Прости, это я дурак, наговорил бог знает чего, вот тебе и снятся кошмары.
– Никакой ты не дурак! Просто нельзя, наверное, жить так, будто не было прошлого... Мы только вид делаем, а оно нас достает, во сне находит... Это ты прости меня...
– За что, родная? Мне не за что тебя прощать! Мне все равно, что было с тобой. Да что бы ты ни делала раньше – разве это имеет для нас значение? Только не плачь, и страшные сны не смотри! Ладно?
– Я постараюсь... – прошептала Анна.
– Знаешь что... – Белов встал с постели, взял сигарету и пепельницу, – хочешь, устроим праздник?
– Праздник? Какой? Почему? – спросила Анна растерянно.
– Да просто так! Без всякой особой причины, экспромтом, исключительно для того, чтобы отвлечься от мрачных снов и поднять настроение. Пусть будет необыкновенный, фантастический пикник, "Пикник на обочине", как у Стругацких, или "Бал Сатаны", как у Булгакова! Да все что хочешь, только не плачь! "Наша судьба то гульба, то пальба...", – сказал он весело.
Но Анна почему-то печально глядела на Леонида, молчала и думала о чем-то своем...
– Ну, так как насчет пикника? – спросил он изменившимся, ласковым, но совсем уже не веселым голосом, стараясь заглянуть ей в глаза.
– Не знаю... – тихо ответила она, рассеянно глядя куда-то в пространство, мимо него. Потом вдруг встала, накинула халат и ничего больше не сказав, исчезла в ванной комнате.
Продолжения разговора тогда так и не последовало, а пикник и вовсе не состоялся. И вообще с этого дня вдруг все изменилось... Анна стала какой-то необычно рассеянной и молчаливой, на ее лице появилось печальное выражение, взгляд становился все более тусклым и отрешенным.
Сначала Белов не придавал этому особого значения, но вскоре странное состояние Анны начало всерьез беспокоить его. Она то бесцельно бродила по комнате, то садилась в кресло с какой-нибудь книгой или газетой в руках, которую тот час бросала, то вдруг хваталась за карандаш или кисть, кидалась к мольберту, но тут же бессильно опускала руки и отворачивалась от белого листа, медленно подходила к окну и подолгу не шевелясь стояла, прижавшись лбом к стеклу и глядя куда-то в пространство... Он пытался как прежде разговаривать с ней, вызывая на откровенность, но она отвечала рассеянно, часто невпопад, или вовсе оставалась безучастной, и явно избегала любых его попыток проникнуть к ней в душу. Больше того, она вообще стала как бы сторониться его, и проявлялось это не только в ее поведении и поступках, но и в еле уловимых взглядах, жестах, вздохах...
Он видел, что она и сама страдает от того, что с ней происходит, все чаще замечал, что у нее припухшие красные веки, но не знал, как подступиться к ней, как вызвать ее на откровенный разговор, как помочь ей внутренне раскрепоститься и поведать ему свои сомнения, страхи и душевные тайны. Она почти все время молчала, и он никак не мог понять, что происходит в ее душе на самом деле. Они жили в одной квартире, спали в одной постели, по утрам пили кофе за одним столом, но пропасть, внезапно образовавшаяся между ними, увеличивалась неудержимо. Белов с отчетливой ясностью видел, как Анна все больше внутренне отдаляется от него, и это приводило его в полное отчаяние. Так продолжалось еще какое-то время, но однажды он, внезапно войдя в кухню, увидел ее тоненькую ссутулившуюся фигуру, стоявшую у окна, бессильно опущенные и слегка вздрагивающие плечи. И он не выдержал, подошел к ней, взял за руки, поднес их к губам, с тревогой заглянул ей в глаза.
Она не вырвала своих рук, но сразу отвернулась и испуганно отвела взгляд в сторону.
– Анна! – сказал Белов. – Если я тебе надоел, я могу уехать и не появляться здесь до тех пор, пока ты сама ни захочешь меня видеть! Ты только скажи, что мне делать, и я все сделаю, все сделаю, что ты скажешь! Пойми, я люблю тебя и хочу только одного – чтобы тебе было хорошо!
– Спасибо, Леня, только мне ничего не надо и ничего не хочется, – ответила она тихо. – Ты за меня не волнуйся и не обращай внимания на мою хандру. Просто у меня работа не клеится, вот я злюсь на себя. Надо заставить себя работать, тогда все пройдет... А ты тут совсем не при чем!
– Ну хорошо, коли так, – сказал Белов, думая совсем по-другому...
Раньше, когда он уезжал из дома, в издательство или по другим делам, Анна всегда отправлялась вместе с ним, они весело болтали по дороге, потом она ждала его в машине. Теперь она предпочитала оставаться дома одна. И каждый раз он возвращался с подсознательным ощущением страха, что однажды, приехав домой, он не обнаружит ее там.
В тот день ему как раз надо было отвезти рукопись в издательство, и он, укладывая в папку бумаги, с тайной надеждой спросил Анну.
– Может быть, поедешь со мной?
– Зачем?
– Мне без тебя грустно и одиноко. Я просто хочу быть рядом с тобой, – сказал он с подкупающей откровенностью.
– Вряд ли я сумею тебя развеселить, – сказала она.
– Я этого и не жду, – ответил он. – Понимаешь, очень жаль с тобой расставаться, даже на пару часов. Мы могли бы провести их вместе...
– Но какой смысл просто сидеть в машине...
– Ты не будешь просто сидеть в машине. Мы можем, в конце концов, поехать куда-нибудь...
– Куда?
– Да просто кататься, куда глаза глядят! Я обещаю, что не буду больше приставать к тебе с дурацкими расспросами, не полезу к тебе в душу! Я буду терпеливо ждать, когда ты сама захочешь поговорить со мной...
На какой-то миг в ее взгляде появились колебания и сомнения, потом она сказала.
– Пожалуй, я лучше останусь и порисую...
– Ты правда хочешь рисовать? – спросил Белов.
– Не знаю... Может быть, не очень хочу, но надо, в конце концов, заставить себя что-то делать!
– Ну хорошо, оставайся, если ты так решила! – сказал Белов, огорченный ее отказом, и спросил просто для того, чтобы протянуть время. – Тебе привезти что-нибудь? Подумай, может быть, тебе что-то нужно, для рисования, или просто чего-нибудь хочется?
– Не знаю... Нет, наверное, ничего... – ответила она рассеянно.
– Так когда мне вернуться, чтобы не мешать тебе работать?
– Когда хочешь, тогда и возвращайся! – произнесла она изменившимся голосом, в котором чувствовалось теперь еле сдерживаемое раздражение. – И зачем ты меня об этом спрашиваешь? В конце концов, это твой дом, ты здесь хозяин, и не ты мне, а я тебе могу мешать!
– Да что с тобой, Анна? – не выдержал Белов. – Как же ты можешь говорить такое? И потом, ты ведь прекрасно знаешь, что никакой я здесь не хозяин... Это чужая квартира, а вовсе не моя... – Он вдруг схватился за голову. – Господи, да о каких же глупостях мы с тобой говорим! Подумать только, до чего докатились! Что же с нами происходит!
– Со мной ничего не происходит! – резко ответила Анна.
– Неправда! Тебя словно подменили!..
– Ты можешь, наконец, оставить меня в покое?!
– Нет, не могу... Я люблю тебя, Анна, мне страшно за тебя. Я ни черта уже понять не могу и никуда не уйду, пока не услышу от тебя хоть что-нибудь вразумительное, живое, человечское! Если ты меня больше не любишь, так и скажи, и нечего нам претворяться друг перед другом, что ничего не случилось! Ты совсем меня не любишь?..
– Ты сам обещал не приставать ко мне с вопросами и не лезть ко мне в душу! – вдруг закричала она. – Вот и оставь меня, и поезжай по своим делам!
Ему тоже хотелось кричать, от отчаяния, от явной глупости и нелепости всего, что происходит между ними. Но он с трудом сдердался и промолчал, боясь любым взрывом эмоций, любой неловкой и неточной фразой испортить все окончательно. Набросил куртку, взял ключи от машины и уже у двери обернулся и произнес в пространство.
– Я буду часа через два...
– Как тебе угодно, – сухо сказала Анна ему в след.
Он вышел за дверь, постоял с минуту у лифта, потом вдруг не выдержал, вернулся обратно, быстро открыл дверь ключом, бросился к Анне.
Она сидела в кресле, замерев с карандашом в руках и безучастным взглядом глядела в пространство. Он опустился перед ней на колени, схватил ее руки, стиснул крепко, притянул ее к себе, стараясь заглянуть в глаза. Она молчала.
– Анна, да что с тобой! – закричал он. – Очнись!
– Ничего... – прошептала она.
– Ты пойми, я не могу так уйти! Ни черта я не понимаю, что с тобой происходит! Но я не могу оставить тебя!
– Ты и не сможешь понять, – сказала Анна чужим, незнакомым голосом, полным холода и отчуждения, – пожалуйста, оставь меня... – она встала, вырвала свои руки из его рук и медленно ушла в кухню.
Белов некоторое время смотрел на ее чуть ссутулившуюся фигуру, облокотившуюся руками на подоконник, на ее безмолвную отчужденную спину, повернутую к нему. Потом вскочил, бросился к выходу, хлопнул дверью, закурил, вызвал лифт... Он понял вдруг, что Анна больше не любит его. Это был конец...
Он вышел на улицу в отвратительном, подавленном настроении, которое не в силах был больше сдерживать. Почему он не заметил этого раньше, на что он надеялся? Жизнь, которая еще совсем недавно казалась ему такой счастливой и прекрасной, с каждым днем не просто теряла свою прелесть и красоту, а превращалась в настоящий ад. Он подумал, что так плохо, как сейчас, ему не было, наверное, еще никогда. Все прежние переживания и сомнения, трудности и невзгоды казались теперь сущей ерундой по сравнению с безнадежностью и безысходностью, которые испытывал он сейчас. И тотчас у него возникло одно единственное желание – зарыться в какую-нибудь темную глубокую нору и там вдребезги напиться. С этой мыслью он ехал по улице, почти ничего не видя перед собой, от него шарахались пешеходы, кто-то гудел ему сбоку, кто-то мигал фарами сзади, но он ничего не замечал, словно находился на необитаемом острове или в космическом пространстве... Конечно, у него были близкие друзья, Митька, Джек, но они-то думали, что у него все хорошо, они даже не предполагали, что происходит с Анной и с ним на самом деле! Все эта дурацкая психология, в которой никто ни черта не может понять! Нет, хватит, надо действовать, надо переломать эту ситуацию, чего бы это ни стоило!
Он рванул на красный свет, подрезав сразу две машины, резко свернул вправо, под оглушительную ругань припарковался кое-как у тротуара и бросился к телефону автомату...
Оставшись в доме одна, Анна медленно вошла в комнату, упала на диван, спрятала в подушку лицо и бессильно заплакала. Она плакала от жестоких обидных слов, сорвавшихся с ее языка, от того, что не сумела их удержать, от непоправимости всего, случившегося несколько минут назад, от стыда и злости на самою себя... Она сама не могла толком понять, что происходит с ней, просто она ощущала такую щемящую тоску, такую невыносимую душевную боль, что ей хотелось исчезнуть куда-нибудь, раствориться в пространстве, слиться с вещами, словами, только бы не чувствовать этого, не чувствовать ничего. Наверное, всему этому было какое-то вполне нормальное, логическое объяснение, без всякого сомнения, Джек с легкостью сумел бы вывести ее из этого ужасного состояния, но Анна не хотела никого посвящать в то, что твориться с ней. Ей было неловко, и стыдно, и страшно произнести вслух, что ее снова манит ночь... Она не могла никому сказать, что не может выбраться из лабиринта, потому что он – какая-то совершенно необходимая, неотъемлемая часть ее самой, а она сама – всего лишь крошечная деталь бесконечного, всеобъемлющего лабиринта, в который уходят все... Лабиринт – это жизнь, лабиринт – это смерть, лабиринт – это жизнь после смерти, где видят друг друга все, но не все могут встретиться...
Наконец она заставила себя подняться, взяла черный карандаш, подошла к мольберту, поглядела на белый лист и сказала громко, вслух, сама себе.
– Ну, делай же что-нибудь! Рисуй, если не можешь жить! Работай, что бы не сдохнуть от бессилия!
Ее рука прикоснулась к белой плоскости, и плоскость листа вдруг обрела объемность... На белом появлялось все больше черного... Она не чувствовала, что рисует, просто перестала сопротивляться какой-то неведомой силе, водившей ее рукой... В конце концов, перед ней возникло лицо, лицо Германа, потустороннее, отрешенное, черное, словно обожженное пламенем... Его лицо из небытия смотрело на нее, но глаза... Что было с его глазами?.. Вместо зрачков к ней были обращены ледяные кристаллы, холодные, непроницаемые осколки льда... Что он хотел сказать ей своим ледяным взглядом, от которого стыла кровь? То, что она никогда не сможет освободиться от него, что все было иллюзией – ее свобода, любовь, счастье?! Мертвый Герман казался теперь еще страшнее и еще сильнее, чем живой. Он своим холодным взглядом сковывал ее руки, подчиняя движения своей воле, леденил душу, чувства, разум... Она снова ощущала себя соучастницей всех его преступлений, даже тех, которые он совершил еще до встречи с ней... А самое страшное было, что она вдруг почувствовала себя не просто соучастницей, а убийцей, убийцей не только его жертв, но и самого Германа! Это она толкнула его к смерти, это из-за нее он пустил пулю себе в висок! Потому что она не сумела остановить его раньше, не настояла на том, чтобы он перестал убивать! А ведь именно она и только она могла бы ему помочь измениться и тем самым спасти его, потому что только она, Анна, была единственным живым существом, единственной среди людей, которую он любил! И думая, что он избавился от нее, оставшись в полном одиночестве, он больше не смог жить сам... Наверное, перед смертью он в чем-то раскаялся, осознав весь ужас собственной жизни... Господи, какая же это была ужасная жизнь и какая безнадежная, безысходная смерть!...
А она, она была женой Германа Реброва, какое-то время она любила его, или сильно привязалась к нему... Во всяком случае, он не был ей безразличен, стало быть, он стал частью ее жизни, а она – его. И это невозможно было забыть, от этого нельзя было избавиться! По ночам она все чаще видела Германа во сне... Он, словно призрак, посещал ее чуть ли ни каждую ночь, и так продолжалось уже несколько дней, а может быть недель... Время опять перестало существовать, спрессовалось и деформировалось, стало ощутимой, осязаемой частью пространства, которую, кажется, можно потрогать, взять в руки... Но на руках останется след, след от ожога, на руках будут шрамы, которые заживут не скоро, и в душе будут шрамы, которые не заживут никогда...
Она попыталась вырваться из прошлого, из плена ночи за чужой счет, ухватилась как за соломинку за другого человека, надеялась, что все у нее получится, но ничего не получилось, ничего! Потому что на самом деле она, сама этого не подозревая, просто использовала Леонида, чтобы облегчить себе жизнь! А он полюбил ее!.. Вот как все обернулось... Конечно, она тоже любила его, безумно любила, но какое она имела право на эту любовь? И разве могла она признаться ему в том, что происходит с ней на самом деле?.. Мучительное чувство вины перед ним, которое ощущала теперь Анна, поглотило все ее существо. В душе ее был такой мрак, с которым жить дальше было просто невыносимо. В какой-то момент она почувствовала вдруг, что ее жизнь не имеет больше смысла, все – одна фальшь, обман, пустота... И пока не поздно, надо уходить, все равно куда, надо снова заблудиться и потеряться, так, чтобы ни Леонид, ни его друзья не смогли ее больше найти никогда!
В этот момент в квартире зазвонил телефон. Анна растерянно смотрела на него, не понимая, что делать. Рука ее словно сама тянулась к трубке, а какая-то злобная потусторонняя сила не пускала ее, не давала сдвинуться с места. А телефон все звонил и звонил, громко, настойчиво, и аппарат, казалось, нервно вздрагивает от этих неистовых звонков... Этот звук словно завораживал, гипнотизировал ее, манил и отталкивал. Она уже не понимала, звонит ли телефон на самом деле или это время, как метроном, отбивает свой стремительный бег в ее воспаленном сознании. Наконец она, преодолевая страшную силу, удерживающую ее руку, потянулась к трубке, схватила ее, но там раздавались уже короткие гудки. Время помчалось еще быстрее, минуты превращались в секунды, секунды – в мгновения...
Глаза закрылись сами собой, пространство сузилось, превратившись в очерченный экран, на котором между черных громад зданий по узенькой ночной улочке, освещенной тусклым фонарем, одиноко шел человек... Где-то впереди, в одном из темных домов, засветилось окно, сначала слабо, еле заметно, а потом все ярче и ярче. Свет из него распространялся все шире, окрашивая все вокруг то в желтое, то в красное, разливался огненно-кровавым потоком по пустой ночной улице... А где-то далеко звучала музыка Вивальди, и скрипка пела печальным человеческим голосом...
Мне снился город, которого не было никогда...
Дома – сугробы, и красный иней на проводах...
Из стен разбитых глядели щели окон...
И кто-то тихо вошел в мой призрачный сон...
Его не зная, я руку дала ему...
Но он растаял, и свет по стене скользнул...
Кровавым снегом в окно ворвалась пурга...
Мне снился берег, и море в пяти шагах...
Проснулась – холодно, забыла окно закрыть.
По подоконнику скользит дождевая нить...
И сон разрушился в холодной утренней мгле,
Как дом игрушечный, подаренный в детстве мне...
…Не дозвонившись Анне, Белов швырнул трубку телефона – автомата, уткнулся лбом в холодный металлический диск, потом резко поднял голову и быстро набрал другой номер.
– Я слушаю... – произнес сонный женский голос.
– Ирина... – запинаясь, произнес Белов, – извини ради бога, если разбудил...
– Ничего, Леня, сейчас совсем еще не поздно, – обрадовалась она. – Я просто вздремнула невзначай.
– Прости... Прости, что звоню тебе! Я не должен был...
– Да что случилось, Ленечка? – спросила она с тревогой.
– Ничего особенного, просто на душе хреново...
– Так приезжай. Адрес не забыл еще?
– А твой муж?
– Не волнуйся, мы уже разошлись. Я теперь собираюсь за другого, а в данный момент свободна и одна. Так что жду!
– Ладно, сейчас буду...
Когда Ирина открыла дверь Белову, у нее на лице было выражение радости и беспокойства одновременно.
– Что случилось, Леня? – спросила она, проводя его в комнату.
– Да ничего особенного, – ответил он уклончиво. – Так вот, просто, решил к тебе заехать. Мы ведь давно не виделись. Если бы у тебя был в доме мужик, я конечно не приехал бы...
– Мужик здесь не при чем. – заявила Ирина. – Врешь ты все! Я тебя знаю, ты никогда не заезжаешь просто так!
– Возможно я и вру, – ответил Белов. – Но какое это имеет значение? У тебя есть что-нибудь выпить?
– Может, не надо? – Ирина сочувственно посмотрела на него. – Ты, по-моему, и так не в себе...
– Надо! Я в себе! Просто хочется выпить, а домой возвращаться не охота!
– Вы поссорились? – спросила Ирина участливо.
– С кем? – Белов посмотрел на нее с нарочитым удивлением.
– Да с твоей любимой женщиной! Ты скажи мне, как есть, не бойся, я не обижусь. У меня теперь молодой любовник, он от меня без ума, и мужа я своего выгнала, потому что надоел мне! Понимаешь, таким оказался занудой, что ни его подарков, ни его денег – ничего мне надо! А ты ведь сам говорил, что мы с тобой друзья, вот мне, как другу, и расскажи все! Ты ведь за этим приехал, правда, Ленечка?
– До чего ж ты умная, Ирка! – произнес Белов, опрокидывая рюмку коньяка, который он сам извлек из буфета.
– Хочешь сказать – аж противно! – засмеялась Ирина.
– Да ничего я такого не хотел сказать, – пробормотал Белов слегка захмелев, снова наливая себе коньяк. – Просто удивляюсь, и как это такую умную женщину мужики бросают!
– Господи, да это я сама их бросаю! Что ж ты не поймешь никак! – возмутилась Ирина. – Ты был единственный, кто меня бросил, а остальных всех – я сама.
– Не правда, я тебя не бросил! Ты сама меня бросила! – упрямо заявил Белов. – Бросила в мусорное ведро, как старую ненужную тряпку!
– Все ты перепутал! – засмеялась Ирина. – Бросил меня ты! Но, как видишь, мне это пошло на пользу! Я теперь так мужиками верчу...
– Ты им мстишь, что ли? – удивился Белов. – Ты мстишь, и мстя твоя страшна! Отыгрываешься за дурака Белова на невинных братьях по разуму?..
– И не думаю, Ленечка, просто развлекаюсь. Что хочу, то и делаю, и прекрасно себя при этом чувствую. Мне теперь никто не нужен, понимаешь, больше никто! То есть, всерьез и надолго – никто! И вообще, хватит про меня. Давай лучше про тебя. Может быть, я тебе чем помогу, советом каким, разберемся вместе... Сам же сказал, что я умная! – снова засмеялась Ирина.
– Ты не просто умная... – сказал Белов, – ты теперь какая-то другая стала, не знаю, какая... Независимая ты и раньше была, и умная тоже была... Знаешь, – вдруг догадался Белов, – ты теперь... чужая...
– Не правда, Леня. Я для тебя никогда чужой не стану. И люблю я тебя все равно, но только не так, как раньше. Что было, то прошло, переболело! А привязанность к тебе все равно осталась, дружеская теплота, без всяких обид! Так что выкладывай мне все, как на духу! Самому легче станет! – Ирина дружеским жестом обняла Белова, поцеловала в щеку.
Он попытался задержать ее руку, легонько потянул к себе, но она вырвалась, села напротив него, закурила, положила локти на стол, проникновенно посмотрела ему в глаза, сказала тихо.
– Наверное, я действительно изменилась, но я все пойму. Ты расскажи, не бойся.
Белов молча и печально ответил на ее взгляд и слова. И какое-то время, минут пять или семь, в квартире стояла напряженная тишина. И вдруг в этой тишине Белов громко пропел красивым баритоном, стараясь отчетливо произносить каждое слово, что давалось ему уже с большим трудом.
– Когда во мне дремали страсти, когда я мо-ог владеть собой... Теперь, когда... душа во власти о-о-одной... мечты, прощай по-окой!... – он горько усмехнулся. – Но тут, понимаешь, какой парадокс... Герман – это он, а не я! А я, я Пиковая Дама, или граф Сен Жермен, я сам уже не знаю, кто есть ху, а ху есть кто!.. Он Герман, но на самом деле он призрак командора, он каменный гость, потому что она – Анна, но не дона... И потому он призрак, как тень отца Гамлета, и он к ней приходит по ночам, во сне, как привидение, или оборотень, и может быть, он трахает ее во сне! Потому что... потому что... – болтал Белов, все больше пьянея.
– Ты все путаешь, Ленечка! Призрак не может трахаться! – уверенно заявила Ирина.
– А ты откуда знаешь? – уставился на нее Белов.
– Знаю, и все! Ты просто нафантазировал бог знает что! Нельзя так! У тебя совсем крыша съехала, скоро вообще упадет.
– Ну и пусть падает, катится к черту! Мне все равно! Понимаешь, Ирка, она теперь не любит меня!
– Да почему же не любит? С чего ты взял?
– С того, что она красива, талантлива, а теперь еще и богата! Она стала миллионершей, и я на хрен не нужен ей! Все из-за этого чертова наследства, которое ей муж оборотень оставил!
– Такое большое наследство? – спросила Ирина. – Вот оно в чем дело...
– Большое... Правда, она сказала, что ничего этого ей не нужно... А я сам дурак, стал ее уговаривать, говорю, все это по справедливости, тебе за твои страдания и мучения! Она, вроде, согласилась со мной, а потом вдруг стала сама не своя... Ходит как тень, смотрит будто не видит, или видит не меня... живет со мной, а сама где-то далеко – далеко... – Белов уже почти прикончил бутылку, посмотрел на Ирину мутным взглядом. – Слушай, у тебя еще что-нибудь есть?
– Не знаю, Ленечка, но мне кажется, тебе хватит, – сказала Ирина спокойно, поглядев в глаза Белову. – Ты сам уже смотришь, будто не видишь...
– О женщина! Никогда не говори так! Мужчине никогда ничего не хватит! Ну, где у тебя еще выпивка? – он встал, пошатываясь пошел в кухню, полез в холодильник.
Ирина побежала за ним, не на шутку обеспокоенная, и увидела, как Белов извлекает из холодильника бутылку водки.
– Леня, нельзя мешать! – взмолилась она. – Тебе станет совсем плохо!
– Все можно! – воскликнул Белов, открывая бутылку. – Хуже мне уже не будет! А ты почему со мной не пьешь? Почему, а? – произнес он сильно заплетающимся языком.
– Не хочу, – сказала Ирина. – Алкоголь притупляет чувства и разум, ты когда-то сам мне говорил!
– Мало ли, какие глупости я болтал! Нашла, кого слушать! – Белов выпил рюмку водки, поморщился от отвращения, икнул, пробормотал что-то совершенно невнятное, уронил голову на руки и вдруг затих, замерев за столом в неподвижной позе.
Ирина с жалостью посмотрела на него, закурила новую сигарету. Некоторое время она наблюдала, как Белов, совсем обмякший, спит, сидя за столом. Раздавалось только его негромкое посапывание. И неожиданно в тишине громко зазвонил телефон.
Ирина схватила трубку, и там какой-то совершенно незнакомый голос попросил какую-то Веру.
– Вы не туда попали, – прошептала Ирина.
– Может, оно и к лучшему, – бодро произнес все тот же незнакомый мужской голос. – А как вас зовут?
Ирина молча положила трубку. И увидела, как Белов вдруг резко поднял голову, поднялся за столом и неровной походкой двинулся к двери.
– Ты куда, Леня? – спросила Ирина испуганно и бросилась за ним.
– Это... это она звонила! Она... меня ждет! Я еду к ней! – решительно заявил Белов.
– Ленечка, это кто-то ошибся! Это не она! Пожалуйста, останься, нельзя тебе ехать! Ты пьяный совсем! Давай, я тебя спать уложу, ты поспи немножко, а потом поедешь, куда тебе нужно! – Ирина схватила его за руку.
– Отстань, женщина! – Резко вырвался Белов и стал искать в карманах ключи от машины. – Где мои ключи?! Это ты их спрятала? – Спросил он грозно.
– Господи, да что же делать... Леня, я тебя очень прошу, успокойся, – умоляла Ирина, – нельзя тебе сейчас ехать...
Он, наконец, нашел ключи, крепко сжал их в руке и, немного отрезвев, уверенно открыл дверь.
Ирина снова попыталась удержать его, он молча отстранился, вышел на лестничную клетку, она выбежала за ним, повисла у него на шее, он оттолкнул ее и быстро вошел в лифт.
Ирина побежала вниз по лестнице, выскочила во двор, услышала рев заведенного двигателя. Кинулась к машине, но не успела... Рванув с места, Белов на бешеной скорости вылетел со двора...
Вернувшись в квартиру, Ирина какое-то время металась с сигаретой в руках из угла в угол, мучительно соображая, что делать. Потом, решившись, взяла телефон и позвонила домой Мите. Там никто не отвечал. Она набрала номер Джека, но и там раздавались бесконечные длинные гудки. Несколько раз подряд она звонила в квартиру Белова, и опять – никакого ответа. Уже в полном отчаяньи она позвонила, наконец, Наталье Беловой, и через некоторое время услышала ее сонный голос.